Книга I Рыжий паук

Книга I
«Рыжий паук»

Нина Сидмал
 

Пролог
Давно это было… Откуда взялись эти смуглые люди, которые сами не знают своей родословной?
«В конце первого тысячелетия одно из древнейших индийских племён, вдруг, непонятно по какой причине, покинуло свою древнюю родину, и в начале XV века появилось в странах Европы. Изменив своей родной земле, люди обрекли себя на вечное страдание и погибель…»
Бесправные и бездомные, не имеющие родины, дикари столетиями передвигались по бесконечным дорогам чужих земель. Шли весело, восторгаясь свободой, небесным шатром, забывая родные слова, песни, меняя свою родину и богов.
«Четыреста лет назад это загадочное, никому неизведанное дикое племя, перешло границу Российского государства».
Странные пришельцы вызвали к себе настороженное огромное любопытство и удивление.
Смуглые, черноглазые, черноволосые, в ярких одеждах, бедные, нищие, но увешанные очень дорогими и сверкающими золотыми украшениями, говорящие на чужом, непонятном языке, с множеством полуголых, босоногих чертенят. Чумазые в тряпье детишки вечно тянули свои маленькие чернявые ручонки, бормоча что-то по-своему, пританцовывая и сверкая своими огромными чёрными глазами. Смоляные густые волосы, дряхлая не по размеру одежда, приставучесть отпугивали людей.
Эта дикая, загадочная, колдовская толпа со своими традициями и обычаями так и шла по бесконечным дорогам нашей необъятной России.
«В XIX веке «природы бедные сыны» колесили по старым российским дорогам, вздымая дорожную пыль, зимовали в деревнях и сёлах.
Ранней весной, как только подсыхали дороги, зеленели поля, вслед за весёлыми звонкими ручейками, за стаями курлыкающих журавлей выезжали на дороги, истосковавшиеся за зиму, цыганские кибитки. Набитые немудрёным скарбом, перинами, разнообразным тряпьём, обязательным самоваром, с выглядывавшими из под перин кудлатыми головками смуглолицых детишек, двигались они навстречу своему изменчивому счастью цыганскому.
Вслед за кибитками бодро шагали пёстро одетые женщины и озабоченные бородатые мужчины. Завершали шествие тощие собаки, считавшиеся членами семьи».
«Цыганские хоры привлекали внимание современников. Куприн вспоминал: «Начал хор с модных песен, а кончил настоящей цыганской песней. Я никогда не забуду этого внезапного сильного, страстного и сладкого впечатления. Точно, в комнате, где пахло модными духами, вдруг повеял сильный аромат какого-то дикого цветка – повилики, полыни или шиповника».
Надо сказать, что в прошлом веке увлекались не только цыганским искусством, но и хоровыми цыганками – певицами, плясуньями. Случалось, что молоденьких, но уже известных и любимых публикой цыганок похищали из хора.
Лихие тройки мчались в какую-нибудь неприметную церквушку. Обручальные кольца уже заранее были приобретены похитителями и, как в романе со счастливым концом, всё заканчивалось свадьбой.
В те времена цыганка-жена, да если она ещё и плясунья, и известная певица – была большая честь для супруга.
Было и такое: в одном цыганском хоре, работавшем в провинциальном ресторанчике, купец, владелец волжских пароходов и баржей, намертво влюбился в плясунью. Долгое время он одаривал богато свою неподатливую зазнобу, щедро угощал цыган, старался своей купеческой широтой и удалью забрать душу цыганки. Кончилось это тем, что купец разорился. Всесильная любовь превратила его в нищего. Вот тогда-то цыганка и вышла за него замуж и привела его в хор. Бывший купец стоял позади хора с гитарой и подпевал. Он-то и хору «цыганское счастье». Все волжские купцы знали эту романтическую историю и ездили кутить только к «своему», не жалея денег.
«- Вы нашего уважайте! Хоть он малость…и того…но душа у него наша! Волжская!» И не раз можно было видеть, как вместе с гитаристами и хористами стояли русские мужья цыганок и старательно пели».
«Куприн сравнивал цыганские песни с красными розами на снегу. Алексей Толстой – с бенгальскими розами. У Фета есть волнующее стихотворение, посвящённое цыганке – исполнительнице этих удивительных песен.
«Молода и черноока,
С бледной смуглостью ланит,
Прорицательница рока
Предо мной дитя Востока,
Улыбаясь, стоит.

Щеголяет хор суровый
Выраженьем страстных лиц;
Только деве чернобровой
Так пристал наряд пунцовый
И склонение ресниц.

Перестань, не пой, довольно!
С каждым звуком яд любви
Льется в душу своевольно
И горит мятежно-больно
В разволнованной крови».
В творчестве А. Блока цыганская песня занимает особое место.
«Когда-то гордый и надменный,
 Теперь с цыганкой я в раю,
 И вот — прошу её смиренно:
 Спляши, цыганка, жизнь мою».
Одно из стихотворений Блок посвятил известной хоровой певице – цыганке Ксении Прохоровой.
«Натянулись гитарные струны,
      Сердце ждет.
Только тронь его голосом юным -
      Запоет!

И старик перед хором
      Уже топнул ногой.
Обожги меня голосом, взором,
      Ксюша, пой!

И гортанные звуки
      Понеслись,
Словно в серебре смуглые руки
      Обвились...

Бред безумья и страсти,
      Бред любви...
Невозможное счастье!
      На! Лови!»
В дневниках А. Блока мы читаем: «Мир прекрасен и в отчаянии – противоречия в этом нет. Жить надо так, чтобы равнодействующая жизни была цыганская – соединение порядка и беспорядка. Душа моя подражает цыганской, и буйству, и гармонии её вместе, и я пою тоже в каком-то хору, из которого не уйду».
На это соединение гармонии и буйство, порядка и беспорядка, стало характерное для цыганского искусства 19 в, обращали внимание почти все писавшие о нём.
«Что увлекает в этом пении и пляске — это резкие неожиданные переходы от самого нежного пианиссимо к самому разгульному гвалту…»
«…поднялась какая-то буря, какое-то крушение деревьев, вырываемых силою ветра с корнем. Дух захватывало, и мороз продирал по коже от этого дикого, с горя начавшегося пения…»
Глеб Успенский

«В них сила есть пустыни знойной
И ширь свободная степей,
И страсти пламень беспокойный
Порою брызжет из очей.

В них есть какой-то, хоть и детский,
Но обольщающий обман...
Вот почему на раут светский
Не променяем мы цыган».
А.Н. Апухтин
Многие замечательные и известные люди отдали дань искусству хоровых цыган 19 в.
Островский, Писемский, Полонский, Гаршин, Горький и многие другие писатели и поэты, композиторы 19 в очарованы искусством российских цыган».
«Вспомним многих носителей знатных имён – писал Куприн, - клавших к ногам цыганок свои гербы и родовые состояния, увозивших их тайком из табора, стрелявшихся из-за них на дуэлях!.. Было, стало быть, какое-то стихийное очарование в старинной песне, очарование, заставляющее людей плакать, безумствовать, восторгаться».
«Время шло. И вместе с ним постепенно стали уходить в прошлое народные песни. Почти никем не записанные, они забылись и исчезли во тьме ушедших веков».
«Русская и цыганская песни, сливаясь, влияли друг на друга, развиваясь и совершенствуясь».














Часть I

«Смешанная кровь»

 
Высокие, серые, причудливые горы величаво возвышались над землёй и, казалось, сливались с синевой неба. Недоступные, волшебные и таинственные для людей, они – родной мир для птиц, зверей, со своими законами и тайнами.
Глядя издали на гладкие, отвесные скалы, казалось, что там глухомань непроходимая, но это не так: внутри этих громадин красивейшие высокогорные луга, поросшие густыми буйными травами, кустарниками и мелкими хвойными деревьями. Во многих местах из-под скал пробивались на волю чистые ледяные роднички. Когда вставало солнышко, каменные вершины, окутанные вечно лёгкой дымкой, отливали золотистым оттенком.
С юга и севера к горам тянулись тёмно-зелёные смешанные леса, а между ними зеленели сочные луга.
Ручеёк, родившийся в горах, вырвался на свободу и смеялся с громкоголосой, неглубокой, каменистой речушкой, берега буйно затянули различные кустарники и деревья.
Эта первозданная тишина и красота и притянула к себе цыганский табор. Бродить по белу свету стало не безопасно, барон не хотел терять людей, их и так осталось слишком мало. Старейшина принял решение переждать смутные времена, окрепнуть, насладиться тишиной.
Уставшие, измождённые голодом, гонимые ветрами и властями, обременённые малыми детьми цыгане поддержали единогласно барона. Людям нужна была сила перед дальнейшей нескончаемой дорогой. Цыгане восстанавливались, залечивали свои душевные, жизненные раны. Высокие, скалистые горы служили людям каменной оградой, лес и река, богатые разными промыслами, кормили, поили и давали надежду на выживание.
Цыганский барон Ихмет стоял на берегу быстрой речушки и любовался звёздным небом, в сентябре их высыпало очень много. Он мог долго смотреть на них, вслушиваться в тишину, улавливая какие-то ночные звуки.
Солнце давно погрузилось в горы, а огромная серая лена ярко светила, но не грела. В воздухе начинало холодать, это и тревожило Ихмета. Мысли блуждали в его голове; возникали вопросы один за другим, а ответов не находилось. Душа звала его и цыган в путь, но множество преград останавливало людей.
Барону было за сорок. Крепкого телосложения, густые волосы, усы, борода слегка поседели, но былая красота еще не померкла. Те же светящиеся глаза из-под густых бровей, правильный овал лица, прямой нос, слегка полноватые губы. Он был прекрасным старейшиной, вёл свой народ, оберегал их, любил, но и честно судил за какие-либо провинности. Его почитали и уважали. Личная жизнь складывалась как-то неудачно. Два раза был женат, но обе жены рано ушли в иной мир, так и не подарив ему наследника. И вот наконец-то судьба наградила его молодой, красивой женой. Жизнь как-то просветлела, и надежда окрылила его. Лейла забеременела, и барон ждал сына. Жили они дружно, жена во всём угождала ему, нежно любила и ласкала мужа.
И всегда и везде рядом с бароном была старшая сестра Осия, незаменимая спутница и помощница во всех его делах. Рано они остались без отца и матери, Осия воспитала его, пожертвовав своей личной жизнью. Самая красивая в таборе, певунья, хохотунья, а также травница, лечила, заговаривала, но так и ни на кого не взглянула, хотя было очень много поклонников и желающих заполучить эту красавицу в жёны. Так и шли брат с сестрой за руки в одном направлении.

Ихмет уловил знакомый до боли звук. В небе всю ночь тянулись к югу и перекликались косяки гусиных стай. «Даже птицы в пути» - мелькнула мысль, он тяжело вздохнул. Барон вздрогнул, громко заржала лошадь старого Николы, эти животные первые чувствовали какое-то волнение. «Нет, всё спокойно – успокаивал себя Ихмет – просто началась вечерняя перекличка молодых жеребцов».
Где-то в лесу неуверенно чивикнула ночная птаха и тут же замолчала. Ухали филины, собирались на ночную охоту. Голодные собаки ближе к ночи жались к жилью, поднимали свои морды и завывали дружно на луну. Все звуки смешивались и переплетались, но Ихмет радовался, цыгане жили.
Барон направился к кострам, к своему неунывающему народу. В темноте Ихмет различил женскую фигуру и хотел удалиться незамеченным, но Нана споткнулась и налетела прямо на него. Барон нахмурил брови, его красивое и холёное лицо перекосило.
- Вечер… хороший… - икнула и промямлила сорокалетняя цыганочка, опустив глаза.
- Опять бродяжничала, ведь я же наложил запрет, не сидится коль на месте, занялась бы делом каким – строго повествовал Ихмет. – И опять где-то горькую хватанула.
- Ай… - руки и тело её заходило в танце – гадала я в поместье, зарабатывать-то надо сам знаешь, отец сумасшедший, кормиться надо…Милуй меня, строгости поменьше…
- Несчастная, ты несчастная, всем сейчас трудновато, но надо держаться.
- А я… а я… - Нана хитро опустила глаза, но от Ихмета не укрылось, что цыганка была в нарядной кофте с открытым вырезом, длинной цветастой юбке и увешана золотыми побрякушками.
Далее полились цыганские ругательства, весь свой гнев и недовольство обрушил барон на цыганку. Нана испуганно подпрыгнула и быстро исчезла в темноте.
Барон тяжело вздохнул, чувствуя неладное; подошёл к кострищу, вокруг которого расположились цыгане. Звучали песни под гитару, дети притихли, набегавшись днём, мужчины озабоченно чесали свои грязные замусоленные бороды. «Не унывает мой народ, сильные мы, всё выдюжим вместе» - подумал барон и скрылся в своём шатре.

Нана шмыгнула в свою кибитку. Старый Никола, как всегда восседал на своём древнем огромном сундуке, в груде тряпок и с любовью наблюдал за своим другом, большим чёрным пауком. Где старик нашёл это чудовище, никто не знал, но дороже его у Николы, казалось, никого и ничего не было. Паук ползал по своей паутине, ловко перебирая своими лохматыми лапками и издавая какие-то нелепые звуки. Часами Николы и это немыслимое насекомое, которое, казалось, всё понимало, общались в тишине и были оба счастливы в этой непонятной никому дружбе. Что их объединяло, никто бы не разобрался, да и никто и не хотел этого знать. Цыгане давно уже не воспринимали Николу как здорового человека. Он был очень странный, но тихий и незаметный для людей, поэтому цыгане привыкали к странностям и не обращали на него никакого внимания. Старик то впадал в состояние маленького ребёнка, то в гнев, тогда милости дочери не жди, то часами сидел неподвижно, любуясь и разговаривая со своим пауком Бедо, то вообще куда-то пропадал на несколько дней, а потом также безмолвно и внезапно появлялся.
Нана сладко потянулась, счастливо улыбаясь, глаза её радостно блестели. Она влюбилась в барского сына – красавца с огненной шевелюрой. Днём, когда она работала на барина, молодой человек, Пётр, старался не замечать её, но когда темнело, и наступала тишина в поместье, цыганка ждала его на сеновале в конюшне. Страстные речи, обещания, ласки перекрывали всё: и страх перед цыганами, усталость, и даже отца в эти минуты она не вспоминала, только эти голубые как небеса глаза любимого, его жадные поцелуи, нежные руки, золотистую густую шевелюру. Нана почувствовала неладное, и её сладкие воспоминания вмиг улетучились.
Отец вышел из своего мирка и уставился на дочь. Цыганка сжалась под тяжёлым грозным взглядом его чёрных глаз. Это взгляд давил её к земле, не хватало воздуха. Нана смертельно боялась отца в последнее время, ей казалось, что он обо всём давно уже догадывается, его взгляд пронизывал её насквозь.
- Сука, наблудилась? Потчивай отца! – чугунный голос приковал Нану. Паук нервно задёргался в паутине.
- Бедо, не об тебе я, ты самый умный – ласково прошептал Никола и паук в благодарность покинул свою паутину и довольно стал ползать по шее хозяина, лаская его своими мохнатыми лапками.
Пока отец отвлёкся, Нана пришла в себя, быстро поставила еду старику и поспешила удалиться в дальний угол шатра. Закутавшись сверху донизу тряпьём, Нана заснула. Никола, так и не притронувшись к еде, вновь погрузился в свой мир вместе с другом.

Декабрь выдался суровым. Ледяной воздух пронизывал нехитрое ветхое жильё цыган. С реки дул студёный, порывистый  ветрище с колкими снежинками в воздухе, завывал с такой силой, что кибитки валились на промерзлую землю. Стремительно приближалась зима, и только густой смешанный лес слегка сдерживал её натиск. Тёмные тучки, как перед дождём, бродили по мутному небу в любую минуту грозясь накрыть всю землю снегом.
Нана перетаптывалась у шатра старейшины, густо заваленного соломой. Сердце цыганки трепетало от страха, она не осмеливалась войти. Уже завечерело, ноги, казалось, начинали примерзать к земле. В отцовском тулупе, замотанная шалями поверх она была похожа на какое-то бесформенное существо. Старый чёрный кобель Чугай слеповато тыкался в её ноги, жалобно постанывая.
Пола приоткрылась, выглянула Осия, сверкнув одним глазом очень недружелюбно проскрипела: «Чего землю топчешь? Забирайся, холоду не напусти…». Нана шмыгнула внутрь небольшого пространства, огляделась. Кругом были прикреплены красивые толстые ковры, они создавали уютную обстановку. В середине шатра горел небольшой костёр, слегка обогревал жилище. Лейла лежала на самодельных одеялах, рядом восседал барон. Осия беспокойно суетилась, сверкая своим глазом на непрошеную гостью, ворча что-то себе под нос.
Нана обрадовалась полумраку, лиц почти не было видно, только отблески нежного пламени иногда освещали их. Тишина приковала Нану.
- С чем пожаловала? Ракирэ (говори). Молва до меня донесла, но не верил я её байкам. Где твой наречённый ром (цыган, муж)? Онемела что й ли? – глухой недовольный голос сотрясал воздух.
Нана бухнулась на колени, уронила голову, протянула к барону руки.
- Святой Ихмет, не казни меня, грешная я, не мужнина я жена, одиночка. Бес попутал, на сносях я, позволь мне произвести на свет дитя…
В жилище повисла гробовая тишина, даже завывание ветра и скуление собаки затихли. Нане показалось, что вся жизнь на мгновение остановилась, даже под сердцем шевеление прекратилось. Цыганка закрыла глаза, ожидая грозы и молний, но, несмотря на страх, она хитрила. Она не собиралась избавляться от плода, но идти ей было некуда.
Тишину прервал звук упавшей клюки Осии. В темноте раздался низкий гортанный голос цыганского барона.
- Кто…? Как ты сподобилась? Гулящая… Ты забыла про наши законы? Да я тебя самовольно… - огромные крепкие руки поднялись кверху. Лейла спокойно и нежно перехватила руки мужа.
- Родной, будет, успокойся, - плавный приятный голос немного усмирил барона – дитё ни в чём не виновато, это же счастье – детки, пусть появляются на этот свет. Лейла слегка улыбнулась мужу, перед её чудесной родной улыбкой даже грозный барон не смог устоять.
- Через неделю, Осия, собери народ, думу будем думать, цыгане решат, что с тобой сотворить. А теперь аври (вон), на глаза мне не попадайся… - барон ещё хотел что-то добавить, но кое-как сдержался под милым взглядом любимой жены.
Нана вынырнула из шатра, приплясывая и не обращая внимания на холод, направилась на другой конец селения к своей ветхой холодной кибитке.
- Добрая ты чересчур душа – Ихмет нежно поглаживал круглый живот жены – Бог наградит нас за твою доброту чавори (мальчиком), а я буду самым счастливым, мне нужен наследник, продолжение нашего древнейшего рода, иначе для чего эта жизнь…
Одноглазая Осия молилась в углу своими скрюченными пальцами и сквозь эти молитвы брат улавливал тяжёлые вздохи сестры. Он подозревал, что Осия скрывает от него что-то очень важное, это его пугало. Сестра когда-то была самая красивая девушка в таборе, отец – барон баловал дочь, а Ихмет везде и всюду сопровождал её, оберегал и защищал от молодых цыган, от которых отбоя не было. Ни одного дня не проходило без драк, ни на жизнь,  а на смерть боролись парни за чудо-красавицу. Доставалось всем, особенно Ихмету и Николе, которые были всех упрямее, не желая упускать своего. Старый барон, отец Ихмета и Осии, ушёл в иной мир очень рано от какой-то непонятной хвори. Остались брат с сестрой вдвоём, не разлучались, жили друг для друга. Ихмет перенял от отца баронство, а Осия лечила, колдовала, ворожила, а суженого так себе и не выбрала, никто не смог покорить сердце красивой певуньи.
Ихмет очнулся от своих воспоминаний, прислушался к молитвам и ворчанию своей сестры, волнения передались ему, сердце окутало туманной дымкой предчувствия неотвратимой беды. Тяжело вздохнув, опустил барон свою голову на грудь жены, прислушиваясь к новой жизни внутри Лейлы. Слегка полегчало, но сердце ничем нельзя обмануть, оно всё знало и чувствовало…
Этой ночью всё и началось. Буран с реки с острыми снежинками сотрясал шатры. Чёрное небо грозило страшной бедой. Кони не перекликались, собаки попрятались в страхе, только ветер рвал ветхие шатры, поднимая вверх солому; орали женщины, ругались мужчины, надрывно плакали дети. Спасались все кто как мог. К тому же пронзительный крик Лейлы сводил людей с ума. Бог не наградил добрую душу, он сыграл с ней злую шутку. Четыре часа Осия боролась за жизнь снохи, но даже её навыки не помогли. В тяжёлых муках Лейла издала последний вздох, её красивое лицо перекосило, но лучистые глаза смотрели на мужа. Осия держала на руках здоровенькую, закутанную в тряпки девочку, которая хватала воздух и кричала не умолкая. Ихмет ничего не слышал, рукой закрыл глаза жены и повалился на её бездыханное, ещё тёплое тело. Буран прекратил своё буйство так же внезапно, как и начался.
Отуманенная голова разрывалась от боли, сердце билось рывками, грозясь остановиться, Ихмет не чувствовал ни ног, ни рук, они отказывались от тела.
- Прости, брат, я бессильна, твоя жена была обречена с самого начала. Хворала она, сердце слабенькое, но я смогла спасти твою кровинушку. Ихмет, утри слёзы, ты ведёшь народ, ты должен быть сильным, самым сильным. Смирись, окрепни и выйди, тебя ждёт твой народ… - Осия говорила тихо сестринским родным голосом, держа малышку на руках, но каждое слово пронизывало Ихмета, а крик малютки впился в больную душу. Под гипнозом сестры барон на ватных ногах, как в тумане, шатающейся походкой, направился из шатра. Весь табор молча стоял на выпавшем снегу. К Ихмету были обращены молчаливые взоры цыган. Барон обвёл всех родных ему людей взглядом, сил не было, дыхание прерывалось. Все ждали, а Ихмет, не отрываясь, смотрел на Нану, которая стояла на коленях и молилась на луну.
- Романес, ту морэ (друзья, цыгане), дыкхэ дэвэл (видимо Бог) прогневался на нас. Нет боле моей ромны (жены). Расходитесь, ромалэ… - каждое слово давалось ему с трудом. Барон тяжело вздохнул и повалился на землю. Молодые цыгане подхватили барона и помогли ему войти в шатёр. Завыли женщины, зацыкали на них мужчины. Выскочила Осия, подняла руку – наступила тишина, побаивались.
- Бэнга! (черти) Ромалэ, жизнь продолжается, её нельзя остановить, она течёт как эта река. Уходите, успокойте своих детей, не нагоняйте тоску и беду… - Осия махнула рукой куда-то вдаль и скрылась.
Долго расходились цыгане, охая и ахая, тихо судача промеж собою. Мужчины посерели, затихли песни, наступил траур.


На деревянных высоких подмостках лежало тело молодой цыганки, одетой в красивые наряды и обложенной дорогими золотыми украшениями. Барона держали под руки. Осия стояла у изголовья снохи и читала молитвы. Весь табор прощался с красавицей. Падал тихий снежок, ложился на бледное лицо покойной и не таял. Никола с Наной стояли поодаль, старый цыган крестился, бормоча что-то, паук сидел безмолвно на его шее, засыпая на холоде. Молодой цыган поджог подмостки, пламя нежно лизало дерево, подбираясь к телу. Женский вой не утихал, дети, ничего не понимая, со страхом смотрели на огонь. Процедура затянулась. Никола сильной рукой увёл Нану, та упиралась, но под натиском отца была бессильна.
Давно догорел погребальный огонь, но цыгане до вечера не расходились. Только голод и холод встрепенул народ, толпа стала редеть. Осия пыталась увести брата, но каменное его тело не подчинялось. Тело окоченело, и вдруг он почувствовал тепло в своей ледяной ладони. Барон опустил тяжёлые веки и увидел маленькую всеми любимую девчушку Касандру, которая нежно держала его огромную холодную руку своими тёплыми ручонками и преданно окутывала барона своим добрым лучистым взглядом.
Воспоминания хлынули в его затуманенную голову. Когда-то к табору прибилась чужая цыганка с грудным ребёнком на руках. Цыгане мёрзли, голодали, но их охватил ужас при виде маленькой, худой и настолько измождённой женщины, что никто не посмел прогнать от жилья. Серое лицо с ввалившимися глазами, синие губы, заострённый нос. Она тяжело дышала, надрывно кашляя. Грязные лохмотья висели на ней, запах немытого больного тела, худые рваные обувки были привязаны верёвками. Цыганки вынесли скудную еду, окружили незнакомку, стали расспрашивать. Женщина молчала, ничего не ела, только слабенько толкала своей грудничке в рот раздавленные лепёшки. Девочка не плакала, лишь с жадностью хватала маленьким ротиком съестное и тут же давилась. Так и осталась женщина в таборе, ходила как тень, пытаясь помочь постирать, что-то сварить, за что цыгане кормили её и малышку. Женщина молчала и на глазах у всего табора тихо угасала как свеча. Через два года свеча погасла, малышка осталась одна. Женщины вздыхали, но никто особо не заботился о сиротке, своих ртов было полно. «К житью, так выживет, а нет, так тому и быть…» Давно уже все привыкли к детской смертности, она была велика, выживали самые крепкие. Тяжёлые невыносимые условия; у всех были свои думы о выживании. Лейла, не имея своих детей, больше всех проявляла внимание к малышке: то платьице сошьёт из красивых тряпиц, то помоет, то оторвёт от себя что-то вкусненькое, то обнимет и прижмёт к себе. Девочка оживала, расцветала, платила добротой. Ихмет частенько высказывал своё недовольство, но под нежным взором жены успокаивался, надеясь, что малышка уйдёт вслед за матерью. Но Касандра жила. Худенькая, нескладная, с живыми огромными глазами, с вздёрнутым носиком, жиденькими светлыми косичками, не похожая на цыганку. Лейла очень привязалась к сиротке, Ихмет смирился, но к огромному удивлению семьи девочка не осталась жить у них. Касандра была свободна, вольготно чувствовала себя в стае таборных огромных собак. Никто и не знал, что девочку спасли от неминуемой гибели псы. Они согревали её холодными ночами, делились даже своим скудным пропитанием. Собаки добывали пищу в лесу, и девочка ела и мышей, и птиц вместе с собаками. Заливисто смеясь, девочка бесилась и бегала с животными, она была «своя», попробуй, обидь любимицу – разорвут на части. Лошади поворачивали свои морды, когда девочка величаво, подняв голову, вышагивала впереди собак. Они знали, что в её рваной юбке обязательно есть лакомство для них. Девочка жила одна и в то же время со всеми. Она появлялась всегда неожиданно то в одном жилище, то в другом. Она мало ела, никогда не плакала, никогда не попрошайничала, а наоборот, где было тяжелее, там всегда Касандра. Добрыми серыми глазами, ласковым детским словом сиротка согревала окружающих, дарила тепло. Пела и танцевала она забавно, завораживая окружающих. Цыганки неплохо на ней зарабатывали, богачи умилялись при виде чудо-девочки, а за её улыбку щедро платили. Где появлялась Касандра, жизнь казалась легче и радостнее. А какая помощница – незаменимая. Почучкать бельё, повозиться с детьми, сама всех младше – а слушались, в три-четыре года девочка готовила варево, даже заваривала какие-то травки. Спокойствие приходило вместе с этой девочкой в семью. Многие хотели, чтобы Касандра осталась именно у них, но девчонка нигде не задерживалась. Цыгане признали Касандру сокровищем, талисманом, который приносит удачу. Несколько раз девочку выкрадывали помещики, женщины, одарённые тумаками от мужей за потерю, ходили по табору сами не свои. Выли собаки, лошади стояли, опустив свои головы, дети чаще надрывно орали. Ихмет приказал молодёжи найти девочку. Без неё жизнь стала хмурой, ненастной, но тщетно… Солнышко исчезло. Из табора пропали собаки – цыгане потускнели. Собирали цыгане по всему табору золотые монеты, украшения, чтобы найти и выкупить девочку из рабства. Тот день запомнился всем надолго.
Из-за серых хмурых туч выглянуло солнышко и ласково улыбнулось цыганам. Что творилось в таборе: дети притихли, лошади дружно перекликались, птицы надрывно защебетали, ярче загорели костры, вдали появилось двигающееся пятно с радостным лаем. Все цыгане высыпали в осеннюю грязь. Женщины крестились пританцовывая. Это была незабываемая картина: в огромной своре собак, не спеша передвигалась хромая кляча, а на ней восседала, величаво улыбаясь, цыганское диво, по бокам кобылы были навьючены тяжёлые тюки с богатой одеждой, съестным, золотыми монетами. Сама малышка была чисто и богато одета. В таборе наступили долгие праздники сытости и веселья. Девочка улыбалась и по-своему что-то рассказывала, осень превратилась для цыган в весну.

Ихмет очнулся от воспоминаний, но тут же мысль: «А где была Касандра?» Он её давно не видел. Девочка, будто прочитав его мысли, тихо промолвила: «Я была в лесу, с собаками, ветки-то надо – холодно. Айда, тату, я буду рядом». Барон послушно тяжёлой походкой направился за девочкой.
Касандра действительно не отходила от барона, всегда была рядом, во всём помогая Осии с малышкой и по хозяйству. Сиротка потихоньку возвращала барона к жизни. В свободное от работы время девочка садилась к Ихмету и что-то рассказывала по-детски, он клал свою огромную ладонь на её маленькую головку и оттаивал. Даже по ночам девочка не покидала барона, а тихо уткнувшись ему в грудь сладко посапывала. Отлучалась только изредка, кормить своих собак, которые уйдя от своих хозяев, обитали возле шатра барона, поджидая свою любимицу.
Через месяц Ихмет собрал весь свой народ. Притихшие цыгане молча стояли перед бароном, низко опустив свои головы. Ослабший от своего горя, Ихмет выглядел больным, заметно постаревшим и поседевшим.
- Ромалэ, шунэньте тумэ ман! (цыгане, слушайте вы меня) Мы здесь задержались, этот край нас порадовал и огорчил, но мы держались все вместе. Набирайтесь сил и готовьтесь в дальний путь. Скоро весна, цыганам негоже сидеть на одном месте. Дети подрастают, их надо вести по миру и оставаться там, где более безопасно. Мы должны беречь свой народ, итак мы с каждым лихим годом теряем и теряем своих людей, нация не должна вымереть… - барон неожиданно замолчал, дыхание участилось, несколько минут он стоял, не двигаясь, но нашёл в себе силы и продолжил: «Вы нас извиняйте, но мы с сестрой остаёмся здесь, это последняя наша остановка…»
Недовольный цыганский гвалт поднялся чуть ни до небес. Ихмет вскинул руку вперёд, цыгане нехотя замолчали.
- Решение моё твёрдое, вот и весь сказ. Не извольте мне перечить. Ещё одно дельце, мои родные, мы должны сейчас обкумекать его все вместе. – Барон рукой поманил Нану, она вмиг очутилась рядом. Закутанная во всё чёрное,
она походила на старуху.
- Перед вами грешница. Она нарушила наши законы. Она посмела смешать нашу цыганскую кровь с гаджэ (русским). Это редко происходит в цыганских семьях. Братья и сёстры, поступайте с ней как желаете… - барон замолчал.
Толпа вновь зашумела. Цыганки размахивали руками, сжатыми в кулаки, плевали в Нану, мужчины орали непристойные слова, дети со свистом кидали снежки. Грешница стояла как вкопанная, ни один мускул не дрогнул на её бесцветном лице. Цыганка стойко выносила судилище.
- Гони её вместе с беспутым отцом!
- Гулящая!
- Сучка!
- Опозорила наш род, нашу кровь!
Ихмет вновь поднял большую руку, призывая табор к тишине. Последнее слово было за ним, все это знали.
- Цыть, ошалелые, вы правы, что так судите. Если бы в другое время, я бы первый указал этой … на дорогу, но сейчас, родные мои, молю вас простить её в память о моей жене. Она была очень добра ко всем, не будем осквернять память Лейлы. Она подарила мне дочурку Радочку. В честь этой радости я впервые нарушаю закон. Ещё раз призываю вас к разуму. Пусть грешница остаётся посреди нас, пусть родит. Через 18 лет она должна покинуть свой народ – это последнее моё слово.
Цыгане ворчливо перешёптывались, но перечить старшему никто не осмелился. Все уже понемногу начали расходиться, как Осия, не сводившая взгляда от живота Наны, подбежала к брату, охватив его костлявыми руками и заголосила громко и визгливо.
- Ихмет, одумайся, гони её аври (вон) и подальше! Нельзя ей рожать среди нас, там в ней дьявол, исчадие ада, иуда. Сгинь, нечистая сила! Он погубит нас всех…это страшно, горе и беда…
- Ополоумела – взревел неожиданно Ихмет – что может нам сделать ребёнок? Угомонись, Осия. Ромалэ, расходитесь, в шатрах дети малые ждут.
Впервые Ихмет ослушался свою сестру. Если бы знал барон, что Осия сейчас уже предчувствовала беду, он задумался бы, но было не до дум, и это была самая роковая ошибка барона. Ихмет тяжёлой походкой удалился в свой шатёр. Касандра возилась с малышкой, что-то нежно напевая. Барон ласково обнял Касандру, благодарно прижимая её голову к своей груди. Цыгане, пошумев, начали расходиться за своими жёнами. Осия тыкала корявым пальцем в живот Наны, причитая: «Там сатана, дьявол, он убивица, сколь душ загубит, избавься, послухай меня». Нана отшвырнула руку Осии от себя и зашипела в ответ: «Поздно, старая карга…Осия, почему ты так ненавидишь нашу семью? Мне нужен этот ребёнок, люб мне гаджэ, может он возьмёт меня в жёны».
- Ты… - цыганка сверлила насквозь Нану одним глазом, а скрипучим голосом рвала душу – ты распутная девка, вся в своего отца – убивицу, яблоко от яблони недалеко падает, одно хочу, чтобы вы все сдохли. Твой отец… А ты поспрошай его сама, как он извёл с белого света твою мать, как земля-то таких держит. Брата жаль, ослушался меня, его воля, немного мне осталось подышать. А ты ступай аври! Не хочу тебя видеть. Всё мне опостылело – Осия медленно направилась в шатёр, забилась в свой угол и не произнесла ни одного слова. Ихмет пытался загладить свою вину перед сестрой, но та молча молилась, не обращая ни на кого внимания.
Нана остолбенела от страшных слов Осии, ноги примёрзли к земле. А в воздухе слегка пахнуло весной, птахи весело запели, и солнышко стало чаще греть землю. Прихватило сердечко, ребёнок так грубо задёргался, что Нана со стоном схватилась за живот. Шатаясь, добрела она до своей кибитки. Отец сидел как всегда на своём любимом сундуке, в одной и той же позе, огромный чёрный паук ползал по его грязной бороде, перебирая своими мохнатыми лапками замусоленные волоски. Нана внимательно следила за Николой. Страшные мысли, закравшиеся в её голову, мутили сознание. Отец в свои 70 лет оставался привлекательным: его тёмные большие глаза из под чёрных густых бровей могли пригвоздить без слов, правильное лицо, острые скулы, крепкое тело, сильные руки – всем ещё можно восхищаться, если бы не его странности и молчаливость. «А молодой он был ещё красивее» – подумала Нана. Она ничего не знала о своём отце, а мать вообще не помнила. Да и что могла она вспомнить о своей жизни: вечные скитания, танцы на площадях, хитрость, воровство, дорога, разные люди, другие места. Рядом всегда был отец, сильный и смелый. Он никогда не бил её розгами, как попадало другим детям, но и ласки она не чувствовала. Отец был скуп на слова, он добывал пищу, делился с ней, жили вместе, но разными жизнями.
- Таращишься чего?
Нана вздрогнула, глухой голос отца привёл её в чувства.
- Тату, давай потолкуем – тихо осмелилась Нана.
- Об чём? С сучкой гулящей не об чем. Ты мешаешь мне думы думать, и Бедо тебя пугается, не признаёт мой друг тебя, а его не проманешь. Ты нагуляла с гаджэ, можешь умётывать к нему, подохнешь со своим выродком, туда и дорога вслед за матерью.
- Тату, поведай мне о моей маме ,какая она была? Ведь я ни об чём не знаю.
- И знать незачем – отец начинал злиться, - боле не заговаривай мне об ней, иначе прибью тебя также, одно мокрое место останется.
- Значится, Осия правду сказывала, извёл ты маму.
- Кто? – взревел отец, - Осия… Осия… - рёв смешался со стоном. Паук начал издавать свои клокочущие звуки недовольства.
- Осия… всю жизнь она мне отравила, ненавижу… - Никола схватился за обросшую голову и замолчал.
- Тату, ну почему ты такой злой, ничего мне не сказываешь. Скоро у тебя будет внук или внучка, разве ты не рад? – сделала последнюю попытку Нана разговорить отца.
- Замолкни, устал я, сгинь – грозно заявил отец и, закрыв глаза, вновь погрузился в свой мир.
Нана тяжело вздохнула и улеглась в углу. Ребёнок вновь запинался. С этого дня цыганка испытала что такое бессонные ночи, глаза смыкались, а беспокойное состояние не покидало Нану. С отцом она больше не заговаривала. Жили тихо и молча.


