Толгин день

ТОЛГИН ДЕНЬ

Старик сидел в тени липы на центральной аллее Толгского монастыря, и следил за рыжей кошкой, охотившейся на бабочек. То ли кошка была слепа, то ли бабочки обучены - все старания рыжей результатов не приносили. Старика это забавляло. Он намеренно отстал от  своей группы, когда все отправились смотреть монастырскую кедровую рощу, и теперь наслаждался одиночеством, чувствуя себя немного казаком-разбойником в засаде. 
– Подскажите мне, уважаемая, - обратился он к послушнице в киоске с пряниками и квасом. - Отчего в монастырь не пускают собак?
Послушница оторвалась от чтения акафиста Архангелу Михаилу.
-  Это грех, - сказала она.
- В чем грех? –  немедленно спросил старик.
Девушка нахмурилась.
- Я точно не знаю.
- Как же так... Слово произносите, а толка в нем...
Старик умолк и подумал, что зря смутил женщину. Он шестьдесят лет прослужил на железной дороге, ходил в начальниках, но не любил когда люди опускали перед ним глаза, не зная, что ответить. Он вдруг вспомнил свою непутевую невестку. Она родила в отсутствии мужа, и звонила, в первый же день по возвращении из роддома, заливаясь слезами. Помощи нет, в магазин не выйдешь, ребенок сосет плохо, а на ногу сел какой-то таракан с крыльями и убить его нечем…
Впрочем, старик еще больше не любил, когда вопросы зависали в воздухе. Он вытащил из пиджака блокнот. Еще десять лет назад, этой книжицы боялись все движенцы  Юго-Восточной железной дороги. Знали, что если в нее попадешь, волчком завертишься. Но старик вышел на пенсию и уже никого не заставлял дрожать, а блокнот заполнял по привычке, и для самого себя. Страницы были разлинованы на три столбца: задача-исполнитель-срок.
Он аккуратно записал:
«Животные в церкви. Сенцова. 1 сент».
- Значит, у вас вчера был праздник. – снова обратился он к послушнице, желая приободрить ее.
- Да. Толгин день.
- Много народу?
- Ох, тысяч десять, не меньше. И владыка приезжал с гостями…
- А это сцена для выступлений? – спросил старик, указывая на деревянный помост, напротив крытой галереи Свято-Введенского собора.
Девушка изумленно подняла брови.
- Это – походный алтарь, чтобы служить Литургию на открытом воздухе.
Старик положил ладонь на затылок. «… знай свой шесток», подумал он. Уже давно он не участвовал в разборах ЧП, не слышал мата начальника дороги, разносящего виновных, но каждый раз, когда попадал впросак, чувствовал как затылок начинал гореть.
На аллею с грохотом вкатил трактор с телегой, а за ним белый электромобиль, которым управляла высокая монахиня в шерстяном платке на плечах. Трактор выгрузил рабочих, и они принялись разбирать деревянное сооружение.
 – С престолами поаккуратнее, пожалуйста. – сказала монахиня. - Загрузитесь и на хоздвор, а там Ильич покажет... Обед в двенадцать в трапезной, без приглашений.
«Начальница». – решил старик. – «Как они называются? Настоятельницы?» Ему очень хотелось побеседовать с ней '' по душам'' , но заговорить первым не решался. Экскурсовод в автобусе предупреждал, что вступать в разговоры с насельницами неприлично.
Электромобильчик трогался беззвучно. Старик не услышал, как тот остановился за его спиной и дал задний ход.
- Вы уронили? – послышался голос
  Старик обернулся. Монахиня держала в руках его палку для ходьбы.
- Я. – ответил старик. – Спасибо. Наверное, от ветра.
- Да, сегодня ветрено. – согласилась она. – а вы легко одеты.
- Плащ в автобусе оставил. Вчера из Москвы уезжали, весь день дождь лил. А у вас солнечно, как по заказу.
- Так и есть. – улыбнулась женщина. - Божья Матерь с солнышком договорилась.
- Кто? – не понял старик
- Богородица. –  повторила монахиня
Старик посмотрел на нее строго,  не шутит ли… Но ее глаза улыбались, при этом оставаясь колючими. Казалось, что она в любой момент может приказать старику отправиться на хоздвор вместе со всеми. И тот повинуется.
- Могу ли я задать вопрос?- спросил он
- Пожалуйста.
- Вы давно здесь?
- Более десяти лет.
