Все, кроме нас!

— Дикран Маймукджян!
— Ес ем!
— Ардаваст Постанджян!
— Нерка!
— Барегам Богосян!
— Нерка!
Гирагос Момджян!
— Бацака...

Лампочка тускло освещает обшарпанные стены, бледные, измождённые лица молодых людей и подростков, чинно расположившихся вокруг стен.  Всего шесть-семь  длинных скамеек, два стола, сдвинутых в середину небольшой комнаты, это и есть школа.
За столом Варжапет, невысокий, лохматый и худой, со всклокоченными волосами, стоя, бойко читает наизусть стихотворение, читает нараспев, потом второе, третье и тоже нараспев начинает повторять, чтоб выучили наизусть:

Ночь сладострастна, ночь моя сладка,
Напоена гашишем и бальзамом.
Иду я в опьяненьи лучезарном.
Ночь сладострастна, ночь моя сладка...

Но свет в душе тихонько меркнуть стал,
Хотя уста еще хотят лобзанья...

 
Лица светлеют от невидимой красоты слога, музыки стиха... Самый худой из них, Гарабед Кюркчян, в порыве нахлынувших чувств, перекрестившись, восклицает:
— Варжапет, написано, как песня, истинно песня!
Расходятся полуголодные ученики по домам неохотно. Духовная пища на несколько часов заменила им кусочек хлеба и пшеничную кашу без масла.

— Варжапет, завтра в церкви я буду читать людям Сиаманто, какое посоветуете выбрать?
— Все хороши, хочешь, вот это...
Только последнюю строчку чуть потише скажешь.
— Знаю, варжапет, отец Саак тоже попросил потише, — у Богоса заблестели глаза.
В церкви было многолюдно. Шли туда увидеть друг друга, обрести уверенность после проповеди отца Саака, шли почувствовать себя человеком, у которого есть своя вера и есть своя церковь.
Началась литургия,  в тишине раздавался красивый голос привычной воскресной службы. Священник  ни на кого не смотрел, привычно закатывая глаза, он напевно произносил проповедь, а в конце сказал:
— Сегодня помянем новомученика раба Божьего Ярджаняна...
Дикран поймал взгляд священника и подошёл к самому первому ряду. Под сводами стало совсем тихо. Голос юноши немного дрожал:

О, человеческая справедливость! Позволь мне плюнуть тебе в лицо!

Стоявший рядом мужчина поднял красные от слёз глаза:
— Мы оба родились в Акне, выросли там, — прошептал он девочке, которая крепко держала его за руку и с горящими глазами внимала волшебной музыке стиха...
Вечером Варжапет, хмуро улыбаясь, пожал руку Богосу:
— Ты очень хорошо сделал, достоин похвалы! Проповедь и поэзия пробуждают в человеке самые светлые, самые чистые и святые чувства! Если даже ты не родился поэтом, полюби поэзию тех, кого Бог наградил талантом! 
— Вот, послушайте, — тихо начал учитель, вглядываясь в горящие глаза юношей. 

Но кто мне принесет, ответь, ответь,
Горсть пепла со святого пепелища?
В день смерти, в гроб мой кто ее опустит?
Кто в прах певца вмешает дома прах?   

Учитель на минуту смолк, на глазах у него засверкали слёзы. Юноши старательно записывали вслед за ним.
— Варжапет, — внезапно поднялся Дикран, — дайте мне ваши записи на несколько дней, хочу переписать и взять с собой. Мы уедем, — покраснев объяснил он.
— И я хочу переписать...
— И я, господин учитель!
— Очередь, господа, по очереди! — пошутил учитель, глядя на благодарных учеников. Да, семена, брошенные в юные сердца, обязательно взойдут! Там, где есть вера, почва удобрена и благодатна!
— Учитель, матери очень плохо, я пойду, она сейчас одна, все на работе.
— Иди, сын мой, я знаю, дай Бог ей исцеление!

Но Богос больше не пришёл. Сначала потому, что умирала мать, а потом они снялись с места в очередной раз в поисках работы. Листочки с переписанными стихами он аккуратно прошил суровыми нитками и спрятал за поясом.
Скоро большинство из них разойдётся по долгим дорогам армянской судьбы, одни в душе и памяти будут нести «стихи, истинно как песня», передавая детям, родившимся на чужбине. Пусть гостеприимной, пусть щедрой, пусть участливой... но чужой земле. Другие будут пытаться выкрутиться из цепких когтей вечной доли изгнанника, приняв законы райских стран... Никого не осудишь, никого не вознесёшь, все  как были равны перед ятаганом, так и остались равны перед силой...

А комната постепенно пустела... Непосильный труд от зари до зари увёл половину занимающихся.
А потом их осталось  только двое, Ардаваст Постанджян и Гарабед Кюркчян. Отец Ардаваста нашёл хорошую работу, семья перестала бедствовать. А Гарабед очень любил поэзию. Он сам писал стихи, любовно переписывал в толстую кожаную тетрадь, каждая страница которой неизменно заканчивалась узеньким рисунком. Две горы и церковь между ними. Где видел Гарабед этот пейзаж, он сам не смог бы объяснить. Скорей всего, из армянских газет, которые иногда давал почитать учитель.
Ардаваст и Гарабед после изнуряющей, плохо оплачиваемой работы, бежали домой и наизусть учили страницы из книги Нарека, повторяли даты с  аккуратно переписанных листочков, историю варжапет диктовал сам, никаких учебников не было. А длинные списки звучных и горделивых слов на грабаре были похожи на молитву.

