Ливень

Город оцепенел. Его дыхание было сосредоточенно где-то, но не там, где обычно.. Низкие дома из глины и чего-то ещё более темного кровоточили тишиной. Двери и окна открыты настежь: грабить нечего, но и некому - темные улочки, обычно переполненные, сейчас отхаркивали пустотой. Северный ветер с каждой секундой всё сильнее кружил оставшийся из-за суеты убегавших мусор. Дороги, состоящие из наложенной на бревна смеси глины и земли, начали превращаться в болотную жижу, когда небо не смогло сдерживать себя: заплакало.
Мерзкий дождь всё усиливался, но мощные удара резвых капель никого не волновали, и толпа с безумными глазами продолжала заполнять площадь своими измазанными в грязи, вонючими телами. На неё умилённым взглядом смотрел некто в тёмной, длинной рясе. Он не мог сдерживать улыбку, хотя так требовалось, о чём ему постоянно шептал, очевидно, придворный шут. Они, благородные, стояли на балкончике порыжевшего, но ещё способного поразить путешественника дома. Бурые фигуры снизу уже начали свистеть и поднимать к верху кулаки. Тогда король сделал знак кистью и с правой стороны от его высокого величества приподнялось замызганное полотно…
Дождь уже перерос в ураган, купая жителей города, одновременно смешивая их с грязью. Теперь от зрителей не разило их происхождением, за что они стали больше похожи на то, чем их так часто называл монарх во время их отсутствия.
До синяков надавливая на тощие руки, живые тела в груде блестящего даже без солнца металла вытягивали едва дышащую женщину. Уже несколько дней подряд они же избивали её. Однако, когда король, приняв участие в развлечении своих подданных, насладился её воплями, пришлось созывать народный «совет» на площадь. Мнение было единогласным, подлизываясь к воле правящей головы… Черные волосы, слипшиеся в растрепанные космы, колыхались вместе её головой, отвечая на не останавливающийся ход стражников. Грязная масса встретила процессию визгами и даже стонами. Уже не сдерживая свою широкую улыбку, состоящую из жёлтых, местами черных зубов, король купался в чужом горе – своей славе.
Высокая фигура в алом балахоне и маске, которая напоминала бы обычный мешок для риса, если бы не ромбовидные прорези для глаз, усердно обливала керосином громадную кучу хвороста, увенчанную в центре столбом, а сбоку – лестницей к нему. Троица направлялась к ней.
- Мой король, - прошипела скрюченная фигурка в шахматном колпаке, - Мы не можем отменить сегодня «салют». Прикажете же отменить дождь!
После столь убедительной просьбы придворного, королю ничего не оставалось, как идти на «совещание» с умершими благочестивыми предками, процедив при этом:
- Я не могу уподобляться ей - ведьме! – и ушёл внутрь.
Конопляная верёвка резала кожу на запястьях и ногах, отчего стражи и уже не воняющая масса лишь шире улыбалась – женщина была прикована к столбу.
Коричневая субстанция, состоящая из глины и небесной воды, с сумасшедшей скоростью неслась улочками, заполняя пол первых этажей раскрытых домов. В них уже плавали стулья, двигались с места столы, а снаружи мощеные дороги постепенно превращались в гнилые бревна. За городом, там, где его жители сажали свои культуры, образовывалось мутное озеро.
Расплёскивая радость, монарх, прищёлкивая языком, выбежал на своё место с сосудом, из которого торчала желтоватая тряпка, и факелом, распространявшим едкий черный дым:
- Гори в Аду! – победно прорычал он и, подпалив тряпку, бросил кувшин в груду хвороста. Волна радостных воплей прокатилась до самого далёкого от копны веток человека, когда они всё-таки превратились в костер.
Женщина же, кучку пепла и жира от которой потом будут винить во всех последствиях дождя, не проронила ни слова, ни даже стона, когда ненасытные языки страстного, очищающего пламени поглощали её физическое тело, ведь мать защищала свою единственную дочь от домогательств рассыпающегося в прах «короля»…