Война

                03.07.09


Она стояла у окна и смотрела вдаль, трепетно касаясь задумчивым взглядом неспешного течения закатного горизонта. 
Полуразрушенное помещение, белые стены, осыпавшиеся, разбитые осколками и пулями, пыль, часы на медном гвозде, застыв покореженными стрелками на пятом часу, в углу икона Божьей матери с младенцем, лампадка, разорванное снарядом окно…На ней темное длинное платье, на рукаве белая повязка с красным крестом, волосы, собранные в пучок, с юной сединой на юной головке, кроткие черты лица, шепот девственных губ…
«Какой странный закат… - произнесла она. – Какой красивый, теплый, родной и…какой красный, глубокий красный, похожий на запекшуюся кровь, вселяющий необъяснимый страх и стыд…Он дышит, он живой, он все чувствует и сопереживает, ему жаль, ему больно, ему хочется, чтобы все было не так, чтобы деревья зеленели, слушая птиц, радовались, давали потомство, чтобы рожь на полях колосилась легко и щедро, и в чистой глади вод в любви и согласии отражались купала церквей, и роса поутру умиротворяла беспокойный дух…Почему…почему в моей ладони горькая слеза, и глаза не могут найти мягкий свет, небесный?..аромат…музыка…  Почему?..»
- Какая нега уст! - заметила дама в кресле-качалке, перебирая струнами мелодию одного романса. -  Сей чуткий образ, Елена Павловна, бесподобен, пусть, право, и звучит как приговор. Натура ваша столь сердечна, столь чиста, что отыщется едва ли на свете цвет благоуханней! Вы созданы не для забав лихих, у вас другое назначенье – нести любовь и красоту! И то, что вас маневр судьбы привел на поле брани, печально…Но стоит ли хандрить – покуда молоды, вдыхайте полной грудью жизнь! Война – особый дух, то верно, но и при ней имеется задор. К примеру, я…Во мне она – поэзия стихий! Гусару – в том и стих – нужна свобода, полет над пропастью, где дрожь и сожаленья тленны! Нет, нет, не ради серебряного кругляшка на доломане, а, прежде, в силу чести, за имя гордое полка! – в моей груди, отмечу, не краснея, Ахтырского (Ох славный полк!) К тому же верный повод разбавить сплин и светский блеск балов и маскарадов. И страха нет, пусть и хранит пока судьба…Вы видели, что за пробоину мне в кивере к обеду ныне преподнес француз?! Еще бы малость и в известный путь…
- Вы ранены, поручик? – вздрогнула та, уже пытаясь заглянуть за горизонт.
- Ранена?! Нет, что вы, баронесса, со мною все в порядке.
- Это вы, ваше благородие, хватили, с кругляшком-то, - встряла в разговор дама в белом камзоле, заботливо протирающая ружье на запыленном диване. - Медаль она, как не поверни, медаль и есть – знак, стало быть, большой серьезности. Кому не попадя такие чести развешивать не станут. Вот и моя, за Гангут, верь не верь, а душу греет.
- Полно вам,любезная,о том ли речь! – воскликнул поручик. -  Своя награда – пустяки, душа без сей утехи пропадет едва ли, а если нет, то, знать, она пуста. Другое дело честь мундира, где дым Отечества…и усача-красавца восторженный и пылкий взор!
- У вас своя правда, у нас своя, - ответила та. – Вы хоть и учены много, да при чинах, но и мы не без грамоты. Токмо замеса попроще, люди подневольные, а то, знать, другого уклада путь: до адмиралов башмаки худы (не из гвардейцев будем), а вот вольную для роду своего отслужить – интерес и есть должный. Нам славы не треба: нам до землице – пахать да сеять, да воспевать, да детишек растить с божьей помощью. Вот отставку приму, соберу семейство да в деревню подамся. Дожить бы токмо…
- Браво! – снова воскликнул поручик. – Проще надо жить, господа, проще! Вы, Лизавета, мудрейший человек, и свет у вас истинный!

                Сижу на берегу потока,
         Бор дремлет в сумраке; все спит вокруг, а я
         Сижу на берегу – и мыслию далеко,
                Там, там…где жизнь моя!..
         И меч в руке моей мутит струи потока.