Цыгане повылазили из своих соломенных убежищ, радуясь наступающей весне. Поснимали тяжёлые тёмные одежды. Солнце ярче припекало, душа отогревалась после тяжёлой зимы. Дети в шароварах весело месили грязь. Радость весенняя длилась недолго, к вечеру с севера подул сильный ледяной ветер, небо затянулось тучами, почернело. В лесу ураган разбушевался, сваливал и выдирал деревья с корнем, кибитки скрипели и трещали. Собаки, поджав хвосты, прятались под телеги. Кони тоже нервничали, судорожно касаясь копытами земли.
Нана лежала на ветхом грязном тряпье. Острая боль сковала всё её тело, дыхание было тяжёлым, порывистым. Ребёнок рвался на свет и никак не мог выйти. Губы женщины были прокушены, силы истрачены, начались судороги, помощи ждать было неоткуда. Нана ощутила близкое дыхание смерти; в ней бились две стихии – смерть и жизнь и никакая не хотела уступать, и даже в эти мучительные часы в заплывшем мозгу на мгновение возникали мысли о любимом сыне помещика златоголовом Петре. Шёпот с его именем перешёл в хриплый стон. Ноги и руки окаменели, смерть лизала всё её тело, возрадуясь своей близкой победе. Нана уже ничего не чувствовала, боль притупилась, она медленно погружалась в другой неизвестный ей мир тишины и покоя. Женщина не поняла, что произошло, так было хорошо и умиротворённо, как внезапно страшная боль пронзила низ живота, и тяжесть на теле и слабый писк ребёнка медленно вытаскивал её с того мира. Перед её смутным взором предстал отец, державший на своих огромных руках синий живой комочек.
- Ввела меня в грех, потаскушка, принял я твоего выбл…ка…  Начертано господом богом. Возьми-кось , жрать он желает…сучка гулящая…корми, а то удавлю!
Никола неумело подсунул ей ребёнка к груди, но у Наны не было сил пошелохнуться. Дальше полились грозные ругательства, которые не доходили до сознания измученной женщины. Нана услышала жадное чмоканье живого существа, больше она ничего не помнила, всё вокруг потемнело и куда-то провалилось. И вновь смерть и жизнь схватились между собой. Её возраст, истощённый организм, потеря крови – тянули её в вечный покой, любовь, сильная и страстная, не хотела отпускать. Нана то бредила и металась, что-то выкрикивая, то внезапно затихала, уходя куда-то далеко, то на неё находил какой-то истеричный смех. Одно видение сменялось другим: Пётр обнимал её нежно, его ласковые слова, но она не успевала насладиться ими до конца, всегда между ними возникал какой-то ужасный призрак, похожий на отца, а следом шло огромное рыжее чудовище, одноглазая Осия с факелом в руке, поджигая её живьём. Далее было страшнее и всё это смешивалось в клубок и разрушало её рассудок. Вдруг Нана почувствовала лёгкое тепло и детский лепет. Женщина открыла отяжелевшие веки, взгляд её был безумный. Руку её бездвижную кто-то тряс. Наконец она разглядела с трудом и даже узнала пятилетнюю Касандру – любимую всеми нищенку.
- Тётечка Нана, я молю, не умирай, Саввочка хочет кушать, он плачет – её нежный бархатный голосок пробивался в сознание.
- Девочка, спаси меня от этого чудовища, - умоляя шептала Нана.
- Тётечка, нет здесь никого, я спасу тебя, тока покорми малыша, Савва плачет.
Девочка своими маленькими ручонками подсовывала под спину женщины тряпьё, пытаясь усадить её, но удавалось это с трудом. Жадное чмоканье взахлёб и эта умильная улыбка маленькой спасительницы вновь возвращали Нану к жизни. Смерть, ворча, отступила, но оставила в организме женщины свои злые семена.
Никола бродил по лесу в поисках пропитания, бормоча что-то по нос. Перед глазами возникали воспоминания: его дочь корчится в судорогах, он видел, что она умирает, он был растерян. Никола сам теперь не мог объяснить свои действия. По инерции старик давил на живот, помогал дочери родить, и вот он появился на свет живой и невредимый. Никола обрезал пуповину, обтёр младенца тряпкой, завернул и положил рядом с обессилившим телом Наны, надеясь, что она очнётся и возьмёт все дальнейшие обязанности на себя. Но женщина не двигалась, да ещё его любимый паук Бедо начал сердиться. Пришлось насильно заставить дочь кормить сына. Никола убрал насытившегося малыша и положил рядом. Паук переполз с Николы на попискивающего ребёнка и изучал его своими усиками и дрожащими мохнатыми лапками.
- Ну что делать, Бедо, решай…
Старый цыган уже не замечал ребёнка, он внимательно следил за своим любимцем. Паук не спешил делать выводы, его мохнатые лапки тыкались в тельце малыша. Мальчик не пищал, а только странно подрагивал. Наползавшись досыта, паук переполз в свой угол в любимую паутину, издавая свои возгласы. Один только Никола понял любимца.
- Ну что ж, милуем, пусть живёт… Сёдня суббота, так тому и быть, Савва, «святой Савватий».
Никола вздрогнул. Возле него стояла Касандра.
- Деда…деда…
- Да, девочка. Савва родился, пригляди если смогёшь.
Никола даже не взглянул на умирающую дочь и внука, взяв ружьё, он молча покинул шатёр. Старик потерял счёт времени, бродил и бродил по лесу, в мешке было скудное пропитание, мысли отвлекали его от удачной охоты. Ночью он разводил костёр и засыпал, кряхтя под нос.

Старый цыган вернулся за полночь, он скучал по своему другу Бедо, по своему старинному сундуку, на котором он и спал, и ел, и думы думал. В темноте он наткнулся на Найду.
- Что не пошла со мной?
Собака поскуливала.
- О… - только и смог произнести Никола. Шатёр охраняли ещё с десяток собак.
Никола медленно ввалился в шатёр. Вначале внимательно взглянул на Бедо, потом оглядел своё жильё. Нана спала, прижимая к себе сына, с другой стороны примкнулась Касандра.
- Дела… – вздохнул Никола – сладились дела. Понятно, кого собачьё охраняет…
Девочка открыла глаза, потёрла их своими маленькими ручонками.
- Деда, я сейчас уйду – тихо молвила девочка, ёжась и кутаясь в свою ветхую тужурку.
- Как знаешь… Ни в жисть бы не подумал, что ты смогёшь – Никола оглядел уютное, чистое после рук девочки жильё, залу и свой сундук, и вновь впал в свой мир. Этот мир был только одними воспоминаниями: молодая Осия, как сходил он по ней с ума, сох и превратился в безумца. Другое воспоминание точило его всю жизнь: огромный монастырь из красного кирпича на берегу великолепной речушки, кругом непроходимая тайга со своей уникальной жизнью. Прошла целая вечность, но он помнил каждое мгновение. Мальчик прикасался руками к стенам и не мог налюбоваться загадочными красочными изображениями диких древних людей. Какие-то неизвестные животные, необыкновенные люди, орудия труда – как много скрывалось здесь загадок. На других стенах были изображены святые. Как был он мал, но запомнил это на всю жизнь. Из рассказов отца он знал, что в этом монастыре жили какие-то монахи-паломники. Поговаривали, что они имели клады с золотыми монетами и занимались врачеванием и жили молитвами. Злые люди донесли на монахов самому царю. Расправа была страшной – их жгли на костре. Перед глазами Николы частенько вставала эта картина: пожирающее всё на своём пути пламя и извивающиеся в нём от боли люди…
Закричала во сне Нана, заплакал Савва, зашипел недовольно чёрный паук, Никола очнулся.
- Зараза… – взревел цыган и швырнул глиняную чашку в сторону дочери, – уймись немедля, будя орать, всполошила всех…
Нана сжалась от страха, прижимая к себе орущего ребёнка, и что бы было – не известно, если бы не Касандра. Девочка с трудом влезла на высокий сундук, прижалась к морщинистому лицу Николы, а маленькую ручонку положила на его седую голову. Нана с ужасом смотрела на эту сцену, она приготовилась к самому худшему, отец никому не позволял даже близко подходить к его сундуку, а тут… В ярости отец был непредсказуем. Нана думала, что сейчас он ударит по девочке и от неё останется лишь мокрое место. Но произошло обратное – Никола онемел, тихое тепло разлилось по его телу, и он затих. Приступ ярости исчез также резко, как и начался. Старый цыган закрыл глаза и впервые за последнее время уснул нормальным человеческим сном. Нана же наоборот, поражённая такой сценой, зарыдала, вслед раздался истеричный хохот, смешанный с жутким стоном. Её больной рассудок помешался. Ребёнок истошно орал, посинев от крика. Никола спал так крепко, что ничего не слышал. Касандра утихомирила Савву и сидела возле обезумевшей женщины, гладя её руку. Нана билась в болезненных судорогах и только под утро, выбившись из сил, притихла.


После бушующих стихий и бурь всё как-то разом стихло. Лес преобразился, стал ещё волшебнее. Тяжёлые ветви елей под сырым снегом склонились к самой земле. Снег под яркими лучами солнца начал оседать. Природа просыпалась после долгой зимы: весело запели птицы, радуясь ласковому солнцу. Жаворонок, незримый где-то в вышине, сладко заливался. Речка взревела под уже хрупким льдом, пытаясь выбиться из своего ярма. Косяки курлыкавших журавлей всё чаще пролетали над табором, сильнее бередя души цыган. Даже птицы стремились в путь.
С наступлением тёплых дней в табор пришла суетливость. Ихмет отошёл от своих обязанностей и полностью посвятил себя своей дочурке. Барон настоятельно уговаривал Касандру остаться в их семье, так нужна она была им, помощь от неё была существенной. Девочка забегала в шатёр, спешно справлялась со своей работой и исчезала. На удивление всем цыганам, девочка большее своё время проводила в шатре старого Николы. Его боялись женщины, чуждались детки, мужчины старались просто не замечать старика. Сиротка Касандра, в которой нуждались все, прикипела к жилищу сумасшедшего старика. Собаки стаей толпились у шатра. Пересуды вскоре стихли. Цыган волновала только одна тема – кочёвка.
Молодой цыган Лембек тщательно готовился идти в поход за солнцем. К нему потянулись люди. Подготовка шла полным ходом: чинились тщательно кибитки, подковывались лошади, латалось тряпьё, заготавливалось съестное. Ранним весенним утром цыгане, тихо перешёптываясь, стояли возле шатра барона. Тишину прерывали детские голоса, их стювали матери, но угомонить цыганёнков было невозможно. Собаки тоже веселились, предвкушая длинную прогулку. Лошади нетерпеливо, раздувая ноздри, переминались копытами.
Ихмет неторопливо вышел из шатра, улыбнулся своему родному народу и тёплому солнцу. На руках его шевелилась маленькая черноглазая красавица Рада. Рядом с Ихметом стояла Осия, опустив голову.
- Ромалэ, шунэньте тумэ ман! (цыгане, слушайте меня) Дорогие мои братья и сёстры, не обессудьте, - голос барона подрагивал от сильного волнения.
- Доброго пути, мирного неба над головой, будьте свободны и веселы. Скхэл (пляшите) и баган (пойте). Лембек молод, полон сил и храбр, с ним вы будете в безопасности. Берегите деток, почитайте стариков, вот вам мой сказ!
Дро Дром (в дорогу), ромалэ!
Цыгане низко до земли поклонились барону, и табор тронулся в дальний путь. Ихмет и оставшиеся семьи с десяток стояли и долго провожали удаляющиеся кибитки. Тяжело было на душе у Ихмета: Осия слегла, малышка на руках, опустевшее пристанище, даже Касандра ушла вдаль.
- Жизнь продолжается, - с умилением прошептал барон своей дочурке, а та улыбнулась ему в ответ.
А жизнь действительно потекла, как речка, со своими выкрутасами и сложностями, со своими радостями и горестями. Табор существенно опустел, цыганёнки со взрослыми заметно погрустнели, даже у вечерних костров потух задор цыганских песен. Правда с наступлением весны люди меньше голодали, в лесу появилось больше живности, первых грибов, лечебных трав, кореньев, речка также преподносила свои дары. После зимы возросло количество малышни, но и нимало не перенесло суровых климатических условий.
Жизнь продолжалась, несмотря на исторические изменения, цыгане жили своей жизнью. Мужчины преобразились в предвкушении хоть каких-то заработков, женщины тоже готовились на ярмарки, площади. Гадания, песни, пляски неплохо помогали им выжить.
Через месяц после ухода таборщиков вернулась Касандра – осунувшаяся, в рваной одежде, на молодом жеребце, с подарками для цыган и как всегда окружённая сворой собак. Наступил для людей праздник. Девочка взахлёб по-детски рассказывала о своих приключениях, о цыганах, ушедших в путь. В каждом человеке эта девчушка-хохотушка с большими глазами, заострёнными скулами, с вздёрнутым носиком, с жидкими косичками и вечно светящейся улыбкой, оставляла частичку своей доброты, любви, задора, силы и огонька. Каждый старался угодить маленькой цыганочке: то подсунут что-нибудь вкусненькое, то что-нибудь получше из одежды, лишь бы она осталась подольше в их жилье. Но, несмотря ни на что, Касандра постоянно обосновалась у старого Николы. Старик после исчезновения помощницы за месяц больше поседел и постарел, и бродил по табору чернее тучи, никого не узнавая, ни с кем не общаясь. Цыгане крестились своему богу при виде ходячей тени в надежде на скорую кончину старика. Но появился лучик в его жалком жилище, и жизнь вновь разожглась в потухшем сердце. Девочка прибралась, исчучкала всё  тряпьё как смогла, занималась с маленьким Саввой, успокаивала совсем безрассудную Нану. К Николе она проявила особую заботу: она забралась к нему на сундук и тщательно, ловко по-детски промыла ему голову, бороду, подстригла его волосы. Никола в эти минуты был самым счастливым, он с умилением закрывал глаза и от удовольствия кряхтел под её маленькими приятными тёплыми пальчиками. На его суровом лице даже иногда появлялась лёгкая улыбка, белёсые глаза заблестели, даже походка становилась уверенней и твёрже. Никола, пересилив себя, стал брать на руки внука и разглядывать мальчика со всех сторон, ища хотя бы малейшие свои черты. Рядом всегда щебетала Касандра, поддерживала его своим приятным голоском. Савва был некрасив. Худоба, длинные руки, несимметричные кривые ноги, на голове уже пробивались рыженькие волосики, большие мерзкие глаза мутно-голубого цвета, острый крупноватый нос, полноватые губы – всё это злило Николу, но он сдерживался, бормоча: «Рыжий уродец, барская кровь». Потом он тяжело вздыхал, клал внука возле матери и занимался своими делами. С возвращением Касандры Никола встрепенулся, чаще выходил из своего мирка в реальный мир. Теперь он ходил чистый, ухоженный, сытый и довольный, как заново родившийся. Все тяжести этой семьи легли на хрупкие плечики маленькой девочки: выздоравливал Никола, возня с Саввой, всё хозяйство она вела, стараясь ничего не упустить. Всё успевала: и чистоту наводила, и варево всегда было готово, и бегала с мальчишками на речку рыбачить, и её любимые собаки всегда были накормлены и обласканы, и в другие жилища заглядывала, пусть малость, но помогая хоть чем-нибудь. Но самая важная и тяжёлая задача была Нана. Всё свободное время девочка не отходила от больной женщины. Та сидела постаревшая на своих тряпках в своём углу, уставившись в одну точку, нечего не понимая, разговаривая сама с собой. Она машинально кормила сына, не гладя на него, а саму Касандра кормила с деревянной неуклюжей ложки. Тихая, Нана никому не мешала, но наступали приступы ярости, в эти минуты она была страшна, и отец с девочкой едва удерживали и успокаивали её. Никола утихомиривал Нану своей огромной ладонью по лицу, та отлетала на землю и затихала. Касандра же шептала её ласковые слова, которые вряд ли доходили до сознания безумной. В последнее время мать частенько стала подходить к своему сыну. В такие минуты девочка боялась, чувствуя опасность. Что происходило в голове больной цыганки, никто не знал, даже она сама. Нана не отрываясь сверлила Савву своим затуманенным взором, затем её глаза становились дикими, безумными, как у зверя. В своём сыне она видела ужасное чудовище, она начинала вопить, рвать на себе волосы и одежду. Касандра хватала женщину за руку, приговаривая тёплые слова, кое-как слабенькой девочке удавалось погасить эти вспышки безумия. Отцу быстрее оказалось остановить свою дочь одним ударом ладони. Нана валилась с ног, отползала в угол, съёживалась и сидела, сотрясаясь от боли, страха, от своей неизлечимой болезни. Семена смерти потихоньку прорастали, уничтожая и вытесняя жизнь из этого тела.
Касандра, несмотря на неприязнь деда и матери к малышу, одна по-настоящему полюбила Савву. Она не замечала в малыше никакого уродства, а, наоборот, он казался ей самым милым и красивым ребёнком. Девочка ласково называла его рыжим паучком, весело напевала детские цыганские песенки и, боясь оставлять его с матерью, повсюду таскала его с собой. Мальчик заразительно смеялся и тянул к ней свои длинные неуклюжие ручонки, цепко хватаясь за её косички или дёргая за блестящие серёжки в ушах. Цыгане перешёптывались, молва лилась среди молодых, что Нана родила страшного уродца и сама помешалась от своего чудовища, дьявол вселился в эту семью. Кто верил в бога, поспешно крестился, остальные плевали в сторону шатра сумасшедших.
Осия всё это видела и слышала, но молчала после ссоры с братом. Она помогала по хозяйству, нянчилась с Радочкой, называя её нежно звёздочкой, но как ни старался Ихмет разговорить сестру, та упорно отмалчивалась. Внезапно Осия прихворнула, где-то простыв. Травы не помогли, она слегла. Ихмет частенько усаживался возле сестры, и Касандра забегала отпаивать травяным настоем, но Осия не поднималась. Жизнь в ней затихала. В один из вечеров, когда малышка сладко спала, Осия тихо позвала брата.
- Побудь со мной, браток…
Ихмет вначале обрадовался, что сестра наконец-то заговорила с ним, но далее он почувствовал щемящее чувство низменной потери.
- Ихмет, не держи на меня обиды и помолчи, буду сказывать я, у меня мало времени осталось. Знамо, как ты для меня дорог, но обидел меня своим непослушанием больно, ну да бог с тобой. Какую ты неисправную ошибку сотворил, брат, я покидаю тебя. Ведомо ли тебе, как больно уходить. Теперя тебе будет тяжко чуток, почто ты меня попервости не послушал, отродясь экого не бывало, бес тебя попутал. – Осия говорила тихо, путаясь и повторяясь. Ихмет не смел ей перечить в эти минуты, сестра прощалась с ним.
- Братец, ты братец, ослушник. Горько поплатишься ты жгучими слезами. Дьявол истребит тебя, дочку и твой народ. Я уже не повидаю этого горя… – Осия как-то тяжело вздохнула, – прощевай братец, всё одно ты люб мне. Крепись, обездолишься ты, но видимо так угодно богу… – Осия вновь прервалась и хотела продолжить, многое надо было поведать любимому брату, но она не успела… Закрыла глаза и уснула вечным сном.
- Осия, милая моя сестрица, погодь, не покидай меня. – Ихмет тряс её неподвижное тело, как будто мог вернуть её. – Горе-то какое, господи, за что? – Он схватил руками голову и, покачиваясь, стонал. Он не знал, сколько сидел так, как почувствовал тепло родной души. Открыл затёкшие тяжёлые веки – рядом стояла Касандра и жалась своим маленьким тельцем к барону, пытаясь обогреть этого человека. Девочка прикоснулась губками  еще к тёплому лбу Осии и нежно сложила её руки на груди.
- Благодарствую, милая, ты так добра… – через силу произнёс барон и уронил голову на свою грудь.


Хоронили Осию все без исключения. Её уважали, любили, боялись. В каждой судьбе эта женщина приняла участие, в каждом человеке она оставила неизгладимый след, свою крупицу доброты и мудрости. Даже те, кого она не миловала, молча прощались с одноглазой Осией. Кто-то что-то говорил хорошее, но Никола ничего не слышал, он уставился на неподвижное лицо любимой, крупная скупая слеза текла по его щеке. Нана стояла поодаль от всех, рядом, не отходя от неё, стояла Касандра и крепко держала её за руку. Женщина ничего не понимала в происходящем, но глаза её лихорадочно блуждали по людям.
Яркое солнышко тоже навсегда прощалось с Осией, пытаясь в последний раз согреть холодное тело старой женщины. Запищал голодный Савва на зелёной траве, Касандра подошла к покойной, низко поклонилась и увела Нану, боясь её приступа безумия, в шатёр кормить малыша.
И вновь жизнь не останавливалась, а бежала своим быстротечным ходом. В середине лета Касандра уходила с женщинами на гадания и батрачить к помещикам. Девочка была мала, но уже многое умела, ей охотно и щедро платили золотыми, дарили красивую одежду и подавали пропитание. Никола, оставшись без помощницы, обескураженно и удручающе бродил по своему жилищу из угла в угол, к внуку и дочери подходил редко. Раз в день, а иногда и два, кормил Нану и совал орущего парня в руки дочери. Никола метался в шатре в надежде, что сейчас увидит родного человечка, её дивную улыбку, теплоту и сияние огромных глаз, но проходили дни, Касандра не возвращалась. Опять поползли слухи, все заметили, как изменился старик при девочке, ходил весёлый, ухоженный, хоть к кому-то он смог привязаться за свою жизнь. Девочка-сиротка потихоньку растапливала ледяное сердце. Собаки беспокойно крутились возле шатра, тщательно вынюхивая запах любимицы и кормилицы. Даже чёрный паук Бедо искал малышку по шатру, сердясь на всё, а маленький Савва постоянно капризничал и надрывно плакал.
Нана была совсем плоха, вся одежда на ней висела, она походила на страшную древнюю старуху, у неё пропало молоко, малыш голодал. Август был в разгаре.


Осень подступала стремительно, не за горами вновь холод, леденящий душу, и голод, сводивший людей с ума. Цыгане, кто как мог, тщательно готовились к длинной зимовке, утепляли свои ветхие жилища, заготавливали дрова, съестное. Один Никола ничем не занимался, он вновь впадал в свой мир; дни и ночи слились в одно единое. Паук ползал по его шее, недовольно «ворча», тоже готовясь к спячке. В воображении Николы возникали опять те замысловатые картинки на стенах того святого храма и вновь пожар, огонь. Вдруг старик отчётливо увидел в этом всесильном огне рыжую шевелюру Саввы, его искажённое от боли личико, его скрюченное чёрное тельце. Внезапно лицо внука изменилось, Никола увидел себя в детстве, тело его зажгло, запылало. Никола истошно закричал, вскочил резко, а то, что он увидел наяву, подвергло его в шок.
 Нана склонилась над пищащим сыном с верёвкой в руках. На её страшном лице блуждала безумная улыбка. Женщина не слышала крик отца, обвила трясущимися руками верёвку вокруг шеи малыша. Сын по-своему понял, что мама с ним играет, перестал пищать, радостно засеменил ножками и улыбался. Нана давила сына верёвкой, Савва от улыбки перешёл в истошный крик, а далее захрипел, воздух заканчивался, маленькое тельце подрагивало в судорогах, личико посинело. Никола взвыл и подпрыгнул как молодой, откуда и взялась прыть у старика. Схватив дочь за растрёпанные волосы, оттащил от внука и наотмашь с остервенением ударил кулаком.
- Сучка, не трожь мальца, негоже так!
Нана отлетела под таким ударом как пушинка, а Никола спешно откачивал внука и, когда мальчик подал первые признаки жизни, старик облегчённо вздохнул. Дочь сначала сжалась от животного страха, потом на неё нашёл безостановочный истеричный хохот.  Никола терпеливо возился с малышом, который не умолкал, на его маленькой шейке так и остался след от верёвки.
- Чавори (мальчик), ты ж у меня сильный, выдюжим, мать твоя охальная, беспутая шибко, сызнова начнём жисть, вот возвернётся девочка, погодь малость, – уговаривал старик внука и тот под грубым мужским голосом вдруг замолчал, только отдельные всхлипы не прекращались. Старик улыбнулся, паук, взбудораженный неприятными звуками, вылез из своей паутины и уже ползал по живому шраму мальчика, внимательно изучая его своими мохнатыми щупальцами.
- Лечи его, Бедо, пускай живёт, - довольно шептал Никола.
- Всё одно изведу… – тихо проскрипела Нана, но для старика это был гром среди ясного неба, он резко развернулся и гневно уставился на незнакомую и чужую «старуху».
- Што ты там сказала? Мово внука? Ни с руки меня, тебя… – он долго не мог подобрать слов. – Негоже мне с тобой балякать. Хто ты? Будя тебя выносить…Сама отправишься вслед за матерью, второй грех на душу негоже брать.
Никола медленно подошёл к дочери, схватил её своей огромной лапищей: «Брысь отсель! Сгинь, нечистая, чтоб не зрил я тебя боле!» – и вытолкнул её из шатра.
Старик мерял шагами своё жилище, пока до него не дошло, что ребёнок голоден. Намочив водой сухари, он неумело пихал эту чачу в рот малыша, тот жадно хватал пальцы деда и тут же давился. Отчаяние охватило Николу, он вдруг почувствовал, что этот маленький уродец, рыжий паучок, стал как-то враз дорог и близок ему. Старику очень захотелось, чтобы это существо выжило. Схватив горланившего ребёнка, Никола направился к кормящей цыганке Чаните, которая разродилась девятым или десятым отпрыском, мать и сама запуталась в своих вечно сопливых и орущих детях. Её муж Михай, слишком любвеобильный, не скупился на ласки и раздаривал их не только своей жене, но и налево и направо. А в таборе появлялись детки, похожие на Михая, а сам он не стеснялся, а наоборот, гордился как племенной бык, своим превосходством.
Чанита что-то напевала себе под нос и мешала варево, по жилищу раздавался неприятный запах. Цыганята спали вповалку в грязном тряпье. Никола и не сообразил, что еще раннее утро. Михая уже не было в шатре. В отличие от своего красавца мужа Чанита была в красоте неброской, с грубыми чертами лица, вечно неухоженными волосами, засаленной одеждой. Отяжелевшая от многочисленных родов, с большими грудями, медленно переносила она свои одутловатые формы. Любила ругательства, от которых воротило всех, постоянно раздавала тумаки своему горластому нескончаемому выводку.
Почувствовав на себе чей-то взгляд, цыганка обернулась и увидела Николу, прижимающего к себе успокоенного внука, вскрикнув от неожиданности. Придя быстро в себя, ругательства мерзко полились из её некрасивого рта. Никола равнодушно пропустил все извержения этого неприятного вулкана мимо ушей.
- Што эндак засветло заявился? Кажись поняла, но… Немедля убрясь.
- Будя горланить, – не выдержал Никола, - мово чавора вскорми, отплачу, лишку кому – пришибу как муху, - старик сунул ей внука и спешно вышел из шатра.
Никола собрался, поцеловал паука и ушёл в тайгу, забыв про сына.


Касандра торопилась домой, она очень скучала по своей новой семье. Привязав Орлика и украденного чёрного как смоль жеребца, она вбежала в шатёр и опешила – не уют, тишина и пустота. Наспех стащив мешки с коня, кое-как втащила их в жилище и, с тревогой в душе, побежала к барону. Ихмет с умилением возился с дочкой. Цыган очень обрадовался девчонке, вспыхнула надежда на помощь, но Касандра расспрашивала про Николу и домочадцев, ответа не было. Касандра повернулась и очутилась у выхода, Ихмет окликнул её.
- Каса, девочка, пошто ты задержалась у Николы? Тебе было худо у нас?
- Што ты, все вы мне любы, но там моя семья, худо им боле, чем другим. Молва про них не шибко ласковая, не лихие они, ежели буду  рядом, авось и уйдёт хворь. Побегла я, деда, поищу.
- Ну, беги, беги, могет и сладятся у тебя дела.
Девочка обежала всех и по отдельным сказам от женщин складывалась страшная для неё история её семьи. К последней она появилась у Чаниты, там и нашла она своего Савву.
- Тётя Чана, што сделалось-то?
- А што сделалось… - как всегда грубым голосом повествовала цыганка. В шатре стоял такой гвалт, что громкий голос Чаниты был слишком тих.
- Твой сумасшедший дед подбросил мне этого беса, дьявол во плоти, мал да уже хитрит. Забирай, опостылел мне он, своих-то тяжко прокормить. Барон мне носит дочку, а если прознает, что я у Николы беру, рассердится, - Чанита трещала без умолку, раздавая своим цыганёнкам подзатыльники.
- Тётка Чана, где мои-то? – убитым голоском спросила Касандра.
- А пошто я знаю, молва ходит, что Никола избил и выгнал свою гулящую дочь и сам куда-то пропал, он нам не докладает. А ты б бросила их, пока до беды не дошло… Будя на них батрачить, добра не дождаться.
Касандра нежно взяла Савву, прижала к себе и молча вышла, направляясь, расстроенная, в свой шатёр. Никола сидел в шатре и с огромным любопытством разглядывал содержимое мешков.
- Деда! – девочка бросилась на шею Николы, её большие глаза были в слезах. Так и сидели, обнявшись, а между ними пищал недовольный Савва.
- Откель всё энто? Целое богатство… - покрякивал довольно Никола – Касса, не бросай меня, худо мне, без тебя до беды недолеча. – Никола только  сейчас заметил, что девчонка подросла; на шее красились изумрудные бусы, а на нежной маленькой ручке блестел золотой браслет, новая коричневая не цыганская юбка и белая атласная кофточка с рюшечками.
- Обновки ладны тебе, раздобрились богатеи, видать ублажала досыта… - проворчал ревниво Никола.
Девочка не уловила в словах ничего дурного.
- Деда, я шибко старалась: пела, плясала, возилась с мальцами. Тяжко без вас. но ведь зима на подходе. А один жидюга попался, взяла грех на душу, спёрла золотые и увела коня-красавца.
Никола улыбнулся, вновь заверещал Савва.
- Чай, устала, будя сказы вести, дела надо бы слаживать. Опосля поглаголим.
Дед с девочкой дружно принялись за хозяйство. Из головы Касандры не выходила больная Нана, но она не посмела спросить у деда, она знала его жестокий нрав, и ей не хотелось сердить его лишний раз. В одном суконном мешке находилось пропитание: копченое сало, сухое мясо, подсохший хлеб, солёная засушенная рыба, из другого мешка девочка доставала красивые дорогие вещи: одеяло, холщёвые штаны, иловые сапоги для деда, шёлковые богатые платки, шикарные взрослые платья. Третий мешок с овсом Касандра не смогла стащить с жеребца. Через некоторое время Касандра наварила сухих губов (грибы), всех накормила, прибралась, уложила Савву и деда в придачу и занялась разделкой дичи, стиркой. Только затемно она как подкошенная свалилась от усталости рядом с малышом.
Засветло разбудил Савва, требуя кормления. Кассандра наспех оделась и утащила мальчика к Чаните, прихватив колечко в подарок за хлопоты, чтобы та поменьше ворчала. Кольцо действительно подействовало. Женщина усердно покормила и даже нацедила в глиняную плошку молока с собой. Довольная Касандра вернулась с Саввой в шатёр. Никола был уже на ногах и ждал, когда девочка его покормит. Касандра старалась угодить старику и между хлопотами поведала деду.
- Гарол сказывал, штоб я помогала им справно вести хозяйство, идти деда мне, аль нет? Я б радостью, да времени маловато – девочка давно уже рассуждала по-взрослому.
После сытной еды Никола тряпкой обтёр бороду и тут же нахмурился.
- Ишь што удумал, бугай, ты Каса… не велю тебе туда… горб гнуть, пущай сам поразворотливее будет. А нам с тобой надобно свои дела слаживать.
Ледник надобно, дрова надобно, губы и моды ещё растут, порыбалить, поохотиться, вон сколь надобностей.  Сёдня отдохнём, а с завтрашнего засветло айда трудиться – Никола внимательно любовался девочкой, ожидая ответа, он очень боялся, что она покинет его, но девочка улыбнулась и кивнула головкой в согласие.
Нахлопотавшись за день, вечером никуда не хотелось выходить; так уютно и тепло в шатре, все сытые, довольные. В центре в камнях горел маленький огонёк. Дед сидел на сундуке, дремал в своей паутине чёрный Бедо. Рыжий паучок, наевшись жидкой ухой с сухарями, бодрствовал гугукая голенький, забавно вытягивал свои толстенькие губки, хватался руками за браслет и пинался ножками. Касандра не могла налюбоваться малышом, она тихонько рассказывала ему какие-нибудь выдуманные байки, а тот в свою очередь улыбался и пускал слюньки. Сытые собаки не желали выть на луну, они блаженно развалились возле шатра. С полян доносились цыганские песни, девочка впитывала их в себя. Ей очень хотелось попеть и поплясать с народом, но не смела она оставлять свою семью. Дед крепко, безмятежно спал. Касандра тихонько завернула Савву в тряпку, лёгкое одеяльце и долго гуляла возле реки, наслаждаясь отблеском луны и звёзд.
- Шибко холодит, дед справно обсказал, надобно бы поторопиться с делами – подумала девочка и понесла спящего малыша в шатёр.
С утра Никола раньше всех проснулся; возился и налаживал телегу. Попотчивали все вместе и началась работа. Целыми днями старик с девочкой старательно заготавливали хворост, кору, дрова, смолу для лекарственной мази. От непосильной работы девочка выматывалась, её ладошки и пальчики кровили, но она не жаловалась, а днём, уложив обоих мужчин у костра, умудрялась без отдыха набрать брусники и клюквы. Старик скупой на ласки иногда пускал слезу, удивляясь выдержке своей незаменимой помощницы. Жили неделями в лесу, чтобы не тратить время на дорогу. Собаки согревали девочку и малыша своей густой шерстью. Говорили мало, но однажды Николы первый начал мешая варево мотовкой.
- Што не спрашиваешь про Нану, не уж позабыла про свою любимую тётку, с которой сюсюкалась?
Девочка вздрогнула.
- Сам обскажешь, если захошь, - тихо промолвила она.
- Ито ладно. Хворая она, чуть разом не задавила мово внучка верёвкой. Не позволил я.
Касандра молчала, только позднее, чтобы никто не видел и не слышал, горько плакала в кустах.
Целыми днями с самого рассвета работали безустали. Никола самодельной пилой долго возился с одним деревом. Касандра, как могла, помогала, но силёнок иногда не хватало. Найда, любимица девочки, молодая сучка, лежала возле малыша, грея его своим телом. Савва начинал капризничать, собака облизывала старательно его личико, как своего щенка, мальчик смеялся и замолкал, но любимым его занятием было теребить собак своей ручонкой. Собаке было неприятно и больно, но она терпеливо переносила эти выходки.
Одним из вечеров Касандра спешила с болота на поляну, не глядя под ноги, она запнулась. Лукошко выпало из рук, клюква рассыпалась по земле. Девочка опустила глаза и закричала не своим голосом от неожиданности и страха. Подскочил Никола с ружьём. На земле лежало окоченевшее тело Наны. Девочка сотрясалась от рыдания.
- Поди отсель – рявкнул старик.
Девочка, пошатываясь, подошла к костру и долго не могла успокоиться. Найда облизывала её слёзы, жалобно повизгивая. Над головой с криком пронеслась ночная птица, собака с лаем бросилась за ней. Накормив Савву, Касандра из последних сил направилась помогать деду. Никола уже вырыл яму, скинул туда тело дочери, завалил ветками и начал закапывать. Было холодно, но со лба старика капал крупный пот. Девочка, молча, руками сбрасывала землю в могилу. Справившись со своей миссией, Никола прижал к себе девочку.
- Будя, будя, всё одно хворая, неизлечимая, богу так угодно… Пущай тепереча успокоится душа её грешная…
Через несколько дней вымотанные, уставшие, но довольные проделанной работой, возвращались они домой.
- Ладно мы с тобой сготовили – повторял Никола, девочка молчала. Касандра пыталась что-то сказать, но у неё не получалось. Старик испуганно крутился возле девочки, не зная чем ей помочь. Касандра также усердно хлопотала по хозяйству, но так и ничего не говорила. Никола силком притащил древнюю старуху-знахарку. Та ворчливо шмякала своим беззубым ртом, потом немного успокоившись, начала осматривать девочку.
- Ну чаво? – нетерпеливо интересовался Никола.
- Чаво, чаво… - передразнивая, смеялась старуха.
- Ты… старая карга, обсказывай, заговорит моя девочка? – злился дед.
- Заговорит опосля. Горе надобно, штоб более поспешно.
- Ты чаво, старая ведьма, я тебе покажу горе, пошла аври (вон)! – глаза Николы налились кровью, он уже поднял руку, но старуха с испугу вынырнула из шатра.
Старуха оказалась права, да и горе уже надвигалось на цыган. Прокатилась средь народа молва, что огромный, богатый дом помещика, где батрачила когда-то Нана, сгорел дотла. Только приходилось догадываться, чьих рук это дело, цыгане с ужасом ожидали расправы.
В один прекрасный день прискакали городничие, штыками перевернули все шатры, ища безумную женщину. Пороли цыган; крики и вопли раздавались в таборе, двоих молодых цыган запороли до смерти, старика проткнули насквозь, один ребёнок попал под копыта лошади, нескольких агрессивных собак, которые бросались на власть, защищая цыган, закололи намертво.
Шатёр Николы находился на окраине, до них ещё не добрались. Дед спешно собирал Касандру с Саввой.
- Подь отсель, схоронись в лесу, авось пронесёт, - Никола крестился, но девочка ослушалась. Она выскочила из шатра, сунула Савву под телегу и быстрым шагом направилась в самый центр страшной резни.
Касандра не дошла, на неё мчался во весь отпор самый главный. Никола, увидев этот ужас, с воем закрыл руками лицо. Девочка остановилась, Найда злобно рычала, Касандра вытянула вперёд руку и, не мигая, уставилась на коня. Конь остановился, как вкопанный, громко заржав, городничий вылетел из седла. Человек корчился от боли на земле, а вскоре и вовсе затих навечно. На девочку уже мчались двое. Спешившись с коней, они что-то громко орали, размахивая штыками.
- Не трожьте мой народ, - вдруг заговорила девочка, - вы ищете женщину, я знаю, где она, цыгане не виноваты, не берите грех на душу, бог вас покарает и наведёт на вас порчу.
Касандра подошла к городничим и долго им что-то объясняла. Никола не слышал разговора, но был удивлён. Взвалив труп своего главного, они собрались и также неожиданно исчезли, как и появились.
Женщины на коленях, со слезами на глазах, целовали руки девочки. Малышка вновь спасла цыган. Если бы не Касандра, погибли бы наверное все, никого не жалели власти: ни детей, ни стариков. Радость смешалась с горем, наступил траур по погибшим.