- Достаточный срок. Мне скоро стукнет 82. он остановился, почувствовал, что волнуется. Работал много, работу свою любил, многое удалось свершить… Слышали ли вы о станции Поворино? Крупный железнодорожный узел. В войну через нее снабжался фронт под Сталинградом. А потом освоение целины… Я строил всю грузовую работу... Женился, двое ребят, они тоже в люди вышли, и внуки… И вот вопрос... вы тут к Богу ближе, должны знать... Что дальше?
Монахиня ответила не сразу.
- Наверное, мудрая и  тихая старость…
- А потом?
- Смерть подведет итог любой жизни. Но она же может стать дверью в другую жизнь.
- Откуда вы это знаете?
- Я в это верую.
- Ответ меня не устраивает. Он очень неопределенный.
- Скорее, он из другой области ответов. – сказала монахиня
Старик усмехнулся.
- Как же мне его понять, если я в вашей области не бываю?
- Это и просто и сложно. Может вся жизнь уйти, а может и сегодня осенить…
- Да… - протянул он. – со сроками исполнения дисциплинка здесь хромает.
- Вы правы. – согласилась монахиня. – У нас здесь «дисциплинка» традиционно хромает. Но по срокам все претензии к начальнику. Он у нас ответственный за время.
- А кто ваш начальник?
Инокиня склонилась к старику и тихо произнесла, словно боялась, что их подслушают.
- Иисус Христос.
Старик отшатнулся. Он решил, что монахиня смеется над ним. Но ее глаза прекратили улыбаться.
- Андрей Иванович! – громко обратилась она к одному из рабочих. – Проследи, чтобы твои ребята не бросали инструменты, где ни попадя. И к вам скоро курсанты приедут на помощь. У тебя хватит для них работы?
- Хватит. – отозвался пожилой рабочий.
- Побудьте еще немного. – вернулась она к прежнему собеседнику. – Здешняя тишина особенная. Ее людей как рояли можно настраивать.
- Чем же она такая особенная?
- Она из той области, которая вам незнакома.
Она коротко поклонилась и уехала на игрушечном автомобиле.
Старик некоторое время сидел один. Потом на площадь высыпали новые паломники.
 Дама в розовом палантине и монастырском платке поверх джинсов приобрела пакет сухариков и бутылку березового сока. Она громко разговаривала со спутницей в солнечных очках: «… зря ты не веришь, одна моя знакомая нашла плантацию трюфелей. На самом обыкновенном стадионе, в Красногорске. Ты знаешь, сколько стоят эти грибочки в ресторанах? Пять тысяч баксов за кг! Она в момент озолотилась. А мы попробуем на березовом соке подняться. Он же тут особенный с молитвочками и благословением… »
«Куда не плюнь, все особенное», с раздражением подумал старик. Он дождался, пока у киоска схлынет очередь, и поинтересовался у послушницы: 
- Девушка, а с кем это я разговаривал?
- Матушка Виталия – эконом. Правая рука игуменьи. – отвечала девушка.
Она спохватилась, быстро перекрестила рот и снова углубилась в акафист.
____
 Почетному железнодорожнику СССР Петру Алексеевичу Оденьеву часто снятся  родные братья - Василий, Николай, Леонид, и отец - Алексей Никифорович. Они собираются в дорогу, как на рыбалку. И собравшись, молча уходят. Маленькая армия с родной станции Чертково, уходящая в вечность. Похоронки на всех приходили в дом точно «по расписанию», как скорые поезда. Но та же вечность вытворяла фокусы – возвращала домой израненного и в орденах Василия. Дарила матери радости на один вздох. Василий умер от ран уже через год.
С двенадцати лет младший Оденьев уже работал в совхозе. А  в страшно голодном сорок восьмом году поступил в Харьковский институт инженеров железнодорожного транспорта. Там была самая большая стипендия. Из четырехсот двадцати рублей, он мог хоть что-то посылать матери. Летом студент ездил по магистрали с лекциями от общества по распространению политических знаний. Десять-двенадцать лекций в сезон и за каждую по сто рублей. Во всех депо и околотках выступал. Там и научился с людьми разговаривать. И слушать, и в характеры вникать… Институт он закончил с отличием и дальше рос вместе со станциями, узлами и страной.  Поворино, Кочетовка, Лиски. Целина, Курская Магнитка, Воронежская АЭС. От дежурного по путям, со своим углом, постелью и кипятком в неограниченном количестве до первого НЗ по грузовой и пассажирской работе. Двух будущих министров МПС вырастил Оденьев. И те, с высоких трибун на встречах с ветеранами вспоминали, как гонял их этот неумолимый таран с рыжими бровями. Его рабочий день раньше 23 не заканчивался, а в пять утра он уже обзванивал диспетчеров на станциях и раньше всех начальников на местах знал, как прошла ночь на дороге. Он никогда не повышал голоса на подчиненного. И ни одному подчиненному в голову не приходило попробовать его обмануть. Это было невозможно.