- Бред! – озлобленно хрипнула дама в камуфляже, прервав трапезу.
Она нервно налила стакан водки, выпила залпом и, отшвырнув «спецназом» стоявший у стула автомат, махнула перевязанной рукой по наголо остриженной голове.
- Война – это работа! – продолжила она, - жестокая, грязная, обколотая дурью и пропахшая окровавленными деньгами. Вот она природа вашего горизонта! Какая, к чертям собачьим, романтика! Кругом одно пушечное мясо! А все эти побрякушки копейки ржавой не стоят. Цинковый гроб, залпы орудий и компенсация…Ха! компенсация – двум малышам: одному пять, другому шесть. И что?! – новая мамка, а ты в отдел статистики под толстый слой пыли в расцвете сил. Долг?! Честь?! Бред! Все хотят жрать и петь…
- Успокойтесь, сержант, - пыхнула папиросой прислонившаяся к дверному косяку дама. – И соберите ваши сопли. Вы еще слишком молоды, чтобы рассуждать о войне в таком тоне. Что вы знаете о ней?! Пара-тройка боевых операций – это вам не сотня вылетов с горящим под тобою небом, семь ранений, плен, концлагерь, ГУЛАГ…Двенадцать лет кромешного ада и неизвестность впереди! У меня никогда не будет своих детей…
- Это другое, товарищ майор, - ответила та и вытряхнула остатки водки в стакан.
- Другое?! Какое другое?! Нет никакого другого. Для военного это, прежде всего, долг, долг перед Родиной. И он обязан выполнять его, несмотря ни на что, даже на безумие отдельных приказов.
- Ну да, долг…Вы,значит,от чистого сердца под пули, а кто-то сидит, жиреет в кабинетах, слюнявит бумагу, протирает тряпочкой очередную звезду – так и всадила бы всю обойму в этот прогнивший взгляд! Вот он ваш долг… И плевать ему, что орден у тебя не пластилиновый, что ты инвалид и тебе нужна помощь. Деньги, только деньги! Деньги и власть. Деньги – власть, власть – деньги. Таков закон. Да вы и сами все прекрасно знаете.
- Молчать! – грохнув по столу кулаком, зычно сотрясла дама, восседающая в центре трапезы.
Она гневно посмотрела на сержанта, надрывно сжимая ножны лежащего на столе меча, да так, что, казалось, каждая пластина на ее княжеской кольчуге накалилась до красна.
- Ты что же это, девица ясная, удумала, - грозно произнесла она, не отводя от сержанта сурового взгляда, - языком поганым Русь святую чернить! на чужих хлебах пировать метишь! о животе своем печешься! аль иноземный стол на земле нашей видеть чаешь! Не-поз-во-лю! На страже стоишь, так знай место, ратный долг с честью неси! И неча скулить!
- Ради чего? – опустив глаза, возразила та. – Ради мифического будущего, светлого и прекрасного? Так нет его, не было никогда и не будет.
- Не твоего ума дело. Господь так уложил, его воля. А будешь перечить – порублю!
- Да хоть на кол.
- Что!!!
- Не стоит, княжа, – позволила умерить пыл дама, сидящая в кресле в углу помещения. – Сержант, право, еще юн.
Она перелистнула страницу газеты, поправила пенсне, достал портсигар и, закурив, добавила:
- Тем, собственно, и объяснимы столь горячие порывы сердца. Но при этом, надо заметить, в чем-то ее слова не лишены здравого смысла.
- О чем вы, полковник? – напряженно выдавила княгиня, прожигая все тем же суровым взглядом отсвет серебряной чаши.
- Известно о чем, о некоторых нюансах политических игр, как говорится, о другой стороне медали, той самой, окровавленной. Военным кампаниям свойственно достигать своих целей без учета возможностей и, как следствие, пренебрегая отдельно взятой человеческой жизнью. Масштабы государственных интересов несоизмеримы с личными интересами его подданных. И этот факт вполне объясним определенной логикой: мы живем в бурлящем котле, где все подчинено высокопоставленным задачам. Готовность к естественному восприятию того закладывается в нас с малых лет. К тому же поиск идеалов зачастую приводит к возникновению утопий, как правило, безумных. Отсюда образуются разного рода столкновения, многие из которых требуют большого количества жертв. И все разговоры о гуманизме рушатся в одночасье, мы смыкаем ряды и пронзаем друг друга штыками. Наше радение за рай на земле – это война. Какой забавный парадокс, не правда ли?
- Не гоже воину знатному речь сию держать… Не для того грудь твою Святым Александром осенили! Дело у нас одно, и в правде, а то божья милость.
- Отечество наше я, княжа, люблю, но…как писал поэт, «странною любовью». И служить готова, и жизнь, если так случится, отдать, и орден, – высокое почтение мое генералу Брусилову, – уверяю вас, на смертном одре будет со мной…Вашими устами глаголет истина, только масштаб у нее другой. Я говорю о человеке, о человеке в целом – к тем ли горизонтам он движется?.. Вот у Елены Павловны есть сомнения. И мое высокоблагородие, увы, не могут к ним не присоединиться.
Она перелистнула страницу и продолжила чтение.
(Аллергия.)