Жизнь текла то плавно, то бурля, со своими поворотами и перекатами, как и говорящая речушка возле них. Накатывались зимы со своими снегами, снега таяли, наступали вёсны, пролетали восхитительные лета. Взрослые цыгане старели и уходили, оставляя после себя молодую поросль.
Старый Никола тоже стал задумываться о вечном покое, но тепло и забота сиротки, и подрастающий внук удерживали его на этой земле. Паучок Авва с огненной густой шевелюрой радовал его с каждым годом всё больше и больше. Касандра расцвела, ей шёл шестнадцатый год. Большие глаза девушки излучали только добро и нежность, она с удовольствием заботилась о больных и старых, об убогих и малых. Не умевшая сердиться, Касандра видела в людях только самое лучшее, недостатков она не замечала. Скромная, славная, милая, хрупкая девушка привлекала молодых цыган, ухаживаний и предложений поступало множество. Цыганочка со всеми дружила и никого не выделяла. На предложения выйти замуж смеялась и отшучивалась. Юноши злились, упорствовали, дрались, не давали ей проходу – но всё тщетно. Касандра по-прежнему была предана своей семье. Савве шёл одиннадцатый год, девушка души в нём не чаяла, она не видела в нём недостатков, для неё он был самый прекрасный. Таборщики же видели всё и ужасались растущему чудовищу. Рыжий паучок рос злым на весь мир, жестоким. Сколько вкладывала Касандра в мальчика доброты, любви и нежности, столько было в нём ненависти к ней. Девушка всегда была рядом, защищала его от мальчишек, гладила его по рыжей голове. Савва улыбался сестре в ответ, но под этой улыбкой скрывалась боль, отчаяние и лютая ненависть. Цыганята-сверстники не играли с Аввой, а при каждом удобном случае дразнили уродом и избивали в кровь. Голубые большие глаза со злым блеском, острый нос, толстоватые слегка губы, нескладная фигура. Ненависть ко всем и ко всему кипела в нём. Собаки боялись его, предчувствуя недоброе, отдалялись подальше.
Только одного человека мальчик любил по-настоящему и почитал –
это деда. Никола никогда не жалел внука, не ласкал, а наоборот, воспитывал его жёстко и сурово, за каждую провинность или шалость частенько таскал парня за уши или в кровь избивал плёткой. Авва не обижался, только лишь слегка огрызался, показывал как волчонок свои крепкие белоснежные зубы. К 10 годам дед научил внука многому: Савва виртуозно скакал на коне, метко метал ножи, без промаха стрелял из ружья, с кнутом обходился очень ловко. А зубы его были настолько крепки, что перекусывали проволоку без труда. В еде был неприхотлив, был вынослив, почти не чувствовал физической боли, ходил босиком по острым предметам, не любил много говорить, жил молча, впитывая в себя самое плохое, что было на земле. Не было человека в таборе, которому бы не навредил исподтишка, из-за угла: злоба и обида копилась в нём и кипела, ожидая своего выхода.
Ещё одна серьёзная проблема очень волновала Авву, это любопытство к женскому телу. Частенько он прятался в кустах на берегу речушки, где купались девушки и внимательно наблюдал за оголёнными женскими телами. Рада, дочка барона, его ровесница, была самой красивой девочкой, она будоражила его кровь настолько, что от бессилия он валился на землю, из горла вырывался стон, а боль давила сердечко. Мальчик как тень следовал за девочкой, пытаясь заговорить с ней или прикоснуться к её руке, но она то смеялась над ним, то избегала его, то вообще в испуге шарахалась от него. Савва злой появлялся в шатре, жевал пищу и валился молча спать.
- Не раненько за девицами подглядываешь, шельмец? – однажды поинтересовался дед.
- Деда, - пискляво отвечал внук, - хошь секрет обскажу, токо тебе одному.
- Валяй.
- Ведомо ли тебе, деда, кажись, здеся болит.
- Если кажется, креститься надобно.
- Издеваешься, деда.
- Ладно, ладно, охлынь малость, дале обсказывай – хитро улыбнулся дед.
- Люба мне одна девица, свет не мил, если не нагляжусь на неё.
- Вестимо хто, - прервал дед внука. – Вот што, шельмец, позабудь об ней, не для тебя она вскормлена.
- Это пошто? Я не хуже других и она будет моей.
- А я обсказал и велю смирись, что учует неладное барон, выкинет нас из табора, куда подадимся? Я уж стар, Касандра здесь обвыклась, так што живи тихо, не высовывайся – дед по привычке отвалил внуку оплеуху.
Авва обиженно шмыгнул носом и исчез из шатра. Долго ещё ворчал недовольно дед. Парень вскочил на коня и ускакал вдаль. Дед и не подозревал, куда иногда на неделю исчезает внук и чем занимается. Авва до безумия любил горы, он часами ползал по ним, всё здесь было ему загадочно и интересно. Облюбовал Авва пещеру на отвесном склоне горы. Здесь он учился охотиться, фантазировал по дедовым сказкам, мечтал о мести. Здесь было так тихо и спокойно, он много думал о Раде, всё в нём бурлило, когда он представлял её голое тело. Часами мальчик сидел неподвижно в позе «лотос», на лице его появлялась ухмылка с сарказмом, то злобное выражение, то искажалось болью и мучениями, при этом зубы его скрежетали, а руки сжимались в кулаки.
Ему удалось подстрелить хохлатого орла, мальчик испытывал огромное удовольствие, когда издевался и мучал подбитую птицу. Наигравшись и успокоившись, Авва спускался по верёвке вниз, где был привязан его конь и возвращался домой. Наспех что-нибудь почавкав, мальчик забирался к деду на сундук и часами слушал его болтовню. Когда Касандра прерывала их, мальчик зыркал на неё злобным взглядом, девушка ничего не замечала, она старалась, чтобы её мужчины ходили сытые и чистые.
Савву абсолютно всё бесило в сестре: и её красота, её чрезмерная забота, толпа поклонников, мальчик старался не выказывать своё состояние и неприязнь, он затаился и ждал своего момента. Дед часто рассказывал Савве, как паук ловко, умело и хитро плетёт свои сети и терпеливо ждёт и опутывает свою жертву. Авва ненавидел паука, кошек, собак, но после рассказов деда о жизни его любимца, мальчик терпеливо выносил присутствие этого чёрного «красавца». Когда наступало подходящее настроение, он, из уважения к деду, просил ещё что-нибудь поведать об этом интересном существе. Они вдвоём внимательно наблюдали за Бедо, а дед с удовольствием взахлёб бормотал и бормотал о своём ползучем друге. В конце своего повествования дед повторял: «Учись, Авва, у этого мудрого Бедо, как надобно жить, а научишься – не пропадёшь, будешь самым сильным и властным, всё будет твоим». Мальчик был способным, всю дедову школу впитывал в себя как губка. Авва очень любил общество деда, но чтобы никто не мешал, только они вдвоём, ну ещё эта чёрная тварь.
Вот и сейчас, Касандра ушла на заработки, и двое мужчин – стар и мал – наслаждались, общаясь: дед выговаривал всё накопившееся на душе за многие годы, а Авва крутил своей рыжей головой, ковырял ддлинным пальцем в носу, но брал из баек деда многое для себя.
- Мне годков 5 было, но я памятую досель. Характер твой – похожий на мой, надежда у меня на тебя огромная. Мечта у меня… Желаю втроём добраться до того места. – Никола тяжело вздохнул, - стар я, но ползком бы дополз, хоть ещё разок глянуть.
- Деда, негоже тащить с собой сестру, пущай варевом дома замышляет, не место ей средь нас – пискляво вставил Авва.
- Ты шо, рыжий засранец, паук-заморыш, чой-ты замыслил?! Без Касандры никак, она меня к жизни возвернула, а тебя вскормила. Шибко желаю найти то золото и одарить девчонку. А ты, шельмец экий… - Дед как всегда для своего успокоения отвесил внуку оплеуху. Тот принимал это за ласку, но для вида, что больно, надул свои губы. И вновь продолжался один и тот же долгий рассказ.
«Как далече энто было, а я всё памятую, как сщас энто было. Огромный красивый храм-монастырь, никакими словами не обсказать, надо самому зрить глазами. А вовнутри-то стены расписаны древними мастеровыми. Цельными днями я зрил творенья Божьи. Басурмане нашли невзначай у монахов слиток золота. Колдовство, ведьмство. Жгли до мальцов, баб, монахов на большом костре. Живых людей бросали в огонь. Крики корчившихся монахов – жуть, досель в ушах отдаётся». Никола устало закрыл глаза, почесал свою бороду и опять сумбурно молвил, перескакивая с одного рассказа на другой, но Авва знал уже всё на зубок.
- Много мне лет-то, не шибко я молод, но, поди, ишо поброжу по белу свету, очень желаю, сплю и зрю. Надобно поспешать. Вот дождуся твоего выроста, вправлю твои мозги и налаживаться надобно туда, – Никола поднял палец кверху – там покой… Старик потянулся, прижал внука к себе.
- Деда… - Авва размазывал грязными руками слёзы по худым щекам, - ежели ты помрёшь, мне худо будет…
- Да ни в жисть бы не ушёл никуда от тебя, но всё нам наречено Богом, сколь отпущено, столь и протянем.  А ты брось тужить, даже ежели я помру, душа моя будет с тобой…
- А так бывает?
- Токо так, а не иначе, лады, не горюй. Старик слегка отдышался и вновь впал в свои воспоминания: «Леса там, реки богаты, прокормят. Ведомо ли тебе, сколь там богатства, но без труда и  терпения ништо в руки не попадёт. А ишо поведаю тебе самое важное на этой грешной земле: власть, свобода. Сумеешь завоевать власть, всё богатство, женщины – всё твоё. Блажь, живи и возрадуйся. Все люди будут перед тобой на коленях, ладь с ними што хошь…». Никола ушёл в свои мысли, а Авва сладко улыбнулся, он представил как Рада ползает подле него и молит его об ласке. Раздумье такое сказочное прервал дед.
- Блажь. Не справился я, бабы мои беспутные: жёнка, дочь, Осия… Штоб им там откликнулась моя жисть.
- Деда, а где моя матка, отец? – мальчик впервые полюбопытствовал.
Старик так рассердился, что начал бутузить своего внука, но тот с хитрецой уже научился изворачиваться.
- Забудь навечно об этих выродках, уразумел? Смирись… Памятуй одну вещь: все существа женского полу – исчадие ада, от них одни беды. Ты должон отомстить за мою жисть. Слухаешь меня, аль нет? Я научу тебя повадкам паука. Будешь плести сети, и истреблять ненавистных врагов. Будешь преспокойненько попивать их кровинушку, отбирая их силу, забирая себе. Деда только не забывай, я всегда буду рядом. Одну думу только горюю: неуж взыграет твоя барская кровь, тогда всё прахом. Матка твоя, бестолочь, смешала цыганскую кровь с кацапом помещиком, а опосля не помиловал её Бог-то, помутил её головушку и вынул мозги, ну хоть вовремя смилостивился и прибрал к себе.
Старик перекрестился и читал молитвы. Авва не мешал, а терпеливо ждал, хотя очень хотелось сбегать на речку, там Рада.
- Отец твой богач, золотых немерено, не надобно нам ихнего золота, пущай подавятся, да и в живых его уже нет, сгорел в огне. Мы найдём своё золото, оно зарыто в тех краях. Мы будем богаты, властны. Все эти людишки, бабы будут кланяться нам в ножки. Будут ублажать нас, угождать во всём. Будут ноги нам мыть и водицу эту пить. А края-то там…люди там не замечены. С тех пор, как монахов сожгли, стали бояться люди тех мест, энто нам на руку, будем в безопасности, нихто не сунется. Прокляли те края, а мне до боли дороги, из головы нейдут. Ох, там бы я развернулся с тобой, но жисть как солнышко раненько или поздно закатывается за горизонт. Вся надежда, внучок, на тебя, ежели сполнишь мою мечту, волю последнюю, спать буду спокойнёхонько.
Никола вновь вздохнул тяжело, он чувствовал, что его силушка уходит. Дух жизненный слабел, но из последних сил он цеплялся за жизнь.
- Ты же сполнишь мою волю?
- Деда, я вскорости взрасту, и мы вместе доберёмся до твоего края.
- Да уж… - Никола не стал спорить и возражать, налаживаясь отдохнуть, но внук не дал.
- Деда, а сказывай ещё ту легенду про озеро-шайтан, про страшного дьявола. Авва наизусть выучил эти байки и не уставал слушать их из уст деда вновь и вновь.
- А, уразумен, антерес возрос, чёртов паук – улыбнулся довольно старик. – Ну, слухай, внучок.
«Давненько это было, жили в непроходимой тайге древнейшие люди старого-старого племени. А рядом с ними обитал своей жизнью дьявол. Никто никогда не видывал его, но все его чувствовали – зимой в холода лютые он своей силушкой сковывал людей, да ещё «ледяным дыханием». Летом высасывал из людей их кровинушку, чем и потчивал. Люди повалом мерли от голода, болели страшными, ужасающими болезнями. Люди были злыми, ненавидели всё кругом. Женщины стояли на коленях днём и ночью, молясь этому невидимому чудищу. Веками в тех местах слышался звон монет на одеждах женщин. Охотники, жуть как боялись этого дьявола, боялись схватиться с ним и под большим могучим дубом оставляли всё, что добывали на охоте. Но дьявол не охлынивал и никак не мог угомониться, видимо здорово они разозлили его. Свалил дьявол все деревья и сжёг, всё заполыхало. Навёл он на это племя страшный огонь, ливни, бури, ураганы. Измученные люди схватились за стрелы, топоры, мыслили победить и избавиться навсегда от мучителя-душегуба. Но не тута было, дьявол перепутал все их карты: люди убивали друг друга, а дьявол посмеивался над ними хоть бы что. Мужская кровь, жуть, много крови, слёзы детей и женщин по убиенным – много слёз. Не выдержала матушка-землица экого тяжкого горя и провалилась. На этом месте появилось огромное озеро, бездонное, кровяного цвета. А черпнёшь ладонью – вода как слеза детей и женщин. Так и живёт дьявол в этом месте, злится и бушует он. Вода всё время неспокойная, бурлит, а иногда огромной струёй поднимается высоко вверх. Нечистая сила! Вот значится, какой дьявол». Никола устало закрыл глаза.
- Деда, вот я буду большим и убью энтого дьявола, соберу все монеты. А може чудовище и у нас ту тако живёт?
Дед заклокотал в смехе.
- Паук, ты паук, маловат ты ишо. – Никола ещё поворчал, посетовал на больные ноги и стал готовиться к полуденному отдыху.
- Шибко я подустал, малость подремлю, а ты пшёл, не мешай. Не запаздывай на вечерню. Слухаешь ли меня, шельмец?
- Лады – ответил Авва и поспешно выскочил на волю.
До вечера парень был свободен. Своими тайными лазейками, никем не замеченный, он пробрался к речке. Слышался плеск и смех девчонок и мальчишек. Авва поудобнее устроился на своём наблюдательном пункте.
Раду он заметил сразу, он узнал бы её из тысячи девчонок. Рядом с ней на берегу стояли её подружки Лелька, Кристи, Мила, тут же и парни. Авва сжал кулаки и уже ругался. Его бесило присутствие Лазария, брата Лельки. Этот цыган чавори не отходил от его Рады, да и другие ромалэ чавори ходили как кони целыми табунами, не подступишься. Авву это настолько раздражало, в эти минуты он был страшен, на него находили приступы бешенства, он был готов на любое преступление. Но в то же время, парень побаивался скопления молодёжи, он терпеливо выжидал свой час, а в это он верил и жил надеждой и верой. «Нича, дождётесь, я вам всем задам, умоетесь кровавыми слезами, а Рада будет со мной, я научу тебя смирению и покаянию…» - твердил упорно Авва, детские слёзы лились из его глаз от бессилия. До вечера парень сидел в своём укрытии, на речке установилась тишина, а он всё думал, все думы перемешались в его голове.
Когда он вернулся в шатёр, Никола уже молился, Авва смиренно встал с ним рядом на колени – читали молитвы определённое время. Парень ненавидел эти заутрени и завечерни, но терпел ради деда. После прочитанных молитв дед произнёс: «Подь-ка ко мне, паршивец!» Авва почувствовал предстоящую взбучку. «За что?» - вертелось у него в голове, - «Неуж дед прознал об моих проделках?» А пакостей на его счету было немало: отравил двух коней, зарезал у Лазария любимую собаку, у барона спёр золотой крестик, у мальчишки меньше себя возрастом отобрал самодельную игрушку, у тётки Чаниты стащил юбку, порезал её и выбросил. Каждая сделанная им пакость приносила ему огромное удовольствие и удовлетворение в своём бессилии.
- Ты чо, не слышь? Подь сюда! – повторил сурово дед.
- Деда, чо? – пискнул Авва и хотел увернуться, но Никола, несмотря на свой возраст, оказался проворнее, он схватил огромной лапищей внука и наподдавал как нашкодившей кошке.
- Ещё раз притронешься к моему сундуку, убью, даже рука не дрогнет, гадёныш экий.
- Деда, не буду боле – Авва потирал покрасневшую щеку.
Урок деда он запомнил на всю жизнь. Из любопытства парень поковырялся в старинном огромном замке на сундуке. Дед так его выпорол плетью, что он не мог подняться два дня с лежанки. Касандра обтирала его какими-то травяными примочками. Охота у Аввы на время отпала, его как магнитом тянуло к запретному сундуку.
- Ну как, живой? Ещё раз полезешь – жизни не возрадуешься, усёк?
- Да – тихо прошептал Авва, шмыгая носом.
- Деда, а чо у тебя там? Клад штоли, покажи, ведь я никому не буду сказывать…
- Ишь, каков хитрый, жуть, мал ишо.
Через несколько минут буря прошла, Авва сидел рядом с дедом. А тот опять заговорил о Боге, это мальчику было не интересно, но злить деда он не решался. У деда с давних времён была одна старинная книга, потрёпанная, потемневшая от времени с молитвами. К пяти годкам мальчик знал все сказания и молитвы наизусть. Разбуди его посреди ночи, он вычеканит любую.
- Иисус Христос – это Бог, а по-нашему «дэвэл» (бог), владыка всего мира, он стал человеком ради искупления всех грехов человеческих. Родила его Мария от Святого духа, запеленала и положила в кормушку для скота, потому что не нашлось ей места в гостинице. Неподалёку в поле находились пастухи, стерегли стада. Ночью перед ними предстал ангел Господа, он сиял Господней славой. Пастухи перепужались, но ангел сказал им: «Не бойтесь, я пришёл, чтобы сообщить вам добрую весть, которая принесёт радость всем народам. Сегодня в городе Давида вам родился Спаситель, Христос, Господь. Вот вам знак, вы найдёте ребёнка спеленутым и лежащим в кормушке». И вдруг с ангелом явилось многочисленное небесное воинство, оно славило Бога:
«Слава всевышнему Богу! Мир всем жителям земли, исполняющим Его волю».
«Он победил мир своим словом, своими делами, все поверили в него. Он ушёл от нас для нашего блага».
- Деда, а куда он ушёл? – вставил Авва.
- Он ушёл к своему отцу, послав нам Святой Дух, который открыл нам всё, что принадлежало Иисусу. Предатель Иуда пришёл за сыном божьим, а он и не противился. Его истязали, а в конце приговорили к казни.
- Деда, а шо такое казнь? – вновь прервал рассказ Авва, за что тут же вновь схлопотал затрещину.
- Чо дерёшься-то? – насупился мальчик, но в голубых глазах его плясали чертенята, очень уж нравилось Авве злить и выводить из себя деда. Он опять же испытал удовольствие. Никола заводился с пол оборота, он не терпел, когда внук прерывал его повествования, но злился недолго, отходил быстро. Кроме Бедо и внука ему не с кем было поговорить душевно, как он считал, о самом важном.
- Казнь – это смерть страшная.
- Бог умер, его нет, так к чему мы молимся ему?
- Дурень ты, чаворо, мало ты что вынес из моих сказов, а ведомо ли тебе, сгодятся они тебе в жизни, а жисть твоя долгая. Так што слухай и проникай.
Авва хитро улыбнулся, ему надоела эта тема.
- Не елозь на моём сундуке, дыру протрёшь, - ворчал старик.
Мальчик представил дыру, вот через неё он бы всё разглядел, вновь улыбнулся своим мыслям, придвинулся поближе к деду и прижался к большому, но уже усыхающему телу. Дед успокоился, держа на ладони своего паука. Как часто Авве хотелось одним пальцем придавить эту ненавистную чёрную тварь, но он понимал – нельзя.
- Распяли его – хотел продолжить дед, но внук вновь влез.
- А чо это такое?
Дед, как ни странно, не рассердился.
- На крест огромный прибили гвоздями руки и ноги.
- Энто же больно! – вскрикнул Авва.
- А ведомо ли тебе, что вся жисть – это боль, Бог насылает на нас иногда непосильные испытания. Слухай далее. Распяли его, тобишь приколотили гвоздями к кресту. Последний крик его перед смертью: «Отец, я отдаю в Твои руки дух Мой». В тот же момент занавес в Храме разорвался на две половины. Земля затряслась и скалы рухнули. Все могилы вскрылись, и тела умерших праведников ожили. «Они вышли из могил и после воскресения Иисуса пошли в Святой город, где их видело много людей». Когда римский офицер и те, кто охраняли Иисуса увидели землетрясение и всё, что произошло, они сказали: «Он действительно был Сыном Божьим». Пришла суббота, Мария Магдалина хотела помазать тело Иисуса пахучим маслом, но земля вновь задрожала, и с неба опустился ангел Господний. Он подошёл к могиле, отвалил огромный камень и сел на него. Женщины, которые шли к могиле, увидели, что камень отвален, а Иисуса не было там, он по своим словам воскрес на третий день…».
Всё, баста на сегодня. Вот еще шо, внучек, суббота – день посвящённый Богу. В этот день запрещалось работать. По-еврейски «Шабат». А ты, счастливый, родился в субботу «Святой Савватий». Тепереча будем налаживаться».
 - Деда, пождать бы штоли – пискнул Авва, но тут же вынырнул в свой угол.
- Раненько, засветло вставать, скорей бы возвернулась Касандра, тужу я по ней – дед замолчал и тут же засопел.
«Враки энто всё» - твердил себе Авва. Он долго ворочался и думал. Мысли, как назойливые мухи, лезли в его голову. Он представил, как бы было здорово приколотить всех чавори на гвозди и на кресты, а он бы ходил возле них и наслаждался их муками. А его Рада восхваляла его как Дэвэла (бога). Мысли его переключились на сестру. Она владела им полностью и его любимым дедом, люто ненавидел Касандру. «Шоб её ваще не было никогда». Савва провалился. Ему снился приятный сон: они одни, он и Рада. Он сдирает с неё кофту, юбку, его руки жадно гладят её бархатную нежную кожу, а её губы… Девочка отвечает взаимностью. Но вдруг в этот приятный момент появляется Касандра. Её огромные серые глаза сверлят его и сжигают. Огонь, откуда-то взявшийся, пожирает всё кругом. Под утро он заорал как ошпаренный весь сырой от пота.
- Чо орёшь? – дед был уже на ногах.
- Сны видятся страшные после твоих сказов, – Авва сонно потирал опухшие глаза.
Начинался новый день, похожий на все прошедшие.
Вскоре возвернулась Касандра, осунувшаяся, но такая же красивая с подарками. Она щебетала безумолку. Глаза деда светились от радости, а Авва старался почаще исчезать из шатра в горы или лес.
В один из вечеров, когда Саввы не было, Касандра решительно подошла к деду.
- Я желаю обговорить с тобой, деда.
У Николы сжалось сердце, он боялся, что девушка выйдет замуж и покинет их, он и не представлял жизни без этой девчонки, но понимал, что рано или поздно это произойдёт.
- Обсказывай, слухаю…
- Деда, мне не по душе, что учишь мальчишку плохому, надобно доброту, ласку в него вселять, растёт волчонком диким, до беды недолеча… - девушка ещё что-то хотела сказать, но не успела. Глаза старика налились кровью, и он взревел на весь шатёр.
- Цыть. женщина, хто ты есть, нищая девка, неизвестно какого рода и племени, ишь шо удумала меня учить! Учи вон, поди, своих кобелей-воздыхателей!
Касандра стояла, как вкопанная, впервые дед – такой милый, родной, повысил на неё голос, её большие глаза расширились ещё больше, нежный ротик сомкнулся и затрясся. Гнев неожиданно прошёл, но девушка приросла к земле.
- Лады, погорячился я малость – уже спокойно повествовал Никола. – А ты, романы чай, чайори (девушка) не мешай нам, дела мы слаживаем наши мужские. Я желаю, штоб Авва взрос настоящим богатырём, а не тряпкой, а тебе ведомо ли, што твоя доброта портит парня, да и не понятна она ему досель. Ты ведь в своей ласке ништо не зришь. А ты позри, позри и сладь для себя уразумения. Вскоре вырастет волчонок, а твоя доброта повернётся к тебе же боком, поплатишься жестоко. Возросла ты шибко быстро, кобели за тобой табунами бродят, облизываясь. Не бросай нас. И не серчай на меня, дорога ты мне. Вскорости подзабудешь нас. – Никола опустил голову, и вид его стал таким жалким. Касандра подошла к деду и нежно положила свою голову на грудь.
- Деда, прости меня, всё будет ладно, а я не выйду замуж, не покину вас, ведь вы мои родные.
- Каса, остерегайся Аввы, он могет причинить тебе боль, а я бы этого не желал.
- Ну што ты, деда, он у нас самый хороший, он никому не может сладить худое.
- Девонька, ты чавори, ослепла вовсе, не слухаешь мудрого старика, а беду чую я.
- Шо ты, деда, надобно верить в доброту – настаивала девушка.
- Ну, ну, поживём и позрим.
Разговор для Касандры не получился, она желала уразумить деда относиться к внуку поласковее и ничего она изменить не смогла. Для Николы этот разговор оказался тяжёлым, но ещё тягостнее были его мысли. Он давно приметил, что Авва ненавидит сестру и чувствовал, что рано или поздно эта ярость огромным вулканом выльется на сиротку. Ему впервые за свою жизнь стало жаль девушку, но он понимал и другое, что не сможет уберечь от беды, сил уже не хватало, они уходили, иссякали, а во внуке силы наливались, а злоба росла. У Аввы уже проявлялся жестокий характер, и когда-нибудь он выполнит задуманное и не пожалеет он никого, и не припомнит о добре. Как Никола не внушал внуку, что его сестра святая, Авва только ухмылялся, глаза его лихорадочно и зло сверкали. Авва не переносил жалости и доброты, а признавал только жестокость, злобу и тумаки.
А жизнь двигалась, неумолимо сокращая годы Николы, а из волчонка рос матёрый молодой волк, готовый к действиям.


Дикое племя существовало в нашей необъятной земле, залитой кровью и слезами.

 












Часть II

«Сорванные розы»
 
1896-1897

Так же высились под небеса величавые горы, и так же ласково шумел зелёный лес. Нещадно палило июньское солнце. Отголоски шумящего, ожившего леса доносились до речки.
Молодой цыган с огненной, густой шевелюрой, аккуратными усиками и бородкой лежал на молодой нежной траве в кустах, возле журчащей ласково голубой речки и с удовольствием вдыхал длинным носом аромат разнотравья. Он часами выжидал. Каждый день на речке визжали цыганята, подальше от них на своём женском месте, отдельно от всех, плескались девушки со звонкими, звенящими как колокольчики голосами. Этот приятный заразительный смех Авва узнавал из тысячи различных звуков. Молодые цыгане сходили по Раде с ума, но она, не роясь и не капризничая, выбрала одного Лазария. Из маленького нежного бутончика девушка превратилась в великолепную завораживающую розу. Лазарий, её ровесник, был чересчур красив, нежные черты лица, иссиня-чёрные кудрявые волосы, молоденькие усики с бородкой, стройная фигура. Сын Чаниты и Михая, он был добр, ласков, выросший в большой семье, был работящий и умный, заботливый, не избалованный. Лазарий с Радой были вскормлены одной грудью, с детства играли вместе и были неразлучны везде и всюду. Парень был сильный и крепкий, дрался ловко, многие цыгане были побиты им, даже за непонравившийся взгляд на его любимую. Барон вначале ворчал на дочь, хотелось более достойную партию для своей ноточки, как ласково он называл своё единственное сокровище. Но чтобы он не предпринимал, чтобы парень оставил Раду в покое, всё было тщетно… Наконец он понял, что разъединить двух влюблённых невозможно и смирился. Готовил потихоньку приданое, мечтал о внуках. А молодые и не представляли жизнь друг без друга, две половинки одного целого. Если один невзначай поранил руку – у другого тоже заболит эта же рука. Рада не стеснялась Лазария, раздевалась при нём иногда, но не допускала к телу ниже грудей, а он прикасался только к лицу и рукам и не пытался совершать пошлость. Он знал, что девушка – чистый и нежный цветок, принадлежит только ему и вскоре свершится их воссоединение тел воедино. Они мечтали о свадьбе.
Авва ненавидел Лазария люто, всё его существо клокотало при виде счастливого жениха. Авва следил за Радой, услышав её голос, увидев красавицу, он испытывал щемящую боль в груди, его слишком большое мужское начало напрягалось до такой степени, что порой, казалось, что оно выскочит из стёганых брюк. Это приносило парню болезненные мучения.
- Ну, я выстрою вам такую свадьбушку, век будете памятовать, – шептал Авва со стоном; утыкался лицом в траву и по-звериному рыдал.
Касандре шёл двадцать второй год, замуж она так и не вышла, по-прежнему она верно служила деду и брату. Она давно стала замечать, что Авва не в себе, что-то сильно угнетает его и даже догадывалась об объекте его мук. Не раз она пыталась поговорить по душам с братом, успокоить своего любимчика, но Авва уже в открытую показывал свою неприязнь к девушке. Парень уже затевал расправиться с Касандрой по-мужски, выказать ей свою силу, но удерживал гневный взгляд деда, которого он почитал и прислушивался к его наставлениям. Беда чёрной тучей надвигалась на Касандру, дед и девушка чувствовали, что рано или поздно неуравновешенный юноша сорвётся и выкинет что-либо пакостное и ужасное. И это произошло.
Никола, прихрамывая с палочкой, ушёл в лес за травкой, которую добавлял в табак. Дед велел девушке на время уйти из шатра, но та, всё ещё веря в добро, ослушалась и поплатилась.
Вечерело. Касандра суетилась по хозяйству. Авва восседал на сундуке, закинув ногу на ногу, и зорко наблюдал за сестрой.
- Сейчас будем вечерять, хошь кушать?
- Хошь, – буркнул Авва и увидел из под длинной юбки мелькнувшую оголённую ножку. Всё в нём вновь задвигалось. Не в силах себя сдерживать, Авва вскочил и одним прыжком настиг свою жертву. Девушка не успела даже испугаться от неожиданности. Огромными, тяжёлыми ладонями он начал избивать сестру, вкладывая в свои удары всю накопившуюся годами ненависть и горечь. Девушка падала, Авва вновь поднимал её и наносил всё новые и новые удары. Сестра не вскрикнула ни разу и покорно смотрела на него. Впервые он почувствовал власть, это сладкое всесильное чувство, о котором годами талдычил ему дед.
- За што? – прохрипела Касандра.
- Сща я покажу тебе за што! – взревел Авва. Счастье власти захлестнуло парня. Разорвав на девушке одежку, парень впился губами в свою жертву, жёсткими, грубыми руками он мял нежные, тугие, готовые к любви груди. Что-то огромное, сильное вошло в нежное девичье тело. Касандра закричала от невыносимой боли. Авву это ещё больше подхлестнуло, и он с остервенением двигался на девушке, вкладывая в свои действия свою неизрасходованную удовлетворённость. Касандра пыталась закричать, но Авва зажал ей рот и чуть не задушил. Насытившись, содрогаясь от удовольствия, он слез со своей жертвы. Натянув холщёвые штаны и подтянув широкий пояс, Авва направился из шатра, но вернулся тут же, что-то вспомнив. Парень подошёл к распластанному телу, схватил девушку за волосы и вновь начал избивать. Сестра не сопротивлялась, у неё не было сил.
- Ежели пикнешь кому-нибудь, зашибу, уяснила, тварь… - Авва плюнул ей на ноги и спешно выскочил из шатра.
Юноша вновь обосновал своё излюбленное место. Ночь была тёплая, он долго вглядывался в тёмный звёздный шатёр и счастливо ухмылялся, наконец, он вкусил запретный плод, о котором мечтал уже давно. Его слишком большое мужское начало постоянно не давало ему покоя, очень болезненно тревожило парня. «Девица-сестрица-то ладная» - подумал Авва довольно облизываясь, как мартовский кот. – Надо сладить это далее».
Касандра долго лежала на тряпье, не в силах подняться. Девушка, не отрываясь, ставилась в потолок шатра. По её бледным щекам текли горячие слёзы, по оголённым ногам стекала тёплая кровь. Старого Бедо уже не было в живых, ему на смену рос молодой паук. Бедо ползал по руке, чувствуя свежую человеческую кровь. «Надобно бы подняться, - её было стыдно, что она лежит голая, в разодранной одежде, но боль не утихала. – А ведь для него я надела новую кофточку».
Так себя она берегла, никому не позволяла до себя дотронуться, девушка мечтала о Авве, ждала терпеливо, когда парень подрастёт, единственный, горячо любимый всей своей чистой душой. И вот дождалась: Авва безжалостно, жестоко сорвал прекрасную, благоухающую розу, кинул в грязь и растоптал. И даже несмотря на его садистский поступок, девушка жалела его и любила. Это же её Аввочка, рыжий, милый паучок, которого она выходила, взрастила, лелеяла, баловала, таскала везде с собой, прижимая к груди. А сколько бессонных ночей, грязных портков… - не счесть.
Ночь на улице, возгласы ночных птиц, где-то далеко заухал филин, волки завыли. С недавних пор сколько раз стая подбиралась к жилищам, нападала на собак, коней и даже людей не боялась. Касандра услышала своего коня, на котором ускакал дед – они возвращались.
Касандра хотела ловко вскочить и привести себя в надлежащий вид, чтобы дед не догадался, но боль приковала её к земле. Собрав все свои силы, девушка встала, поправила юбку и, шатаясь, побрела в свой угол. Всё тело ломило и дрожало, лицо заплыло, руки и ноги отекли от ударов.
Собаки рычали, сердце Николы опасалось, он почувствовал непоправимое. Старик резко вошёл в шатёр, откинув полу.
- Чё огонь не зажгла, проголодался я, - Никола сам подсуетился, разжёг огонь, поставил казан на камни, боясь увидеть страшное, а когда взглянул – окаменел, его тревога подтвердилась. Его старческие глаза заплыли мутными слезами, руки тряслись и не слушались. Касандра с растрёпанными волосами, в разорванной одежде, с синюшным лицом ожидала худшего приговора.
- Рыжий чудище, поганец херов, прибью! – старик поднял тяжёлые кулачищи.
- Деда, не надобно, не трожь парня, худо ему, люб он мне – тихо, слова ей давались с трудом, промолвила девушка.
- Стыдобушка, свою сестру, я укорочу ему его блуд! – дед злился, размахивая кулаками гневно, чувствуя, что сил у него не хватит на выросшего внука. В последнее время старик всё острее ощущал свою беспомощность, и конец жизни его был уже близок.
Поковырявшись в каше, Никола взобрался на свой сундук и долго по-старчески ворочался и вздыхал. Касандра не сомкнула глаз: боль тела слегка утихла, а душевная боль рвала всю душу на части. Воспоминания нахлынули разом: вот её мальчик бежит к ней в длинной яркой рубашке и суконных шароварах босиком и тянет к ней ручонки; а сколько лет, прижимая мальца к груди, чувствовала материнское блаженство. Несколько раз Авва называл её мамой, для неё это было высшей наградой за её труды. А когда стал подрастать, она уже думал о нём как о своём парне. «Вырастет – будет мне опорой и защитой на всю жизнь, а я буду самой верной женой, и будет у нас множество малышей».
На утре, как ни в чём не бывало, с рыбой в руке счастливый и отдохнувший ввалился в шатёр Авва.
- Каса, наладь пожрать, сони всё почиваете, а я вот всю ночь рыбалил.
Девушка начала суетиться возле огня; на неё было ужасно смотреть: лицо и руки в синяках и кровоподтёках, большие красивые глаза ввалились от бессонной ночи, руки подрагивали, ноги не слушались, боль давала о себе знать.
- Ты это, чё? – хитро с ухмылкой и сарказмом подмигнул ей парень, - где-то загуляла, сестрица? Давненько пора, а то засидишься в девках всю жисть.
Касандра молчала и боялась взглянуть на Авву. Дед тихо сполз со своего сундука, медленно подступился к внуку с плетью в руке. Никола собрал всю свою силу и кулаком въехал по улыбающемуся лицу внука.
- Ты чё, дед, решил порезвиться под старость? – засмеялся Авва, потирая покрасневшую щеку. Дед ласкал его по спине плетью, удары были слабы настолько, что парень их даже не чувствовал.
- Щенок блудливый, отщепенец, рыжий выродок, надобно было тебя тогда придушить, когда ты вылез из матери, за что ты обидел сестрицу? – всё в старике клокотало от бешенства и бессилия.
- Тишь, тишь, деда, чё вскипятился? – Авва швырнув рыбу к ногам девушки, зло окатил её жгучим взглядом. – Не трогал я твою Касу, поспрашай её, сама налезла на меня, кумекаешь, дед, всю жисть по пятам за мной бродит, как тень, проходу от неё нет, вот и добилась своего, пожалел я её, приласкал.
Из глаз деда поползли скупые слёзы, он вновь пытался наносить удары плетью, но для парня они были нежными ласканиями. Парень скакал вокруг костра, увёртываясь и хохоча, эта игра забавляла и наслаждала его. Даже Касандра, глядя на это забавное  ребячество, слегка улыбнулась искусанными губами. Дед, ругаясь по-цыгански, без сил опустился на свой сундук, руки беспомощно повисли вдоль старческого высохшего тела, кнут упал к ногам.
- Дед, ты чё, давай ещё поиграемся – Авва раззадоренный всё ещё прыгал, поднимая кверху свои длинные ноги.
- Охлынь, Аввочка, вишь деду худо.
- А ты бы помалкивала, сестрица, худо-то деду от тебя. Вести себя надобно ладно, кумекаешь, дура. Все несчастья от тебя.
Авва быстро прожевал пищу, переоделся и при выходе из шатра улыбнулся.
- Деда, не серчай, всё у нас с сестрицей сладится. Парень жал ответа, но на сундуке была могильная тишь. Авва уверенной походкой, довольный собой. вышел из шатра, по привычке пнул рычавшую Найду. Собаки открыто ненавидели рыжее чудовище, он платил им злобными выходками.

