Как сидели при царе

Не стал писать никаких предисловий и послесловий. Ну разве кое-какие вводные иногда дать. Мне кажется, все эти документы интереснее читать без комментариЕВ. Все они – подлинные, самолично обнаруженные в архивах тульской политической истории.
Жили люди, о которых пойдет речь, в те времена, когда в местных официальных газетах не редкость было прочитать такую, например, информацию из канцелярии губернатора области.
«Помощник пристава 2 части гор. Тулы, неимеющий чин Рождественский нанес удар по лицу встретившемуся ему пьяному обывателю. Подвергаю неимеющего чина Рождественского аресту на семь суток, предупреждая, что в случае повторения им чего либо подобного, он будет мной уволен от службы, т.к. человек, не умеющий владеть собою, не может служить в полиции.
Губернатор Лопухин».
Прониклись?
Ну-ну.

ДВА ИОСИФА

Эту сладкую парочку, двух Иосифов – Тепцова и Слонима взяли по ерунде – за печатание и распространение прокламаций. Преступление тягчайшее, а пребывание в заключении по этой причине могло стать жесточайшим ударом для обывателя начала прошлого века, это мы увидим чуть ниже.
Но пока – быт мрачных застенков при Николае Кровавом. Из переписки с друзьями и с тюремным начальством.

«При посещении тюрьмы товарищем прокурора 22 июня с.г. я и мой товарищ Иосиф Слоним, сидевший со мной в одной камере, просили разрешить нам купаться, в виду следующего: нас водят в баню в город (тюрьма бани не имеет), баня эта не удовлетворяет даже минимальных правил гигиены – угарна и грязна, речка же протекает вблизи тюрьмы. Товарищ прокурора сказал, что ничего против не имеет и разрешил временно исполняющему действия начальника тюрьмы водить купаться. 3 июля товарища потребовали в контору (за письмом) к начальнику. Вернувшись из конторы, товарищ сказал, что начальник не только не разрешает купаться, но и собирается отнять у меня табак и заставить нас есть из общего котла. Это привело меня в возбуждение, и, может быть, я и сказал что-либо нелестное по адресу начальника, не ожидая, что он стоит в коридоре у двери нашей камеры.
…Нас рассадили в верхнем этаже по отдельным камерам. С утра 3 июля и до полудня 4 июля, то есть более суток, нас не выпускали из камер ни в клозет, ни на прогулку, не давали бумаги и письменных принадлежностей, чтобы писать».
Иосиф Тепцов

«Прибыв сюда, мне начали готовить обед на общей кухне, кашевару я платил 1 рубль 50 копеек в месяц, но, несмотря на это, обед почти никогда нельзя было кушать. Потому что варить его на кухне очень неудобно: котлы вмазаны в плиту, кругом обложены кирпичом и нет в плите отверстия, где бы можно было поставить какую-нибудь посуду. Если ж ставить в духовку – обед пригорает и пахнет дымом. Так как подобное питание сильно отозвалось на мой слабый организм и доктор, приписав мне мышьяк, велел запивать теплым молоком, то мне разрешили взять в камеру свою керосиновую машинку, на которой я и Тепцов стали себе готовить обед сами. Теперь же машинку отобрали, и я вынужден кушать то, что мой организм не может воспринимать».
Иосиф Слоним. Чернь. 5 июля 1904.

