Окно в потолке

ВОСПОМИНАНИЯ

3. Окно в потолке

Утром я проснулся поздно. Солнце уже светило во-всю, но лица у взрослых были какие-то безрадостные, а глаза у мамы и тети Мани заплаканные. Не знаю, спали ли вообще  папа с мамой, тетя Маня и бабушка этой ночью. Скорее всего нет.

 Тетя Маня кормила маленькую девочку, а мальчик стоял возле тахты и смотрел на меня, ковыряя пальцем в носу. Бабушка увидела, что я открыл глаза и позвала папу.

- Ну что, сынок, проснулся? Тогда вставай, пора познакомиться с братом и сестрой! – папа поднял меня на руки, поцеловал и поставил на пол. Руки у него неожиданно оказались сильными. Мне это понравилось. - Ого, какой он сильный! Может быть, он такой же храбрый, как летчик Гастелло? – с надеждой подумал я. То что он не был похож на Ивана-царевича, я перенес спокойнее. Санитарка тетя Варя, наша соседка в Самарканде, говорила, что мужчине совсем необязательно быть красавцем. Ему достаточно быть чуть краше козла. А папа был намного козла краше. Этого мне было достаточно.

- Это твой брат Шота, - он указал на мальчика. - Обними его.

Мальчик, не вынимая пальца из носа, громко заревел и спрятался за тетю Маню. Видно, я ему не понравился. Сказать по правде, он мне тоже не очень понравился. У нас в Самарканде среди детей ковыряться в носу считалось признаком плохого тона.

- А девочка, которую кормит тетя Маня, твоя маленькая сестричка Ирма. Правда, дома мы все называем ее Додо. – Я подошел к девочке. Девочка выронила грудь и улыбнулась. – Совсем другое дело! – обрадовался я и протянул ей свою тряпичную куклу. Тетя Маня дала мне потрогать одеяло, в которое была сестра закутана.  Девочка снова взяла грудь и аппетитно зачмокала. – Хорошенькая, и совсем не плакса. Не то, что этот Шота. Не повезло мне с братом – плакса и маменькин сынок! – вынес я вердикт.

Папа вывел меня во двор и показал где уборная и водопроводный кран.  – Вымоешь руки после уборной, и марш за стол! – приказал он мне. – Бабушке Нанэ не терпится накормить тебя чем-то очень вкусным.

Сделав свои утренние дела и кое-как сполоснув руки, я заскочил в дом. Кушать я хотел всегда. И меня очень интересовало, чем же это таким вкусным бабушка собирается накормить своего внука. Она усадила меня за стол и пододвинула полную тарелку крошечных блинчиков, в которые было завернуто мясо. Боже, как пахли эти блинчики! Как блестели в свете утрпеннего солнца их поджаренные бока! Бабушка дала мне вилку и пододвинула чашку со сметаной. – Куши! – сказала она. Как оказалось, это было единственное слово, которая она знала по русски. Дважды просить меня не пришлось. Как только я доел последний блинчик, бабушка наложила мне еще. Я съел и вторую тарелку. Никогда в жизни я не ел ничего вкуснее! Я бы съел и третью тарелку, но бабушка мне больше не предложила, а сам попросить я постеснялся. Зато она налила мне стакан ароматного чая и дала кусочек сахара. Я раньше никогда такой сахар не видел – он был желтого цвета, рыхловатый, с привкусом чего-то и необыкновенно сладкий. Бабушку я полюбил сразу и бесповоротно. По-моему, она тоже меня сразу полюбила. Она смотрела на меня и глаза ее были полны слез. – Это она от радости, что я у нее появился! – подумал я, грызя сахар.

Как позже я узнал, сахар этот был единственным источником дохода моего отца. Вернувшись с фронта, он никак не мог устроиться на работу, но однажды ему повезло – он встретил однополчанина, который работал охранником на сахарном заводе километрах в ста от Тбилиси. Так вот этот охранник крал на заводе сахар и задешево продавал его моему отцу, а отец этот сахар перепродавал. Все вокруг знали, что у Ираклия можно в любое время и по хорошей цене купить сахар. Никого не волновало, что сахар ворованный. В Тбилиси продавать ворованный сахар преступлением не считалось. Наоборот, все отца за это уважали – как же, человек рискует свободой чтобы семья его не голодала! А в магазинах сахар можно было купить только по карточкам, да и то не каждый день. В назначенный день люди с ночи занимали очередь, и если к обеду им удавалось получить свой паек, то считалось, что им очень повезло. Вскоре я и сам познакомился с карточной системой и мы с пацанами, сменяя друг друга, провели не один час в очередях за хлебом, за сахаром, за мукой, за маслом и вообще за всем. Даже в баню.