Никола лежал неподвижно на своём излюбленном сундуке, безмолвно готовясь в другой, более спокойный мир. Авва ничего не ел, не пил, сидя возле деда целыми днями. Даже на его холодном, жестоком лице не высыхали слёзы. Касандра держала большую, но иссохшую руку старика, повторяя и моля: «Деда, милый, поднимайся, ты сильный, рано тебе помирать». Никола под её родными, нежными словами закрывал глаза, забываясь ненадолго в неспокойном сне. Авва грубо хватал девушку, зло шипел, выталкивая из шатра: «Слухай, змея подколодная, это дед токо мой, не трожь мово деда и покамест он болен, я не желаю, чтоб ты путалась под ногами, зашибу тя…»
Девушка исчезала, но возвращалась и вновь терпела оскорбления и унижения. Она старалась избегать людей, прикрывая свои синяки, но молодёжь, подружки и Никон, который давно сох по ней, всё время оказывались рядом, куда бы она ни пошла. Касандра улыбалась, выдумывая разные байки. Взрослые тоже приставали к ней с расспросами, но она ловко уходила от ответов. Побродив по берегу реки, девушка шла в свою семью, где вновь натыкалась на злой взгляд брата. Она тихо сидела в своём углу и молилась за деда.
- Деда, ты не посмеешь меня оставить одного – выл Авва, рукавом вытирая глаза и нос – я возрос, вставай, пойдём искать золото, будем жить в том твоём краю, богаты будем, а все остальные будут ползать возле наших ног…
При напоминании о золоте, глаза старика на миг блеснули и тут же потухли.
- Деда, ну сказывай хоть што, я с тобой.
Старик замычал, глазами показывая на угол, где притаилась Касандра.
- Эй, тебя зазывает, айда, чё уснула штоль? – гаркнул Авва.
Касандра подскочила к старику, нежно обхватила его руку своими руками и положила свою голову на грудь Николы.
- Деда, дорог ты мне, не покидай нас, худо нам. Мы не будем боле тебя огорчать, не серчай на нас, прости нас за всё… - Слёзы девушки на миг обожгли его грудь. Никола из последних сил тяжело вздохнул и сердце его остановилось. Старик лежал с открытыми глазами с приоткрытым ртом. Жуткий вой Аввы пронзил весь шатёр, его лицо исказилось от боли. Касандра прижала рыжую голову к своей груди.
- Аввочка, родной мой, не плачь – она гладила его огненную шевелюру.
Парень, подавленный горем, под рукой сестры вжался в комок, всхлипывая очень громко. «Може возьмёт меня в жёны – подумала с надеждой Касандра – никогда не оставлю его, токо вместе, везде и всюду».
Чуть отошедший от плача Авва грубо оттолкнул сестру и выскочил из шатра. Девушка искала его в темноте, но тщетно. Всю оставшуюся ночь Касандра просидела возле окаменевшего тела деда. На утре девушка натаскала воды, обмыла старика, переодела во всё чистое, заказала гроб Михаю. Авва появился неожиданно, его было не узнать: он очень осунулся, на худом бледном лице торчал длинный нос, большие голубые глаза ввалились, губы дёргались. Парень сидел на сундуке, поджав под себя ноги и тупо наблюдал, как суетится сестра, ужас и непоправимое горе охватили его сердце.
Цыгане приходили, предлагали свою помощь, но Касандра скромно отказывалась. Сестра что-то тихонько шептала Авве, но он, казалось, ничего не слышал и ничего не видел вокруг. Касандра взяла его за руку, как в детстве, брат беспрекословно шёл за ней. Вместе выбрали тихое место возле молодой берёзки, рядом любимый дедов лес. Авва без устали копал могилу, со лба его бежал солёный пот; он вытирал его рукавом рубахи и постоянно шмыгал носом. Сестра пыталась ему помочь, но он молча отодвигал её в сторону.
Проводить в последний путь Николу, как ни странно, пришли цыгане; они молча стояли в стороне с непокрытой головой, нервно теребя свои шапки, женщины перешёптывались. Николу все недолюбливали, зато очень уважали и любили Касандру, поэтом, несмотря ни на что, цыгане пришли разделить с ней её горе. Накатывалась осень; среди ясного неба показались откуда-то тучки, и сыпанул мелкий дождик. «Солнце и дождик. Дед очень любил такую погоду, – подумала Касандра, – даже небо оплакивает тебя, деда».
Авва смотрел, как мелкие капельки стукаются о каменное лицо деда и стекают по шее.  Давно разошлись все по шатрам, Авва сидел на голой земле возле свежего холмика и шептал себе что-то под нос. Касандра звала его домой, но парень не шелохнулся, так и просидев всю ночь в одном положении. Авва не замечал ни времени, ни голода, ни холода, ночами уже становилось прохладно, и говорил, говорил с дедом как с живым. Очнулся он от голоса до боли знакомого.
- Авва, тебе тяжко, но ты держись.
Парень поднял на неё затуманенный взор, медленно поднялся и подошёл к девушке.
- Рада, выходи за меня, шибко ты мне глянешься, я богат, осыплю тебя всю шелками и золотом, пылинки сдувать с тебя буду, токо будь рядом.
- Авва, не надобно мне ничего этого, ты же ведаешь, что люб мне только один Лазарий, а ты ещё найдёшь себе девушку ладную – Рада ещё хотела что-то промолвить, но страшный злой взгляд шокировал девушку, она испуганно отступила от него.
- Значится, отказываешься от меня, от богатства, твой Лазарий гол как сокол, а ты, дура, ещё ползать будешь возле моих ног, молить меня о пощаде. Ещё прибежала меня жалеть, за это ты поплатишься… - Авва так громко кричал и ругался, не контролируя себя, что Рада со всех ног бросилась бежать подальше от страшного парня.
Касандра с огромной надеждой на совместную жизнь с любимым, ждала с нетерпением Авву. Брат вернулся через три дня. В благодарность сестре, он жестоко избил девушку и изнасиловал. Касандра лежала вся в крови, подавленная, без сил. Авва хладнокровно вскрыл сундук и долго разглядывал содержимое. Сверху аккуратно лежала одежда, мужская и женская, почти новая, зачем старик хранил её столько времени – непонятно. Рыжий паук небрежно покидал всё женское тряпьё на сестру, даже не глядя на неё, мужскую одёжку сложил на большую старинную скатерть, сверху свернул яловые сапоги и завязал всё это крепким узлом. На дне сундука Авва нашёл то, что искал, старая заветная карта, свёрнутая в трубочку, тонкая кожа потемнела от времени, но все рисунки и указатели были различимы. Авва долго изучал помеченные разными цветами крестики, кружочки и улыбнулся впервые за несколько последних дней, нежно прижимая к своей груди карту.
Тихо застонала Касандра, прервав блаженство Аввы. Брат слегка вздрогнул и зло пробурчал.
- Цыть, дура, сщас я высвобожусь малость, и продолжим играть, доставлю тебе сестрица радость, ты же жаждала энтого – и почувствовал сладкую власть над слабым существом, довольно захохотал и продолжал дальше разбирать содержимое сундука. Он держал в руках резную шкатулку необыкновенной красоты. Авва долго не мог вскрыть её, вспотел, злился, но ломать не хотелось. Кое-как он обнаружил потайной замочек и нашёл в маленькой тряпице ключик.
- Ну, хитрец ты, дед…
Открыв шкатулку, Авва присвистнул, она была полна драгоценностей.
- Благодарствую, деда… Всё сгодится и сладится у меня, деда…
Закончив с приятыми делами, Авва с удовольствием поиздевался над сестрой. Насытившись, парень сложил всё в большой суконный мешок.
- Ну вот тепереча могем жить – довольно воскликнул Авва, обнимая тяжёлый мешок, что-то вспомнив, повернулся к сестре. – Желал я лишить тебя жизни, без надобности она тебе, но нельзя. Ты носи дедов подарок, поминай и сподобься ухаживать за могилой, уяснила, тварь…
- Аввушка, милый, я всё стерплю, любим ты мне один, возьми с собой, верной, славной женой буду, служить тебе стану, всегда рядом – умоляла девушка, кое-как превозмогая боль во всём теле.
- Женой? – удивился Авва, - ты помешанная, я зрить-то тебя не могу – парень захохотал, - шуткуешь, сучка, вы мне все в жёны без надобности, вы женщины нам для удовольствия только, я богат, сестрица, все будут возле моих ног. Ладно, оставайся с богом, мне пора…
- Братишка, молю тебя, тогда убей – Касандра подняла руки кверху.
Авва взглянул на избитую девушку и молча покинул шатёр. Вновь взвизгнул щенок Найды от пинка, Черныш. Её любимый жеребец ускакал вместе с любимым в кромешную тьму.
Касандра лежала с закрытыми глазами, опухшие губы молили бога об избавлении от ужасных мук от самого дорогого человека. Девушка истекала кровью, силы куда-то уходили. Жить не хотелось, у неё ничего не осталось, все родные люди враз покинули её. Совсем одна. Вдруг что-то сырое и мягкое ткнулось, поскуливая, в её руку. «Малыш, - прошептала Касандра. Годовалый щенок Найды был её очень предан и любил хозяйку. – Если я вас покину, кто ж вас кормить будет, мои любимцы». Щенок уныло поскуливал, облизывая раненное тело девушки. Касандра благодарно слабыми пальчиками перебирала густую шерсть собачонка. Девушка почувствовала свои пальцы липкими и сырыми, она вскрикнула, увидев кровь.
- Малыш, что с тобой? Мальчик мой, тебя обидел Авва? За што, малыш? За што он нас так? – застонала девушка.
Только сейчас пришло озарение. В прошлом году, в это же время, когда дыхание осени становилось холодным, пропала её любимица Найда. Совсем ещё маленькие щенки остались без матери. Касандра кормила и выхаживала крох, как могла, не понимая, как мать смогла бросить своих детёнышей и хозяйку. Малыши уже стали подрастать и крепнуть на радость девушки, как однажды вечером лежанка щенков оказалась пустой. Касандра заплакала: куда делись малыши, к которым она очень привыкла, такие славные, милые. Вдруг кто-то пискнул. Она смахнула слёзы и в темноте нащупала маленький комочек, выползший из-под телеги.
- Малыш, где же твои братья и сёстры?
Щенок тоскливо пищал, тыкаясь голодный в её длинную юбку.
Бродя как-то в поисках грибов с молодым кобельком Яриком, на девушку вдруг повеяло тревогой. Собака вдруг залилась звучным лаем и вывела её на поляну. Касандра в ужасе отшатнулась. На толстой ветке сосны, на верёвке висела Найда с распоротым животом. Слёзы душили девушку, Ярик рычал и лаял до хрипоты. Долго Касандра ножом и пальцами до крови ковыряла уже схватившуюся холодом землю. Кое-как справившись с этим нелёгким ритуалом, девушка расстроенная вернулась из леса. Тогда она гнала эти назойливые и страшные мысли, отказываясь верить в свои догадки.
Сейчас всё встало на свои места, раненный малыш был тому подтверждением. Ползком, Касандра намочила тряпку травяным настоем, он всегда был у неё в запасе, и нежно обтёрла неглубокую рану от сапога Аввы. Девушка накормила малыша, приласкала, и тот, прижавшись и успокоившись, уснул возле хозяйки. Касандра положила руку на спящего щенка, прислушиваясь к звукам ночи. Тяжёлые мысли одолевали итак разболевшуюся голову. А ведь тогда, Лелька, сестра Лазария, по секрету рассказала ей шёпотом как видела Авву, топившего пищащих щенков в реке и при этом удовлетворённо смеясь от счастья. Касандра не желала в это верить, даже слегка повздорила с подругой, думая, что та напрасно наговаривает на её любимого Авву. А сейчас, она лежала вся в крови, растоптанная безжалостной ненавистью самого родного человека и до сих пор отказывалась верить в эту чудовищность. Девушка вдруг вспомнила, как Осия, сестра барона, кричала и молилась против ребёнка Наны, значит, она тогда уже видела дьявола и чудовище. Касандра застонала от бессилия, боли телесной и душевной.
В шатёр бесшумно вползла Лелька, щенок во сне заскулил. Касандра уже не могла ни говорить, ни двигаться, сил не было.
- Подруженька, дорогая моя, - вскрикнула Лелька, увидев ужасающую картину, - а я ведь как чувствовала, что лихое с тобой творится, твой братец как взбесившийся пролетел возле меня, чуть не затоптал, да с какими-то тюками, тебя всё ожидала, а ты всё не йдешь…
Лелька всё шептала, озираясь и прислушиваясь, она смертельно боялась Аввы, но ночь была тиха и темна. Подруга разожгла огонь, стало тепло и уютно от звука потрескивающих дров. Тёплой водой обмыла Касандру, согрела варево из рыбы и насилу пихала в рот обессилевшей подруге.
- Каса, милая подруженька, а ведь возвернётся он, чует моё сердечко, хошь я потолкую с цыганами, вмиг охлынут его борзость, вразумят чудовище. А я могу навесть на него такую порчу, мамка учила. Сколь можешь ты известись душой, позабудь, выкинь из своего сердца прочь.
Касандра слушала неугомонную болтовню своей подруги, слегка потеплело на душе от заботы и участия.
- Лелечка, не надобно ничего, какая ему порча, не вздумай, он от рождения порченный. Вспомяни, Осия нам уже давно предсказывала. Но што ж мне делать, люб он мне один. Горе-то мне какое, всех растеряла: дед покинул, Саввочка тоже, а я ж без них не смогу. – Касандра в изнеможении закрыла глаза.
- Чё балякаешь, враки всё энто, негоже это страшилище любить, он вон чуть взглянет своими ужасными глазищами, у меня аж всё внутри леденеет. Кажись, нема у него сердца, аль каменное оно. Не люб ему нихто. А ты у нас красавица, вон парни устраивают потасовки в кровь. Никон бушует, сказывал как-то – одна ты для него на всём белом свете. Лады, побегну я, а ты крепчай, выгоняй из себя хворь и дурь, а я к тебе буду заглядывать.
- Лелечка, не сказывай никому обо мне, молю тебя об энтом, вскорости поднимусь я, и ладится будут дела.
- Ты шо, кумекаешь об чём молишь? Все об тебе переживают, ведаешь же сама, как ты нам дорога. Все цыгане об тебе поспрашают у меня, а я дел не ведаю, што с тобой, а войти к тебе боязно. Поверь, подруженька дорогая, лихой человек твой братец, ни перед чем не охлынется, твой рыжий дьявол.
Касандра лежала и стонала с закрытыми глазами, голову и тело рвало от нудной боли, в душе пустота. Она не хотела жить, все её мечты, такие светлые, разлетелись вмиг в пух и прах, и план ухода из этой невыносимой жизни зрел в её воспалённой голове. Каса не слышала, как выпорхнула Лелька, мысли с быстротой ветра проносились в голове. Касандра то впадала в сон, то бредила в поту, то кричала и билась; её изуродованное лицо покрылось капельками от сильного жара. Всё тело горело пламенем, а потом наступал холод, пронизывающий все косточки. Когда девушка выходила ненадолго из своего состояния, затуманенный взгляд натыкался на гитару брата.
- Не взял, значится возвернётся, охлынет, пройдёт гнев, сменится на милость, заберёт меня с собой в дальние края. Негоже мне без него, - шептали губы, покрытые коростами, в надежде, и тут же девушка вновь куда-то проваливалась.
Касандра потеряла счёт времени, Лелька с подружками ухаживали за ней. Робко заходили молодые цыгане против закона. Никон всех чаще сидел возле милой сердцу девушки, что-то шептал нежное, ласковое, держа её руку в своей сильной крепкой руке. Но всё было тщетно, ничьи слова не доходили до разума девушки, на её устах звучало одно только имя.


Авва появился затемно. Неожиданно увидев Лельку, сидевшую возле сестры, он опешил, его огромные глаза ещё больше расширились от удивления. Страшный крик раздался на весь шатёр.
- Вон отсель, шоб я тя долго искал и не зрил! Ещё увижу, прибью, мамку не узнаешь! – слюни вылетали из его губ.
Лелька со страха не могла вымолвить даже словечко, только выпорхнула прытко из шатра в темноту.
- А ты шо тут развела дела? Я ведь грешным делом мыслил, што сдохла та, а ты живучая, гадина. А ваще я сёдня добрый, живи покамест. А чё разлеглась, давно тумаков не зрила? Собери мне снедь. А где паук? – Авва подошёл к паутине, разглядел, Бедо был мёртв и болтался на паутине, свернувшись в кружочек. Авва зло махнул рукой по углу, где жил когда-то любимец деда.
- Уморила паука – поглядывал на Касандру, та пыталась встать, но ослабевшее тело не слушалось.
- Изрядно принаглела ты, сестрица, худо встречаешь брата, надобно тебя ещё подучить малость, шоб не забывала мои ласки и памятовала об них. - Савва вытаскивал из широкого пояса кнут. Девушка сжалась в комок. Не успел брат поднять руку, как в шатёр ворвались молодые цыгане во главе с Никоном. Скрутили сообща Авву и выволокли к речке.
Как ни молила Касандра не трогать брата, её никто не слушал. Несмотря на темень, все повыскакивали из шатров и кибиток. Молодёжь молотила Авву изо всех сил, цыганята, веселясь, свистели, женщины молились, плевались и судачили между собой, собаки как с цепи сорвались, рвали на нём одежду, мстили за все обиды. Забили бы до смерти, если бы не старый барон. Спас на свою голову, разогнав всех. Медленно подошёл к побитому в кровь парню.
- Христом Богом молю, убрясь от нас подальше. Аври (вон)… Ашо появишься, забьют до смерти, и я уже не вступлюсь. Чужак ты среди нас. Живи как хошь, токо об нас позабудь навечно. Как был ты гадёнышем при рождении, так и остался им… Аври!
Авва с трудом поднялся, зло зрил на старика, как будто впервые видел его.
- Ты уяснил, аль нет? – строго поинтересовался Ихмет. – Ежели нет, буем судить, выставим на цыганский суд, тогда пеняй на себя, несдобровать, народ у нас горяч, цыгане разорвут тебя на части.
- Уяснил, уяснил, счас чуток отойду и уберусь от вас подальше – Авва произнёс это таким жутким тоном, что цыганскому барону, повидавшему многое на своём жизненном пути, стало не по себе. Он остро почувствовал страшную угрозу и опасность от этого рыжего дьявола.
Шатаясь и хромая, парень скрылся в своём шатре. Молодые цыгане шли по пятам за Ихметом, ругаясь по-цыгански, выражая своё недовольство за вмешательство.
- Охлыньтесь, ромалэ, негоже нам великому, прекрасному народу опускаться до животного уровня – поднял Ихмет руку, осаждая молодёжь. – Угомонитесь, шальные, покинет он наш табор, и даст бог, боле не свидимся. У него своя дорога, у нас своя. А если ещё появится, будем ладить дела по-другому – громко и степенно молвил Ихмет. Все цыгане, от мала до велика, топтались возле барона, не желая расходиться. Одна старая беззубая цыганка прошипела во тьме: «Ихмет, негоже забывать проклятия своей сестры, а она была вещая, гадалка. А Осия-то, окромя нас, не враки толковала, этот дьявол не оставит наш народ в покое, много горя он нам ещё нанесёт, как ураган, слёз и крови будет не малость пролито».
- Чего брешешь впустую, как собака на луну, накаркаешь, старая, и впрямь беду. Расходитесь подобру-поздорову, но будьте бдительны. На Бога надеемся и сами не должны оплошать. – Ихмет, выговорив эти слова с тревогой, скрылся в шатре. Цыгане, несмотря на ночь, долго шумели прежде чем разойтись.
Ихмет не сомкнул глаз, тяжкие мысли одолевали его. Он тревожился за свой народ, а самая главная тревога – о дочери. Он видел все эти годы, как рыжий чёрт поглядывал на его сокровище. Какое-то внутреннее чутьё подсказывало ему об опасности и беде, уже подбиравшейся к ним.
Только на утре глаза Ихмета начали смыкаться, но не успел он насладиться коротким сном. Барон услышал ржание молодого палевого жеребца Рады. Он выскочил из шатра, но было уже поздно. Два коня лежали порезанные на земле, храпя в предсмертных муках. Орлика не было, рыжий дьявол ускакал на нём. Старый барон, низко склонив седую голову, прощался со своими друзьями. Большие умные глаза коней потухали. «Началось» - подумал Ихмет и долго ещё сидел возле затихших тел, пока его в слезах не увела Рада.


Касандра начала помаленьку вставать и двигаться; её глаза были тусклы и опущены в землю. Ей было стыдно перед своим народом за брата, на неё уже косо поглядывали и за спиной шушукались. Девушка замкнулась в себе. Шум и гомон постепенно начал утихать. Авва исчез, прихватив с собой всё своё оставшееся имущество, и даже сорвал напоследок все украшения с сестры. Подарок деда – золотая цепочка с ящеркой, не смог найти, Касандра спрятала этот амулет в потаённом месте. С исчезновением чудовища цыганская жизнь стала входить в своё обычное русло.
Осень холодная с проливными ледяными дождями пронизывала хрупкие жилища цыган. Люди вновь утеплялись и готовились к длинной зиме. По утрам заморозки сковывали разбитую от дождей землю. Но иногда солнышко выглядывало и дарило радость людям.
Стемнело, не видно ни зги. Чёрное небо завораживало разбросанными в беспорядке звёздами. Табор угомонился и погружался в тишину. Касандра не спеша брела в ледяной речке. Она давно это решила. Ведь только один миг, вода сомкнётся над ней, забирая в свои воды, и заглушится враз эта неутихающая боль, так всё легко и просто. Девушка даже напевала что-то цыганское себе под нос и любовалась ночным загадочным небом. А луна, такая большая, круглая, просто красавица, сопровождала девушку, подмигивая ей. Малыш вначале поскуливал радостно от прогулки с хозяйкой, но потом, почувствовав что-то неладное, стал унывно подвывать.
- Малыш, тихо, тихо, гуляй, дружище, не выдавай меня, не беспокойся обо мне, скоро твоей хозяйке будет легко и покойно. Цыгане покормят тебя, не дадут в обиду. Такова моя судьбинушка, не изведала я вкуса любви, за что-то Бог прогневался на нас – тихо беседовала Каса со своим четвероногим другом.
Собака, услышав свою кличку, подпрыгивала к хозяйке, всячески стараясь ей угодить. Девушка смеялась, настроение было хорошее, она побежала легко, играя со щенком. Малыш был красив: чёрный мохнатый, только белая манишка и лапки, как обмазанные сметанкой в мать. Хвост, завёрнутый колечком, ушки такие забавные, стоявшие торчком. Вемёлый, озорной нрав всегда умиляли Касандру. Девушка бросала ей палку, и собака вмиг приносила её хозяйке в зубах.
Одумалась Касандра у журчащей речушки. Девушка долго стояла, крестилась, тихо шепча молитвы, вглядываясь в мутные от дождей, разбивающиеся от ветра волны. Уже ножка ступила в ледяную водицу и вдруг ощутила доселе неизведанное чувство: слегка кружилась голова, подташнивало.
- Што ж энто такое? Господи, неуж-то ты смилостивился надо мной и вселил в меня новую жизнь. – Небывалая радость охватила целиком девушку. Малыш занервничал, потягивая своим носом в сторону кустов, завывая скорбно.
- Ты чё, пёсик мой, ёжика учуял, ну беги, охоться, Малыш, я уже не одна, сщас пойдём домой. Нет, покамест, надобности покидать энтот мир. Може всё и сладится. Вновь вспыхнула в больном сердце девушки искорка надежды.
Малыш сбегал до кустов, быстро вернулся к хозяйке и, схватив зубами за её юбку, начал рыча тащить и звать хозяйку к кустам. Поддавшись беспокойному настроению друга, девушка шагнула за собакой. Малыш умчался в кусты, озабоченно лаял. Каса уже бежала на звук, спотыкаясь в темноте, охваченная предчувствием чего-то ужасного. Чутьё не подвело, собака выла. Пятнадцатилетняя Кларисса лежала на холодной земле в разорванной одежде. Касандра оцепенела, поняв, кто это сотворил. На девочке не было украшений, даже мочки ушей были порваны, всё оголённое тело было в крови и синяках.
Ещё не совсем восстановившись после болезни, Касандра была слаба. Девушка изо всех сил пыталась волоком тащить отяжелевшее тело девочки, но получалось медленно. Собака вертелась под ногами.
- Малыш, созывай народ, кыш домой – подтрунивала девушка кобелька, сунув ему в пасть свой платок.
Собака крепко держала в зубах платок, но упиралась, не желая покидать любимую хозяйку. Касандра заплакала, схватившись за голову.
- Псинка, милая, ну беги до Никона, ведь Кларка могет умереть, не управиться мне одной, не сподручно… - молила девушка лохматого друга.
Малыш, лизнув в лицо хозяйку, скрылся в темноте, вновь схватив платок.
- Клари, потерпи, подруженька, чуток – умоляла Касандра девочку, согревая её своим тёплым дыханием.
Девочка очнулась.
- Где я? Всё больно… - вздохнув, девочка вновь потеряла сознание.
- Кларисса, потерпи малость – плакала Каса.
Цыгане бежали с факелами за лающей собакой. Кларисса покинула этот мир, так и не придя в себя. Через неделю вновь у речки в кустах были найдены ещё две девчонки изнасилованные и истерзанные. Мила и Дарина, девушкам едва исполнилось шестнадцать лет, у обеих были женихи. Девочки оказались покрепче Клариссы, обе выжили. Ещё две розы были сорваны дьявольской беспощадной рукой. Смолкли в таборе песни, веселье, лица цыган были хмуры и печальны, даже цыганята слегка притихли. Барон приказал выставить дозоры, строго-настрого запрещалось всем выходить без надобности из табора. Чудовище больше не объявлялось.
Авва был хитёр, осторожен и ловок, он чувствовал, что за содеянное был приговорён к смертной казни. Умирать не хотелось, у него были другие планы. Он умел бесшумно ходить, появляться неожиданно, кони его знали, собаки боялись.
Какое-то время всё было тихо и спокойно, не за горами была зима. Успокоившись, цыгане потеряли бдительность, решив, что рыжий дьявол навсегда ушёл из их жизни. Но они ошибались, рыжий паук хитро затаился на время, выжидая, готовясь к новой животворящей крови.
Огромное горе надвигалось на цыганский табор. Три подруги Рада, Лелька и Кристина натягивали на себя тёплые одёжи, собираясь за клюквой, пока ещё кочки не ушли глубоко под снег. Взрослые противились и уговаривали убедительно отступиться от этой опасной затеи. Но подруги уверили всех, что их троих никто не посмеет тронуть, не впервой, а ягода, любимая цыганами, влекла. Девушки умчались на лихих конях. Ихмет успокоился только тогда, когда вслед за цыганочками послал Лазария, Никона и опытного Гарола.
Погода стояла изумительная, девушки разожгли огромный костёр. Около часа подружки пели старые задорные песни, шутковали и смеялись, подзадоривая друг друга. Ничего не предвещало тёмной тучи, небо для них было голубое, безоблачное и ясное. Солнышко уже начало обогревать кочки, девчонки своими тонкими пальчиками проворно рвали ниточки со спелой тёмно-малиновой крупной ягодой. Нынче клюква уродилась на славу. Парни расположились неподалёку на другом болоте, не показываясь на глаза девчонкам, терпеливо ожидая, когда те соберутся домой.
Наспех перекусив у костра, девушки вновь переходили с кочки на кочку. Ягод было много. Вдруг в этой тишине цыганочки отчётливо где-то рядом услышали три выстрела из охотничьего ружья.
- Може нас разыскивают? – заволновалась Рада. – Вскорости темнать начнёт, тату, наверное, тревожится.
- Не, што-то тута неладное, лихое чувствую – задыхаясь, испуганно прошептала Лелька, - надобно ромалэ чавори убираться подобру-поздорову.
- Да не каркай ты, ворона чёрная, айда выбираться.
Девушки не успели. То, что они увидели, привело их в панический ужас. У костра с ружьём, направленным на них, стоял рыжий дьявол. Авва был страшен: обросший, грязный, дедова шляпа слегка прикрывала злые глаза, тёплая тужурка, подпоясанная кушаком, обтягивала его худое тело, тёмные шаровары, и красовались новые яловые сапоги. Это был настоящий дьявол во плоти.
- Ну что, сучки, вот и настал ваш час. Сёдня у меня доброе настроение, молитесь перед смертью, разрешаю, и не зыркайте на меня так – рыжий паук удобно уселся у костра, вытягивая свои длинные ноги в предвкушении приятного, ухмыляясь и пожёвывая ягоды из приготовленного полного короба.
Первой из ступора вышла Рада.
- Ромалэ чавори, бегём в разные стороны, авось кто из нас и выживет – крикнула девушка подругам, легко и ловко запрыгала с кочки на кочку.
- Не балуй, твари, - грозно взревел Авва, вскакивая с земли.
Кристи первая повалилась в болото от выстрела, окропляя кровью снег, смерть была мгновенной. Лелька лишилась жизни от удара ножом прямо в сердце. Подольше он погонялся за Радой, для него это было интересной забавой, игра в кошки мышки, дьяволу нравилось это занятие, но он понимал, что у него мало времени для этих игр. Авва нагнал девушку, хотел схватить её за легкий полушубок, но Рада выхватила из-под юбки кнут и начала отчаянно отмахиваться, но силы были не равные, и вскоре она это поняла и приготовилась к достойной смерти вслед за своими подругами. Рада и предположить не могла, что её ждёт более страшная и жестокая участь. Авва ударом кулака уронил девушку на снег, чтобы не сопротивлялась. Взвалив обмякшее тело Рады на плечо, дьявол поспешил к своему коню. Орлик давно ржал, узнав на болоте голос хозяйки.