«Льву Тепцову!
Лев! Я уже раза два писал тебе нелегально, не знаю, получил ли ты мои письма? Судя по тому, что письма товарища, посланные тем же посредством, прошли благополучно, я питаю надежду, что и мои не пропали. У нас с товарищем только что кончилась восьмидневная голодовка. Причиной ее было следующее. Здесь в тюрьме начальник порядочный человек. Он старался всеми силами скрасить наше пребывание на его попечении и вообще к арестантам относится недурно. Так он нам разрешил сидеть вместе, иметь при себе постоянно все наши вещи, керосиновую машинку, снабжал нас газетой и т.д. Гуляли мы сколько угодно и не только во дворе тюрьмы, но и за тюрьмой на огороде. В половине мая начальника командировали на два месяца заведывать тульской тюрьмой, а у нас на его место назначили полицейского надзирателя Журавеля (Богородицкий уезд). Журавель вначале к нам относился хорошо, но в конце июня он уезжал на неделю в Богородицк, а тюрьмой за него управляли пом. исправника и исправник. Они нашли в тюрьме много неисправностей и противозаконностей, особенно в содержании политических, то есть меня и товарища. По приезде Журавля, они, вероятно, насели на него, так как он на каждом шагу стал к нам придираться. Мы у него просили разрешения купаться – он отказал. Тогда мы с этим обратились к товарищу прокурора – тот разрешил. Недавно тут утонул один поднадзорный черкес. Журавель боялся ли, что мы во время купания утонем или сбежим, черт его знает, словом, под разными предлогами не разрешал нам купаться.
Первого июля товарищ, будучи в конторе, категорически потребовал у Журавля, чтобы нас повели купаться. Тот решительно отказал и добавил, что отберет у нас машинку, табак, заставит есть из общего котла и т.д. Вернувшись из конторы, товарищ рассказал мне про результаты своей беседы. Мы стали обсуждать план действий и решили снова объясниться с Журавлем, я подошел к двери и увидел через волчок, что Журавель стоит у дверей и подслушивает наш разговор; попросил его войти в камеру; он что-то забормотал себе под нос и дал тягу из тюрьмы.
Через полчаса к нам заявляются исправник, Журавель, человек семь надзирателей. Исправник стал на нас орать; товарищ было вступил с ним в объяснение, но он не стал его слушать и велел его вести на верх. Человек пять надзирателей схватили его и потащили, исправник стал кричать на меня «в карцере сгною, покажу, как не подчиняться и не признавать начальство». За сим наверх свели и меня. На верху находится церковь, квартира начальника, цейхгауз и несколько камер. Нас рассадили по одиночкам; отобрали у нас все вещи, табак и проч. Мы потребовали письменные принадлежности и бумаги на прошения – не дали. Этот день был суббота. Во время выхода от всенощной публики и уголовных, мы подняли «обструкцию»: побили окна камеры, стучали остатками рам и ногами в двери, кричали и т.д.
Поднялся страшный переполох, публика столпилась у наших камер, среди уголовных тоже начался шум. Исправник попросил публику удалиться и выпроводил ее из тюрьмы. Более суток нас не выпускали из камер ни на прогулку, ни в клозет (параши мы не приняли, а когда их нам поставили насильно, мы из побили и выбросили). На другой день к нам с большим конвоем вошел исправник и прочитал правила содержания под стражей политических. Мы его слушали молча и вообще не говорили с ним ни слова. Этой тактики я держался и в первый день. На третий день нам дали бумаги, пустили на прогулку (под усиленным конвоем). Мы о всем написали прокурору и объявили голодовку. С Журавлем не говорили ни слова, на поверках не вставали. Журавель меня раз поднял насильно. Каждый день нам приносили пищу, мы выкидывали ее в окно. На седьмой день получился ответ от прокурора, где прокурор писал: что наши просьбы могут быть удовлетворены начальником, если они не противоречат внутреннему порядку тюрьмы и правилам. На восьмой день нас освидетельствовал доктор и нашел, что мы, а я в особенности, здоровьем удовлетворительны. Журавель предложил компромисс: удовлетворить некоторые наши требования. Не желая окончательно испортить и без того не особенно хорошее здоровье, считая это нравственным долгом, принимая во внимание, что ему скоро предстоит отправка в Холодаевку и что скоро приедет старый начальник, товарищ советовал голодовку прекратить. Я согласился.
Чувствую себя распрекрасно. Сидим пока в одиночках. Сильных приступов голода не ощущалось и даже особенно не хотелось есть. Все время читал Пашкевича или измерял камеру. На верху сидеть гораздо лучше, чем внизу: чище воздух, да и вид хороший: поля, луг, лес, река и проч. По вечерам гремит музыка (городской сад рядом с тюрьмой). Во время голодовки добропорядочные чернские кумушки справлялись о нашем драгоценном, а господа кумовья строили предположенья, не имеем ли мы шоколада или еще чего. Дескать, иначе невозможно столько дней голодать.
Товарищ Иосиф Слоним был арестован в Екатеринославле в типографии во время печатания прокламаций. Он по профессии наборщик. Дело его сейчас уже в министерстве внутренних дел, ждет скоро приговора, сидит 1 ; года. Уверен, что его отправят на побывку в Холодаевку. С его уходом сидеть одному тут будет не особенно приятно, но наплевать.
Тут весьма скверный подбор уголовных, больше все деревенщина, сидящая по суду земских начальников, нельзя с ними устроить никаких махинаций по части добывания и отправления разных разностей.
Пока всех благ. И. Тепцов.
Адрес: Острогожск Воронежской губернии. Е.В.Б. Марье Петровне. М-те Дахно.
Чернь. 14 июля 1904.