Весь день в дом заходили какие то мужчины и женщины, знакомились с мамой, гладили меня по голове, совали в руки сладости. Это была наша новая и очень многочисленная родня. И все пытались помочь отцу решить нежданно свалившуюся ему на голову проблему в лице еще одной жены и сына. Все очень сочувствовали тете Мане, вдруг оказавшейся женой женатого человека, но жалели и маму, неожиданно узнавшую, что у ее мужа кроме нас есть еще одна жена и двое детей. Все понимали, что папа это сделал не нарочно.

Первые две ночи нас приютили у себя тетя Тамара с мужем со второго этажа. У них стояло пианино, на котором мне разрешили поиграть, и она угощала нас вареньем из арбузных корочек. - Эх, сколько этих арбузных корочек мы выбросили или скормили ослам в Самарканде! Знала бы мама раньше, так ни одну бы корку не выбросила! Сколько варенья можно было бы сварить! Целую бочку! – я представил, сколько раз в день я бы ел это варенье, и еще бы хватило всех угостить. А еще у тети Тамары было много журналов с картинками, которые я целыми днями рассматривал. В первый раз в жизни я пожалел, что не умею читать. Мне так хотелось знать, что там написано, что я дал себе слово выучиться читать как можно быстрее.

Прошло совсем немного времени, и проблемы потихоньку стали решаться. Папа поменял фамилию Шамаев, которую он почему-то не очень любил, на Шанидзе. И мы с мамой тоже стали Шанидзе. Потом он с мамой развелся и снова женился на тете Мане, и они с Шотой и Додо тоже стали Шанидзе.

Маму устроили на работу на швейную фабрику. При фабрике был круглосуточный детский сад, в котором я проводил шесть дней в неделю, а на воскресенье мама забирала меня домой. Первое время я очень скучал без нее, а потом привык. В детском саду было много детей, с нами много занимались, и, самое главное, очень хорошо кормили.

Раз неделю нас взвешивали, и если оказывалось, что кто-то похудел, тут же принимались меры. Похудевший ребенок автоматически считался больным. Его немедленно показывали доктору и начинали усиленно кормить. Поэтому все мечтали похудеть. А еще нас каждое утро заставляли выпивать столовую ложку отвратительно пахнувшего рыбьего жира, чтобы мы, не дай бог, не заболели рахитом. По-моему, ни один из нас рахитом так и не заболел, но у всех выработалось стойкое отвращение к рыбьему жиру на всю жизнь.

Однажды в детский сад привезли очень много мандаринов с завода фруктовых напитков. Все мандарины были без кожуры, которую использовали для производства лимонада. Мандарины были очень вкусными. Один мальчик сказал, что детей, которые ходят в детский сад при лимонадном заводе, каждый день заставляют чистить мандарины, и за это они их едят, сколько хотят, а некоторые даже на эти мандарины уже смотреть не могут, и отказываются их есть. Вот дураки! Я бы ни за что бы не отказался, даже попросил бы еще! Как мы этим детям завидовали!

Решилась и жилищная проблема. Какая-то тети Манина родственница уехала в деревню, а свое жилье предоставила в наше распоряжение. Когда папа привез нас с мамой на такси и показал это жилище, привыкшая ко всему мама не выдержала и в первый и последний раз в жизни высказала отцу все, что она о нем думает. Отец не оправдывался, только уговаривал ее потерпеть немножко. Что, что, а терпеть мама умела. Вот и в тот раз ее оптимизм и природная веселость взяли верх над невзгодами. Скандал быстро прекратился, и мы стали обживать наш новое жилье.. Это было не жилье, а сказка! Оно состоял из крошечной комнаты, площадью примерно 6-7 квадратных метров и метров 5 высотой, с окном в потолке, в которой одной из стен была настоящая скала, вечно сырая. В комнату можно было попасть из малюсенькой веранды, а в веранду можно было войти со двора. В веранде была еще одна дверь, которая вела в точно такую же, как наша, комнату, которую занимали Ваник и Маник и их двое детей – близнята мальчик и девочка, имени которых я никогда и не знал. На веранде стояли два столика, один наш, другой не наш. Столы были завалены посудой, и на каждом стояла керосинка.