Ихмет держался за сердце. Обветревшее лицо передёргивалось в волнении за дочь. Страшное предчувствие не покидало старика. Барон созвал цыган.
- Ромалэ, затемно уже, надобно снарядиться искать наших детей.
Малыш без труда вывел цыган на болото. Лазарий неподвижно лежал, обняв землю раскинутыми руками, Гарол находился в скрюченном виде, видимо погиб не сразу, мучился от боли. Никон лежал без сознания, весь в крови. Михай со стоном кинулся к холодному телу сына, ползал возле него, причитая по-цыгански. Ещё сильнее сдавило сердце барона. Малыш завывал от запаха крови и смерти. Михай остался, рыдая возле сына, остальные поспешили на поиски девушек.
В таборе творилась немыслимая паника. Завывали очень громко собаки, лошади вели себя неспокойно, женщины раздавали тумаки неугомонным детям. Нервозность животных передавалась людям. Оставшиеся мужчины озабоченно бродили у костра, женщины метались в беспокойстве, ожидая с волнением своих мужей, сыновей, дочерей из леса.
Медленный траурный кортеж вернулся к ночи. Чанита с Михаем потеряли сразу двоих: сына Лазария и дочь Лелю. Никона, потерявшего много крови, обессиленного вернули в семью. Ихмета, слабого и больного, под руки донесли до шатра, приставив к нему лекарку. Всю ночь плакали женщины, испуганно прижимая к себе детей.
В таборе шёл траур по погибшим. Ихмет каждый день, несмотря на дикую непредсказуемую погоду, отлучался, он искал свою единственную дочь. Цыгане помогали, прочёсывали лес, но тщетно, никаких признаков человеческого жилья не было.
Беды на этом не кончились. Через неделю вспыхнул весь табор. Ветхие шатры и кибитки запылали мгновенно. Половину телег, лошадей чудом удалось спасти. В огне девять цыган погибло, и пять малышей задохнулись в дыму. В панике, криках и неразберихе рыжему дьяволу удалось невредимым раствориться во тьме. Выли собаки, орали дети, хватаясь цепко за цветастые юбки матерей. Мужчины, подавленные горем и безысходностью, были загнаны в тупик, из которого, казалось, выхода уже нет. Дрова дотлевали, скудные пожитки, какие-то запасы – всё поглотило безжалостное пламя. Зима, хоть и мягкая в этих краях, надвигалась неумолимо на обездоленных, обескровленных людей.
Ихмет задыхался от дыма и горечи. Цыгане не находили выхода, горе было безутешным. Народ ещё надеялся на своего барона, но тот был настолько слаб и убит горем, что надежда таяла на глазах, как они. Цыгане сидели возле пепелища, зябко поёживаясь от холода и голода, предложений и мыслей о дальнейшей жизни ни у кого не было. Все просто отупели от горя, опустились руки. Касандра, выходившая Никона и спасшая лошадей, подошла к людям и заговорила:
- Ромалэ, негоже так. Мы ж цыганами и зовёмся, что выживали несмотря ни на что. Давайте… - девушка не договорила. Цыгане зашумели, хватаясь за камни и ругаясь.
- Она ещё смеет открывать свой рот… - из любимицы Касандра превратилась в объект всеобщей ненависти. – Зри и радуйся, што с нами сотворил твой братец, надобно было душить его на корню, а ты заботилась об нём, взрастила на нашу погибель. Гнать её надобно, пущай подыхает одна… - крики гневных цыган разгорались как пламя.
Малыш, стоявший возле хозяйки, сморщил чёрный нос и оскалил зубы. Чей-то камень полетел в Касандру, и если бы она не увернулась, попал бы в голову. Малыш с рычанием бросился на обидчика. Все накопившиеся и изболевшиеся души разом вывалились на девушку, но она стойко держалась и не сдавалась.
- Да, я не перечу, я тоже виновна пред вами, но ничего не возвернуть. Родные ромалэ, надобно попытаться выжить, нас осталось так мало. Поразумейте о детках, их надобно поднять…
Цыгане, распалясь и согревшись, загорланили ещё громче. Неизвестно, чем бы закончилась эта перепалка, если бы не Никон. Он хромал, его раненая левая рука висела плетью, он поднял здоровую руку, призывая сородичей к порядку.
- Цыть, ромалэ, охлыньте, вашими лужеными глотками дело не сладить. Накинулись все на одну слабую, беззащитную девушку. Вспомяните, сколь она помогала, сколь сладила для нас ладного. И сказывает она сейчас дело, чё сопли распускать, да слёзы проливать, от энтого ничего не изменится и никто из нас ништо не сладит. А девчонка и впрямь хочет всем нам помочь. Сказывай, Касандра, далее, може чё дельное надумала, а мы послухаем, покумекаем все вместе – спокойно подбодрил юноша любимую, не сводя с неё глаз.
Цыгане неохотно утихали, Никона уважали и ценили. Красавец, сильный и отчаянный, был объектом воздыхания молодых цыганок и примером для молодых цыган.
- Я мыслю, что нам сщас негоже сердиться и ссориться – продолжала Касандра, одобренная другом, - супротив надо сплотиться и держаться не порознь, а всем вместе, тогда мы выстоим и ни один враг, ни одна буря нам не страшна, мы должны поднять наших малых детей. Мужчины, что посильнее начнут рыть землянку, уйдём все под землю, там спокойнее и теплее, ещё не поздно, сподобим дрова и все вместе согреем друг друга своим теплом… А я пойду к богачам, раздобуду что-нибудь съестное и одежду. Нам лишь бы зиму холодную выстоять; лес и речка нас сподобят. А там весенние лучики солнца отогреют наши больные души, придадут нам силы, заработаем гаданиями и песнями.
Касандра так уверенно толковала, что цыгане одобрительно закивали головами, появилась надежда на выживание. Ихмет молчал, из глаз старческих текли слёзы, он потерял своей слабостью свою власть. Барон удивлялся, что эта хрупкая, слабая девушка сумела поднять воинственный сильный дух народа.
- Ладно обговаривает нашу беду и нашу жисть, надобно прислушаться к Касандре, и впрямь може выстоим – голоса цыган отовсюду обращались к ней.
- Касандра, я не пущу тебя к богачам, они наши враги, не знамо, што у них в голове. Они нас ненавидят и хотят превратить в рабов и изничтожить, опасно это. Ты нам слишком дорога, штоб такой риск принимать – горячо возмутился и огорчился Никон.
- Ништо меня не остановит, - решительно заявила девушка, - а ты, Никон, за старшого, сладьте дело, а за ладной работой горе людей слегка охлынет. Ожидайте меня, родные ромалэ, я вернусь и все будем вместе.
Касандра, своим решительным и смелым поступком, спасала своё племя. Провожали девушку все цыгане, их глаза, обращённые на неё, были полны надежд. Она поняла, что возложила на свои плечи серьёзную миссию. Она зрила на эти милые, родные лица. Касандра поклонилась всем до земли на прощание, ловко вскочила на коня и скрылась. Собак привязали верёвками, Малыш скулил и лаял в истерике. Глаза Никона наполнились слезами, но он смахнул их рукой, чтобы никто не зрил его слабости. Молодой цыган наклонился к собаке, потрепал за густую шерсть, тот в ответ лизнул цыгана в обросшее, посеревшее от боли лицо.
- Она возвернётся, друже, а мы будем ждать.
- Ромалэ, ладим работу, не жалея сил, покажем нашим врагам, какой мы непобедимый и крепкий народ! – это был призыв к жизни. Все от мала до велика, малый и старый принялись за работу. Цыганёнкам теперь было не до шалостей и игр, вместе со взрослыми они старательно трудились.


Небольшое углубление на отвесной высокой скале давно стало вторым, любимым жилищем Аввы. Здесь всё у него было припасено: снедь, одёжа, все принадлежности для охоты и рыбалки. Всему необходимому в жизни научил дед.
- Чё, потолкуем, покамест разрешаю, – обратился Авва к Раде, теребя дичь.
Девушка была привязана толстой верёвкой к крючку, вколоченному в камень. Голова разламывалась после удара, руки затекли, ужас случившегося давил грудь. Ей было холодно и страшно. Рада думала о старом отце, ему не пережить эту потерю, сам он уже нуждался в заботе и внимании. Всю жизнь барон жил для неё, у неё было всё самое лучшее: красивые наряды, драгоценности. Прекрасная роза расцветала в любви и ласке, ни разу отец не обидел её, ни в чём ей не было отказа.  Рада застонала от жалости к любимому тату.
- Чё молчишь, как рыба, язык проглотила? Кумекаешь хоть, што тебя ожидает, коль ослушаешься, - ехидно улыбнулся Авва, хитро прищуриваясь, глаза его жадно впивались в её тело.
- Аввочка, милый, отпусти меня подобру-поздорову, - решилась Рада по-хорошему подействовать на своего мучителя, хотя надежды на освобождение не было ни малейшей. Под ними была такая высота, а выход из пещеры знал только дьявол. – Ведь ведаешь, что мой отец уже очень стар, он не сможет  без меня. Не бери ещё один грех на душу, будь человеком, ведь ты же хороший парень – хитрила Рада.
- Хе – содрогался в смехе Авва – ишь как распелась, об отце могешь боле не памятовать, слабак он у тебя… - Авва старался быть спокойным и сдержанным, но удавалось с трудом, было сильное желание побыстрее наброситься на свою жертву, которую ждал так долго, насытиться её юным телом, упиться красотой. Как он мечтал днями и ночами, сколько слёз пролил на землю, сколько боли стерпел и вот она его всецело. С трудом сдерживался, горячая молодая кровь бурлила в нём, ожидая выхода в наслаждение. Желание второе было подольше помучить, получить удовольствие от своей власти над её покорностью, бессилием, сломленностью.
- Что с отцом? – взволнованно спросила девушка.
- Зачем памятовать об отце, ежели боле не свидитесь в этой жизни – издевался Авва.
- Авва, если ты хоть што-либо со мной сотворишь, Лазарий отомстит.
Парень так громко и неприятно захохотал, что Рада содрогнулась: «Неужели?...»
- С отца на женишка перекинулась? Слабак твой Лазарий, маловато каши в детстве хлебал. Смирись, нет его боле. Слухай меня, тепереча у тебя есть только я, самый сильный, ты моя, сколь я энтого пожелаю. Жена ты мне тепереча, так што не дёргайся и не дерзи, а то у меня другой сказ будет.
- Никогда, слышь, дьявол, лучко принять смерть, чем жить с тобой. Ты уничтожил цыганский народ, не пожалел ни детей, ни стариков, ни женщин. Бог накажет тебя, гореть будешь в аду.
- Ну ладно, надоели мне дюже твои слова, поиграем…  - Авва встал и начал снимать с себя портки.
- Не смей, слышь, не трожь меня, ненавижу! – заорала изо всех сил девушка, её крик слышали птицы, которые испуганно полетели подальше от этого места в более укромные и спокойные уголки.
Девушка съёжилась, животный страх сковал все её внутренности. Авва отвязал девушку, разорвал на ней верхнюю одежду, на ней была белая нижняя атласная длинная рубашка, её он не тронул, а просто содрал и бросил в угол. Грубо и жестоко прикасался своими ручищами к её хрупкому телу, зубами впивался в нежную бархатную кожу. Рада кричала от боли и страха, но когда его мужское, огромное начало вонзилось в её девственность, острая боль резанула всё тело. Изо всех сил девушка старалась пинать его ногами, кусаться, царапаться, тем самым разжигая его страсть ещё сильнее, а себе увеличивая адскую боль. Алая кровь потекла по ногам, Авва рычал в возбуждении и наслаждении, девушка потеряла сознание.
Когда Рада очнулась, боль не утихала, она не могла пошелохнуться. Авва сидел у костра и с огромным аппетитом хлебал варево и руками теребил дичь, засовывая кусками в рот.
- Очухалась, сучка, благодарствую, што досталась эта сладость мне, первому, я ведь грешным делом кумекал, што играешь уже с женишком и что вместо сливок заполучу дерьмо после Лазария. Слишком он прыткий, а не смог сладить с тобой. Што за цыган, с девкой не смог совладать. – Смеялся довольный Авва, продолжая жевать и громко чавкать.
Рада молчала, она поняла, что-либо говорить без пользы. Она молила Бога избавить её от этого унизительного состояния и послать мгновенную смерть. Сейчас она даже позавидовала погибшим подругам. Бог как-то не прислушивался к её молитвам, её положение было безвыходным. Рада лежала в углу пещеры, дожидаясь ночи в надежде на покой. Она ошибалась, покоя не наступило. Авва, насытившись сытной едой и не дав опомниться от первого испытания, вновь навалился на девушку. Парень терзал и мял её тело с особой жестокостью, и так без передышки, силы его были недюжими. Рада пыталась сопротивляться, но это ещё сильнее возбуждало необузданный, животный нрав паука.
Засветло Авва привязал девушку и исчез. На Раду нахлынули воспоминания: Лазарий, её любимый человек, с которым расставались только на ночь. С самого детства, вскормленные одним молоком, Лазарий заботился о ней, играл, развлекал, оберегая от мальчишек. Она и не представляла, что они могут  существовать друг без друга. Отец радовался их чистой дружбе и светлой любви. Лазарий подарил ей в знак своей беззаветной любви Орлика, венчальные браслеты, кольцо необыкновенной красоты. Все украшения Авва сорвал с девушек и с неё, ничем не побрезговав, даже клюковка, собранная её руками, стояла в лукошке в пещере. А её любимый Орлик теперь тоже принадлежал другому хозяину. Лазарий никогда не обижал её, не делал попыток сблизиться, и она берегла себя только для него единственного.
И вот сейчас девушка сидела голая, её белая красивая рубашка валялась в другом углу, привязанная грубой верёвкой, убитая, истерзанная. Рыжий паук добился своего, заволок девушку в свои противные, липкие сети, потихоньку пил из своей жертвы кровушку. А ведь так хотелось ей до этого чудовищного случая жить; столько было в её жизни доброго и светлого – всё растоптал вмиг дьявол. Жгучие слёзы катились по её щекам. Вот она доля, горька и страшна. А её подруженьки погибли от руки злодея, даже глазом не моргнув, лишил таких цыганочек жизни. Лелька, хохотушка, сестра Лазария и Кристи, такие невинные создания, даже не познали вкуса любви. А те девочки, совсем ещё юные, не успели расцвести – сразу погасли, как звёздочки на небе. Кларисса покинула этот мир, не выдержав ужасной боли. Мила и Дарина остались в живых, но в их сердцах навсегда останется боль и страх. И вряд ли какой-либо цыган осмелится и захочет взять их в жёны, ведь их законы были суровы.
А что случилось с Лазарием и отцом, она терялась в догадках. «Господи, прости меня за мои мысли, но это даже было бы лучше, если бы их не было в живых. Всё равно жисть остановилась и померкла». Для неё самой наступило страшное, мучительное время, день за днём приближая её к погибели.
Авва издевался над ней, как хотел, начиная с вечера и до самого утра. На рассвете он удалялся и появлялся к вечеру недовольный и злой, всю свою озабоченность вываливал на девушку, с садистскими наклонностями, что приводило его в неописуемый восторг, а для девушки начинался ад. Она уже не могла сопротивляться, это очень бесило.
За месяц Рада из красивой, юной девушки превратилась в полоумную пхуромну (старуху). Синяки и ссадины не успевали затянуться, а душевные раны кровоточили. Она потеряла счёт времени, мысли часто путались, разум мутнел, она забывалась и бредила. Рада угасала на глазах, но девушке было уже всё равно.
- Ты чё такая хилая, разлеглась, ты должна бы ухаживать за своим хозяином, хоть снаряди жратву, приберись…
Рада ни на что не реагировала, она тупо смотрела в одну точку, мало что понимая. Бесясь от её вялого состояния, бес ругался, пинал, проходя мимо неё, но на некоторое время оставлял в покое. А девушка уже не чувствовала остро побои, издевательства, боль и все в ней чувства притупились.
В один из дней, оставшись одна, пришло озарение в её больной разум.
- А ведь его мать сошла с ума, ходила молва по табору. – Только теперь, оказавшись в шаге от этого, вдруг поняла, что испытывала мать дьявола, Касандра, вся раздавленная издевательствами. Мысли девушки переключились на Лазария. Рада ползала возле костра голодная, пыталась хоть как-то согреться. Воспоминания о любимом придали ей силы. Девушка подползла к самому обрыву и увидела снег.
- Зима – улыбнулась девушка. Надев свою любимую белую рубашку, накинув на себя платок, долго стояла, глядя вниз. Потом стала поспешно молиться.
- Лазарий, прости меня за неверность, всё одно мы должны быть вместе, я иду к тебе, любимый, к тебе – мой дорогой отец.
Израненная птица гордо расправила простреленные крылья и полетела, улыбаясь, в обрыв. Избавление от мук было мгновенным…


Повалил снег нежными спокойными хлопьями. Под руководством Никона работы не прекращались. Покинули своё лежбище, выбрали тихое более безопасное место: изгиб реки подходил близко к лесу, могучие деревья и кустарники, окаймлявшие берег реки, были прекрасным прикрытием от сильных ветров. Работали все: крепкие мужчины – топорами, самодельными пилами, старики, женщины, дети – кто чем придётся, инструментов не хватало, рыли огромный котлован. Горе слегка улеглось у цыган, была цель, работа, распускать слёзы просто не хватало времени. Вновь зазвучали задорные цыганские и русские народные песни у кострища. Жили сейчас одной семьёй, кто-то промышлял и добывал еду, женщины варили на всех похлёбку, из чего придётся.
Работа двигалась медленно, но цыгане не унывали даже глядя на выпавший резко и обильно снег. Не обошлось и без потерь: погибло несколько малых детей, Чанита, не просыхая от слёз, слегла, но боролась изо всех сил. Она держалась, как могла, но сердце не выдержало удара, и смерть оказалась сильнее. Старый Ихмет, обессилив, тоже слёг. Как ни пытались знахарки вновь вдохнуть в него жизнь, всё было тщетно. Ихмет лежал на дорогих красивых одеялах в одежде, расшитой когда-то заботливой сестрой. Перед ним отчётливо возник образ сестры.
- Братец, ослушался меня, вот и умылся горючими слезами, потеряв дочь, себя и свой народ. Сгубил вас рыжий дьявол, сбылось моё пророчество. Поздно ты осознал роковую оплошность.
- Прости меня, Осия, сестрица дорогая, обидел я тебя и сгубил свой народ, нет мне прощения, знамо дело. – Ихмет устало закрыл тяжёлые веки и отошёл в иной мир.
Никона тоже не обошли смерти, разом покинули его отец с матерью; на его шее осталось пятеро детей, один меньше другого. Оберегал он их, как мог и никому не показывал своих печальных мыслей. И, несмотря на все невзгоды и тяжести, Никон не давал цыганам раскисать и расслабляться, стараясь к каждому найти подход и доброе слово. Люди, в благодарность, слушались беспрекословно, чувствовали в нём задатки сильного молодого барона. Только после тяжёлой работы, оставшись один, Никон смахивал накатывающиеся предательские слёзы. Цыган думал о своей любимой и желанной. Он очень терзался, что отпустил хрупкую девушку одну. Малыш, перекусив верёвку, исчез. «Где вы, мои родные, худо без тебя, Касандра, без твоих смелых глаз, удивительной улыбки, без твоих нежных, тёплых рук».
Никон никак не смог забыть, как нежно и заботливо выхаживала его девушка, каждое её нечаянное прикосновение обжигало его. Так хотелось прижать к себе и никуда не отпускать. Хоть и собрали цыгане свои украшения Касандре, чтобы та обменяла их на тёплые вещи, но ведь она совсем одна, сколько опасностей таится на каждом шагу. «Ничего, вот достроим убежище, утеплимся, размещу людей, маловато нас осталось, и буду искать свою любимую, жизнь не мила без неё. Всё равно отыщу, где б она не была».
А работа шла ходом, двое цыган осторожно промышляли кражей сена, надо было кормить и спасать оставшихся лошадей. И, несмотря на смерти и потери, народ крепился, сплачивался, греясь друг от друга.
По снегу вернулась Касандра с Малышом. В недостроенной землянке устроили настоящий праздник. Тюки с тёплой одеждой, старыми обутками, сухари, сухая рыба, даже сладости детям – целое состояние для цыган, хотя и мизер на всех. Девушка была измотанная и уставшая, но улыбалась, радуясь за уцелевших, и землянка ей очень понравилась. На расспросы цыган со всех сторон отвечала нехотя. Вдали от своего племени девушка вдруг поняла, как все цыгане ей дороги. Думала часто об Авве, как она ошибалась в своей любви. Как мог её брат, которому она отдала всё, так поступить, даже не моргнув глазом нанёс такой урон своему народу, среди которого вырос и возмужал. Сколько невинных душ загубил он и её саму ловко опутал своей мерзкой липкой паутиной, сковал надолго её светлую душу и оставил свой след. Внутри Касандры жил дитя Аввы. Девушка гладила свой ещё маленький животик и шептала: «Ты не будешь дьяволом, ты будешь сильным и добрым цыганом, я отдам тебе всю свою любовь, добро, ласку, тепло, нежность, мой милый малыш. Мы всюду будем вместе, никому не отдам, ведь ты ни в чём не виноват».
Вернувшись, Касандра даже не передохнув, не щадя себя, с особым рвением принялась помогать женщинам. Никон не сводил с девушки своих цыганских жгучих глаз, пытаясь хоть ненадолго остаться наедине. Но возможности не предоставлялось, слишком много работы навалиллось, девушка была всегда занята, да и не удостаивала парня своим вниманием, а, наоборот, избегала Никона.
Вечером уставшие цыгане собрались у костра, тёплых вещей панически не хватало, сидели, поджав под себя ноги, на раскиданных густо ветках, дети жались к взрослым, голодные, худые собаки грели их своим теплом. Никон подошёл к Касандре, тронул слегка за локоть: «Пойдём, потолкуем о работе». Девушка опустила глаза, но вышла следом за цыганом, кутаясь в цветастую шаль. Отойдя от землянки к журчащей уже подо льдом речке, Никон не сдержался, страстно прижав к себе любимую.
- Сколь будешь бегать от меня, аль вовсе не мил? А ведь всё одно никому не отдам, так и знай. Не жисть мне без тебя…
Девушка легонько оттолкнула парня от себя, внимательно вглядываясь в тёмное небо.
- Завтра снег повалит – промолвила Касандра и замолчала.
Парень ждал терпеливо нужные для него слова, но безмолвно стояла девушка, думая о чём-то своём.
- Пошто молчишь? Не уж всё одно сохнешь по своему братцу? Ведь синяки до сих пор не зажили. Милая, не молчи, потолкуй со мной, ведь с ума схожу от твоей красоты, думы токо об тебе…
- Зябко, Никон, айда отдыхать – ушла от ответа девушка, слова давались ей с трудом. Её изболевшее сердце тянулось к сердцу этого сильного цыгана, так хотелось теплоты, но удерживала свои чувства, ещё раны слишком свежи. «Нужна ли я ему такая, порочная, имею ли я право на счастье?» - задавала мысленно эти тревожившие девушку вопросы сама себе и не находила ответов.  Она давно чувствовала особенное внимание и тепло Никона. Где бы она ни находилась, это грело её, и думала она о нём чаще, чем хотелось бы.
- Но только ведь я не одна – эта мысль отрезвляла её.
Касандра знала, что взволнованный Никон не отпустит сейчас её без ответа. «А вскоре ведь он узнает». Животик начинал округляться. Женщины уже догадывались о её состоянии и перешёптывались за её спиной. А больше всего она боялась, что цыгане взбунтуются против неё и выгонят из своего племени, а идти ей было некуда, здесь была её Родина, здесь был её любимый, дорогой народ.
- Никон, давай опосля чито-нибудь обсудим – с надеждой избежать неприятный и тяжёлый разговор, промямлила Касандра.
Парень был сегодня чересчур решителен.
- Счас мы всё сладим, хватит тянуть… Што таишь от меня, хочу всё ведать об тебе, слишком дорога ты мне, не мучай меня, аль не так хорош для тебя… – в его глазах была такая тоска и боль, что сжалось сердце девушки.
- Никон, милый, сколь в таборе красивых цыганочек, любая с радостью пойдёт за тебя – решительно начала Касандра.
- Што? – взревел ошарашенный цыган, ожидая другие слова. – Какие ашо цыганочки, глянешся только ты, не нужен мне боле никто. Чем я не для тебя? Так ведай, не отступлюсь…
Загнанная в тупик, Касандра решилась открыться.
- Никон, ты ладный и самый добрый, а я не для тебя, я порочна и опозорена на всю жисть, ни к чему мне новая семья.
- Пошто? – Никон ничего не понимал. Он обжигал девушку своим горячим дыханием и жгучими чёрными глазами.
- Я, я, тяжёлая я, живёт во мне плод – девушка закрыла глаза, ожидая страшного вулкана. Темперамент и нрав Никона могли быть непредсказуемы. Наступила тишина. Касандра услышала биение своего сердца и шевеление ребёнка.
- А я ведь догадывался – прошептал Никон – и што, ребёнок не виновен ни в чём. Я буду защищать вас от всех. Тута моя вина, я должон был вырвать тебя из лап рыжего дьявола. Но ты же никого не допускала, не замечала. Этот урод заколдовал тебя всецело, издевался, изгалялся над тобой, а я мучался без тебя и не смог помочь тебе. Сколько горя нанёс энтот гад, сколь в нём злобы и ненависти. А сколь он сгубит ещё молодых девчат. Ведь Раду, такую красавицу, так и не нашли. Барон покинул нас от горя. Мы все виновны, что не смогли справиться с кровожадным существом. Мила с Дариной тоже на сносях. Плодовитый гад, везде сеет своё зло. Ещё если появится, разорвём его на куски. – Никон долго ещё рассуждал, Касандра захлёбывалась слезами.
Парень не осудил её, а ещё и глаголит ей тёплые слова. Благодарность заполнила душу девушки. Она опустила голову на кркепкую грудь Никона и слёзы лились не останавливаясь. Как грели его слова, сердце радовалось, слёзы счастья не утихали, жизнь приобретала новый смысл.
- Лады, лады, затопишь сщас всю землянку, где будем зимовать – шутковал Никон, успокоенный, и нежно гладил голову любимой.
- Я стану тебе доброй и ладной женой навечно, если сможешь полюбить грешницу с её маленьким.
- Я так кумекаю, всё у нас сложится. Айда к людям, зябко тебе.
С этой минуты Никон старался не отходить от девушки, парень мало говорил, но она постоянно чувствовала заботу, тепло и внимание.
Через неделю землянка была покрыта добротными брёвнами. В землянке были разложены костры, обложенные камнями в разных местах. Булыжники нагревались докрасна и долго держали тепло. Стало уютно, светло и тепло. И вновь у цыган праздник, цыганята не унывали, подурачиться места хватало. Люди восхваляли и благодарили Никона и Касандру. Воспользовавшись хорошим настроением соплеменников, Никон взял нежно за руку любимую и подвёл к костру.
- Ромалэ, шунэньте тумэ ман (цыгане, слушайте меня). Дыкхэс (видите), это моя ромны (жена), единственная и неповторимая. Вскорости мы ждём пополнения в нашей семье. Молю вас, не судите. Благословите нас на счастье.
Маленькие братья и сёстры с радостью оценили выбор брата, они очень любили Касандру, с криком они бросились к девушке и вцепились в юбку, им не хватало материнской заботы. Девушка ласково прижала их к себе, гладя по кудлатым, грязным головам. Цыгане гудели, мнения у всех были разные, но вскорости улей затих и молодые получили благословение. Молодые цыганочки остались в печали, самый красивый цыган не достался им, ни на кого он не взглянул, кроме Касандры. Чем привлекла и очаровала она его, многим было непонятно. Ведь Касандра даже не цыганка, о её происхождении никто не знал. Такие браки запрещались бароном, с гаджэ (русским), но Касандра так вошла в цыганскую жизнь, так много помогала она всем, что давно уже  её принимали за свою.
Знахарки долго колдовали над рукой Никона, лечение происходило медленно, и боль потихоньку утихала.

Зима оказалась мягкой; соединившись в одно целое, цыгане перенесли зимнюю спячку без потерь. И вновь весеннее ласковое солнышко обогрело душу цыган. Начиналась новая жизнь. Землянка была хороша, но люди подумывали о своём жилье и опять за работу, не покладая рук. Никона короновали, теперь он стал старейшиной и справедливо решал цыганские проблемы.
В марте Касандра разрешилась от бремени дочкой. Кристина, названная в честь бабушки, с первых минут была обласкана всей семьёй. Дарина родила мёртвого мальчика, а Мила произвела на свет дочку.

Жизнь шла своим чередом, со своими заботами и хлопотами.
 













Часть III

«Табор бродяг»
 