НЕБЕЗЫЗВЕСТНЫЙ БИБИКОВ

Бибиков – прототип главного героя романа «Револьвер-Ъ», который есть на этой страничке. Не мне судить, каким получился вымышленный Бибиков, он же Балазин, а вот о реальном в газетах писали так: «небезызвестный в городе Бибиков». Червяков, его компаньон, как сообщается в записке, «увлекался серьезными идеями». Какими такими идеями? А такими: «Хорошо бы взять все у богачей и отдать бедным».
Итак, жизнь и страдания небезызвестного Бибикова. Арестован за шифрованную переписку и посылки с прокламациями, доставленными на его адрес.

«6 июня 1903 прибыли для заключения под стражу политические арестованные Михаил Бибиков в час ночи, Сергей Червяков в 12 часов дня. При обыске у Червякова нашли записки тем же шифром с адресом Бибикова, а принадлежности типографии не нашли.
С первого дня содержания в тульской тюрьме Бибиков отказался от пищи, отношение к тюремной администрации Бибикова вызывающе, даже дерзкое. Заявление о недоброкачественности пищи в тюрьме, неравномерность распределения. Подбивали на бунт, переговаривались через окно, записка в книге.
Бибиков в Туле две недели не ел, и когда врач сказал, что приступает к искусственному кормлению, стал принимать больничную порцию.
Об этом сообщили в Ефремов, где он тоже отказался есть».

