10. у тебя ножик - татарина не зарежешь

На завтрак у нас паштет из куриной печени. Вот, говорит, принесла тебе на пробу, как сама его делаю. Там куриная печень, морковка и лук, всё это томится в оливковом масле, потом перекручивается. Бабушка обычно перекручивала раза три, а я всего один, можно ещё добавлять сливки тридцати процентной жирности, но тогда надо сразу есть, а то постоит немного и расслаивается. Давай хлеб порежу, - она колдует над столом у дальней стены, смеётся, - слушай, у тебя ножик – татарина не зарежешь, давно наточить пора.
Потом садится рядом. Видит, как я тянусь к её коленям. Давай, говорит, сегодня без этого, у меня времени всего сорок минут, я столько дел сегодня запланировала. Вот скажи, тебя что, ещё больше заводит, если я сопротивляюсь? Да, - говорю, и продолжаю. В итоге у меня получается сдёрнуть колготки вместе с трусами, но не до конца. Смотрю, коричневые ажурные трусики светятся с изнанки узенькой гигиенической прокладкой. Трогаю эту прокладочку, она бьёт меня по руке, - ну вот что ты мне всё нарушаешь всегда! Затем я пытаюсь разгладить прокладку, сделать как было, она снова со смехом ударяет по моим пальцам.
- Ну зачем клеишь, если уже оторвал, это же как скотч, соберётся в комок – не расправишь, ты совсем прям!.. - она срывает испорченную прокладку и скатывает её в ладошках.
Мы хохочем и целуемся. И кажется, больше ничего не надо.

Нахожусь в комнате, где происходит вскрытие. Умер мужчина, лет сорока. Вот он лежит на столе в пиджаке, трусах и носках. Над ним склонился человек в медицинском халате и копается в открытой груди. В это время женский голос монотонно рассказывает историю жизни покойника, и на каком-то незначительном эпизоде ноги мужчины судорожно задёргались. Гулкая дробь, пятками по металлической крышке прозекторского стола. Мне подумалось, что человек не умер, просто крепко заснул, а здесь его уже вскрыли и вовсю потрошат.
– Ничего, это бывает, мышечные сокращения… – вновь раздался бесстрастный женский голос.
Тут же за окном завыла собака.