Город привлёк рыжего дьявола своей суетливостью и кипящей жизнью, здесь можно развернуться во всю мощь, применить свою сноровку и дедову науку. Авва растворился в толпе налегке, все драгоценности он надёжно припрятал в горах. Дьявол приглядывался, а потом развернулся: насиловал девушек, грабил богачей. Жизнь началась с нуля, он жаждал крови, удовольствия, власти. Он обогащался с каждым днём, но понимал, что ему нужны рабы, помощники, а где их взять, сходиться с людьми он не умел, действовал в одиночку.
Лето было в разгаре, жил он в подвале заброшенного дома, сюда никто не заглядывал. У Аввы было дорогое вино, изысканная еда, красивая одежда, он шиковал, гулял, как хотел, не замечая, как бедствует простой народ, пухнут от голода дети. Его интересовало это меньше всего. Каждый день рыжий дьявол совершал свои злодейские вылазки, не брезгуя ничем: насиловал, убивал, грабил, и всё безнаказанно. Очень нравилась ему такая жизнь.
На углах начали появляться рисунки с его лицом, дьяволу приходилось преображаться, менять костюмы и шляпы, но его огненные кудри выдавали Авву, и скрыть их было невозможно.
По ночам ему снились глаза Рады. Чего он добился? Он истерзал девушку, выпил из неё всю кровь и силы, утолил слегка свой ненасытный мужской голод. Девушка не подчинилась ему, он забрал её тело, а душу завоевать не смог.
Злость и ненависть бушевала в нём в тот вечер, когда он не застал девушку в пещере. Он увидел с высоты в камнях её разбитое тело, она покинула его. Авва, как раненый зверь, метался по своей пещере, вопил и рычал от бешенства.
- Все они сучки, продажные твари, ни одной нельзя верить…
Парень надеялся, что сломит гордость красавицы и что всецело она подчинится его воле, нарожает сыновей. Ведь дед наказывал плодить сыновей, много-много…
Огромные чистые глаза девушки не давали ему покоя, они сопровождали его повсюду. Авва искал в женщинах хоть чуточку схожести и не находил, таких глаз и фигуры ни у кого не было даже близко.
Однажды в свой подвал Авва привёл подвыпившую разгульную девку, скучновато было иногда. Симка лезла со своей ненасытностью сама, не зная меры ни в чём. Девка, опытная в этих делах, удовлетворяла парня снизу доверху, исполняла все его прихоти. За еду и выпивку Симка была готова на всё. С одной стороны Авва чувствовал себя всемогущим, а с другой – ему порой становилось противно. Ведь он был уверен, что женщина хоть и создана дэвэлом (богом) для мужских утех и удовольствий, но мужчина должен добиваться её, чтобы чувствовать победу, а выходило наоборот, Симка одерживала над ним победу, скача со стонами верхом на нём.
Впервые у него была такая Симка, легко поддающаяся и готовая на всё. Они кутили неделю в пьяном угаре, удовлетворяли свои похоти. В конце концов, дьяволу девка надоела, он хорошенько наподдавал ей по испитой роже и выгнал подальше, прочь от себя. Избитая Симка, надув свои губы, уползла из его жилища.
Ужасная мысль возникла в голове Аввы, что такая шлюшка будет плодить ему сыновей.
- Нет, тока не это, тока не она…
Но зато с этой девкой он забывался, ему было весело и беззаботно. Его мрачные мысли на время оставляли его в покое. Но пьяный угар прошёл, осталась сильная головная боль и недомогание. Придя в себя, он дал себе слово больше так не напиваться и обходить таких гулящих девок стороной. У него была цель, и он должен идти к ней любым путём.
Авва вновь приступил к своим злодеяниям, всё давалось легко и просто, с его хитростью и ловкостью все капканы обходил стороной. Восторгаясь своими лёгкими победами, Авва потерял бдительность и попался на мелочи. Парень даже и не догадывался, что за вознаграждение сдала его та же Симка.
Его допрашивали, но парень держался стойко, не отвечал ни на какие вопросы. Били жандармы жестоко, даже не догадываясь, что этот человек не чувствителен к боли. Авва стонал и орал громко специально, усмехаясь внутри.
При обыске с Аввы содрали дорогую одежду, забрали кнут, нож, на голом худом и жилистом теле остался подарок деда – цыганский пояс, его снять не смогли.
- Сымай сам – рявкнул мордастый мужик – а то порвём тебя вместе с этой гадостью.
- Дядьку, он не сымется, это навечно со мной, чё он вам мешается штоли? – специально накатив на себя слезу, парень жалостливо заскулил, шмыгая носом.
- Чёрт с ним, всё одно подохнет – махнул рукой мордоворот.
- Благодарствую, дядьку, – облегчённо радовался парень и продолжал скулить – а за чё схапали-то меня, а ещё и дерётесь, ни в чём я не виновен.
- Разберутся с тобой, лучше сразу признайся.
-  Не ведаю ни об чём.
- А откель на тебе дорогая одёжа?
- Так тятька подарил…
- А где живёшь?
Авва растерялся, он не знал ни одной улицы, а адреса тем более. Парень представления не имел, куда попал и что с ним хотели сделать, у него не было страха, даже скорее любопытство, как дед сказывал, что он через всё должен пройти, чтобы, наконец, достигнуть той единственной мечты, и он был уверен, что с ним никогда ничего худого не случится. Авва вспоминал деда каждый день, мысленно разговаривая с ним, видел его живого, тот учил по-старчески, давал советы, вёл его по жизни и оберегал.
И вот сейчас, идя по каким-то сырым тёмным и тесным коридорам, Авва ничего не замечал вокруг себя, он отчётливо слышал голос деда: «Рановато тебе ко мне, проживёшь сто лет, а штоб найти што-то, надобно понюхать жисть со всех сторон, со всеми её потрохами. Не робей, паучок, ты самый сильный, красивый, ты должон всех перехитрить. Огромная надёжа на тебя…»
Авву засунули в сырое затхлое помещение, где ютились арестованные, человек одиннадцать, все в одинаковых одеждах, с какими-то нашитыми номерами. Все как один с серыми лицами, грязные, обросшие, разных возрастов. Запах стоял чудовищный, Авва сморщился и чихнул.
- Чё встал как вкопанный – чей-то глухой грубый голос вывел парня из раздумий.
- Давай, размещайся, сказывай о себе, что за птица экая и как к нам залетел, чем дышишь вообще – подхватил другой голос.
На Авву смотрело множество глаз, и настроение его сокамерников было воинственным. «Если сщас сробеешь, никогда тебе не подняться – шептал дед – двигай смело вперёд, давай, внучок, не огорчай мя, я рядом. Ты же паук, тем более рыжий, да ашо барская кровь в тебе, заволакивай этих мелких людишек в свои огромные сети, ставь капканы, как я тя учил, подчиняй их своей воле и будешь всемогущим над всеми».
Авва внимательно вслушивался в этот родной голос Николы. Парень стоял растерянный, глядя на этот  сброд: длинное жилистое тело согнулось, нескладные руки болтались возле балахонной куртки, которую на него натянули, его огромные глаза отдавали злой синевой, огненные немытые кудри висели как пакля.
- Ребятушки, а новенький-то глухой и немой, а от страха наверняка наложил в штанишки, совсем ашо не обтёсанный малый, зелёный, аш смотреть на него страшно… - раздался оглушительный хохот заключённых, они уже предвкушали веселье.
Дьявол вдруг почувствовал, что тело его наливается железной силой, плечи его расправились, и он решительно шагнул к нарам. Кто-то подтолкнул его в спину, другой выставил ногу, но Авва ловко перепрыгнул препятствие.
- Чаво пристали к парню, совсем ещё юнец и пороха не нюхал, пущай очухается, придёт в себя, по глупости, наверняка, к нам попался.
Авва внимательно оглядел заступившегося за него дядьку. Наум крепкого телосложения, тридцатилетний мужик, с огромными кулаками, внушал доверие и среди заключённых, видимо имея авторитет. Но не мог и предположить этот крепыш, что перед ним не юнец, а жестокий, хладнокровный убийца, и что своей жалостью он обрёк себя на немилость. Авва болезненно не переносил жалость и ласковые слова, и по возможности отвечал на добро смертельной жестокостью.
- Давай-ка лучше раздавай картишки – продолжал Наум, обращаясь к бородатому угрюмому мужику, попытайтесь-ка выиграть у Наума. На словах-то все ядрены, покажите себя на деле. Эй, Васёк, давай тряхнём.
Бородач Васёк всё ещё вглядывался в новенького и, недовольно кряхтя и ворча, уселся за грязный чёрный стол. От Аввы отступились, но взгляды на него бросали. Он молча сидел на ледяных, грязных, сырых нарах, наблюдая за оравшими мужиками. В спорах и разговорах сокамерников было много неизвестных ему слов, игры в карты он не понимал и не знал.
Пахучий запах пота, немытых тел спирал его грудь. Громкий галдёж мужиков бесил Авву, особенно ему очень не понравился Васёк, подозрительный тип, от которого веяло опасностью для парня. Слух его поражали новые слова: стачка, забастовка, царь, завод, фабрика. Авва понятия не имел, что это такое, как далёк он был от бурлящей и тонущей в крови и нищете страны.
  Парень не спал, обдумывая своё положение, помог ему стать сильным и уверенным, но что делать дальше он не знал. Авва был самым молодым среди тёртых мужиков, но он их уже ненавидел. В то же время в самых грубых он чувствовал родственную душу. Храпы и стоны раздавались на все лады.
Авва вдруг нашёл ответ на свой вопрос, опять же подсказал деда. Ему негоже отмалчиваться, надобно, во что бы то ни стало, вливаться в эту толпу, сделаться своим и начинать плести свои коварные, прочные сети. «Вскорости я развернусь, узнаете и узрите, хто здесь хозяин» - злорадно усмехнулся Авва.
Мысли парня вновь переключились на деда. Он вспомнил, как дед на какой-то праздник достал подарки: Касандре золотую цепочку с юркой маленькой ящеркой и на руку необыкновенной красоты браслет – десять маленьких ювелирных лошадок и все в разных позах. Авва не смог оторвать глаз с этой красоты. «Куда она, сучка, дела? Я так и не нашёл» - парень сморщился.
Сестра молча взяла подарки, сжала в кулачке и прижала к груди. А Авве дед подарил самый основной подарок – это цыганский широкий пояс из натуральной кожи, сшитый конским волосом. Парень с удовольствием сейчас гладил подарок рукой, ощупывая содержимое. Авва очень редко снимал его, а делалось это очень легко, с внутренней стороны в маленьких дырочках были воткнуты острые золотые гвоздики, незаметные чужому глазу. И никто, кроме него и деда эту тайну не знал, и снять этот пояс можно только с мёртвого Аввы, этим он очень гордился, эта кожа не поддаётся даже ножу. Пояс находился на голом теле, смазанный специальным жиром, чтобы не врос в кожу Аввы. Никто никогда и не узнает, что находится внутри этого пояса, а там было множество необходимых, как воздух, вещей. Специальная прокладка не позволяла им выпячиваться снаружи, всё упиралось в тело Аввы. Он долго не мог привыкнуть, а потом уже просто не смог без него обходиться.
В заботливо и аккуратно сшитых маленьких кармашках находилось всё необходимое для всех жизненных ситуаций: золотые монеты, в берестовой прокладке целебная мазь от ран, царапин, ссадин, острая пилка, а также маленький складной нож, тонкая, не рвущаяся верёвка, сплетённая дедом и ещё много всякой всячины, необходимой в жизни для выживания. Даже дедов молитвенник по листочкам Авва засунул в пояс в память о родном человеке, хотя он с малолетства знал всё написанное назубок. А самое главное сокровище – карта, почерневшая от времени. Авва на всякий случай выучил её наизусть и запомнил зрительно. Также в этом поясе хранился дедов табачок с целебной травкой. Авва не курил, но на всякий случай прихватил. Даже на чёрный день были припасены маленькие сухарики и кусочки сахара.
Очень дорог был этот пояс Авве со множеством лабиринтов, нашитых дедом. Пояс ласкал тело парня и душу.
После воспоминаний о деде вновь появились родные глаза Рады, её нежное тело. Авву тяготила неволя, к которой трудно было привыкнуть цыгану. Вновь гладя пояс Авва подумал: «Пожалуй, надобно испытать узкое как игла шило дедово» - он хитро улыбнулся.
Наутро бородатый мужик Васёк не встал с нар, он был мёртв. Авва спал крепким молодым сном. Поднялась такая суматоха, шмонание камеры. Бородач лежал неподвижно, ни крови, ни ран, ни насилия, все мужики опешили, что случилось? Самый здоровый, никогда не хворал и вдруг ни с того, ни с чего помер; ведь ещё вечером был здоров, а утром… холодное тело. На грязной шее никто и не заметил узкий укол, слегка запечённый кровью.
Жизнь шла скучно и однообразно. Вызывали на допросы, били, но Авва не ныл, не жаловался, и потихоньку заключённые прониклись к нему уважением и состраданием.
Наум покладистый, спокойный пользовался особым авторитетом. Он никогда не лез в драку, в ссоры, а наоборот поддерживал в обществе порядок. Его уважали воры, убийцы и политические.
Саввы благодаря Науму сменил своё имя и приобрёл свою жизненную позицию, которая помогла ему.
Вечером, после отвратительной баланды, неожиданно громко пристал Наум.
- Ты, молодой, чё всё отмалчиваешься, ты ж в коллективе, сказывай хошь, как величать тебя? Товарищам надобно энто знать.
- Нарекли меня Саввой, появился я на этот свет в субботу, святой я, цыган – тихо, нахмурившись, ответил Авва.
В камере установилась тишина, даже муха, которая всё время жужжала у отстойника, и та затихла. А потом… поднялось веселье.
- Хе, ха! – хохот на все лады, – какой же ты цыган? Рыжий, с голубыми глазами, так в жизни не бывает – хохотали все, подтрунивая парня и хватаясь за животы. Савва понял, что совершил ошибку, открывшись этому сброду. И вновь голос деда выручил его. Авва упал на колени и начал усердно молиться. Вновь наступила тишина.
- Ну вот, да ты ж святой Авва, какой же ты цыган, сказанул, цыгане не молятся, они бродяжничают, у них, по-моему, и святого-то ничего нема. Ты уж боле не шуткуй эндак, насмешил от души. Ладно, повеселились и будя. Айда, сыгранём, братцы – Наум почесал грязную бороду и уселся, расставив ноги.
Сокамерники нехотя отошли от парня, и расселись с Наумом. Авва долго ещё стоял на коленях, шепча молитвы. Больше он никогда не заикался по свои цыганские корни.
Понемногу Авва начал вливаться в разнородный коллектив. Он по-прежнему молчал, когда мужики играли, парень внимательно вникал. Как-то Авва попросился сыграть. Ему разъяснили, что в случае проигрыша он останется голодный, но парня это не испугало. Каково же было удивление его товарищей, когда Авва с первого раза, не моргнув глазом, оставил всех голодными, выиграв пайки хлеба. Мужики погрустнели, но парень проявил хитрость.
Сокамерники почестному аккуратно, глотая слюни, выложили свой итак скудный ужин, расходясь по своим нарам. Авва, взглянув на свой выигрыш, безразлично повернулся и направился в свой угол, даже не притронувшись.
- Ты чё, паря? – Наум даже от удивления не мог подобрать слова.
- Ребя – он уже начал говорить словами своих сокамерников – мне не надобна ваша снедь, я не хочу, штоб вы голодали – Авва разлёгся, вытянув свои длинные ноги и довольствуясь своим поступком.
Мужики схватили свой хлеб и жадно запихивали в рот. Харитон, самый старый, хворый и вечно голодный, упал перед парнем на колени и начал целовать ему руки.
- Сынок, благодарствую, ты святой, хошь я за тебя отработаю… – руки его тряслись.
- Ты шо, деда, не надобно мне, ешь – как можно ласковее произнёс Авва, а в душе его всё переворачивалось от ненависти и брезгливости к этим людям.
С этого дня Авву уговаривали сыграть, и он с удовольствием усаживался и вновь выигрывал, ничего не требуя. Привыкший к суровым условиям выживания, Авва прекрасно акклиматизировался в любых условиях. И хоть в последнее время на свободе парень уже вкусил все прелести жизни, попав в неволю, он моментально перестроился: ел мало и не страдал от таких мелочей. Авва привыкал к тюремной жизни, сокамерники менялись периодически; исчезали куда-то одни, появлялись новые – это только тяготило парня, не удавалось с кем-то сблизиться.
Авва замышлял побег, тщательно по ночам продумывал все тонкости и неожиданности, он был уверен, что любой ценой выберется из клетки, но плану не удалось свершиться. Многих заключённых, в том числе и Авву, заковали в тяжёлые кандалы и отправили на рудники на пожизненную каторгу. Лица заключённых почернели, вши заедали, хвори одолевали. Единственный рыжий паук не унывал, хотя он понимал, что от своих драгоценностей он был очень далёк, а от того райского края ещё далее.
Работа на свежем воздухе придавала цыгану сил, и он вновь начал подумывать о побеге. Каторжане все были обречены, непосильная работа, невыносимые условия, валила людей ежедневно, их сваливали в общую яму, а на их место поступали новые. Люди понимали, что выхода отсюда нет и это последний путь в иной мир, надежды ни у кого не было.
Наум привык быть рядом с молодым, полным сил, выносливым и немногословным парнем, рыжим и голубоглазым, всё же вместе в одной упряжке легче переносить тяготы жизни.
- Отколь ты силы черпаешь, дивлюсь на тебя, всё тебе нипочём, не уж в своих молитвах? Значится, ты и умирать не боишься? – который раз затевал разговор Наум.
- Я ж святой Авва, а помирать ашо рановато, дел у меня многовато, надобно налаживать – уверенно произнёс парень.
- Ну ты, паря, даёшь… Каковы ж твои дела, слишком зелен ты. И чой ты обнадёживаешься, ведь отсюдова выход токо один – Наум показал пальцем в сторону захоронения – тутака и сгинем.
- Не знамо мне каково тебе, а мне здеся жуть как не глянется – Авва медленно почёсывал свою рыжую бородку и усики юнца, синева глаз поблёскивала хитринкой.
- У тя шо есть какая-то задумка? – поинтересовался Наум – дюже ты прыткий, как я погляжу. Знаешь, паря, я то уж смирился со своей участью. Дочка у меня есть малая, жена-то моя от чахотки померла, у бабки мается доча моя. А бабка старая, вот-вот скопытится, кому она буде нужна, одна она у меня, дюже я её люблю – Наум грустно опустил кудлатую голову.
Авва просверлил Наума своим тяжёлым взглядом, впервые этот человек поделился с ним душевными муками.
- Ладно, об энтом опосля, робить надобно, айда… – Наум молча пошёл за парнем.
Второй раз побег Аввы отодвигался. Его просто опередили. Большая группа каторжников видимо давно готовилась. В лагере поднялась шумиха, стрельба, заключённые, гремя цепями, жались к огромным камням. Побег оказался неудачным, никому не удалось избежать наказания: картина была жуткая, беглецов расстреливали у всех на глазах, а кого-то били до полусмерти, после этих побоев невозможно было выжить.
Наум замкнулся, ходил чернее тучи и уже больше не заговаривал с Аввой. Парень же наоборот, хладнокровно смотрел на казнь, жалости в нём не было. «Поделом им…» – ехидно думал он и, наоборот, в отличие от других более крепчал в своих мыслях. Его тревожило только одно, он давно не мылся, и под цыганским поясом кожа покрылась язвами, чесалась и раздражалась. Остальное парню давалось легко и припеваючи. Авва решил сближаться с товарищами по несчастью; он заряжал своей неуёмной энергией всех окружающих его людей, обречённых на смерть. Парень развлекал арестантов байками, выдуманными историями, в которые и сам-то не верил; многое взял из рассказов деда. И сам того не ожидая, Авва с удовольствием заметил, что люди потянулись к нему.
Рыжий паук внимательно приглядывался и принюхивался к окружающим, находил для себя в них слабые и сильные стороны, изучал и делал для себя выводы. Ловко и хитро расставлял он свои сети, а заключённые, которым терять было нечего, как мухи слетались на сладкое.
Авва помогал умирающим облегчить свою грешную душу молитвами, удачно лечил и заговаривал больных. Сам того не подозревая, он обладал гипнотическим влиянием на многих. Даже стражники прониклись к парню уважением, уж больно им понравились монотонные молитвы, заговоры, да и в лагере установился порядок, закончились смуты. Стража успокоилась, ослабла бдительность, подвоха ожидать было неоткуда. Авва уже подобрал в своё окружение человек пятнадцать, сильных, верных, надёжных, жёстких и крепких молодых парней. Наум во всём и везде помогал ему.
В тёмную ночь под звёздным любимым шатром Авва достал из своего пояса острую пилку и попробовал на своих кандалах. Получалось, но очень медленно. Парень не отчаивался, самое главное верные, пусть и тихонькие, шажочки, но вперёд. Работа продвигалась и днём, пилящего загораживали и специально громко болтали, чтобы звука не смог никто услышать.
Наум даже прослезился, когда оковы на его ногах ослабли.
- Если повезёт нам, по гроб жизни буду должон тебе – дрожащим, волнующимся голосом прошептал Наум.
- Шибко-то не расслабляйся, раненько ашо… - буркнул Авва, но слова напарника запали в душу парня. Опять это сладкое чувство власти.
- Все будете моими рабами, букашечки – мечтательно упивался Авва.
В лагерь поступали новички, и стражники больше уделяли внимание им. Все ночи напролёт теперь шептались, самые проверенные и окружавшие Авву люди, продумывали в сотый раз каждый шаг, любую мелочь, всякую непредсказуемость. И как будто всё уже было готово, и все знали, что без потерь не обойдётся, но осуждённые так верили этому рыжему весёлому парню, что страх и неизвестность перед будущим отступали. Надежда на выживание и сладкое ощущение свободы будоражили кровь обречённых. И, несмотря на воинственный настрой, всё что-нибудь да мешало и отдаляло с каждым днём побег. Авве очень нравился только человек из всего сброда – Николас, молодой парень отличался от всех. Высокий, крепкого телосложения, красавец до безумия; тёмные слегка вьющиеся волосы, бездонные серые глаза, излучающие свет, тепло, улыбка, обезоруживающая окружающих, профиль античного правильного лица. А говорил он спокойно, медленно, понятно, каждому мог что-то рассказать об обстановке в стране, что-то разъяснить непонятное. Авва завидовал страшной силой – этот ещё мальчик был намного умнее, сильнее, красивее его самого.
Рыжий паук всех подчинил себе, чувствовал власть над этими людишками, но Николас был необыкновенный, подчинить и сломить его оказалось трудновато, и в то же время интуиция подсказывала Авве, что этот парень, грамотный, умный, очень ему нужен, как советчик, помощник в его задуманных делах. Ещё одно смущало Авву – Николас был политический – этих людей парень не понимал и ненавидел. Николас обладал чутьём, как у собаки, хитростью, был очень осторожен, не раскрывался, но и в помощи никому не отказывал. Авву удивило, откуда этот мальчишка столько знает, даже иногда говорит на каких-то других языках, как далёк был Авва от всех этих наук и о многом не имел никакого представления. Взвесив все «за» и «против» Авва понял, что этот крепыш ему необходим, и во что бы то ни стало они должны сблизиться. Долго подбирался паук к Николасу, чтобы добиться его расположения, но крепыш как-то настороженно относился к Авве. Выросший в дворянской семье, получив образование, он знал четыре языка, изучал науки, тянулся к знаниям, рано сунулся в политику, наперекор родителям. Парень всем сердцем болел за страну, за бедных людей, за кровь, залившую всю землю, за бесправие, за несправедливость. Оказавшись среди убийц, воров, разбойников, Николас очень огорчился, эти люди не по духу ему, не понимал он, как можно быть в стороне от России, да ещё и совершать что-то ужасное. Николас жалел людей, которые оказались в смертном лагере по глупости, по неграмотности, заблудшие души, но и людей с гнильцой и подлостью внутри сторонился и старался не общаться.
Авву он не переносил на дух, потому что за весёлостью и щедростью, за этой маской, скрывалась гнилая натура, дьявольская чудовищность, всё это Николас чувствовал очень остро и болезненно. Противен был ему этот рыжий парень, вечно молившийся и набивавшийся к нему в товарищи. Один друг у него всегда был рядом Иван, его старший соратник по партии, вот с ним-то он мог вести разговоры на волнующие его темы. Николас замечал, что Авва, видя их дружбу с Иваном, частенько сверкал желчью своих синих глаз.
Авва ломал голову, как приблизит этого умного мальчишку к себе и не находил ответа. Случай удачный подвернулся. Николас поранил левую руку, рана загноилась, парень изнывал от боли. Лагерный врач, дряхлый неприятный старикашка, осмотрев опухшую рану, безнадёжно развёл руками.
- Нема у мя лекарства, быть тебе безруким, парнишка, каков же ты еше молод, мне жаль, но я бессилен тебе помочь, крепись…
Авва воспользовался таким подходящим для него случаем, и всё своё свободное время не отходил от крепыша. Николас бредил, весь в поту, мысль, что он скоро станет безруким, сводила его с ума. И, несмотря на неприязнь к рыжему, уже не препятствовал против его присутствия.
Федька, чубатый с узкими как у зверька глазёнками, маленького роста, но шустрый, в любую минуту готовый на какую-нибудь подлость, злился на Авву.
- Брось ты энтого политического, всё одно сдохнет, бежать надобно, холода вот-вот наступят.
Авва своим тяжёлым взглядом приковал Федьку к земле.
- Ты, змеёныш, замолчь, не спеши и утри свои слюни, спешка надобна при ловле вшей или с девками.
Григорий, чёрный как смоль, грязный мужик, рождённый с детства убийцей, тоже недовольно зыркал своими страшными, хладнокровными глазами на Авву. Недовольство высказывали ещё трое, опьянённые мыслью о свободе Герий, Клим и Кирей, остальные были настолько обработанные Аввой, помалкивали и только ждали приказы, окрылённые верой.
- Охлыньте все, я обещал вам, слово моё свято, если будете слухаться меня во всём, вскорости все будете на свободе, а ежели нет, сгиньте все – рявкнул Авва.
К его огромной радости все угомонились и терпеливо ждали. Авва ночами стоял на коленях перед Николасом и молился усердно, боль отступала, но рана не заживала. В перерыве Авва смело подошёл к знакомому стражнику и долго с ним о чём-то болтал. В вечеру парень тащил большой плетёный короб со снедью и самогонкой.
Рыжий паук, отбросив пугливость, тщательно отсасывал гной, выплёвывая эту гадость на землю (опять же пригодилась школа деда, так как-то спас он парня от укуса земли), обработал осторожно рану, а к ночи смазал своей заветной мазью из своего пояса.
- Ну ты, паря, бог наш и спаситель – покрякивал Исай от удовольствия вкусной пищи. С жадностью грязными руками голодные люди раздирали  курицу, глотая, не жуя, всё подряд.
- Эй, проглоты, хлеб и яйца оставьте больному, да и в дорогу сгодится, дурни вы – осаждал арестантов Авва, но изморённые баландой люди не в силах были остановиться и через несколько мгновений короб был пуст.
Самый молодой четырнадцатилетний Сашок, вечно голодный, виновато опустил свои зелёные глаза в землю, не отрывая засаленную руку от головы – вши заедали, не жалея никого. Никто ничего не знал про этого парня, но его уважали и любили. Покладистый по натуре, сирота, не злобный, весёлый, вечно с улыбкой, был душой компании.
Николас поправлялся и уже с благодарностью, стараясь гасить в себе неприязнь, смотрел на рыжего парня, года на три старше его.
- Ну вот, братья мои верные, сплотимся мы, пора приходит, бог милостив, не позволит он, чтоб мы невинные души, принимали здеся экие муки. Завсегда бог с нами, поведёт он нас в путь к новой жизни – гортанным и тихим голосом молвил Авва. Завороженно глазели на него «братья», согретые молитвами и надеждой вдохнуть свободой.
День был назначен, но вдруг Авва резко передумал, не объяснив причину.
- Потерпите ашо чуток, нельзя пока што.
А причина для волнения была очень серьёзная: Авва нутром почувствовал опасность, он не мог рисковать, столько сил и дум было вложено, нельзя было провалить. Возле их компании, который день, крутился новичок, неприятный на вид, какой-то скользкий, Петька. Как гончая собака он вертел носом, что-то вынюхивая, прислушиваясь, присматриваясь. Никто и не заметил ничего подозрительного. Но Авва, с его чутьём, да и дед  шепнул: «Приглядь, не спешь…»
Парень проследил за Петькой и действительно, гадёныш не нуждался ни в чём, еда у него была иная, чем у лагерных, да и одеждой тёплой где-то обзавёлся и частенько исчезал куда-то, явно общаясь тесно со стражниками.
Авва поделился только с Наумом своими подозрениями и тот поддержал его в осторожности, на карту были поставлены жизни целой группы арестантов. В день, на который был назначен побег, втрое усилилась охрана, но к большому их сожалению, в лагере продолжалась спокойная трудовая жизнь.
Ещё Авве очень не нравился Иван, который как прирос к Николасу. Дни тянулись монотонно и очень тихо.
- Шо делать-то будем? – взволнованно спрашивал Наум. – Слухай, може пришибить мне энтого дятла, Петьку, так ведь забьют мя до смерти…
- Ты чо, Наум, бог не велит нам убивать, мы должны быть милосердны к своим врагам – гипнотически успокаивал Авва, – всё будет лучко, поверь мне, чуток осталось нам мыкаться, брат…
Впервые Наум подумал: «Что творится в этой рыжей голове, а ведь ничего не знаю про него». Если бы только знал  тогда Наум, с кем пожизненно его свела судьба, он бы, не задумываясь, предпочёл бы смерть за счастье.
Авва как всегда крепко спал, когда в лагере поднялся шум и суматоха. Как ни в чём не бывало, он со всеми вышел из барака. Посредине лагеря лежали два трупа, притащенные стражниками, Ивана и Петьки. У Ивана было спокойное лицо, как будто спал, а у Петьки открытые глаза, в которых навечно застыл животный страх, рот перекошен. Стражники суетились, размахивая шашками, арестанты стояли с опущенными глазами. Николас низко склонился над другом, слеза скатилась по его щеке.
- Кто тебя, друг мой верный и дорогой? Ничего ты мне уже не скажешь. Прощай, спи спокойно, все мы там будем, избавимся от мук – шептал Николас, закрывая глаза.
Стражник хлестнул его по спине плетью, Николас даже не вздрогнул, тихо встал и отошёл в сторону. Наум, не отрываясь, всматривался в холодные лица покойников, потом повернул голову в сторону рядом стоявшего Аввы, желая что-то сказать и похолодел. Спокойно стоял рыжий. Наум увидел впервые в его глазах безразличие, холодность, а в уголках рта – лёгкую усмешку.
- Шо уставился, я же не девка – резко рявкнул Авва и тут же продолжил – Господи, прости их грешных, упокой их души…
Стражники, ещё пошумев немного, погнали плетями на работу. Покойников скинули в общую яму, слегка засыпав землёй.
Наум почернел и помрачнел от своих догадок.
- Шо молчишь и глазеешь на мя, ничто ужасного не сладилось, я ж говаривал, бог милостив, забрал к себе, нема тепереча преграды для побега.
Наум ничего не ответил, он понял, что находится во власти этого хитрого рыжего парня.
Шли дни и ночи, всё успокоилось, и вновь Авва собрал всех, молитвам и ласковыми словами заговорил своих собратьев. День и час был назначен, роли и задания распределены, каждый чётко и ясно знал свою роль в предстоящем мероприятии. Авва предусмотрел даже нападение лютых, злых собак, раздав всем по мизерной щепотке дедова табака с травкой ядовитой – не любили этот запах собаки, чихали, путались в следах и бежали в другую сторону. Даже вшей вывел парень этой приправой.
- Братья мои, да поможет нам бог, бегите все в разные стороны, авось все и уцелеем, не забывайте прихватануть орудие у стражников, шибко оно нам надобно в наших делах. Вона тамако, на горизонте лесок виднеется, уцелевшие собирайтесь и ждите – слова Аввы лились живительным бальзамом на измождённых голодных людей.
На всю группу было всего два ножа, один Авва оставил себе, другой отдал Гришке.
- Молитесь, братья, свидимся, однако, копите силы, надобны они нам…
Ждали с нетерпением наступления ночи. Авва стоял на коленях и молился, вглядываясь в луну, затмевающуюся дымкой. Чувствовалось холодное дыхание зимы, но ночи без снега были темны, только яркие звёзды одна за другой мигали, зазывая в путь. Богом для Аввы был дед, он долго разговаривал с ним, и старик благословлял его.
Авва спокойно, не торопясь, подошёл к знакомому стражнику, он улыбался, предвкушая вновь получить золотую монету. Стражник даже не успел испугаться и не почувствовал боли, смерть была мгновенной, нож умелой рукой был направлен в самое сердце. Завладев штыком, Авва громко свистнул и побежал. Скинув распиленные оковы, ноги в тяжёлых буцах вначале не слушались.
- Беги, паучок, никакая смерть не возьмёт тебя, век проживёшь – звенели сладко в ушах слова деда, придавая ему силы.
И как ни странно, всё было тихо, видимо Гришке удалось удачно поработать ножом. Собаки заорали позднее, поднялась суматоха, выстрелы оставались уже где-то позади. Авва бежал, радуясь свободе и дыша полной грудью.
- Боле я вам не дамся – мысль приятно ласкала мозг.
Авва на миг остановился, поспешно скинул громадные ботинки, обернулся, увидев в темноте, как по камням вдали метались многочисленные серые точки.
- Значится, всё сладилось – ликовал Авва – пущай не все, всё одно кто-то спасётся.
Вдруг Авва отчётливо услышал страшный вопль человека, которого разрывали на куски свирепые собаки. Парень крепко сжал одной рукой нож, в другой держал штык. Карманы широких шаровар оттягивались, он успел захватить у стражника съестное.
Авва шёл босиком по холодной земле быстро, зигзагами, к горизонту. Уже стихли выстрелы,  и звуки остались далеко позади. Рыжий цыган без устали шёл к своей цели. Камни кончились, под ногами была твёрдая почва, холодная жухлая трава ласкала его ноги. Парень радовался и довольно улыбался сквозь рыжие усы. Он шёл долго, уже начинало светать, он всё шёл и шёл, напевая под нос цыганскую песенку.
Вот уже приближался высокий лесной холмик, где была назначена "братьями" встреча, но шёл ещё день и ночь, не чувствуя ни голода, ни холода. Посыпал крупный снег, Авва с удовольствием хватал его ртом, как когда-то в детстве.
Рыжий паук выбрал отличное место, где подступы просматривались с одной стороны, с другой стороны крепкой защитой шумел высокий лес. Авва слегка подкрепился, чуток вздремнул.
- Буду ждать сутки, двое, ежели никто не доберётся, значится надобно начинать сызнова - размышлял в дреме парень - лишь бы Николас появился, надобен он мне. Да бог с ними со всеми, главное я выжил, я ж бессмертен, я ж святой, всё у меня сладится...
Малость отдохнув, Авва направился изучать местность. Часто охотившийся с дедом, он улавливал даже незначительные звуки. Без труда своим чутьём он нашёл то, что искал. По лесу бежал ручеёк, журчащий и весёлый - здесь было спасение.
Двигаясь бесшумно, уловил куркование куропатки в камышах, штыком мгновенно насадил птицу.
Долго разводил костёр, камешки, высекающие огонь, отсырели. Помучавшись, всё-таки получилось. Общипал птицу, бросил на горячие камни; с таким удовольствием поглощал полусырое мясо, что кровь бежала по его бороде, он смахивал её рукой, наслаждаясь вкусом, знакомым с детства. Наевшись и обогревшись, Авва чувствовал себя превосходно.
- Сейчас бы сюда коня лихого, да пару девок ладных - подумал парень.
Воспоминания нахлынули на Авву. В отблесках огня он увидел Раду, потом на ум пришла Симка, и вдруг он понял, что она его сдала. Кулаки сжались сами по себе.
- Сучки... ну я вам ашо задам, харкать кровушкой будете...
Почесав свой блуд, Авва кое-как с трудом снял пояс, проверив в который раз содержимое, долго вертя карту в руках.
Подойдя к ручейку, осторожно обмыл свои кровоточащие язвы ледяной водой, содрал все коросты и смазал лечебной дедовой мазью. Спал с таким умиротворением и наслаждением, но очень чутко, каждый ночной звук понимал и чувствовал, этому его приучил с детства дед.
- Деда, каково же мне без тебя худо - тяжело вздохнул Авва во сне.
Ещё день прошёл в тишине лесной и спокойствии. К полудню Авва вдруг уловил совсем рядом живого человека, мгновенно схватив нож, спрятался за дерево. К костру вышел Наум, измождённый, уставший. Искренне обнялись, Авва порадовался, что уже не один.
- Давай, дакладай, шо зрил в дороге? - спрашивал Авва, накормив бедолагу.
- А шо толковать... надобно ждать, святой Авва, спаситель ты наш, многим удалось убежать, сам зрил; как ты и учил, все бросились в разные стороны, но свалка была хороша, и погибло много... - Наум тяжело вздохнул и замолчал, засыпая на ходу.
- Ну што ж, поожидаем, но долго нельзя нам здеся быть, искать нас будут, я боле не желаю в неволю.- Авва помешивал угли.
- Дров надобно, подсуетись, огонь поддерживай, иначе околеем.
Наум, несмотря на усталость, побрёл в лес, он рад был услужить этому парню, своему освободителю.
Сидя у костра, сытые и обогревшиеся долго ещё вели беседу.
- Слухай, брат, засветло надобно бы подняться, поохотимся, придут наши друзья, накормим, обогреем, надобно силы набираться, да и дале кумекать, как выживать - заботливо и нежно глаголил Авва.
"Зазря я об нём плохо разумевал" - подумал Наум уже засыпая.
Наутре, как только забрезжил рассвет, Авва вместе с Наумом, наскоро подкрепившись, отправились на поиски съестного и сухих дров. Наум удивлялся, в такую холодину парень так и ходил босый. Говорили мало, промышляли дружно и слаженно, вернулись к вечеру оба довольные. Наум не переставал удивляться своему молодому напарнику. Авва так ловко и умело расправлялся с дичью, как будто занимался этим всю свою молодую жизнь. И опять навязчивая мысль мелькнула: "Ни один мускул на лице его не дрогнул, может он так и с людьми..."
Наума пробил холодный пот, Авва просверлил его взглядом: "Ты чо, отбрасывай худые мысли, лады?" Наум быстро опустил глаза.
Стемнело, уже налаживались на ночлег, как Авва уловил неслабые звуки: треск и шаги. Он схватился за нож, протянув Науму штык, тот вновь удивился, сам даже ничего не почувствовав. К костру шли, держась друг за друга, Клим, Федька, Сашок, Исай, Гришка, Николас, Герий и ещё арестанты в не распиленных кандалах, которые и не ведали о побеге.
Радостные возгласы освободившихся не смолкали, жадно они набросились на приготовленное мясо. Утолив голод, кто-то попадал у костра от усталости, грея друг друга, кто-то спал сидя, прислонившись к соснам, другие по приказу Аввы шли в лес за дровами.
Николас поведал Авве, что спас их всех "Мушка", так звали его в лагере, настоящего имени никто не знал. Это был молодой человек невысокого роста, помешанный на стихах. Волосы соломенного цвета, слегка крупноватый нос, белёсые глаза непонятного оттенка, гнилые зубы. Арестанты очень любили этого худого болезненного парня. Он летал то туда, то сюда, как маленькая мушка, всё про всех знал, но все знали, что даже под пытками парень не откроет рта. Парень был надёжный во всех отношениях, но кто видел и общался с ним понимали, не жилец он, на этом свете долго не задержится. Мушка был действительно смертельно болен, лицо его было жёлтого цвета, он постоянно харкал кровью и частенько после надрывного кашля задыхался. Мушка догадывался, что готовится побег и тоже собирал втихомолку свою группу из "стариков". Парень готовился к смерти ради свободы людей.
Николас рассказывал, как Мушка с группой незнакомых беглецов специально привлекли на себя внимание в самый ответственный момент. Его-то людей и рвали собаки на куски, этой суматохой многие и воспользовались.
Николас очень любил слушать стихи известных ему поэтов и совсем новые; парень читал их выразительно, не спеша, выделял с чувством каждое слово.
- Жаль парня, загрызли псы такого одарённого поэта, убили в нём все прекрасные мечты и таланты, а сколько смог бы он совершить для России. Мне показалось, что сам он ищет близкую смерть, чтоб побыстрее избавиться от своего недуга. Да и смерть его была ненапрасной, он отдал свою жизнь не задумываясь, ради нашей свободы... –  Николас тяжело вздохнул и опустил свою красивую головушку, ожидая, что Авва поддержит его и выскажет хорошие слова в адрес погибшего парня. Но Николас не услышал  того, чего ожидал.
- Никогда не жалей никого, уясни это для себя - зло выкрикнул Авва.
- Святой Авва, но этот человек пожертвовал своей жизнью ради нашей свободы - попробовал возразить Николас. - Это подвиг, не каждому это дано.
- Его никто не просил. Значится так угодно богу. Брат, не об чем тужить, а нам надобно счас кумекать, как далее выживать, дел у нас по горло - слегка смягчил свой тон Авва. - А счас всем отдыхать, ждать боле нет у нас времени, к вечеру завтрава дня мы должны быть слажены в поход. Четверо - ты Федька, Гришка, Клим и Герий разбредётесь в разные стороны и дозоряйте и охраняйте всех нас, на утре вас сменят, надобно проявлять осторожность.
Приказ был выполнен беспрекословно. Все упивались свободой и были готовы на всё ради святого Аввы. Рыжий паук хитро и довольно упивался властью над покорным стадом. Николас ещё долго сидел у костра молча, который раз убеждаясь в своих подозрениях: "Ник, ты потерял бдительность, раскрывшись этому рыжему чёрту, надо бы быть умнее и хитрее своего противника, злая судьбинушка свела меня с ненавистным мне человеком. Чувствую я, что этот страшный дьявол ещё устроит нам "райскую жизнь", но уже никуда не деться. Мы в пожизненном долгу перед ним, одно рабство сменили другим и ещё неизвестно, которое горьше".
Николас после ухода единственного друга Ивана помрачнел, долго ночами думая и, в конце концов, вглядываясь в холодное, ледяное лицо Аввы, он догадался, кто лишил их жизни. Никому он не намекал о своих подозрениях, да и никто бы и не поверил. Одно ему было непонятно, каким образом рыжий это сотворил, ведь ни одной раны, ни крови, ничего - это было загадкой для Николаса.
Ночь прошла спокойно, день Авва нервничал, он чувствовал близкую опасность, погоню. Люди подходили в кандалах, новички, их никто не знал, но освобождали и принимали. Авва внимательно вглядывался в каждого вновь прибывшего. Двоих непонравившихся мужиков Авва хладнокровно  заколол штыком у всех на глазах.
- Так будет с каждым, кто не со мной. Я даю вам чуток обдумать, кто не желает идти со мной, милую и отпускаю на все четыре стороны, но уж кто пойдёт со мной, спуска никому не будет и дороги обратно тоже – резко поставил своё условие Авва.
Недовольных не оказалось. Рыжий дьявол торопился уводить народ от опасных мест. Чутьё вновь не подвело рыжего паука, да и дед хорошо охранял его и вёл правильным, верным путём. Отряд был немаленький, и продвигались слишком медленно, были больные и старые, это раздражало Авву. Ему побыстрее хотелось вырыть драгоценности деда, оставленные в горах, собрать самых крепких, верных и продвигаться к своей цели, а такими темпами его план терпел крах. Авва становился бешеным, в немилость попадали ненужные ему люди. Остальные видели эти бесчинства, но молчали, а многие даже одобряли и подстрекали дьявола на подлые поступки. У Николаса всё внутри горело, ему очень хотелось подойти к этому ненавистному типу и одним ударом вбить его в землю. Он кое-как сдерживал свой порыв, хорошо понимая, что один он в поле не воин. Никому Николас не мог довериться, половина людей была ему неизвестна, полно здесь было головорезов, не уступавших в жестокости Авве.
«Вот бы Ивана сейчас рядом, – который раз думал Николас о своём безвременно ушедшем друге, – быстро бы мы поставили на место этого рыжего выскочку неизвестного происхождения с тёмным прошлым. Сколько же душ он сгубил? Ему расправиться с любым человеком дело плевое, как муху пришибить».
Тяжёлые думы всё больше мучали Николаса, он старательно отводил взгляд от рыжего, чётко поняв, что тот  обладает уникальным даром – читать мысли.  Умирать Николасу не хотелось, он тешил себя надеждой, что рано или поздно найдёт надёжных друзей, близких ему по духу и сумеет вместе с ними обуздать рыжего дьявола.
Делились по группам, по ночам налетая на деревни, грабили, убивали стариков, насиловали девок, но особо поживиться не удавалось, богатых имений не попадалось, одна беднота и нищета. Брали всё, что попадалось: обувки, одежду, сушёные травы, припасы бедняков. Николасу эта жизнь была невыносима и противна, но он терпел, деваться было некуда. «С волками жить – по-волчьи выть».
Однажды на привале Авва первый заговорил с Николасом с насмешкой, дикой и противной.
- Ты чо, брат, не пользуешься радостями жизни, что посылает нам боженька? Девки-то хороши, никем ашо не распробованные.
- Потребности ещё не испытываю – уклонился от ответа Николас, отводя свой взгляд в сторону.
- Авва, я хотел поглаголить об другом... – медленно начал Николас.
- Валяй – небрежно бросил Авва.
- Вот гляжу я на тебя, мучает что-то твою душу. Поделись со мной своими думами, авось и сгожусь. Да и народ твой интересуется, какие твои планы на будущее? На что нам настраиваться, чем будем промышлять? Надо бы иметь какую-то определённую цель, к чему-то стремиться. А если будем всю оставшуюся жизнь грабить, да девок топтать, ничего хорошего не добьёмся. Да и опять поймают нас и вновь в кандалы…
Николас волнительно мял в своих могучих красивых руках шляпу, ожидая ответа.
- А не шибко ты лезешь ко мне со своими умными речами? – зло сверкнув глазами, зарычал Авва.
Николаса уже ничего не пугало, он уже начал привыкать к неустойчивой психике Аввы.
- Ну что ж. дело действительно твоё, просто хотел помочь, ведь судьба связала нас видимо надолго – спокойно произнёс Николас, – пойду, проведаю посту, что-то на душе скверно – Николас повернулся и медленно пошёл от Аввы.
Авва и сам отлично понимал, что отмалчиваться долго не придётся, надо что-то предпринимать, ему самому надоела эта пустая суета.
- Слыш, брат, – окликнул Авва парня, – собери-ка мне крепких надёжных людей вечерком, толковать будем.
Николас мотнул молча головой и удалился. Он думал, кого же созвать, он просто никому не доверял, уж больно подозрительный народ окружал его.  Единственный, кто более или менее внушал доверие это Наум, но они редко общались, и уверенности твёрдой не было.
Вечером Николас пригласил всех, с кем был знаком по лагерю. Наум, Гришка, Сашок, Федька сидели возле Аввы, глаза их лихорадочно блестели в ожидании предстоящих подвигов.
- Братья мои – подкупающе начал Авва – толковать буду вам о своих заветных мечтах и целях, може и впрямь шо дельное выскажете. Сказ буде токо промеж нас пока што шестерых, хто вынесет без спроса тайну мою, в живых не оставлю, сразу казню – тишина стояла гробовая, только слышалось где-то уханье филина.
- А тепереча каждый пущай ответ держит, готов ли служить мне верой и правдой вечно? – Авва пронзал каждого из-под рыжих бровей своей ослепительной голубизной своих огромных глаз.
- Да ты шо, святой Авва, сумневаешься в нас? – выкрикнул Наум – да мы все за тебя в огонь и в воду.
Остальные клялись в верности, перебивая друг дружку. Один Николас молчал, ковыряя землю тяжёлой обувкой.
- А ты, Николас, шо молчишь, аль замышляешь шо против, так сказывай народу – строго приказал Авва.
Николас поднял свои серые красивые глаза.
- Авва, я, конечно, благодарствую за подаренную вторую жизнь, но клятвы я тебе не дам, я не знаю какие твои помыслы, может мне они окажутся не по душе и не по силам. А выдавать и замышлять против вас я даже не думаю. Долг свой я обязательно отдам по мере возможности и сил, это я обещаю.
- Ну што ж, тогда слухайте, а мечта моя вот – Авва нехотя выложил потрёпанную карту перед мужиками, ткнул грязным длинным пальцем на кружочек и обвёл всех присутствующих горящим от возбуждения взором.
- Вона моя цель. Край есть такой райский, богатый лесами, реками; в пропитании не будем знать нужды: зверьё, рыба, губы (грибы), ягоды, травы. Места там тихие, красивые, но проклятые людьми, властями, это нам на руку, соваться к нам никто не посмеет. Должны мы найти заброшенный монастырь, тама у нас и будет пристанище и красивая спокойная жисть. А ещё дед мне наказывал плодить много сыновей, я должон исполнить этот наказ. Николас мой главный помощник и моя правая рука, слухаться его как меня и ни в чём не перечить. Все усекли мой приказ? – Авва замолчал, сверля всех глазами.
- Николас, собирай весь люд, осторожно пойдёте по деревням вот в эту точку – парень вновь ткнул пальцем в потрёпанную потемневшую карту – тута должны быть заброшенные рудники, тама безопасное место, бедете ждать меня, а мне надобно возвернуться в тот городок, где меня схватили, дела у меня не закончены. А вы, когда дойдёте, не прохлаждайтесь, а готовьтесь к длительному походу. Добывайте пропитание, оружие, тёплые вещи, обутки, утварь. Лошадей бы нам надобно, всё прихватывайте, сгодится, у нас дальняя дорога. Стариков и больных оставляйте в деревнях либо избавляйтесь, они нам обуза. Да прихватите девок поболе, юных и красивых, побалуем. Всё ли уразумели?
Николас с удивлением глазел на Авву: «Докатился, что стал правой рукой убийцы и душегуба» – подумал он.
- Шо, языки проглотили? – взревел Авва, поражаясь тишине.
Трое начали громко шуметь.
- А чо мы, как ты прикажешь, мы на всё готовы.
- Авва, возьми меня, помяни наш разговор давнейший, дочка у меня, надобно забрать – взмолился Наум.
- Лады, вместе веселей – согласился Авва – на этом порешим, я дюже на вас надежду имею. Всё, закончено толкование, а сейчас отдыхать всем. Николас, останься.
Все разошлись.
- Николас, я открылся впервые, я особливо никому не доверяю, уж шибко меня предавали. Тебе одному верю. Проверь всех, потряси, кто, чем дышит, дело слаживаем серьёзное. Набирай людей, не бездельников, нам надобны мастера. Там в далёком краю слаживать придётся с нуля. Ищи, Николас, гончаров, кузнецов, плотников, строителей, охотников, промысловиков, да любых, кто что-либо умеет и годится для новой жизни.
- Авва, а мне может с тобой пойти? – неуверенно промямлил Николас.
Авва посмотрел внимательно на красавца, тот был выше на целую голову, могуч, крепыш.
- Нет, одна надежда на тебя, на кого я народ оставлю, на Федьку? У него мозгов выще нема. Да, Николас, сготовь мне десяток девок, только не тронутых, уродливых не надобно. Мои сыны должны быть здоровыми, крепкими воинами. Надобно на этой земле оставить поболее своих корней. Николас, управишься – награжу, я богат.
- Не надо мне ничего, ты вытащил меня с того света, я должен быть с тобой рядом.
- Энто все слова пустые, по делам будем судить. С богом, Николас, я верю в тебя, брат. Стерегись погони, чую, рыскают нас. Ну, всё, отдыхай.