Рапорт начальника ефремовской тюрьмы.
«Содержание предписания Вашего превосходительства от 30 августа с.г. за №236 об искусственном кормлении политического арестанта Михаила Бибикова мною 31 августа сообщено было ефремовскому городскому врачу Туцевичу, а им 1 сентября объявлено о том арестанту Бибикову. Который заявил, что при искусственном кормлении он, Бибиков, в то же время произведет рвоту, пищи не будет принимать до тех пор, пока не будет содержаться в тульской тюрьме вместе с товарищами своими Трубленковым и Червяковым».
Начальник тюрьмы Тихомиров.
Сентября 2 дня 1903 г.
*
Сентября 3 дня в 11 часов утра температура тела Михаила Бибикова 35,7, пульс 55. Слабый. От приема пищи отказывается.
Врач Л. Туцевич.
*
Губернатор, тайный советник Шлиппе
Господину прокурору Тульского окружного суда
Сентября 3 дня 1903. Ефремовский уездный исправник ежедневно доносит мне, что содержащийся в ефремовской тюрьме политический арестант Михаил Бибиков пищи за все время нахождения в тюрьме не принимает и последнее время больше лежит.
Об этом имею честь уведомить Ваше Превосходительство.
*
4 сентября.
Пищи не принимает. Температура тела 36 градусов, пульс 48, слабый. Если будут кормить искусственно, то прибегнет к самоубийству и только переводом в тульскую тюрьму можно изменить его решение не принимать пищи.
*
Господину прокурору Тульского окружного суда.
Имею честь донести вашему Превосходительству, что переведенный, вследствие стремлений возбудить беспорядки в тульской губернской тюрьме, арестант Михаил Васильев Бибиков 25 августа с.г. отправлен в ефремовскую тюрьму, с 25 же августа по 8 сентября отказывается от принятия какой либо пищи, заявляя, что умрет голодной смертью, если не будет переведен обратно в тульскую тюрьму.
Ввиду явного упорства в добровольном голодании появилось предположение о ненормальности умственных способностей арестанта Бибикова. При производстве расследования по вопросу об умственных способностях Михаила Бибикова высказано сомнение, что хотя Бибиков и отвечает на вопросы правильно и старательно, но в виду предпринимаего им добровольного голодания возможно заподозрить неправильность его умственных способностей, почему его, Бибикова, следовало бы подвергнуть наблюдению в специальном лечебном заведении.
Товарищ прокурора Тульского окружного суда
10 сентября
*
В тульской тюрьме отказывался принимать пищу с 6 по 12 июня. Начальнику тюрьмы, капитану Бродовскому, сказал, что отказывается от пищи в виду данного им, еще на свободе, обещания товарищам испробовать при первой же возможности путем голодовки силу своего характера.
По требованию врачей 12 июня Бибиковым было выпито два стакана молока, с обязательством впредь питаться хотя бы по два стакана молока до 20 июня. С 21-го перешел на общую пищу.
Ввиду последующих нарушений со стороны Бибикова правил тюремной жизни – переписки и переговоров через окна камеры с уголовными арестантами и стремлении его возбудить беспорядки на почве требований улучшения пищи явилась необходимость перевести его в ефремовскую тюрьму.
*
Собранные сведения
Михаил Бибиков с раннего детства отличался способностями. В возрасте пяти лет выучился «самоучкою» читать и писать, а затем непрерывно до последнего времени занимался самообразованием, много читая. Этим он достиг значительного развития. Брат уговаривал остаться в Богородицке в колбасном заведении и лавке, но уехал в Москву. Не склонен к спиртным напиткам, не пил и чая, находя его вредным; в последнее время избегал есть мясо, отрицал сношение даже в браке, что заставляет товарищей видеть в нем «девственность».
*
7 сентября. 4 часа дня. температура тела 35,6, пульс 46 в минуту, очень слабый. Жалуется, что зябнет.
*
11 сентября. Его превосходительству г. прокурору тульского окружного суда начальника ефремовской тюрьмы рапорт.
В дополнение к рапорту от 8 сентября с.г. за №431 имею честь при сем представить к вашему превосходительству копию постановления адъютанта Тульского губернского жандармского управления от 8 сентября о перевозе политического арестанта Михаила Васильева Бибикова в Тульскую губернскую тюрьму, куда Бибиков отправлен 8 сентября в 2 часа дня с жандармом Жаровым, пред отправлением Бибиков выпил чайный стакан кипеченого молока с переварною водою, в путь ему, Бибикову, дана 1-на бутылка молока с водою.
Начальник тюрьмы Тихомиров.
Сентября 9 дня 1903
*
Он, Бибиков, заподозревается в неправильности умственных способностей и что поэтому настоящее производство подлежит направлению в Тульский окружной суд для освидетельствования Бибикова.
*
Содержится с психиатрическом отделении больницы Тульского губернского земства.
14 октября 1903
*
В психиатрическом отделении находился с 10 сентября по 13 октября. Заключение: «психиатрически здоров».
*
14 октября 1903 Бибиков отправлен обратно в ефремовскую уездную тюрьму. Далее содержание под стражей в отдельной секретной камере.
Просит прогулки – двор при тюрьме общий, по которому постоянно ходят арестанты по хоз.работам тюрьмы.
*
Ефремов. Михаил Васильев Бибиков. Требует перевода в Тульскую губернскую тюрьму, разрешения чтения книг из общественной библиотеки и иметь в камере принадлежащие ему карманные часы.
В пользовании арестантов в тюрьме имеются «Русский паломник» и иллюстрированный журнал «Воскресение». Часы отобраны согласно инструкции.
*
«Господину прокурору Московской судебной палаты.
Так как на просьбу мою к начальнику Ефремовской уездной тюрьмы о дозволении мне иметь в камере мои собственные карманные часы последовал отказ, и так как я при всем старании никак не могу доискаться причины этого отказа, то не будете ли вы так добры разъяснить его наиболее вероятную причину, или же удовлетворить просьбу. Хотя как я могу судить по беспричинному упорному отказу, это должно быть невероятно затруднительно».
1903 октября 22 дня.
Прошение Бибикова о переводе в тульскую тюрьму, о разрешении иметь в камере для письма аспидную доску и грифель.
(Пометка: для письма выдается со счетом бумага, перо, чернила).
«В Ефремове я не имею близких родственников, меж тем в Туле проживает родная сестра и матери удобнее посещать из Богородицка. Неудобство представляет отдаленность Ефремова от Тулы, как от центра административной и судебной власти, потому и является необходимость обращаться за разрешением каждого пустяка к вам, как теперь, например, нужно будет ждать неделю ответа – разрешите ли вы мне иметь в камере для письма аспидную доску и грифель, т.к. начальник ефремовской тюрьмы не считает эти предметы письменными принадлежностями».
3 ноября 1903

