За диваном

Закончились майские праздники, а в школу возвращаться не хотелось. Ну, какие могут быть уроки в такую теплынь.

Мама с вечера выдала пятикласснику Лешке отглаженный школьный костюм и напомнила, что надо бы портфель собрать и дневник заполнить.

— Мам, не хочу сейчас! По расписанию мне завтра ко второму уроку — утром все и успею!

— Ну, так поспишь подольше, сынок.

Утром Лешка безнадежно проспал. Нет, можно было пойти и к третьему уроку, но оправдываться перед классной или врать не хотелось.

«А я вообще сегодня в школу не пойду. И завтра не пойду. И вообще, не хочу я туда больше! Че учиться-то осталось — скоро лето. Пусть думают, что я заболел», — твердо решил Лешка. И снова уснул.

Разбудил его голос диктора, благо на соседнем балконе открыли дверь и включили радио:

— В эфире — «Рабочий полдень». Передаем концерт по заявкам…

«Ой, мама же сейчас на обед придет и меня застукает!» — ужаснулся Лешка.

Едва успел он запихать на антресоли форму, портфель и мешок со сменкой, а на лестничной площадке уже шаги знакомые, и ключ в замке ворочается.

«Куда, куда бы спрятаться…»

Лешка метнулся в гостиную, вполз в щель за диваном, и… чуть не задохнулся от пыли. Зажал чих ладошками, да так и промаялся с полчаса, пока мама дома была. Хорошо, что у соседей все это время орало радио.

«Нет, завтра я все подготовлю заранее», — дал себе слово Лешка и пошел на кухню — завтракать, раз уж время обеда прошло.

На следующее утро он тщательно пропылесосил и вымыл пол за диваном. А, в очередной раз пряча школьную амуницию на антресоли, наткнулся на ящик со своими старыми игрушками. Поностальгировал над ними, сложил из кубиков башню, поиграл в солдатиков. Попытался восстановить железную дорогу, но что-то из деталей было утеряно, да и батарейки сели давно. Вернул все на прежние места и ушел гулять.

Две недели так и жил — до двенадцати спал, играл, да телик смотрел, в обед за диваном отлеживался. Потом гулял в свое удовольствие, а к концу маминого рабочего дня возвращался, доставал портфель и форму из тайника и с умным видом садился за письменный стол и действительно делал уроки.

Ради конспирации гулять Лешка утекал на дальний пруд. А на пруду красота — все в свежей зелени и одуванчиках. Птицы поют, бабочки порхают. Жуков майских столько, что хоть горстями их собирай с молодых березок. Нет, сначала интересно было — наберешь штук тридцать этих жуков, к лапке задней каждому нитку привяжешь, потом все концы в один узел и за получившийся общий канатик ведешь их или с дерева сбрасываешь. Бывало, что и взлетали! Разок даже купнулся, но все-таки не лето — со дна холодом тянет. Да и страшновато одному.

Со скуки с дедом местным познакомился. Тот на берегу карасиков на закидушки ловил да костерок теплил.  Лешка из дома хлеб приносить стал и картошку, чтобы в золе печь. Дед лишь раз и спросил, почему «малец» не в школе. «Малец» отоврался домашним обучением. Ну, дед-то, может, и не поверил, но докапываться не стал. Ему, видно, в радость было само общение, и он все рассказывал про войну и про то, как молодым был, и про детство свое.

А Лешка слушал и думал: «А мои бабушки с дедушками давно все умерли. Я их и не видел ни разу.»

Свобода — дело хорошее, но когда ее получаешь обманным путем, спалиться — проще простого. Расколол Лешку Серега, сосед по парте. Его классная прислала справиться о здоровье. Серый, узнав правду, обзавидовался, но пообещал молчать в обмен на клятву — в следующем году «болеть» вместе.

За неделю до окончания учебного года Лешке пришлось выйти из подполья — начали выставлять четверные и годовые оценки, и врать дальше — было бы уже катастрофой. В школу он шел, как на казнь.
   
Но все были ему рады, и вопросов не задавали, и классная не пытала, только велела справку принести о болезни. А потом как-то все закрутилось в делах и забылось само собой. А может, и приносил он справку-то,  да вытрясли ее из журнала?

В первый день каникул, уже легально, Лешка отправился на пруд. Нет, не купаться — это теперь от него и так никуда не уйдет. Деда навестить захотелось.

Дед был на старом месте — все так же сидел на пеньке, прислонившись спиной к старой иве, и то ли дремал, то ли на закидушки в воде смотрел через полуприкрытые веки. Рыбачил, одним словом.

Лешке обрадовался, как родному:

— Здорово, гулена! Никак, амнистия тебе вышла? А я за тебя переживал!

— Откуда вы знаете? — опешил Лешка.

— Мне ли не знать, сынок, если я и сам когда-то прогуливал!  Ты, Лешка, сызмальства к вранью-то не привыкай. Плохому только дай волю — не отвяжется. Ты, я вижу, не куришь — молодец! А я, по глупости, в девять лет закурил и всю жизнь смолил, как полоумный.  И стали под старость ноги у меня неметь да мерзнуть. Ну, я и расскажи об этом соседу, а тот в ответ: — это у тебя, как у заядлого курильщика, газовая гангрена развивается, и ноги запросто могут оттяпать!