Расстались в темноте; Николас уводил людей в одну сторону, Авва с Наумом направлялись в другую. Они шли молча, редко перебрасываясь незначительными фразами. Снег густой засыпал промёрзлую землю. Путь не близок.
- Слышь, Наум, а как ты относишься к лошадям? – вдруг поинтересовался Авва.
Мужчина засмеялся, это очень не понравилось Авве.
- А я вроде не шуткую, не зрю, где смеяться – недовольствовал Авва. – А вот если бы ты хорошо держался в седле, то мы намного быстрее сладили бы наши дела.
- Да ты уж меня прости, не умею я этого делать – виновато оправдывался Наум.
- Надобно бы научиться, ты чо только в карты и наровен резаться, не велика наука. Я вот не могу обходиться без лихого коня.
Наум пообиделся, но перечить не посмел, а просто замолчал. Авва был очень благодарен Николасу, тот подсказал верное решение, а то бы сейчас тащил весь сброд за собой, тут один Наум и то в тягость. Очень уж тянуло его в город, спокойная жизнь не прельщала Авву, зверь, однажды вкусив кровь, жаждит её всю жизнь.
В глухой деревушке мужчины разжились хлебом, отварным мясом, соленьями, самогонкой. От соблазна поглумиться над девками Авва кое-как сдержался, зато увёл двух жеребцов за собой.
На привалах Авва учил Наума держаться в седле и ездить верхом. Мужик кое-как водружался на смирного, терпеливого коня, падал, падал, зато Авва нахохотался от всей души. Расстались в городе, условились встретиться в подвале Аввы. Авва управился быстро, на лихом коне он долетел со скоростью ветра, откопал шкатулку, завернул бережно в тряпку, перевязал бечёвкой, заложил камнями в своём жилище. Днём спал, ночью его тянуло как магнитом на кровавые дела.
За короткое время он многое успел: вновь насиловал девиц, слегка удовлетворив свои мужские потребности, ограбил удачно богатый дом, прихватив с собой всё, что смог унести. Без труда в кабаке нашёл Симку. Она, увидев Авву, перепугалась, но парень миролюбиво улыбаясь, пригласил её к себе, вспомнить лихие дни. Ничего не подозревая дурного, она засеменила за Аввой, предвкушая вкусную еду и изысканное вино.
Всю ночь предавались эти двое своим неуёмным потребностям. На рассвете Авва достал свой нож, Симка заорала от животного страха.
- Ори, никто не услышит. Ну что, продажная тварь, заложила меня властям, я энто никому не прощаю. Молись, змея подколодная, отгулялась – Авва в такие минуты жил полной жизнью, очень ему нравилось видеть страх в глазах, а особенно кровь и мучения жертвы.
Симка ползала по грязному полу, целовала ноги, молила о прощении. Авва нанёс несколько ударов ножом, наслаждаясь предсмертными судорогами девки. Труп он отволок и закидал обломками здания.
Авву вновь манила разбойная жизнь, кое-как он себя сдерживал, веря, что цель его близка, и размениваться по мелочам глупо. Все дела были закончены, Авва нетерпеливо ждал Наума, сидел днями и разговаривал с дедом.
Бородач появился через несколько дней. К Науму жалась худенькая белобрысенькая девочка, лет девяти, огромные зелёные глаза с необыкновенным разрезом, окаймлённые длинными ресницами, маленький вздёрнутый смешной носик, поджатые алые губки. Девочка была очень плохо одета; старое не по её плечам пальтишко непонятного цвета, какая-то ободранная шапочка, худые поношенные башмаки. В ручонках она держала, крепко прижимая к себе, тряпичную несуразную куклу.
- Вот и мы – Наум сиял от счастья – потолкуй с дядей – он легонько подтолкнул дочку.
Девочка неуклюже подошла к Авве, видимо и обувка была на несколько размеров больше её ножки. Звонким приятным голоском защебетала:
- Дядьку, мя звать Элькой, я хорошая, послушная, папка сказывал, шо мы будем жить у тебя, энто не враки?
Авва засмеялся.
- Какое чудо! – воскликнул Авва, восхищаясь этой нелепой красотой, чистотой природной и наивностью.
- Это не враки, вскорости будем жить все вместе, а меня зови не дядька, а святой отец – парень резко замолчал, перед ним внезапно явились глаза Рады, такой же чистой и свежей, полные глаза доброты и сияния. Авва застонал от воспоминаний. Наум с дочкой растерянно смотрели на странного человека, менявшегося в лице каждую минуту. Когда Авва очнулся, двое стояли рядом как вкопанные. Парень вскочил и исчез, через несколько минут он появился, держа в руках красные башмачки и дешёвые бусы, которые снял с убитой Симки, и протянул девочке.
- Это тебе, ты самая красивая и будешь у меня в шелках.
Девочка запрыгала от детского несказанного счастья, а Авва несколько минут не мог оторвать глаз от Эльки.
- Наум, отдохните чуток, мне надобно уйти, как стемнеет – выходим – он вновь окинул девочку с ног до головы и исчез.
Наум с дочкой остались одни. Элька щебетала безумолку, а его сверлило предчувствие чего-то страшного. «А ведь ещё не поздно, бросить этого рыжего парня и зажить где-нибудь с дочкой» – подумал Наум, но тут же, тяжело вздохнув, попытался откинуть эти мысли. Да и деваться было некуда, ни кола, ни двора, да ещё и ищейки следом идут.
Авва появился к вечеру, в руках он держал дорогую скатерть, набитую чем-то и связанную узлом и большую барскую куклу. Элька, увидев это волшебство, бросилась к нему на шею. Глаза парня лихорадочно заблестели, он встал перед девочкой на корточки, усмехаясь довольно в усы, протянул ей роскошную куклу.
- Это всё тебе, моя послушная девочка, у тебя будет всё самое лучшее – его нежный голос выделял слово «моя».
Больно кольнуло в сердце Наума, но большого значения не придал такой нежности. Наум вдруг заметил на руке Аввы кровь, сердце его сжалось ещё сильнее, от боли он осел на пол. Наум тоже был грешен, но детей, стариков, женщин не трогал, а его хозяин – святой, бог – не брезговал ничем, не моргнув, хладнокровно убивал всех, кто попадал ему не в милость. «Ещё не поздно, Наум, не поздно…» – мысли не давали ему покоя, но оказалось, что хода назад уже нет.
Элька прыгала в красных башмачках, крепко прижимая к груди красивую куклу с серебристыми волосами, глазёнки её счастливо горели. Она завороженно смотрела на «хорошего» и самого доброго дядьку.
Втроём они направились по тёмному спящему городу к спрятанным коням. Дорога была не скучной, впервые Авве не надоедал детский лепет, а как птичье пение ласкал израненную душу парня. Около пяти дней добирались они к своим. Элька сидела в седле с Аввой, не доверил он девчонку Науму. Элька заливисто смеялась по любому поводу, Авве иногда казалось, что маленькие золотистые горошинки рассыпаются по всему полю, как звёзды на небесном шатре. Авва гладил девочку по головке, по спинке, ножкам, и девочка засыпала под его рукой.
Долго они искали убежище своих, но их встречал Сашок, и Авва несказанно был удивлён увиденным. Николас устроил настолько всех по-хозяйски, ловко и опытно, что удивлению рыжего паука не было границ. В гуще леса действительно были заброшенные рудники и помещения, место в котором всем нашлось. И жить здесь можно припеваючи и безопасно. Николас расставил везде круглосуточные дозоры. Авве были приготовлены отдельные хоромы: всё было обставлено уютно, со вкусом, наворованным добром. Парень ошалел от удовольствия, покрякивая, он покрякивал, слов не было. Люди радовались его приходу и уже неплохо обжились. Авва заметил женщин и детей, крутившихся у костров.
- Откуда они?
- Беженцы, прибились к нам, женщины тоже нужны нам, Авва, не прогоняй, где-то прибраться, варево сладить и детишки не помеха…
- Позрим – неопределённо ответил Авва – пущай пока што живут.
Обозрев всё кругом, Авва хотел удалиться в свои хоромы, но Николас потянул его за рукав в подвал. В темнице находились двенадцать девушек, наворованных в самых глухих деревнях. Тихие и испуганные, они жались друг к другу.
- Вот, как повелевал, нравятся ли хоть? – грустно поинтересовался Николас.
Авва бегло оглядел девиц.
- Сгодятся – буркнул Авва и, посмотрев на Николаса, вновь позавидовал его красоте и слаженности.
- Раздобыли шесть лошадей – продолжал докладывать Николас о проделанной работе, вот с мастерами чуток похуже дела обстоят, сколь смогли, нашли, но ведь у нас времечко ещё есть. Будем искать. Что молчишь? Что-то не по нраву, так сказывай…
- Николас, ты меня огорошил, не думал я, что ты способен на великие дела, не ошибся я в тебе. Работы ашо уйма. А ты, брат, настоящий друже, я возрадовался тобой. Счас отдохну чуток, примусь за дела. Да, Николас, у людей должна быть всегда горячая пища, тёплая одежда, проследи за энтим, шоб дети не голодали, вшей надобно вывести, не переношу этих тварей. Богатеев трясите.
- Будет постепенно всё налаживаться, каждый при деле будет.
- Лады, позову, доложишь, а сейчас отдыхай, шибко утомился ведь – Авва ещё раз взглянув на девок, вышел и удалился. Девки ему не понравились, русские деревенщины, из головы не выходила Рада, фигурка стройная, отточенная, бархатная нежная кожа, маленькие босые ножки, всё это сводило парня с ума. Он с умилением переключился на Эльку. «Этот цветок будет моим, никому не позволю до него дотронуться» – веки Аввы смыкались. Мельком, на мгновение, вспомнилась Касандра.


Работа шла полным ходом: никто не бездельничал, за этим постоянно следил Герий, назначенный Николасом. Тридцати пяти летний замкнутый мужичок, его смуглое лицо было изборождено глубокими жизненными морщинами, мохнатые густые брови, крупный нос, полные губы, невыразительные глаза. Выглядел он намного старше своих лет. Говорил немного, но работу свою выполнял исправно и старательно. Нос свой никуда не совал и спрашивал с людей строго и сурово. Женщин всех распределил: кто стирал, кто варил, кто ремонтировал одежду.
К мастеру Матвею, справному мужику-плотнику, были приставлены подростки, обучаться. Матвей сам пришёл выживать вместе со своей семьёй; жена Лиза, тихая забитая женщина и шестеро и шестеро бесенят разных возрастов, пять пацанов и одна девочка.
У мужчин работы было невпроворот, всё было распределено Герием. Каждый вечер мужики подходили и отчитывались, а он в свою очередь на кусках бересты тонким железным крючком ковырял какие-то пометки, понятные только ему. Кто не справлялся с работой, имел дело с Аввой, а тот наказывал, жестоко избивая плетью.
У самого Аввы забот тоже навалилось, хоть отбавляй: он отдавал приказы своим прислужникам, браткам и спрашивал с них жестоко. Вечером перед сном он ввёл свой ритуал: выходил в длинной до пят холщовой рубахе и читал молитвы, люди, от мала до велика, стояли на коленях и усердно молились. Авва приказывал и внушал всем свою веру, подчиняя люд целиком себе. Народ смотрел на своего хозяина, как на бога, на единственного и неповторимого.
Днём Авва обучал мужиков и подростков держаться в седле. Но самой главной задачей рыжего дьявола были женщины. Каждую ночь ему приводили девушку. Из двенадцати пленниц все оказались девственницами. Трое из них: Зина, Меланья, Вера оказались покладистыми, стойко и молча выносили они садистские наклонности Аввы, за это он оставил их возле себя, чтобы ублажали и днём, и ночью.
Татьяна, одна из пленниц, кричала, кусалась. Вначале это ему очень нравилось, но потом в своей жестокой агонии не рассчитал своих сил, избил её так, что девушка умерла, не приходя в себя.
Груня тоже вела себя очень дерзко, пыталась перечить. Назабавившись с ней досыта, Авва отдал её своим парням, которые насилием извели девку до смерти.
Остальные пятеро девиц за какие-то провинности оставались в сыром, тёмном подвале. Рыжий паук ждал сыновей, как племенной бык, он утолял своё мужское начало, даже не помня их лиц и тел, для него все они были одинаковы.
Как-то, проходя через жилище людей, Авва остановил свой зоркий взгляд, как у коршуна, на молодой женщине, суетившейся у правой стенки с шестилетним мальчиком. Через мгновение он забыл, но к вечеру вспомнил почему-то, не поняв, чем она его привлекла.
Это была семья, пришедшая к ним: женщина старше Аввы, её муж Игорь – русский, болезненный, худой парень и сын Ромка, шустрый мальчонка, смуглый, похожий на мать, с чёрными глазёнками цвета тёмной сливы. Сама же Фрида, хоть и была вечно повязанная платком, ни от одного мужчины не ускользнула её обаятельность и какая-то природная, не тронутая годами, естественная красота. Смуглая татарочка с тёмными глазами, густыми чёрными волосами, спадавшими до пояса, стройной фигурой, милой женственной улыбкой. Даже под её несуразной, глухой одеждой и платком Авва почувствовал свою желаемую жертву, её красивый разрез глаз, нежное очертание лица не укрылось от сверлящего взгляда паука.
Фрида под этим взглядом смутилась и поспешно отвернулась, внутри похолодело, она почувствовала приближающуюся опасность. Женщина очень старалась больше не попадаться на глаза хозяина, но беда не обошла её стороной.
Наум очень хорошо устроились с Элькой в уютном тёплом уголочке, из которого всех и всё было видно. Он сразу обратил внимание на Фриду, покорила она его сердце раз и навсегда, вечерами он втихомолку  исподтишка наблюдал за этой женщиной. Днём он учил детей изготовлять телеги, ремонтировать колёса, немного понимая в глине, мастерил горшочки, разные игрушки. Элька, как звоночек, радовала всех, где не появлялась. Она быстро перезнакомилась со всеми семьями, детьми, даже мужчин знала поимённо. Любознательная и весёла, она как белочка легко и быстро скакала по жилищу, собирала в свой круг всех детей, выдумывала какие-то игры и постоянно смеялась.
Авва не забывал о ней, частенько садил её к себе на колени, щекотя и играя с ней, и всегда что-нибудь дарил, а она в ответ смеялась, теребила его рыжую бороду или золотое кольцо в ухе. На груди у Аввы висел крест из червонного золота. Элька и тут успевала, своими маленькими, нежными ручонками перебирала цепочку. С куклой, подаренной Аввой, она расставалась очень редко, таскала вечно с собой. Авва улыбался, поглаживая девочку по худеньким плечикам, испытывая при этом волнующее необъяснимое чувство.
В один из вечеров Авва приказал Науму привести ему на ночь Фриду. Бородач остолбенел.
- Авва, эта женщина занята, она замужняя – не выдержал Наум, надеясь, что Авва прислушается к нему и отступится.
Рыжий дьявол, не привыкший в последнее время, чтобы ему перечили, пришёл в ярость. Наум был наказан, Федька отвалил 10 ударов плетью.
Фрида, уложив Ромку и сама уставшая за день, собралась прилечь Игорю, подумав с тревогой о больном муже. «Скоро весна, целебная травка полезет, надо бы запастись. Вылечу я тебя, дорогой мой». Фрида была травницей с рождения. Все в её когда-то большой семье занимались знахарством, сами собирали, изготовляли целебные мази и настои, лечили людей от мала до велика. Сердечко вновь защемило, почувствовав опасность. Не успела Фрида устроиться возле спящего мужа, как перед ней возник Кирей. Он молчал, только слегка повернув большую голову в сторону хором Аввы. Женщина всё поняла, закутав голову, она направилась за Киреем.
Авва восседал на своей мягкой перине в тканых штанах, торс худой и жилистый был оголён. Они остались одни. Паук впился в свою жертву голубыми глазами. Фрида встала на колени и с трудом подняла свои веки, руки её были сложены на груди. В её милых прекрасных глазах была мольба. Авве это уже очень приглянулось, он с жадностью пожирал её глазами.
- Встань – строго приказал парень.
Фрида медленно поднялась и молила про себя, чтобы хозяин не тронул её. Авва развязной походкой направился к ней. Его длинные холодные пальцы провели по лицу, платок он откинул на пол. Дальше его рука коснулась шеи, огромная ладонь легла на грудь и больно сдавила.
- Святой Авва, я замужем, молю, не позорь меня – тихо взмолилась Фрида.
- Шо? – взревел дьявол – да как ты посмела открыть свой рот? Я твой хозяин и повелитель, кормлю, пою вас всех, а ты ещё артачишься.
Авва наотмашь ударил женщину, Фрида повалилась, но парень сильными руками подхватил её и встряхнул как котёнка.
- Значится, толкуешь, муж. Зрил я твоего мужа – ни рыба, ни мясо. А ты и все женщины будут моими, если я этого пожелаю. А не хочешь заработать кнута, не перечь мне никогда. Уяснила, тварь?
Фрида молчала, сжавшись от страха. Авва грубо сорвал с неё одежду, подмял под себя и жестоко мял, щипал её. Женщина стонала от дикой боли. Её нежное, горячее тело обожгло сладостно всего Авву, эта женщина отличалась от всех тех русских девиц. Насытившись, Авва выгнал Фриду, кинув ей вдогонку платок.
Фрида тихо подошла к спящему мужу и сыну уже за полночь. Осторожно легла, поправляя порванную одежду, крепко прижимая к себе сына. Слёзы отчаяния душили её. Никогда она ещё не чувствовала себя такой униженной. Всё тело ныло и болело, тяжелы были душевные муки.
Наум не спал, его тело жгло от ударов кнута, глубокие раны сочились. Но самая глубокая рана была на сердце. Он видел, как ушла Фрида и как шла, шатаясь, обратно. «Рыжий дьявол, - процедил сквозь зубы Наум – ничего нет для него святого».
Наум давненько уже догадывался, что из одной каторги он попал в другую кабалу, не слаще той, но обратного пути не было, надобно крепиться изо всех сил и принимать все унижения и тяготы судьбы как должное. Впервые после смерти жены Наум взглянул на женщину, такая красивая, скромная с милым лицом, забилось сердце чаще. Сынок её очень ему приглянулся, бойкий и живой. А вот муж был какой-то странный, ни одного слова не произнёс, какая-то внутренняя хворь съедала его. Наум тяжело вздыхал от безысходности, от боли и обиды, которую причинил ему рыжий. Только под утро он задремал. Ему снилась жена, умирающая на его руках. Это видение сменялось другим: зелёный свежий лес, Наум шёл лёгким уверенным шагом, держа на руках Фриду, она ласково улыбалась ему, а он обезумел от её красоты и нежности.
- Тятя, тятенька… Элька теребила отца изо всех своих силёнок.
Наум вскочил, забыв про своё израненное тело, и ничего не понимал. Рядом сидела Элька и будила его: «Тятенька, дядьки тебя зовут». У мужчин с утра была запланирована вылазка в город. Наум кое-как поднялся, отказываться было бесполезно, забьют до смерти. Он крепко поцеловал дочь.
Фрида провожала мужа, боясь поднять на него опухшие от слёз и бессонной ночи, глаза. Чувство огромное вины и опозоренности не покидало её. Игорь держался с ней как-то отчуждённо, стараясь побыстрее её покинуть.
- Игорёк, осторожничай там, сердечко моё болит об тебе, я буду ждать тебя – тихо прошептала Фрида, прильнув к его худой груди. Муж слегка отстранил её, подошёл к Ромке и крепко обнял и поцеловал.
- Я прощаю тебя, Фрида, береги сына – глухо произнёс Игорь и ушёл.
Фрида долго стояла с закрытыми глазами, прижав руки к груди, горячие солёные слёзы жгли её щёки. Она почувствовала, что беды её только начинаются и не видно им конца и края. Ей хотелось броситься вслед за мужем, объяснить ему всё, повиниться, смыть как-то свой позор, но мужчины были уже далеко.
День тянулся бесконечно долго. Фрида машинально латала одежду, варила еду, мастерила штанишки Ромке на весну, напевая себе под нос грустную песенку. Кто-то из женщин что-то ей толковал или спрашивал, но она ничего не видела и не слышала, глаза заволокла мутная пелена. Только иногда она выходила из этого состояния от криков детей. Ребята, воспользовавшись отсутствием строгих, хмурых мужчин, бегали, играли, визжали. Угомонить их было невозможно. Верховодила ватагой Элька, где она, там и все. Мальчики ходили за ней по пятам, слушались с полуслова, готовые выполнять все её капризы и приказы.
Ромка, сын Фриды, без ума был от весёлой девочки. Просыпаясь и ложась спать, он шептал её имя. Он был младше её, поэтому она частенько не обращала на него внимания. В такие минуты, надувшись, он убегал в укромное безлюдное место и горько, безутешно плакал. Слегка заглушив воё детское горе слезами, мальчик возвращался к ребятам и старался изо всех сил обратить на себя внимание. Он громко кричал, постоянно путался у неё под ногами, ходил за ней словно тень.
Элька, иногда устав от своих поклонников, подходила к Ромке и по-матерински прижимала чернявого мальчика к себе, гладя его кудрявую головку. В эти минуты мальчишка был самым счастливым на земле.
Детишки жили своей беззаботной, безоблачной жизнью со своими счастливыми и горестными минутами. Они не думали, что там их ожидает впереди, главное, что сейчас эта дружная и весёлая компания сплотилась в одно целое под руководством одной единственной девчонки Эльки.