Ну и так далее.

ЗАРАЖЕННЫЕ БАЦИЛЛЫ

Господин Соколов – бывший десятник в имении графа Бобринского. «Обвиняемые Соколов и Зайцев временно подчинившись влиянию людей неблагонадежных, и потому интересуясь нелегальной литературой, знали, что у каждого из них есть нелегальные издания и потому передача Соколовым Зайцеву означенных преступных изданий имела вид обмена книгами со своим товарищем без преступного намеренного распространения противоправителсьтвенных учения».
Это было отмечено в рапорте еще 24 апреля, задолго до того, как Соколова начали мучить страшные раскаяния в содеянном.

«Господин Вельсовский!
Простите, я не знаю вашего имени и отчества, но я обращаюсь к вам, как ко власти, в руках которой находится моя свобода.
Ради Бога! Простите мне мой прошлый проступок. Я Вас всех прошу извинить меня в том, в чем я виноват. Я не сторонник революционной партии, «а простая случайность, повлекшая меня к подобному несчастному положению». Я не говорю, что я в буквальном смысле этого «простая случайность». Нет, я виноват! Тык неужели Вы, господин Вельсовский, на мой чистосердечный раскаянный проступок останетесь «Гласом Вопиющего в пустыне?». Я опять повторяю, ради Бога. Простите и освободите меня. Я, надеясь на ваше «честное благородное слово», на слово закона, быть освобожденным при чистосердечном моем показании, показал все то, что я знал. Но, увы, освобождения моего не последовало. Я не хочу вас оскорблять, господин Вельсовский, что вы не выполнили своего слова. Я вам верю, что вы бы меня освободили, если бы не последовала еще целая нить показаний против моего скрывательства «о рассаднике заразы революционной партии». Но поверьте не мне, господин Вельсовский, а поверьте Богу, что я от Вас не скрыл бы, если бы знал. Ведь не кацап же я какой-нибудь, чтобы обманывать Бога, Вас и себя. Рано или поздно, а это противоправительственное гнездо раскроется, и вдруг я, будучи уже выпущенным на свободу, оказался бы вновь на скамье подсудимых, с клеймом обманов. Кому подобный возврат желателен?
Ради Бога! Господин Вельсовский, я прошу Вас в последний раз простить и возвратить мне ту свободу, которой вы меня лишили».
3 мая 1904

