РЕКА... набросок...

***
   Эта река, ни широка, ни узка, вроде как и коротка, всего 558 километров, по лоции. Да, речные лоции не морские, миль и кабельтовых они не знают, все в метрах, просто, так, что сухопутный пешеход, оказавшись на реке, вроде как никуда и не попадает - все та же суша, только земля под ногами покачивается, совсем немного, почти привычно, совсем как родная неверная болотистая почва. И течет, да нет, стоит эта река среди болот, плоских, бесконечных, бездорожных, с крохотными обжитыми островками. И самое она - единственная здесь дорога, и зимой и летом, и человеку и грузу и зверю. И берегов ее не видать. Где кончается вода и начинается луг? Все здесь вместе - и пароход, а рядом едет грузовик, а за ним сенокос с выгоном и тут же дом, кондовый, на огромном подклете, заведенный под одну гигантскую крышу со двором, а дальше еще целая улица таких же, и никаких заборов и загородок. И прямо в улицу вползает, плюхая и воняя свежей краской, кремовый рефрижератор-двадцатитонка а к нему, неслышно шелестя коваными шинами по шелковой траве, поспешают пароконные подводы, покачивая на себе холодные, мокрые и блестящие, как тяжелые рыбины, серебристые четырехведерные бидоны. А с кремовой махины уже сбрасывают такие же, только сухие, серые и легкие емкости. Обмен происходит быстро, шкипер отдает квитанцию и рефрижератор, взмучивая винтом и выхлопом бурун, вытягивается на воду и уходит к другой, такой же, виднеющейся поодаль, торчащей за излучиной улице. А рядом - рукой дотянуться, мечтательно жуя, пялится на машину стадо. Можно отойти за пригорок и в мшистой потяжине, поросшей чахлым подлеском, набрать ягод, правее рощица с грибами к ужину. А дальше болото, нехоженое, гиблое. Через это болото, согласно картам плана Барбаросса, намеревался прорываться на восток клинический борец против коммунизма, окрыленный своей непогрешимостью. А  там, уже через пару сотен верст тайга, неведомая, нерубленая, потому, если что и срубишь, так не вывезешь и уж там нет путей ни сухих, ни водных.
   Дотемна будет собирать рефрижератор свой взяток, чтобы к утру, вместе с бригадой таких же трудяг, слить свою добычу в емкости районного консервного завода, а потом, писаными по воде следами, поползут близнецы - лавки, пионеры, кинопередвижки.
   Пионер по сути - автобус с винтом. Состоит он из одного трюма, сидишь в нем ниже ватерлинии и только огромные окна в деревянных рамах смотрят поверх. Да сзди, за легкой переборкой, под узкой и неимоверно высокой стеклянной рубкой, обвинченной тончайшими рейками каркаса, дизель проворачивает водометный движитель. Автобус этот больше десяти километров не дает, а причаливает не то, что у каждого хутора, а у каждой луговины или навигационного знака, потому путешествие на нем для постороннего пассажира и эпопея и незабываемое приключение. Но экскурсанты бывают до несправедливости редки, а ездят на нем на работу, как по обычному городскому маршруту, сплавщики до ближайшего затона, учители в деревенские школы, врач по своему участку, поп со своими требами.
   Пройти же по реке, если с комфортом, лучше всего пароходом. Колесный "Добролюбов" с фешенебельными, по местным меркам, каютами, с прекрасным зеркальным салоном, неспешно, три дня, идет сверху, от истоков, и чуть ниже среднего течения - дальше нельзя - начинается стокилометровая быстрина. На пароходе свой мир, отгороженный, несмотря на визуальную близость, от окружающего и от того, большого, где-то там, мира со скоростными поездами, самолетами, международными отелями. И отсюда, с самого борта, и с  полуобжитого берега, это мир какого-то болшебного острова со своей церемонией, своим табльдотом, досугом. И с ухоженного, освещенного, сверкающего и уютного борта открывается почти первобытный мир, одновременно и дикий, окаменело-замшелый, холодный и щемяще-близкий, умиротворяющий и Земля, лишенная суетности, уже не крохотный шарик, задерганный цивилизацией, а вечная, величественная и надежная.