Коней оставили под присмотром Сашка, юноша был всех моложе, ловок и проворен. Не хотели его брать, но уж очень парень просился со старшими; рвался в бой, разбойничать, показать свою удаль молодецкую, но Авва берёг его для разведывательных работ. Где, что узнать, пролезть, достать – Сашок, юркий мальчишка, завсегда готов. Светло-русые волосы, широко открытые серые глаза светились добром, но он, во что бы то ни стало, хотел быть похожим на своего кумира Авву. Сироте-мальчишке казалось, что нет на свете лучше и умнее человека. Сашок мгновенно учился всему, убивать хладнокровно, в пятнадцать лет он уже попробовал девку, понравилось, и уже насиловал, никого не жалея. Всё это начинало занимать его, и уже другой жизни он не представлял.
Николас очень переживал за парня; из весёлого, добродушного человека он на глазах с помощью Аввы превращался в монстра. Пытался Николас поговорить с Сашком, образумить его, но тот, обезумевший от «подвигов», протсо отмахивался и никого не желал слушать кроме Аввы.
Группа мужчин одетыми по-разному пешими продвигались к городу. Кипел и бурлил в волнении город; рабочие, крестьяне, задавленные капиталистом царём, бедствовали, творилось что-то невообразимое. Мужчины смешались с толпой бастующих. Авва во все глаза смотрел на худых, оборванных людей, которые что-то выкрикивали, требовали, держа в руках какие-то лозунги, плакаты. Очень уж не понравилась эта шумиха Авве. Не успели мужчины выйти из этой круговерти, как на мощёных из камней улицах появились царские солдаты с шашками и начали рубать налево и направо.
- Братья, быстро скрываемся – крикнул Авва своим людям и тут же подумал: «А как же мои остальные ребята?» – ведь они специально разделились на три маленькие группы, но думать не было времени, все бросились врассыпную, а прямо на Авву неслась лошадь с жандармом. Рыжий дьявол не испугался и не вздрогнул, как в детстве учил его дед, он громко заржал, подражая лошади, животное, услышав знакомый звук, отозвалось и встало, как вкопанное, вертя головой и помахивая гривой. Солдат, не удержался в седле и через мгновение уже лежал на мостовой с переломленной хребтиной. Авва с привычной ловкостью, прихватив шашку, вскочил на коня. Сзади другой солдат уже занёс над парнем своё оружие, вот здесь и настигла бы рыжего дьявола неминуемая смерть.
Конь не смутился чужака, а наоборот, почувствовал опытного седока и родственную душу. Конь первый почуял опасность и спас своего нового хозяина, резко отскочив в сторону. Шашка пролетела над рукой парня, рана образовалась неглубокая. Злой и оскорблённый таким выпадом, Авва заразился азартом, стал он неумело махать шашкой на солдат. Понял быстро, что не его это орудие. Осторожно убрав шашку, он вынул свой родной кнут цыганский, подаренный и сделанный с любовью дедом. Авва удовлетворённо слышал вопли и стоны поражённых солдат. Это ласкало слух рыжего цыгана. Намахавшись вдоволь, Авва скрылся в более тихом проулке.
Наум бежал через людскую толпу, натыкаясь на многочисленные трупы, пытаясь выбраться, крепыш с ужасом стонал, видя разливающуюся людскую кровь по мостовой. Всё смешалось – кони, люди, вопли, стоны, даже рвавший сердце надрывный плач детей и женщин. Наум уже добегал до более безопасной улочки, как внезапно запнулся об лежащего в крови парня с ножом в спине. Что-то мелькнуло знакомое: рубашка светлая и нож, такой до боли известный… Наум остановился, перед ним корчился в смертельных судорогах Игорь, муж Фриды. Крепыш приподнял парня, прижал к себе его бело-жёлтое лицо.
- Игорь, крепись, я счас вынесу тебя, подсоблю… – с горечью и дрожащим голосом прошептал Наум.
Игорь обвёл мутными глазами Наума и тихо, с огромным трудом, произнёс.
- Ты ладный, уходи, пока не поздно. Это самый страшный зверь на земле… – Игорь захрипел. – Спаси сына с … Голова его неподвижно лежала на руках Наума, это были его последние невнятные слова. Их глаз Наума потекли слёзы. Он совсем не знал этого человека, но жалость к нему, и самому себе, и переживание за дочку, всё смешалось в одну жгучую боль. Всё горело внутри, в горле стоял кол.
Наум осторожно перевернул парня, вытащил кровяной нож и с содроганием узнал его, такие ножи были только у одного человека. Исай изготовлял их искусно, острые с резными деревянными ручками.
Наум, шатаясь, побрёл, не зная куда, но вдруг что-то вспомнив, вернулся. Взвалив лёгкое холодное тело Игоря на плечо, медленно, не обращая внимания ни на что, выходил из города. Наум шёл один в темноте, не замечая усталости, нёс на плече свою ношу.
У леска стояли два коня, его и Николаса, остальные уже ускакали. Положив труп Игоря на землю, Наум сидел неподвижно, тупо глядя в одну точку. Придя в себя, бородач начал руками разгребать листву возле одинокой берёзки, затем ножом принялся рыть землю, получалось очень тихо, но он и не спешил. Он потерял счёт времени, темень, значит ночь. Наум не мог ни о чём думать. Машинально, бережно положил он труп, завёрнутый в свою лёгкую куртёнку, в неглубокую яму, зарыл. Образовался невысокий холмик, Наум всё сидел, обхватив свою тяжёлую голову руками. Вдалеке ещё слышались беспорядочные, но уже редкие выстрелы. «Льётся рекой людская кровь, господи, а мы ещё усугубляем это горе, грабим, убиваем…»
Фрида, Фридушка, милая, как же ты тепереча будешь жить, вдовушка… Вынесешь ли ты, сумеешь ли, хватит ли сил на тяготы, которые падут на твою головушку» – с болью вздыхал Наум.
Глубоко в сердце залегли мысли об этой тихой, с милым, нежным лицом женщине, такой хрупкой и слабой. Безумно нравилась Фрида Науму, но порой он даже боялся думать о ней. Это собственность Аввы, а из цепких лап этого зверя ни кому не выбраться; ни мужчинам, попавшим в его власть, не говоря уже о женщинах, которых хозяин ненавидел.
На плечо Наума легла чья-то крепкая рука, он даже н вздрогнул, а лишь слегка повернул голову. Перед ним стоял Николас. Молодой парень-красавец сел рядом. Долго молчали, упиваясь тишиной.
- Кто? – тихо спросил Николас.
- Игорь – также ответил бородач и показал на нож.
Двое, ещё не совсем пропащих и озлобленных, устав бояться и молчать, разоткровенничались. Им обоим очень нужно было выговориться, хотя они и не знали друг друга и редко раньше общались.
Николас рассказывал о своём детстве: из благородной, дружной семьи, учился на отлично; любил всех и был любим всеми родными, жизнь была безоблачна и прекрасна. Очень рано занялся политикой, мать с отцом были против, но его углублённые знания помогали политическим бороться с бесправием. Всё было в жизни, мальчик был счастлив, но в один миг он потерял всё. Матушка заболела, хворь свалила её и покинула она этот мир. Батюшка с горя запил горькую беспробудно, в пьяном угаре жестоко расправлялся с крепостными крестьянами. Кара занесла свою беспощадную руку на всё поместье. Пожар мгновенно охватил всё вокруг: и имение, и людей, и конюшню, спасся один Николас, который в одиночестве сочинял для своих политических друзей призывы и стихи, сидя на лужайке. Увидев огонь, мальчик с криками бросился к дому, но было поздно. Оставшись один на всём белом свете, Николас перебрался к дядьке в город. Мало поборолся за справедливость, начались тюрьмы, кандалы.
- Вот так-то, Наум… – продолжал Николас, – мечтал о светлом будущем, о борьбе за бедных, за справедливость. И что добился? Из одного рабства попал в другое, из которого уже не вырваться и превратился сам в головореза, разбойника. А ты знаешь, Наум, если ты меня заложишь Авве, я не обижусь даже на тебя, это выбор каждого, это зов сердца, поступай, как знаешь.
Наум ничего не ответил и не стал что-то доказывать, а тихо начал в ответ рассказывать о своей жизни; как родители привезли ему невестушку из другой волости и, не спрашивая, согласился, поженили. Так и жили два совершенно разных и чужих человека. Радовала только малышка, всегда весёлая и неунывающая. После смерти жены Наум связался с бродягами, начал попивать, девок дешёвых использовать, научился воровать, тут и попался по неопытности.
Долго ещё изливали изболевшиеся души двое, объединившиеся в одно целое. Сутки ещё пролетели, а они всё говорили и говорили, немного стало легче. Из долгого разговора очень часто возникали два вопроса: «Что делать? Как быть?» Выхода не было; одно – терпеть и крепиться, оба были в вечном долгу перед рыжим дьяволом.
Поднялся ветер, развевая волосы беседующих. Николас очнулся первым.
- Ладно, хватит сентиментальностей, жизнь продолжается, нас ведь будут искать. Давай-ка, Наум, поезжай первым, не надо, чтобы нас видели вместе, да ещё и в дружбе. А я ещё посижу и подумаю. Подскачу позже.
Наум согласно кивнул головой, кое-как взобрался на гнедого и исчез вдали.
Все были в сборе, кроме пятерых погибших, не было Наума, Игоря, Николаса. Прошло уже двое суток. Авва был вне себя от ярости. Масло в огонь ещё подлила Фрида, влетев в хоромы Аввы. Федька, стоявший на страже, не смог остановить отчаявшуюся женщину. Фрида упала на колени перед рыжим дьяволом и взмолилась:
- Святой Авва, возверни мне моего мужа, помилуй, ведь он ушёл с тобой… – женщина горько плакала.
Авва вскочил, он был взбешен, его огромные глаза налились кровью.
- Да как ты посмела, женщина, влететь сюда без спроса? – но увидев настороженных мужчин слегка остепенился. – Братья, растолкуйте мне, об чём просит эта женщина? – обратился Авва к присутствующим с хитрой ухмылкой. – Кто-нибудь зрил её мужа?
Все молча смотрели на хозяина, ожидая приказания.
- Так, женщина – как можно нежнее произнёс Авва – встань и покинь нас. На первый раз я милую тебя и уразумей, что мы воины, мы потеряли шестерых своих людей вместе с твоим мужем. А он може ашо и возвернётся, жди. А у нас тоже горе. Тебе не ведомо, что в городе идёт кровавая битва и в этой каше погибают люди. Ступай отсель, аври (вон), негоже так врываться к мужчинам и отвлекать нас от дел своими слезами. Молись, женщина, и бог не оставит тебя в горести.
Авва мотнул головой, Федька и Кирей выволокли женщину из мужского общества. Далее разговор не клеился, в душе у Аввы всё клокотало от ярости и злобы, но он сдерживался. А Федька был огорчён, что хозяин отпустил женщину безнаказанно.
- Где Наум, Николас, хто их зрил последним? – жёстко повторял уже в который раз свой вопрос, но никто ничего не знал. Каждый спасал свою шкуру, не думая о других.
- Ищите, мёртвых или живых, я должон об них знать.
- Авва, – обратился Кирей, – ты зрил ли картинки развешены на домах с вашими лицами, я сам зрил, нарисован Николас, Наум и ты, Авва. Я не умею читать, но наверняка вас ищут…
- Да чёрт с ними, шишь они нас найдут, мало ашо каши поели. Всё одно, вскорости мы отправимся в путь… – отрубил Авва.
Наум шёл по жилищу; он чувствовал на себе обжигающий и грустный взгляд Фриды. Не смог он поднять своих глаз, только мельком скользнул по ладной женской фигуре и тяжело вздохнул. Он подошёл к дочке, которая с чем-то возилась в уголке.
- Тятя, тятенька – радостно бросилась к отцу Элька, тыкая ему под нос какой-то пищащий чёрный комочек.
- Что это? – равнодушно выдавил из себя Наум.
- Тятенька, ты шо, экий грустный и ничего не зришь вокруг, это ж щеночек маленький, святой Авва мне подарил. Я буду любить его, жалеть, он вырастет большой-большой. А как мы его позовём?
- Как желаешь сама – рассеянно отозвался Наум.
- Тятечка, у тебя все штаны в крови, ты шо захворал?
Наум вздрогнул и быстро ответил.
- Дочка, это у меня рука хворала, но уже прошла.
Кровь была умирающего на его руках Игоря, и он даже не заметил. Наум спешно стянул их и напялил на себя другие, хорошо, что были в запасе.
- Давай прозовём Дружок, ведь он нашенский друг, да? – Элька безумолку лепетала. – А мы с мальчиками вчерася так играли – девочка взахлёб рассказывала отцу про ребят, но Наум не слышал дочь. Подспрятав штаны под подстилку, Наум медленно отправился к Авве.
Он вошёл, все взгляды устремились на него.
- Ну, наконец-то – радостно воскликнул Авва – ты шо-то припозднился, мы уже давненько возвернулись. Не ранен? Николаса не зрил? Пропал человек.
- Не ранен я, заблудился я в энтом городе, одни проулки, не знаю, как и вырваться, неразбериха.
- Ну лады, главно живой, будем искать Николаса.
- Да обожди маленько, авось возвернётся – неуверенным голосом промямлил Наум.
- Лады, обождём – как-то быстро, как ни странно, согласился Авва.
И действительно, через час вошёл Николас живой и невредимый, румяный от свежего воздуха при быстрой скачке. И вновь Авва завистливо полюбовался красотой этого парня.
- Слава богу, живой, где был? Чито зрил?
- Да, попал в переплёт – уклонился Николас, не глядя на Наума. – Все ли вернулись?
- Шестерых потеряли, Игоря не видывал? – хитро поинтересовался Авва.
- Откудава? В такой кровавой гуще ничего и не увидишь, сам-то чуть спасся – тоже схитрил Николас, в который раз поражаясь хладнокровию и жестокости Аввы.
- Николас, я ништо не разумею, обтолкуй-ка нам, шо вообще ладится, шо за сумятица, шо это людишки взбесились? Откуда эти живоглоты (жандармы) взялись, да ашо с каким-то непонятным орудием? Я попробовал тоже помахать, приглянулось, надобно бы подучиться нам всем, не помешает.
- Я тоже хочу – пискнул Сашок.
- Мал ашо.
- Что происходит? Борьба за справедливость, ребята – начал Николас.
Он рассказывал о стачках, забастовках.
- Назревает революция. Целыми днями от зари до зари: мужчины, женщины, старики, подростки работают, не разгибая спины, в полях, на заводах, фабриках и ничего за это не получают, пухнут с голода. А во главе стоит царь, и дела ему нет до людского горя, казна его пополняется, он жирует со своим придворьем, а люди бедные умываются кровавыми слезами.
Все внимательно слушали Николаса, как все они были далеки от всего происходящего.
- У народа переполнена горькая чаша терпения, поднимают они потихоньку свои горемычные головушки. И обязательно будет война, вот она уже идёт, потому что жить так больше невыносимо. – Николас замолчал, он устал. Все просили рассказать что-нибудь ещё.
- Наша Россия, наша Родина, в которой мы живём, поделена на губернии, у каждой во главе губернатор, значит главный, который пользуется бесконтрольной властью. А во главе всей России стоит самый главный царь. Он правит всей страной с помощью армии чиновников, которые беспрекословно подчиняются. Этот царизм не даёт развиваться стране, душит свободу людей. А бедный народ, как может, изо всех сил борется против крепостного права. Самые умные, интеллигентные люди погибают за свою идею в лагерях и тюрьмах, а помещики цепко держатся за крепостное право, они используют крестьян, заставляя их заниматься непосильным трудом. Все богачи, предчувствуя, что терпение у народа иссякает, забрали себе самые лучшие земли, луга и леса, увеличили с бедноты барщину и оброк. Бесконечными дополнительными поборами грабят крестьян. Ни в одной стране мира крестьяне не испытывали таких унижений и нищеты… – Николас вновь замолчал. Мужчины загалдели, вопросов посыпалось много.
- Простите меня, ребята, я очень устал, давайте, коли вам интересно, завтра к вечерку или когда пожелаете, я вам что-нибудь ещё расскажу.
- Да, верно глаголишь – поддержал Николаса Авва, – братья, всем отдыхать, у нас ашо будет времечко послухать нашего брата. Расходитесь, надобно ещё покумекать, как нам далее быть. Да и в дорогу надобно собираться. Очень мне не нравятся эти людские волнения. Федька, на тебе вся охрана, дозоряй как следует, не хватало нам, шоб нас тута всех накрыли.
- У меня и мышка не проскочит – заулыбался Федька – Сашок на выход – Авва, а энту будем наказывать? – облизнулся в предвкушении сладостных моментов, палач. – А може она поднадоела тебе, мы можем забрать её себе… - заикнулся Федька и тут же пожалел.
Авва отвесил ему пощёчину.
- Тока посмей, хоть одну из моих женщин кто-нибудь тронет, порву на куски и скормлю собакам.
- Ты шо, шуткую я – прошипел Федька, потирая ладонью щеку.
- Шуткуй в другом месте, а наказывать будем, тока малость обождём, пущай охлынет.
Все расходились.
- Кирей, Исай – окликнул Авва своих приближенных. Мужчины остановились.
- Как там у нас со съестным? С вас всех более спрошу, чтоб мне не финтить. Хочу, штоб люди были все сыты и довольны, лошадей не забывайте. Тока мне ашо смут не хватало здесь.
- Всё ладно у нас, все сыты, никто не жалуется, похлёбку женщины варят, голод пока што не грозит, промышляем мы.
Николас, выходя, остановился и громко произнёс: «Авва, ты наш «лаш» (франц.) (трус и подлец)» - и улыбнулся впервые за много времени своей обворожительной улыбкой.
- А шо это? Толкуй по-русски. – Авва нервничал, его раздражало, когда он что-то не понимал.
- Я повторюсь, ты наш «лаш», то есть господин. Доброй ночи – Николас довольный вышел, хотя бы в такой французской форме он высказал своё презрение. «А ведь Наум остался, неуж предаст… Я ведь всю душу вывернул наизнанку» - подумал Николас взволнованно, но потом успокоился.
Он устал смертельно от всего: лжи, предательства, насилия, жестокости, и ему уже было всё равно.
Все разошлись, а Наум так и сидел, как замороженный. Разные противоречивые мысли роились в его голове, у него было огромное желание встать и воткнуть нож, окрапленный кровью Игоря, в это рыжее чудовище. Авва сверлил его насквозь своими глазами, мысли враз улетучились. Наум застонал.
- Шо, Наум, имеешь ко мне толкование? Валяй, послухаем – процедил Авва. – Шо-то в тебе не то, проведаю, что замышляешь против меня, забью до смерти, не пожалею.
Крепыш сжался, Авва обладал гипнозом, а чутьё, как у борзой собаки. Провести его было очень сложно.
- Авва, мы прошли с тобой вместе бок о бок немало. Я старше тебя – тихо начал Наум, в горле пересохло, в груди стоял ком. – Я тебя молю, охлынь, пока не поздно, останови свои злодейства. Мы все превращаемся в диких зверей, да звери порой бывают намного жалостливее и добрее… – мужчина замолчал.
- Я не уразумею, ты энто об чём? – затревожился и засуетился Авва.
- Я вот об чём – Наум достал нож и на широкой ладони протянул Авве, наблюдая за реакцией рыжего. Николас уговаривал избавиться от ножа, но Наум не выкинул. Ни один мускул не дёрнулся на ледяном лице Аввы.
- Где ты его раздобыл? – строгим железным голосом взревел Авва.
Наум осмелел, зная, что бесполезно убеждать рыжего дьявола, и был уверен, что Авва никогда не простит ему этого выпада.
- Вынул из груди Игоря, энто ведь твой… Пошто ты убил этого безобидного хворого парня, шо он тебе сотворил? И я ведь догадался, тогда в тюрьме ты завалил мужика и там, в лагере… тоже твоих рук дело. – Наум упрямо глядел на Авву, ожидая ответа.
Авва взял нож, повертел в руках и швырнул в угол. Так хотелось ему вонзить нож в этого обнаглевшего Наума, но он видел страшные волнения и убедился, что голодный, обозлённый народ на всё способен, не жалея своих жизней. Авва очень боялся, что столько сил он вложил, чтобы сделать из этих людишек рабов, и в один миг это всё может рухнуть. Если его люди настроятся против него, они просто раздавят его. Авва никогда не забывал, как били его цыгане. Он с огромным трудом взял себя в руки и успокоился.
- Значится, тебе его жаль, уразумей раз и навсегда, не жалей никого и никогда. В этом жестоком мире выживают сильнейшие, а хворые и хилые токо мешаются на нашем пути. А ты помяни, тебя кто-нибудь пожалел там, в тюрьме, где тебя поедом сжирали вши, блохи и клопы? А когда ты робил в кандалах под палящим солнцем? Ты ещё запамятовал, хто подарил тебе свободу. Ты сейчас живёшь, а не гниёшь, и хто-то обещал служить мне вечно. А сейчас ты открыл на меня свою пасть. Слышал, что сказал Николас, я – Лаш, повелитель и ваш хозяин. А тебе хто-то дозволил мне указывать и учить, не боязно? Ты, кажись, веся страх потерял, брат. Вот што, пожалуй ты вали-ка ты на все четыре стороны, я отпускаю тебя, раз тебе здеся не нравится. А вот Эльку я тебе не отдам, шибко мне твоя дочка по душе. Пшёл отсель, а если удумаешь на моей дороге встать, задавлю своими собственными руками.
Наум был не из робкого десятка, но грозный взгляд рыжего приковал его к полу. Он не боялся смерти, но у него была любимая дочка, единственная радость, которая удерживала его на этой земле. Да ещё одна очень веская причина появилась… Фридушка.
- Вон! – заорал во всё горло Авва – я не хочу тебя боле видеть, не попадайся мне на глаза, поднадоел ты мне.
На крик вбежал Федька и Исай. Одно слово хозяина и они бы порвали Наума, не моргнув, с которым недавно делились в лагере горбушкой хлеба. Наум приготовился к смерти, пощады он не ждал.
- Братья, всё у нас ладно – спокойно произнёс Авва – малость поспорили об жизни. Ступай, Наум, и вы отдыхайте все. Утро вечера мудренее. – Авва махнул рукой, и все удалились.
Наум, сгорбившись, шёл в свой уголок, поймав на себе подозрительный взгляд Николаса. Мужчина улёгся к спящей, тёплой дочке, где-то в ногах ощутил мягкий комочек. Всю ночь Наум не сомкнул глаз.
Авва метался по своему жилищу, матерясь по-русски и по-цыгански. «Букашка и червяк, ашо хайло на меня  своё открыл, ну ты у меня ашо пожалеешь обо всём…» Но больше его волновал рассказ Николаса, он многие слова и вещи не понял, но тревога, как заноза, вонзилась в сердце. Авва не смог разобраться в себе, причину сильного беспокойства.
- Паучок, - он ясно услышал самый желанный и родной голос – всё ты верно делаешь, всё у тебя сладится, кутай этих людишек в свою липкую паутинку, как я учил тебя, но будь осторожней, не зли сейчас окружающих, утвердись как следует, а там далее они твои…
- Благодарствую, деда – прошептал, улыбаясь, Авва и уснул крепким сном.



Следующим вечерком вновь все мужчины собрались, кроме Наума. Все смотрели на Николаса, он уж подзабыл, что обещал ещё что-то рассказать. И его очень порадовало, что многим не безразлична судьба России.
- Вы что-то от меня ждёте? – хитро спросил Николас.
- Ну, чё тянешь кота за хвост – не утерпел Сашок – хотца же знать что-нибудь, да и обговариваешь ты антересно.
Поднялся гвалт, все упрашивали Николаса.
- Ну чего, бедолаги, зашумели, надо спросить нашего лаш, хочет ли он меня слышать? – вновь улыбнулся Николас. «Как прекрасно знать иностранные языки, всё можно выразить для очистки своей совести и ни один из этих идиотов даже не догадается» - подумал удовлетворённо красавец.
- Особливо хочу – ответил Авва, - надобно хоть чуток ведать шо там происходит. Кумекаю, что всем польза будет.
- Ну что ж, ребятушки, слушайте. Век с небольшим назад был такой Емельян Пугачёв, может кто и слышал из вас – по молчанию Николас понял, что и этого они не знали и продолжил – не помню точно, но, по-моему, из донских казаков. Этот Емелька называл себя царём и внуком Петра I. Он созывал бедняков на борьбу с господами. И пошли за ним крепостные крестьяне, уральские казаки, бедный люд с Урала и Поволжья. Много народу собрал этот Емельян и возглавил их на войну. Сколько он сделал для бедняков, и бросились они все за справедливость, сколь людей они освободили от рабства, уничтожали богатеев. Возрадовался народ, вздохнул свободно, но ненадолго. Два года длилась эта война. Нашлись предатели и сдали Емельяна царским властям. Заковали его в кандалы и привезли в самый главный город – Москву. Казнили Емельяна. Царица и помещики жестоко расправились со всеми бунтовщиками. И опять наступили тяжёлые времена для бедного люда.
Ты, Авва, тоже нас всех спас от кандалов, всех нас собрал, Лаш ты наш, и прикажешь, будем воевать. Но воевать-то нужно за великое дело, за бедняков, за светлую жизнь – Николас замолчал.
- Слухай, Николас, откель ты так много ведаешь? – спросил подозрительно Авва.
- Книжки читал в детстве, любознательный был, всё в жизни интересовало – открыто ответил парень.
- Да, но я не собираюсь ни с кем воевать, я собрал вас всех, чтоб увести в райский край и там мирно и спокойно жить – высказался Авва.
«Пугачёв хоть воевал за народ, а этот рыжий дьявол, хуже царя, высосет нашу кровушку. Подняться бы нам всем против него» – подумал Николас, но тут же отогнал эту мысль от себя. – «Не с кем. Даже Наум, за свободу, готов на всё, до последних дней должен рассчитываться. Да и все остальные ни за что не пойдут против Аввы, для них он бог и царь».
Николас обвёл взором окружающих. Перед ним сидели убийцы, грабители, воры и просто бродяги, неграмотные, с разными судьбами. Ничего не знавшие о плачущей России, каждый из них жил в своём небольшом мирке, и цель была одна – выжить. Эти головорезы, принадлежавшие всецело своему властелину, этому рыжему душегубу, не брезговали ничем, да и терять им было нечего; ни Родины, ни родных, ни близких, главное, позади каторга, а впереди неизвестность, но никто об этом и не задумывался. Жили одним днём. Молчание затянулось, а люди ждали ещё рассказов.
- Ну что вам ещё рассказать?
- Хоть шо, давай, давай, антересно же – загалдели присутствующие.
- Ну, ладно. О полководцах расскажу. Был такой Суворов Александр. Мальчик с самого детства мечтал о военной службе, но он рос болезненным. Начал себя закалять, он обливал себя холодной водой, скакал на коне под проливным дождём. В 15 лет он стал солдатом, потом офицером, а далее и генералом. А полководцем он был отменным: научил своих солдат выносливости, полной покорности, решительных действий и отваге. Из всех войн он выходил победителем.
К началу 19 в. наша Россия уже была самым могущественным государством и по территории, и по сильной армии и флоту. У нас появилось много талантливых людей, которые развивали культуру и науку, искусство и технику. Чужеземцы мечтали захватить это богатство и покорить российский народ. Огромная опасность возникла над нашей страной. Император Франции Наполеон, покоривший почти всю Европу, двинулся со своими полками на Россию. В 1812 году многочисленная армия императора вторглась к нам в государство. Русская армия была в три раза меньше; много крови пролилось, захватчики грабили всё на своём пути. Народ поднимался на Отечественную войну, армия Наполеона несла большие потери, но не отступали, уж больно хотелось завоевать им наше сердце России – город Москву. Полководцем русской армии был назначен ученик Суворова – Кутузов. Битва была на большом поле около деревни Бородино.
Целый день не смолкали ружейные выстрелы, грохот орудий. Не сумел Наполеон уничтожить русскую армию. Кутузов, подсчитав свои силы, приказал отступать, французская армия даже после таких кровопролитий была ещё сильна. Смертельная угроза повисла над нашей древней русской столицей. Чужеземцы двигались к городу.
Был военный совет, на котором решили оставить Москву без боя, чтобы сохранить людей. Солдаты покидали Москву; за ними – беженцы и мирные жители. Захватчики мечтали отдохнуть в барских домах, разжиться богатством и выйти победителями из этой войны. Но надежды их развеялись, как миф.
Наполеоновские солдаты возрадовались такой лёгкой победе и стали грабить город. На улицах они жгли костры и бросали туда старинные книги, мебель. В общем, гуляли, гуляли, веселились, мародёры, расстреливали мирных жителей. Поджигали церкви, разграбленные дома и дворцы. Город запылал. Шесть дней бушевал пожар. Огромная часть Москвы превратилась в пепел, сгорело продовольствие.
Солдаты решили добыть корм для лошадей и пропитание в близлежащих деревнях. Захватчики стали бесследно исчезать, даже не вступая в сражение с русскими войсками. Во всём разгаре велась партизанская война. Кутузов тем временем пополнял свою армию, укрепляя и усиливая.
Месяц гуляли захватчики, ожидая царских послов о мире, но ничего не дождавшись «наполеоновцы» покидали пустую Москву. Кутузовские войска и партизаны преследовали врага по пятам. К началу сентября захватчиков осталось в десять раз меньше. Спесь их прошла, они шли по русским дорогам, больные, оборванные, голодные. Не привыкшие к нашим русским холодам, а морозы ударили очень сильные, враги замерзали на ходу. При последнем сражении через какую-то реку, не помню название, много людей утонуло и были сражены на повал. Наполеон бросил остатки своей армии и утёк в свой город Париж.
Так и закончилась эта война, непобедим наш русский народ – Николас замолчал. На него смотрело множество глаз, рты у некоторых были раскрыты.
- Николас, а где ты берёшь эти книги? – спросил Сашок. – Так интересно, там что, обо всём рассказывают?
- Сейчас нигде, да и некогда, а раньше ко мне ходили специальные учителя и учили разным наукам.
- Расскажи ашо – требовали мужчины.
Николас ещё долго поведывал этому народу про Ленина, про газету «Искра», про революционеров, про тяжёлое житьё крестьян и рабочих. Николас радовался в душе, что этот далёкий от всего народ хоть что-то интересует.
Разошлись заполночь. Авва не спал; каждое слово из рассказа Николаса крепко врезалось в его память. Ему было очень интересно, он мог слушать этого человека с правильным красивым спокойным голосом целыми днями с одной стороны, а с другой – его бесило, что его рабы, которых он накрепко привязал к своей воле и уже поработил, во время историй восторгались Николасом. С такими знаниями он запросто сможет на что-то уговорить его людей, этого Авва боялся больше всего. Паук был уверен, что надо что-то срочно предпринять, и не мог ничего придумать, и дед молчал, не подсказывал ему. «Лады, поживём и узрим, кто кого…» – злорадно подумал Авва и слегка успокоился, но тревога и зависть к этому молодому красавцу съедала его.
Наум тоже не спал. После стычки с Аввой он потерял покой, пропал аппетит, сон если приходил, то самый ужасный. Николас не подходил к нему и даже не смотрел в его сторону, зато Федька зыркал на него своими злобными глазёнками и искал повод к чему-нибудь прицепиться. Наум справно работал, погрузившись в свои мысли. Сердце его обливалось кровью за Эльку, он понял, по словам Аввы, что дочь не принадлежит больше отцу. Днями  и ночами Наум искал выход из этого тяжёлого положения, голова раскалывалась на части от горя, глаза опухли от скупых слёз. Однажды ночью Наум решился. Взяв на руки Эльку, крепко прижав её к груди, уверенной походкой направился в темноту. Он шёл, чутко прислушиваясь к каждому звуку, всё было тихо и спокойно, он уже начал радоваться; куда угодно, только подальше от самого страшного зверя. И вдруг Наум уловил слабые звуки шагов. Он остановился, положил девочку на землю, выхватил нож и ждал, готовый на смертельную схватку с ночным врагом. По высокому росту он сразу узнал Николаса. Луна слегка осветила его лицо. Юноша, не взглянув на нож, шагнул к Науму, положил руку на его плечо.
- Не делай этого, Наум, они тебя просто убьют, Эля останется сиротой – спокойно по-дружески предложил Николас.
Наум застонал, присев рядом со спящей девочкой.
- Николас, уйди с дороги, я должон бежать, тебе хоть знамо, шо сделает Авва с моей Элькой, когда она подрастёт?
- Да… – тихо ответил Николас, тяжело вздохнув. – Наум, тебе не выбраться, везде посты, и я ничем не смогу тебе помочь, мы завязли в этом топком болоте до конца своих дней. Этот рыжий дьявол твёрдо знал, чего хочет, когда нас спасал. Мы по гроб жизни ему обязаны служить.
- Я всё же таки попытаю щастья – уже неуверенно, с дрожью в голосе, заявил Наум, - ведь ты же мне не помешаешь.
- Быстрее, за нами следят, я это чувствую, удачи тебе – Николас резко повернулся и скрылся в темноте.
Наум уже бежал со своей родной ношей, тяжело дыша.
Немного пройдя, Николас наткнулся на Федьку, тот как гончий пёс рыскал по лесу.
- Фёдор, ты что тут потерял? – спросил Николас.
Мужик неожиданно вздрогнул и заисканно заулыбался, оголяя свои гнилые зубы.
- Я… Надобно б проверить посты… – Фёдор хотел юркнуть в сторону, куда скрылся Наум, но Николас крепко схватил его за руку, потом по-дружески обнял.
- Я уже проверил все посты, всё тихо и спокойно, друже, айда-ка мы с  тобой отдыхать.
Федька нехотя переставлял ногами.
- А ты тута никого не зрил?
- Ты что, все уже спят крепким сном и нам пора – уверенно ответил Николас.
Зайдя в помещение, Федька вырвался из объятий Николаса и побежал в угол, где под тужуркой сладко спал только один щенок. Пнув собачонку, Федька своим визгом разбудил всех людей. Поднялась шумиха; суетились мужчины, Авва бесился в ярости, плакали спросонья дети, женщины в страхе пытались успокоить своих чад.
Через час беглецы были доставлены к Авве. Элька плакала от страха, ничего не понимая. Авва приласкал девочку и уложил спать.
- А тятечка где? – засыпая, спросила Элька.
- Мы малость покалякаем, спи спокойно моя девочка.
Науму связали руки и бросили на землю. Авва сверлил его глазами.
- Шо надумал? Я ж тебе сказывал, не становись на моей дороге, не послухал. Ну что ж, энто твоя жисть. Федька уведите подале и всыпьте, шоб навеки запомнил – Авва махнул рукой и подмигнул Федьке, это был знак, и палач его понял. Наум был приговорён к смерти.
Его били жестоко, боль отупела, он мысленно прощался с любимой дочкой и жизнью. Николас выскочил на поляну.
- Эй, вы что творите? Ведь мы же братья…
- Отойди подобру-поздорову, эта крыса хотела сбежать и получит того, чито и добился - Федька, сверкая злобно глазами, испытывал наслаждение от издевательств, по губам его текли вожделенные слюни. Николас понял, что по-доброму не получится договориться с головорезами, завязалась схватка.
Наум поднял голову и прошептал:
- Николас, спасись хоть ты, я уж конченый... - мужчина потерял сознание.
Николас держал оборону перед Аввой, тот был яростен и злобен, что его приказ не приведён в исполнение. Целая лавина ругательств вылилась на голову красавца. Он стойко вынес все ругательства и унижения и пошёл на хитрость, опустив взор.
- Святой Авва, успокойся, охлынь, виноват я, но подумай об Эльке, ведь ты очень её любишь, как родную дочку и хотел сделать её сироткой, такое горе не перенести девчушке. Отстань ты от Наума, он уравновешенный, работящий, безобидный человек, а нам с тобой ой как нужны такие люди. Ведь перебить верных людей это ума большого не надо, а вот с кем будешь строить новую жизнь. Подумай на досуге. Ведь ты сказал, что я твоя правая рука, ты видишь, как я исправно тебе служу, и буду служить. Но надо делать всё по уму, а не с бухты-барахты.
Николас поднял глаза, вновь ожидая взрыва этого непредсказуемого дьявола, но увидел, что его слова дошли до Аввы и продолжил, укрепляя свой успех.
- Святой Авва, нам надо сейчас готовиться к долгому походу, нам не нужны волнения наших людей, не надо их злить, пусть они будут спокойны и уверенны в нашем деле. А руки мужские нам так необходимы.
Злость клокотала в сердце дьявола, но монотонные, спокойные слова Николаса подействовали.
- Лады, Николас, ты мя уговорил, надобно нам собираться, пущай Наум живёт, коли выкарабкается, чёрт с ним... Денька через два-три надобно всё обговорить, да и трогаться в поход. Ты, пожалуй, готовь всё в дорогу, а сщас спать...
- Будет всё налажено, об этом не беспокойся - Николас взглянул на Федьку, всё лицо его опухло от ударов, которые с большим удовольствием нанёс ему юноша, второму он просто железным прутом сломал руку. У самого Николаса кровоточил бок, вскользь нож Федьки задел мягкую ткань. Юноша был счастлив, что одержал победу, хоть не велику, но всё же победу над головорезами, которых презирал всем своим нутром.



Наум лежал неделю, тяжело вздыхая. Элька, забросив свои детские игры, тихо плакала возле отца, Дружок подвизгивал, тыкаясь и слизывая запекшуюся кровь. Фрида молча подходила к избитому и прикладывала примочки на израненное тело. Наум нежно держал ручонку дочери, закрывал глаза и наслаждался прикосновениями самой милой сердцу женщины.
- Господи, я готов к любым испытаниям, лишь бы Фридушка была рядом... - думал он.
Но отдохнуть ему не дали. Федька озлобленный гнал всех на работу. Наума, ещё ослабшего и больного, он заставил сутками стоять на посту. Наум, молча и смиренно, нёс свою вахту. С утра до темна велись сборы к походу, задействованы были все.
Николас осторожно ступал через спящих людей. Кто-то стонал, кто-то храпел, сны были тревожны. Элька спала, сладко обняв свою живую игрушку, Наума не было, это он разглядел через мерцающие лучины. Николас окинул беглым взором Фриду. Она, казалось, спала, бережно обнимая сына, но юноша почувствовал, что женщина притаилась, как будто что-то выжидая.
- Красивая женщина – мелькнула невольно мысль, - подошла бы она мне для жизни, хоть и старше.
Он часто думал о Фриде и отгонял эти думы подальше. Эта женщина нравилась не только ему, но и его подчинённым, но никто не имел права прикоснуться к ней. Она была собственностью Аввы, и этим всё было сказано.
Николас сидел на большом камне и всматривался в холодные мигающие звёзды. Сюда он приходил каждую ночь и долго сидел, отдыхал от суеты и крысиной возни. Только в эти минуты он чувствовал себя человеком, ему никто не мешал погрузиться полностью в свои мысли. Было прохладно, но юноша не замечал этого, его ноющее сердце грело это небо, этот целебный воздух и ночная тишина. Мысли были почти одни и те же. Сначала он каждый раз вспоминал своё безоблачное детство, потом своих друзей по оружию против насилия и в конце своих дум самое тяжёлое и трудное, душившее его, давившее его честную и справедливую натуру. Он должен быть там; в нём нуждались, его ждали соратники, жизнь должна быть в борьбе, об этом он мечтал, а сейчас что? Он превратился в бессовестного никчёмного человечка, прислуживающего рыжему дьяволу, и косвенно стал его помощником в его грязных делишках. И выхода не было.
Глаза Николаса открылись, по щеке текла слеза, а мимо, не заметив его, спешно пробежала женщина. «Ещё одна беглянка, как Наум решила испытать судьбу».
Николас сразу, даже в кромешной темноте, узнал её, да из тысячи женщин с закрытыми глазами он без труда бы её нашёл по запаху. Она пахла лесом и травами. Юноше хотелось вскочить, догнать, остановить от нелепости, но он не шелохнулся, у него не было сил.
Фрида пробежала немного, сын был тяжёл, она часто отдыхала. Споткнулась, упала, Ромка даже не проснулся, её сонная травка подействовала. Кто-то пнул её, она с ужасом увидела Федьку, горький крик безнадёжности и потерянности вырвался из её груди.
- Ну, шо, куды побегла эндак шустро? – мужик ухмылялся, выказывая свои безобразные зубы и вертя в руке большой нож. – Давай поиграем, ты ладная бабёнка, давненько я жаждю тебя. И если ты не раскроешь рта Авве, я сохраню тебе жисть.
Федька потянулся рукой к её ноге. Фрида поправила лежащего сына и как кошка набросилась на врага. Они слились в один единый клубок. Откуда взялись силы у этой хрупкой беззащитной женщины, Федька не успевал отбиваться от неё, в ход шли ногти, руками она цепко ухватилась за его реденькие волосёнки, зная, что это у мужчин больное место. Федька на мгновение обмяк, потом взвыл как зверь.
- Отпусти, убью, сучка!
Но женщина, защищая себя и своего детёныша, билась изо всех сил и на смерть. Вдруг Федька как-то вскрикнул и всем телом придавил её. Женщина ничего не успела понять, только презрительно кое-как выкарабкалась из-под него. Мужик лежал неподвижно на животе, обнимая землю, в спине торчал нож.
Наум молча стоял над телом, потом подошёл к Фриде, женщина онемела.
- Фридушка, возвращайся, покамест ашо не поздно. Люба ты мне, хоть одна радость в жизни будет, хоть изредка взглянуть на тебя. Смысл у меня появился, жить хочу ради тебя и наших детей. Молю, не губи себя.
Фрида тихо поднялась, стряхнула с себя листву и иголки, прижала к себе сына и удалилась в темноту.
Николас всё сидел на камне. Фрида прошла возле него. «Слава тебе, Господи, образумил, вернулась…»



Засветло к Авве вбежал Клим, запыхавшийся и встревоженный. Дьявол взбесился, что помешали поблудить с очередной девкой, но увидев побелевшее лицо человека, отвечавшего за охрану, спешно накинул на голое тело какую-то тряпку.
- Сказывай, что стряслось?
- Святой Авва, Федька пропал. Должны сщас поменяться, все возвернулись, а его нема. Кумекали, что подался, до баб он больно охоч, но должон бы уже быть… - сбивчиво и запутанно докладывал Клим.
- Прочесать весь лес, каждый метр, и найти! – взвыл Авва.
- Уже всё обыскали, как в воду канул.
- Лады, Клим, вечером всех ко мне, разрешать будем…
Все собрались под вечер.
- Ну-с, докладайте, шо у нас ладится в дружине? – грозно, почёсывая свою огненную бороду, нахмурив густые брови, начал Авва.
Григорий, Клим, Кирей, Исай, отвечавшие за каждого человека, за охрану отрапортовали, что всё спокойно, смутьянов нет, только Федька так и не вернулся.
Николас спокойно доложил обо всех подчинённых, хваля их, что работу ведут справно. Авва хоть и зол был на этого красавца и всё же радовался, понимая, что Николас самое главное звено в этой цепи, на него можно положиться в любую минуту и доверить самое трудное дело, со всем справится, не подведёт.
- Продовольствие доставлено – продолжал Николас – женщин тебе тоже подобрали красивых и чистых. Всё к походу готово, холода надвигаются, и чувствую я, что рыскает нас жандармерия.
Долго ещё обсуждали самые разные вопросы, потом Авва приказал всем отдыхать.
- Николас, останься, ашо потолкуем…
Все разошлись.
- Ну, говаривай свои соображения обо всём. Как там наш смутьян Наум? Куда подевался Федька, самый ведь он мне преданный.
«Головорез, мерзавец самый отъявленный» - подумал Николас, опустив глаза, чтобы дьявол не смог догадаться.
- Ну, что я могу тебе ответить, Лаш ты мой – Николас улыбнулся хитро и довольно, не поднимая глаз. – Авва, надо немедленно идти в путь, засиделись мы здесь, видишь, люди стали пропадать, а вдруг Федька в городе и уже наводит на нас царских собак.
- Враки это всё, он мне был самый верный, выполнял все мои приказы.
- Авва, жизни ты не ведаешь, порой самые-то верные вдруг становятся врагами, чёрт знает, что там у него в голове, ветреный он какой-то… Ну ладно, не будем о плохом. Бог ему судья. Ты про Наума выспрашивал у меня. Я уже повторяюсь, вот с этой стороны дурного не жди. Я верю ему, он спокойный, уравновешенный человек, ну что там промеж вас стряслось, я не ведаю, но одно знаю, что не подведёт и руки у него золотые, сгодится нам очень, он старше нас, мудрее и опытнее и жисть уже понюхал со всех сторон.
- Ну лады, лады… Как ты кумекаешь, кто-нибудь замышляет против меня злое?
Николас задумчиво провёл рукой по волосам:
- Что ты, Лаш, все люди открыты, как на ладони. Они все боготворят тебя, молятся на тебя, пойдут за тобой хоть в огонь, хоть в воду, только мой совет тебе, хошь принимай его, хочешь, нет – будь добрее к людям, они горы для тебя перевернут.
Слова Николаса как всегда лились бальзамом на душу дьявола. Он наслаждался такими сладкими речами, не зная и не подозревая, что согревающее слово «Лаш» переводится как трус и подлец.
- Николас, а сщас о самом главном… – Авва вытащил карту, разгладил её аккуратно рукой. – Как будем продвигаться?
- Что я думаю, Авва, нас много, нам надо поделиться группами.
- Энто как? – с любопытством и загоревшими голубыми глазами поинтересовался Авва.
- Ну, понимаешь, всем вместе нам далеко не уйти. Первая группа – разведчики, Сашок, что помоложе, пошустрее. Гарол и ещё можно двоих поскачут самые первые, обследуют обстановку, найдут однодневную стоянку. Если всё тихо и спокойно, вот в этой точке – Николас указал на карте пальцем первый населённый пункт – посылают до нас с весточкой гонца. Идёт вторая группа, ну а потом женщины, дети и все остальные подтягиваются. Вот так мы и доберёмся потихоньку до твоего края живыми и невредимыми.
Авва сидел с открытым ртом, мысленно представляя эту картину и удивляясь сообразительности Николаса, сам бы он никогда до такого не догадался.
Скуп на похвалы, здесь он не мог сдержаться:
- Ну ты… Энто вообще, брат, да ты просто… у меня даже слов нет… Эндак и порешим. Братишка ты мой, на тебя вся надежда, организовывай всё ладом. Я верю в тебя.
- Ну что ж, Лаш, благодарствую за доверие, я постараюсь не подвести тебя. Да и людей нам надо сохранить, они ведь верят нам и пойдут за нами.



А люди действительно верили своему хозяину и, не задумываясь ни о чём, отправились в далёкий, тяжёлый путь, преодолевая все испытания и нелёгкую долю, выпавшую на них. По уникальному плану, разработанному Николасом, табор бродяг шёл вперёд к своей новой жизни сквозь холодные зимы, светящие и согревающие вёсны, через проливные ледяные осенние дожди и жаркие знойные лета. В пути умирали слабые и больные, рождались им на замену детишки. Прибивались к табору новые люди различных мастей. Не обходилось без насилия и грабежей. Но несмотря ни на что, табор бродяг шёл и шёл за солнцем, веря в спокойную и счастливую жизнь.