«Господин Вельсовский!
Я ждал, ждал с часу на час, что вот вот придет от Вас разрешение об моей свободе, но должно быть ожидания мои будут напрасны, пройдут недели, месяцы, годы моей тюремной невозможной жизни, а я все буду ждать, ждать и так без конца. Неужели, господин Вельсовский, простить мне нельзя? Неужели ли я такой закоренелый преступник, которому и место только здесь, в стенах тюрьмы. У меня нет тех черных политических пятен, которые бы я унес с собою в хозяйство, утаивши от Вас. Я раскаялся пред Вами в полнейшей своей чистоте и именем Бога умоляю вас, господин Вельсовский, Вас и Якова Григорьевича и господина прокурора простить мне то, что давным-давно ушло в область прошедшего. Я даю всем вам слово обещания, что впредь Вы не услышите про меня ни одного худова слова, и что ни один из моих знакомых не узнает, за что меня арестовали. В крайнем же случае, если Вы в силу закона не можете сделать меня совершенно свободным, то хоть возьмите к себе в сад или огород, где бы я мог с пользой убить время. Только ради Бога! Умоляю вас Всех! Возьмите меня из тюрьмы!
Господин Вельсовский!
Хоть на одну йоту мне поверьте, что я Вас не обманываю. Мне слишком здесь тяжело. Я приму какое угодно наказание, если кто-либо докажет о том, что я скрываю от Вас о центре, где издаются подобные проклятые прокламации, повлекшие меня к подобному несчастному положению».
Соколов.
6 мая 1904

«Его высокоблагородию господину начальнику жандармского правления
От мещанина г. Киржачи Покровского уезда Владимирской губернии Александра Матвеева Соколова
Заявление
Покорнейше прошу вас, ваше Высокоблагородие, вызвать меня на допрос, который я дополню и раскрою пред вами, Вашего Высокоблагородия, те, как вы выразились «зараженные бациллы не остались ли на дне моей души», и больше чем остались. Да, ваше Высокоблагородие, остались, и я виновник таковых. До невозможности тяжело раскрывать пред вами, Вашего Высокоблагородия, мой безумно совершившийся поступок, ушедший в область происшедшего. И не подумайте вы, Ваше Высокоблагородие, что я подобными своими конечными данными хочу заискать от вас к себе какое бы то ни было снисхождение. Нет, Ваше Высокоблагородие, нет! Я хочу и заслуживаю наказания за свой проступок, дабы впредь я был обдуманнее в своих словах и поступках. Я, ушедши от вас, все же был замаскирован благо… (оторван лист) …сказать на ваш вопрос «Не скрыл ли я каких зараженных мною бацилл». Да, Ваше Высокоблагородие, скрыл, но не могу сказать. Это было трудно, было невыносимо для меня. Я должен был… (непонятно) пред вами себя и показать таким путем всю свою мерзость, которую когда-то я натворил. А это было для меня убийственно. Оно не было бы для меня таковым, если бы я был сторонником взгляда политической партии, во-первых, я ползвука не издал бы на допросе, если бы, как они выражаются, «был бы их товарищем», но то-то и оно, что я не их товарищ. И для меня значение слова «убийство» в настоящем его смысле. Помню как сейчас, когда я заявился к Каблину за книгами во второй раз, то он сказал мне «Какой же толк из того, что ты берешь – ну прочтешь, да так и останется». Будучи затронут за самолюбие, я ему ответил следующее: «Что мне всегда представляется возможность распространить подобные издания». Этот ответ ему очень понравился, и он сказал… (оторван лист) …кой-то из этих книжек и так помню и не дочитал до конца. Валялись они у меня в шкапчике в свертке. Летом действительно мне некогда было – раскроешь книгу, положим, в обед, да так вместе с ней и заснешь. На обед полагалось всего два часа. Вечером же всегда кончали очень поздно. И тоже было не до чтения. Остальная история этих книжек в показаниях моих известна, хотя без бацилл. Прошу Вас, Ваше Высокоблагородие, если прошение написанное мною на Высочайшее Имя не отослано, то и не отсылайте, не надо. Потому что если не простите Вы, то Государь Император мне подавно не простит. Тем более, что я и прошение-то написал не так, как должно бы быть».
20-го мая
Александр Матвеев Соколов
1904 г.