Через год Варжапет объявил, что едет в Болгарию и в Румынию, учить тамошних армян, то ли дашнаки, то ли гнчаки открывают школы для армянских детей.
— Но я возьму у вас экзамен по грабару и истории, пока не сдадите, не поеду.
Гарабед и Ардаваст не только сдали экзамен на отлично. Варжапет прослезился, когда оба его воспитанника хором прочитали стихи Гарабеда про родину:

Там за тонким туманом
вершины белеют
Вековых наших грёз.
И зовут нас к себе,
но боятся они,
что растают снега
От горячих сердец,
наших радостных слёз...

Утерев глаза краем носового платка, Варжапет воскликнул:
—Ах, если бы мы хоть на миг оказались в свободной независимой Армении! Независимой и свободной!
Варжапет уехал в дождливое утро, его провожала чуть ли не вся община, так как уже и малыши потянулись в его школу. Вместо себя он оставил Ардаваста.
Ещё до войны не утихали разговоры о прекрасной  родине, которая звала своих обездоленных сыновей заселить новый край, где все —армяне, и живут в свободной, собственной стране.

Семена, брошенные учителем, взошли, и Гарабед радостно сообщил Ардавасту, что поедет с семьёй в Армению.
—Ардаваст, я ведь знаю несколько языков, могу переводить на французский, немецкий языки армянских писателей!
—Гаро, эх, Гаро! Надо было русский язык тоже учить! Говорят, там это обязательно знать, вот как турецкий...
—Откуда мы можем знать русский? Но если надо будет, разве не выучим?
—Гаро, лучше поедем в Париж, наши, братья отца, там давно, извещают, что неплохо устроились, учатся дальше...
—Ах, Ардо, в Париж ещё успеем, говорят, все армяне —художники, поэты собрались в новой Армении, я так хочу увидеть их там, на родине...
Но дальше ещё надо было поступить и закончить Айказян, французский колледж...

Так пути двух друзей разошлись. Ардаваст остался в Бейруте, а Гарабед уехал в Ереван. Правда, сначала их поместили где-то далеко от Еревана, но вскоре отец Гарабеда, музыкант и мастер изготовления скрипок, нашёл много заказчиков из столицы и семья переехала в хороший частный дом, купленный в кредит.
Город, который хорошел буквально на глазах, очень понравился Гарабеду. Университет сразу поразил его огромной библиотекой, радостными студентами, серьёзными и почтенными преподавателями. А красивая смуглая девушка из соседней группы, Элиз Токмаджян, довершила обаяние новой страны, окружившей Гарабеда весенним цветением абрикосов и персиков...

Он стал работать уже на последних курсах, преподавал французский язык, писал научные статьи и делал переводы с арабского. А через несколько лет по заказу государственного издательства стал переводить на армянский язык французский классический роман. Эта работа увлекла его на многие десятилетия...
Однажды Гарабед поехал в Эчмиадзин, куда собирался давно, но откладывал, рассказывали, что туда не так легко попасть и сидит там сам Католикос  всех армян Чорекчян. Но ничего запретного он там не увидел, правда, храм в новой Армении напоминал запущенную обитель, но вид оттуда на Арарат был замечательный, словно много веков назад специально построили, чтоб монахи и священники не забывали на неё посмотреть. Обойдя двор, осмотрев храмы и помолившись, Гарабед с возвышенными чувствами вернулся в университет, с благодарностью и сожалением вспоминая всех своих учителей, которые остались ТАМ...

Мог ли он тогда допустить, что через несколько лет станет самым близким человеком следующего католикоса, Вазгена Первого? Советником, другом и помощником? Будет сопровождать Веапара во всех его поездках, встречах. До самого ухода Его из жизни...

Гарабед низко склоняется над исписанной страницей, ещё раз подправляя переведённый текст. Он так и не научился  печатать на компьютере. А Элиз, его верная Элиз, давно не представляет себя без этой напасти века. Раздаётся телефонный звонок, оба спешат узнать, кто звонит. Он берёт трубку, ученики часто вспоминали учителя, вспомнив родину и звонили ему.
Но Гарабед, приветливо поговорив с бывшим учеником, устало садится на стул.
— Гаро, это был твой очередной ученик?
— Нет, дорогая Элиз, это был очередной предатель и преступник! — горько шепчет Гарабед.

Молчит  Элиз, ведь она знает, почему после каждого звонка оттуда Гарабед и радовался, и расстраивался одновременно. Много лет назад католикос собрал всех в большом зале Веарана и со слезами на глазах воскликнул:

— Все, все могут свободно жить, в любой стране. Все, кроме армян! Этот народ видел и пережил геноцид, сейчас у нас есть родина, и только армяне не имеют права уходить отсюда, это равносильно предательству!