Петр Алексеевич похоронил мать, жену, старшего сына, и научился принимать личные беды с железнодорожной обстоятельностью. Словно это был сход вагонов или обрушение моста, или снежный занос. Когда проходила первая боль, он думал о смерти с холодной ненавистью. И считал ее не стихийным бедствием, а… задачей, одной из многих, поставленных руководством к исполнению: разобраться и доложить! Так ему было легче справляться. Конечно, смерть не поддавалась, в рамки не укладывалась, зато Оденьев все чаще ловил себя на мысли, что относится к вечности с уважением. Как к начальнику, с характером крутым, нравом неумолимым, но действиями в высшей степени осмысленными.
Но в Бога Петр Алексеевич не верил.
______
Аллея снова опустела. Трактор с рабочими уехал разгружаться на хоздвор. Один раз ударил колокол. К паперти Воздвиженской церкви быстро прошла монашка в черном клобуке. Она выглядела совсем девчонкой, и Оденьев подумал, «какое же горе могло заставить ее  все бросить, обречь себя на вечный траур…?!»
И что-то толкнуло его изнутри. Он поднялся со скамьи и направился к храму вслед черной фигуре. В этот момент на лестнице за открытой дверью послышался шум. Оденьев поднял голову и увидел, как молодой курсант-ракетчик нес на руках пожилую женщину. За ним торопливо семенили по ступенькам несколько родственников, взволнованных и заплаканных. Старик посторонился. Люди высыпали на площадь, а курсант, подойдя к скамейке, бережно опустил свою ношу. Все обступили «пострадавшую» и наперебой спрашивали, как она себя чувствует. Но женщина выглядела подавленно, и как будто не в себе.
- Валентина! Ты слышишь нас? – причитал народ. – Ты расскажешь, что случилось?
В глазах женщины выступили слезы. «С ума сошла», почему-то подумал Оденьев, и ему стало неловко смотреть.
- Я хочу еще раз попробовать. – тихо произнесла она и все тут же умолкли. – Дайте мне руку.
Ее подхватили за локти и помогли приподняться. Женщина неуклюже встала, растопырив руки как ребенок, который только учится ходить.
- Это же чудо… - сказал кто-то
- Чудо? Чудо! – повторили другие.
- Я… могу… стоять. – произнесла женщина. – Могу стоять… сама! – и слезы снова полились из глаз, мгновенно затопив лицо. Платок упал с головы. Оденьев с удивлением отметил, что женщина совсем не старуха, вряд ли ей было больше сорока пяти. Он подошел ближе, его старая знакомая -  послушница в киоске - истово крестилась на храм, кланялась и шевелила губами. «Цирк какой-то», подумал железнодорожник. Но с любопытством не справился. Он услышал, как один из мужчин в сильном волнении рассказывал…
- Мы из Обнинска, понимаете, у нас АЭС, тьфу ты, не причем здесь… Это сестра моя, Валентина, она с мужем в аварию попала пятнадцать лет назад. Муж погиб, дети погибли… - мужчина коротко всхлипнул. – А она выжила, но больше не вставала с коляски. Что нам пришлось пережить! И врачи отказались… Ой! А мы коляску в храме оставили, у иконы. Не сопрут?! Да что я говорю? Всеравно, надо бы забрать, молодой человек, - повернулся он к курсанту-ракетчику, - ради Бога! Сходите наверх, немецкая коляска… Она только к иконе подъехала, попросила ее приподнять, чтобы, чтобы… как это называется, забыл… приложиться. И вдруг встала! И потом несколько шагов прошла… Видать, помогла ей Богородица.
Петр Алексеевич обернулся. Монахиня несла горшки с цветами в двух корзинах на длинных шнурах. «Словно баба с коромыслом», с нежностью подумал Оденьев. Он раздумал идти в храм. Но, у самых дверей, он остановился, заглянул внутрь, неожиданно для себя вошел и поднялся по ступенькам наверх. В притворе было сумрачно и тихо. У стены на скамеечке сидел охранник в казачьей форме. Он осоловело взглянул на старика и отвернулся. Из-за угла выкатилась пустая инвалидная коляска, а за ней курсант. «Значит, где-то здесь», подумал железнодорожник. Он переступил порог и оказался в приделе с низкими сводами и единственной колонной посередине. Дневной свет падал сквозь маленькие зарешеченные окошки. Дальние углы плавали в тени. Он осторожно обошел колонну и увидел икону за стеклом.
