Люсинда и серый мир

 
Читатель  мой, я надеюсь, что, если ты заглянул сюда, то тебе интересна судьба Люсинды. И ты, как и я, очень хочешь заглянуть вперёд. Подует ли в этой душной, тоталитарно-сериальной стране свежий ветер революции? Что будет с моей героиней?  Она не сломается и не уедет – это точно. Не уедет вообще никто – границы перекрыты. Погибнет ли она во время сопротивления? Разобьёт ли вдребезги, вместе с собой, какой-нибудь угнанный катафалк или кадиллак? Сгноят ли её в тюрьме? Или убьют полицаи? А может, очередной незваный гость на лестнице?

Нет, всё будет не так. Революция случится. Люсинда выживет. И даже станет фактической женой президента обновлённой страны – радикально-демократической республики. Фактической – потому что Люсинда и Вальтер не будут расписаны. Первым указом ревлидера будет указ, отменяющий официальные браки: слишком хорошо запомнит он день «цветных свадеб». Указ, как и всякую инициативу президента, одобрит всеобщий референдум. Референдумы в этой стране будут проходить почти каждый день: президент сразу же после революции распустит думу и кабмин. Денег на организацию и оформление избирательных участков тратиться не будет: голосование  станет проводиться через компьютеры, прямо из домов. Фальсификации при такой системе исключены: у каждого жителя  государства будет доступ к «админке» программы, любое действие пользователя всё население увидит на экране,  а из серверных комнат механического подсчёта будет организована непрерывная прямая трансляция.  С нескольких камер. Семь дней в неделю, двадцать четыре часа в сутки. Глюков не случится: генераторов тока, резервных систем и серверов окажется задействовано много.

Да и не решится никто посягать: с одобрения референдума мошенничество (в том числе и сетевое)  здесь будет караться смертной казнью. Это не диктатура – так решил народ. Казнь примет очертания страшной в своей гуманности: передозировка галлюциногеном с предварительным введением в bad trip. Коллекцию посмертных масок выставят в Музее Радикальной Демократии вместе с атавизмом диктатуры – последней избирательной урной. Копии всех экспонатов будут храниться в кабинете у Вальтера.

Вторым, уже личным шагом ревлидера будет то, что он официально поменяет себе имя. Ведь при рождении ему дали другое имя - Уолтер. Тоже в честь героя одной из бесконечных "мыльных опер". Вальтером он назвал себя сам.

«Люсинда» не будет сериалом. Однозначно. Девочка, названная в честь сериала, вырвется из него и взорвёт сериал. Разрушит экран. Сейчас вы прочтёте концовку этой истории. Возможны какие-то вставки в середину цикла, но их будет немного. Цикл логически завершён.

Вот они, Люсинда и Вальтер. Полумрак. Свет ночника. Сырая ветреная мансарда в Старом Городе. Они сами выбрали её. Это их резиденция, они сами выбрали её. Она лежит в постели, он курит у окна. Практически одну за одной. Год спустя после революции. Пять утра. Душная бесснежная зима. Диалог.

- Не спится, Вальтер. Дико болит колено. Ты помнишь, кто мне его выбил?

- Конечно, помню. Копы. Третье Сопротивление. Мы тогда уже были с тобой.

- Уже да. Свари мне кофе, если тебя не затруднит.

- Нисколько. Чёрт, я сам скриплю изнутри. Обозначились все суставы, все побитые, пробитые и переломанные точки…

- Всё от того, что долго нет снега.  Так всегда бывает, Вальтер. Как жаль, что ни один референдум не добьётся того, что пойдёт снег…

- Да… Какой-то серый мир.

- А помнишь как мы не чувствовали боли?  Вообще. Шокеры, дубинки, пули – нам было всё равно…

-  Ну, допустим, немножко чувствовали. Просто не показывали другим и чуточку врали себе. Отнюдь не преступное враньё.

- Немножко да. Но болевые пороги были существенно снижены.

- Это адреналин.

- Мы были молодыми и сильными, детка.  Знали, что любую гору свернём.

- Прошло-то совсем немного времени. Ты маленькая и слабая? Моя бешеная Люси, ты?!

- Нет. Я просто немного расслабилась.

-  Правда, куришь ты до сих пор в кулак. От снайпера. Это привычка. А расслабление -  отходняк. 

- Ты прав. Ты многое знаешь. Мне придётся тебя пристрелить.

- Пристрелить Вальтера. - он опешил. - Звучит здорово. Я верю тебе.  Боль, эмоции, чувства и даже временами инстинкты – всё возвращается. Кроме барьера примата. Ты сможешь. Но зачем?

- Я тебя скину.

- С тобой опасно. Это хорошо. Ты хочешь власти? Давай я тебе её подарю. Народ уважает тебя так же, как и меня.

- Нет. Не унижай.

- Я не понял тебя.

- Вальтер, мне страшно.

- Страх тоже возвращается. Но объясни: за что?!

- Ни за что. Ты ни в чём передо мной не виновен.

- Я не об этом. За что тебе страшно? За будущее? Я знаю, что в стране, порождённой революцией,  народ уважает тебя и смотрит тебе в рот. Но с целью пустить туда пулю.  И это честно. Потому что я сам такой.