С раннего утра Маник и Ваник начинали возиться и очень громко переговариваться. Первое время мы с мамой пугались их громких криков, нам казалось, что вот-вот они пойдут в рукопашную. Позже мы поняли, что они нежно любят друг друга, просто у них такая манера разговаривать. Ваник работал рубщиком мяса в мясном магазине, а у Маник  была самая экзотическая специальность из всех, которые мне встретились в жизни – она в серной бане мазала женщин иранской грязью – таро - от которой у тех на пару недель выпадали на теле волосы. По-моему, сейчас подобная процедура называется эпиляция, и для ее выполнения специальные люди не нужны. Они оказались очень добрыми и отзывчивыми, и в том, что мы выжили – немалая их заслуга. Ваник иногда приносил нам обрезки мяса и кости, а Маник угощала вкусной едой и сладостями, которыми ее одаривали благодарные клиентки.

Двор наш был небольшой и круглый, в центре которого был водопроводный кран – центр дворовой общественной жизни. Вокруг него женщины стирали, мыли овощи, и мясо, начищали до блеска медную посуду и делились новостями. Все знали обо всех и обо всем. Двери в комнаты никогда не закрывались. Закрытая дверь воспринималась как плевок в лицо общественности. Двор населяла самая разная публика. Никого не интересовала кто каой национальности. Во дворе жили армяне, азербайджанцы, курды, грузины, осетины, евреи, русские, а языками общения служили русский, армянский, азербайджанский и грузинский. Поэтому через короткое время я говорил на смеси этих языков. Мама почти  перестала меня понимать,  что очень ее раздражало. Она почему то не смогла выучить новые языки, хотя кроме  русского, свободно говорила еще украинском, польском и идиш, которые, к сожалению, во дворе не котировались. Но это не помешало ей занять достойное место в дворовой иерархии.

Когда выяснилось, что мама профессиональная медсестра, весь двор стал обращаться к ней по всем  медицинским вопросам. С тех пор на нашей керосинке непрерывно кипятились шприцы и иголки, и в любое время дня и ночи мама по первому зову мчалась к больным соседям, которые вскоре начали утверждать, что мама в медицине разбирается намного лучше, чем даже сам наш участковый доктор Габуния, который от старости уже ничего не соображает. Слухи об ее уникальных знаниях передавались из уст в уста, и вскоре иначе, как Аня-фельдшерица, ее никто не называл. То, что она работала швеей, никакого значения не имело. Все знали, что так надо, потому что в ее биографии есть одна страшная тайна, которую она не имеет права открыть под страхом смерти в течении 20 или 30 лет. Иначе пострадает безопасность страны. А когда этот срок пройдет, то Анечка снова будет работать по специальности. О содержании этой тайны знали всего две или три соседки, которые по секрету рассказали об этом не больше, чем двум-трем своим ближайшим подругам. Поэтому таинственность, которая окружала маму, а заодно и меня, хоть и вышла за пределы двора, но не выходила за границы нашего квартала.

Не знаю, в чем эта тайна заключалась, но однажды наша соседка тетя Гаянэ завела меня к себе домой, дала большой кусок самодельного торта и прямо спросила, правда ли , что мой отец сам.... и многозначительно указала вверх. Я ничего не понял, но на всякий случай кивнул, и сказал, что торт очень вкусный. Тетя Гаянэ всплеснула руками, потрогала огромную черную бородавку около носа, поклялась всеми своими предками никому ничего не говорить об этом, и велела передать кусочек торта маме.

Я побежал к маме, передал ей торт, от которого она отказалась в мою пользу, и спросил, указывая вверх, в направление грязного окна, кто такой сам, который мой отец. Мама долго хохотала, потом сказала, что у меня есть папа, которого я хорошо знаю, и лучше которого у меня никогда не будет. Я с ней согласился.