Странное чувство охватило почетного железнодорожника Оденьева. Будто эту женщину и ребенка, прижавшихся друг к другу, он уже где-то наблюдал. «Совсем память подводит», сокрушенно думал он, «а когда-то по одному слову суть вопроса улавливал. Сколько же у меня было встреч…» В памяти всплыла праздничная, в цветах и флагах, станция Кочетовка ранней осенью 67 года, когда встречали замминистра на открытии нового локомотивного депо. Тут сердце старика неожиданно прыгнуло в сторону, словно его кто толкнул и он вспомнил.
Дело было в прошлом году. Оденьев ехал в Белгород открывать музей истории Белгородского отделения. Ехал на электричке - машина сломалась. Лил дождь, и за окном все текло и расплывалось, словно в пластилиновом мультфильме. На очередной остановке в вагон вошли  молодая женщина с девочкой лет восьми. Они сели напротив Оденьева, чем-то раздосадовали соседку –  задели колготки мокрым зонтом - та фыркнула и перешла на другую лавку. Вот тут –то все и произошло. Вернее, ничего особенного не произошло, если не считать того, что Петр Алексеевич, почувствовал себя плохо. Сердце сжалось в кулак, а к горлу подкатился ком. И виновата в этом была девочка напротив. Она сидела, прислонившись к маме, отвернув голову к окну. Изредка произнося односложные предложения – «дождь идет… осень красивая… капли, мама…». Лицо у нее было бледным, а кожа тоненькой как осенний лист, глаза темно-карие и ясные, но во всем ее облике, в движениях тела, рук, маленькой аккуратной головки жила странная непохожесть на остальных людей вокруг. Или это была раненость, без каких-то внешних признаков. Или наоборот, это была жизнь, лишенная какой бы то не было защиты, жизнь готовая легко, с улыбкой оборваться на твоих глазах, и удерживаемая неведомо чьей силой.  И страшно, и тихо, и легко было рядом с этой девочкой.
Все это Петр Алексеевич отмечал позже, пытаясь осознать, что с ним происходит. Потому, что как только он взглянул на нее, слезы полились из его глаз. Ему внезапно стало больно и горько: физически больно за все, что он сделал и не сделал, за все, что не услышал, не понял, не принял в своей долгой и прекрасной жизни. Он почувствовал себя разбитым, рассыпавшимся на мелкие осколки как фарфоровая чашка и смертельно уставшим. «Умираю, что ли», пронеслось в его голове. Сердце не работало как прежде, а занималось несвойственным ему делом - плакало вместе с хозяином.
Девочка не замечала Оденьева. Она смотрела на дождь, засыпала и просыпалась воробышком на мамином плече, опять смотрела на дождь. И перед самым выходом, рассказывала брату по телефону, что к ним в интернат приехала новая учительница по русскому языку. Обе вышли в Первомайском. А потрясенный Оденьев в том году открыл еще два музея на дороге, и ветеранские заботы заслонила собой все остальное. 
Теперь, же оказавшись перед Толгской, Петр Алексеевич, как и тогда, год назад, почувствовал, что его грузовой поезд прибыл в пункт назначения. И та и эта встречи - одного порядка, одной высоты, из одной и той же тайны. И нет никаких сил ей противостоять.
- Бога нет! – громко и четко сказал Петр Алексеевич, и оглянулся.
Но некому было ему возразить. Храм был совершенно пуст.
- Бога нет. – повторил старик, уже не так громко. – и засмеялся.
Он вспомнил как в детстве, после долгой беготни, засад и битв, в синяках и кровоподтеках, все казаки и разбойники гурьбой бежали к реке, с диким улюлюканьем, от которого стыла мальчишеская кровь, врывались в воду, закрыв глаза и раскинув руки как крылья, бежали, сколько хватало сил и падали, падали, падали в обжигающую глубину и радость взрывала этот мир и мгновенно накрывала его тишиной. И тогда он распахивал в воде глаза…
_____
Послушница из киоска с толгским квасом и сухарями обнаружила под липой утеренную записную книжку. На обложке - открытка с видом памятника командующему армией-освободительницей города Воронежа генералу Черняховскому. Девушка наугад открыла книжку, и увидела аккуратно заполненную табличку на три столбца. «Задачи» - Бог есть? «Исполнитель» - Оденьев.
 В графе «срок» стоял прочерк.