Решил я завязать с куревом — так чуть не помер: задыхаться начал  и раздуло всего. Старуха моя перепугалась, врача вызвала, а тот и говорит: « Ну, гангрены пока нет, но сосуды от табака сильно пострадали. А бросить не сможете — Ваш организм сидит на никотине. Так что курите, на здоровье, до смерти!»

Ох и разозлился же я на него — какая такая смерть? Сколько бы мне жить не осталось, а все у меня еще впереди. Как выкарабкивался, и вспоминать не хочу, а вот живой перед тобой сижу, с ногами и некурящий. Но ведь могло и не обойтись.

И хватит нам тут бобыльничать. Пошли лучше в гости ко мне — старуха моя пироги печь затеяла, видно, почуяла, что объявишься. Я ж ей про тебя все рассказывал. Своих-то внучков у нас нет, да и деток тоже… Хотя был сыночек, да в войну помер от тифа… И лет ему было столько, сколько тебе сейчас…

Вечером, лежа в постели, Лешка вдруг вспомнил давнишнюю историю. Тогда в детский сад к нему пришел незнакомый усатый дядька и назвался папкой. По голове все гладил и водкой противно пах, и обещал еще прийти. Лешка ему не поверил, ведь от мамы он давным-давно знал, что папка его, летчик-испытатель, погиб на задании. Но для проверки попросил усатого в следующий раз принести солдатиков.  Пару дней на прогулках Лешка все смотрел за забор, но дядька не появлялся и солдатиков не нес. И стало понятно, что это был какой-то чужой папа, который просто все перепутал.

Мамке о нем тогда рассказать не захотелось — зачем расстраивать. Позже, уже в школе, совесть мучить начала —  вдруг папка-то не погиб в той катастрофе, а чудом спасся, да память потерял. Ну, как в кино. Носить в одиночку эту тайну было невыносимо и Лешка поделился ею с друзьями. Вот тогда-то и узнал он, что у половины класса папки — геройски погибшие летчики. Это в городке, где даже близко не было аэродрома.

Выходит, им всем-всем врали мамки. И Лешкина врала. И он теперь знал об этом. Но это тайна была до сих пор единственной. А теперь к ней еще две прибавились — одна хорошая и одна плохая. А в плохой еще куча маленьких — одна другой ужаснее. Но как же хочется маме про деда рассказать и с нею вместе в гости пойти в тот дом, где бабушка добрая и пирогами вкусные, и фотографии старые в альбомах, и большие напольные часы с тяжелыми гирями… И ковер волшебный на стене — красный с черным, а на нем море и крокодилы, и папоротники. Смотришь на такой ковер, и будто тебя внутрь затягивает.  Бабашка еще посмеялась, мол, лучшего трофея с войны дед привезти не мог, но на ухо Лешке шепнула, что сама частенько к тем крокодилам уходит…

Нет, у  них с мамкой дома тоже хорошо, только все обыкновенно. И пироги она не
печет — булки с изюмом из магазина приносит и пирожные по праздникам. И альбом у них только один, а в нем две ее фотки детдомовские, и две студенческие, ну и еще с работы там, да куча его детских, ну и те, где они вместе.

А  может, и ей старики бы понравились, и стало бы их уже не двое, а четверо. Но одна правда потянет за собой вторую, и как не запутаться в них и не сделать маме больно? А может, обойдется?..

Лешка собрался с духом, вылез из постели и побрел на кухню, где мама все еще что-то готовила назавтра и прибиралась. Чтобы не видеть ее огорченных глаз, он, на всякий пожарный, зажмурился  и заговорил, раскрывая свои секреты…

«Вот и славно, что все рассказал мне, Леша, — успокоила его мама. — Скольких ошибок в жизни могла бы и я избежать, если бы было с кем поделиться. Что до папки твоего,  так он жив-здоров — где-то далеко-далеко...  Человек-то он не плохой, просто мы ему с тобой не нужными оказались. Но, видно, разок его совесть кольнула, если в детский сад заходил, хоть и пьяный. Я об этом от твоей воспитательницы в тот же день узнала.  А вот правду тебе сказать все никак не могла — уж больно ты в его геройскую смерть верил. Прости меня, детка...»

Лешка прижался к ней и прошептал:

— Мам, не плачь! Он мне совсем даже не понравился. Мы себе другого — хорошего найдем!

Долго они еще сидели в обнимку на кухне и вспоминали разное, но больше хорошее. И пообещали друг другу не врать и во всем советоваться.

Потом мама попросила Лешку спрятаться за диван, а сама на цыпочках подкралась и заглянула в тайник, и они оба расхохотались.

— Давай так договоримся, прогульщик. Если в школу идти не захочешь или проспишь — сообщай мне заранее.

И снова смех.

Лешка, теперь уже с открытыми глазами, взахлеб рассказывал маме про деда и майский пруд, и жуков. Вот только про купание промолчал — зачем портить маме настроение.

Проснулись поздно, благо день был воскресный, с твердым намерением — после завтрака навестить Лешкиных стариков.

24.11.2010