   Уже от верха, заливаемого каждым половодьем грязю, илом и песком, все лето, на первый взгляд лениво и почти неподвижно, скребут циклопическими ковшами земснаряды. Что-то отваливается ближе к берегу, что-то выливается для отстоя на плоские широченные, ошвартованные к борту баржи, периодически их подхватывают проворные толкачи и отгоняют, в зависимости от содержимого, на ближайший кирпичный завод, мостостроительный участок или портовый склад. Здесь в верховьях низкие, но обрывистые, глинистые берега слошь изрыты, как очередями, стрижиными норами. Черные хищные молнии низко, по над водным зеркалом режут со свистом воздух, истребляя каждую минуту миллиарды кровопийц.
   Здесь вся жизнь на реке и около нее. Не зря с таким упорством, днем и ночью, в течение всей навигации чистится русло. Река - транспорт, река - карьер, река - пища... В устьях притоков, плотно, от берега до берега, стоят заборы. Тут же у самой воды артельные балаганы. За заборами растет рыба. Осенью, нагулявшая вес, вычерпанная артелями, на тех же плавучих холодильниках, поедет она на рынки и в магазины райцентров - они тут тоже все - на реке. Артельные едят макароны из общего котла, спят на нарах, греются буржуйками, умываются у старицы, а в конце сезона, сдав улов, заросшие и продымленные, повизгивая резиновыми сапогами и хрустя набитыми карманами разъезжаются по городам.
   Здесь место еще ровное, как стол, заливное, на десятки километров ни единого холмика - сплошная равнина, намытая и изрезанная за тысячу лет меандрами реки. В паводок превращается она в озеро, да так и называется - Озёра (это единственное число - озёра - она), и идут по этой Озёре пароходы напрямую, не разбирая берегов и не ища фарватера. Потому и не селятся здесь никто, кроме ушлых сезонников. Виды здесь скучные - глазом нечего зацепить, но ночью, если конечно можно назвать ночью это, почти светлое, время суток, в тишине, такой, что слышно пространство, над величественным молчанием Земли склоняется бесконечно прозрачное розовато-лазоревое небо. И еще полсотни верст вниз река продолжает радовать негой однообразной лени. Там есть местная достопримечательность, попавшая и в лоции и в туристический справочник - торчащий прямо посреди фарватера здоровенный валун, на коем, по преданию (брехня, конечно) царь Петр чай пил. Лось-Камень. Ничего себе камешек. В низкую воду торчит он, как эдакий трехметровый мячик, аляпавато расписанный навигационными шифрами. Когда же вода высока, ныряет целиком и только водяное кружало отмечает, где, в глубине, предательски прячется его непробиваемая лысина. Однажды, и это уже не легенда, налетел на эту лысину пароход и присел основательно, самой серединой днища. Так и кружился, бедолага, всю ночь, как волчок на пятке, пока приподнятая утренним дождичком вода не стащила страдальца вниз.
   А за камнем, не так, чтобы очень далеко, островок. Находили на этом островке всякие непонятные вещицы. Давно находили - и сто лет тому и двести. Не то идолы какие, не то инструменты. И вот нашли, наконец, стоянку троглодита первобытного, нашли, позвали студентов местного истфака, те приехали, поковырялись малость, да и уехали, прихватив что-то для музея, что-то для себя... Валяется раскоп заброшенным, осинничком зарос, ковыряются временами в нем все, кому не лень - рыбаки, сплавщики, а то и туристы городские на пикник завалятся, сувенирчики подбирают. Сплава здесь пока нет, только что иногда протащит древний буксирчик длинный, как бесконечная колбаса, плот к монастырю ставить леса реставраторам, да атлетичный толкач попихнет спаренную лесовозку на бумажный комбинат. А вот ниже уже идут леспромхозы........