- И я тоже.

- В конституции нашей республики первой же статьёй прямо записано, что каждый её гражданин имеет право на свою революцию. Но тот, кто скинет меня, ещё не подрос.

- Это Таро?

- Нет. Просто расчёт. Почему же тебе страшно?

- Мы влипли, камрад. Подсели на революцию, как на наркоту. Или войну. У нас "отравление порохом". Чуть-чуть успокоилась жизнь – и вот мы: маленькие, смешные в своей слабости, со своими внезапно вернувшимися страхами, инстинктами и болячками. Мы ненормальные. Ты уже полчаса «варишь мне кофе». Мы не хотим, жить как люди: таскать вещи в дом, ладить быт, рожать, как автоматы, детей…

- Ты хочешь таскать вещи и рожать детей?

- Нет.

- Я тоже. А ведь, по сути, мы вообще не хотим жить. Точнее, нам всё равно. Жажду жизни тоже уже не вернуть. Что-то внутри взорвалось и выгорело.

- Получается, мы – какие-то инвалиды?

- Нет. Наоборот. Просто без атавизмов. Их вместе с крышей снесла революция.

- Да, это так. Но мы – не титаны, какими казались себе.

- Эйфория, романтика… Сейчас - удар по самолюбию, да. Образ развенчан.

- Только никому не говори. В том числе и что мне больно.

- Ты знаешь, что я не дурак. И знаешь лучше меня.

- Я хочу снова быть сильной, Вальтер. Но шанс будет не скоро. Мы будем уже старые. Точнее, нас вообще уже не будет: мы не доживём до старости.

- Ты предлагаешь устроить заварушку внутри страны? Показать сквозь бархатную перчатку железную руку? Что-нибудь запретить? Спровоцировать? Хм…

- Нет. Это угроза демократии.

- Что же тогда?

- Извини. Я несла чушь. Я тебя не предам.

- Я в этом уверен. Тебя просто понесло.

- Как и тебя. Давай сублимировать.

- Как?

- Воспоминаниями. Если нет будущего - придётся жить прошлым. Ты помнишь Герилью?

- Ха-ха-ха. Думаешь, я жертва амнезии? В мельчайших подробностях помню все четырнадцать Сопротивлений.

- Нет. Я про девочку. Под лестницей…

- Я тоже видел эту девочку.

- Ты не рассказывал мне. Когда?

- Рассказывать был некогда, ты понимаешь сама. Примерно год спустя. Это была сногсшибательная лоли.  Новая Альрауне. Шикарная маленькая дрянь.

- Что она делала?

- То же, что и всегда.  Слизывала с брусчатки кровь. Когда она подняла голову и я увидел эти алые губы, которые она вытирала белой перчаткой, я чуть не сошёл с ума.

- Педофил.

- Тебе не понять. Ты просто другого пола.

- Но я была тоже ей очарована. Девочка-наваждение…

- Причём, что меня поразило: перчатки были белоснежными. На них не оставалось следов крови.

- Да-да. Только в моих случаях они валялись рядом. Выходит, что я видела её первой. Задолго до Первого Сопротивления. В расселённом доме.

- Расскажи.

Люсинда выбралась из-под пледа, взяла сигарету и тоже подошла к окну. Затянулась, медленно выпустила дым:

- Это было тогда, когда грохнули канцлера. Хунта, как помнишь, была на ушах: полицаи сновали даже по крышам и расселённым домам.  Я шла по Хрустальному переулку, мимо одного из них, и услышала детский плач. Вошла. Навстречу грохнул выстрел. У меня вырвалось: «это свои!» И снова, откуда-то с высоты, раздался плач ребёнка. Я ринулась наверх по полуразрушенной лестнице. Ступени рушились под моими ногами, но какая-то сила держала меня.

Ребёнка я увидела на предпоследнем этаже – пятом.  Он стоял на остатках прогоревших перекрытий. Девочка. Лет пяти-шести. Максимум семи (она же хрупкая). Светлые локоны, белое платье в крови и грязи, в нескольких местах прожжённое. Губы тоже в червонной жиже. Льдистый взгляд. Чертовски красивый ребёнок. Он стоял и плакал, укачивая куклу. Нога этого ангела стояла на горле мёртвого полицая. Труп был напрочь обескровлен. 

Когда я подошла и поинтересовалась, как её зовут и что она делает в столь опасном месте одна, она назвала своё имя. Герилья. Она укачивала куклу. Вдруг выронила. Пелёнки разлетелись, куколка при ближайшем рассмотрении оказалась «Береттой 84».

- Что дальше?

- Я предложила ей конфету. Она так глянула, что я поняла, что лучше ретироваться.

- Такой деточке конфетку, ха-ха-ха! Слушай, я понял! Так вот кто тогда мочил копов! А мы-то, помнится, искали того героя!..

- А ведь безотказно! На неё и не подумаешь: ребёнок…

- Да ещё такой ангельский. Снимем о ней кино?

- Кого мы возьмём на её роль?

- Если возьмём кого-то вместо неё, то она вернётся...

- Не обольщайся. Нет. Не будет кино. Потому что такую девочку больше не найти. Таких не рожают даже такие, как мы. 

Darky, 2011.