За всё добро расплатимся добром

ЮБИЛЕЙ
НИКОЛАЙ ГАЙДУК
ЗА ВСЁ ДОБРО РАСПЛАТИМСЯ ДОБРОМ
Штрихи к портрету писателя Валерия Шелегова
1
Телега
жизни, о которой писал Пушкин, сегодня стала «реактивною» телегой.
Жизнь так летит по кочкам и ухабинам, что и оглянуться не успел, а вот
уже и вечер, и ты уже с ярмарки едешь, «товары» свои с грустью
рассматриваешь, с улыбкой вспоминаешь, какие красны девки встретились
тебе на той прекрасной и шумной ярмарке, какие добры молодцы…
И тут
никак нельзя не вспомнить сегодняшнего юбиляра – писателя Валерия
Шелегова, крепко сбитого и статно сложенного сибиряка. Очень уж
оригинальный, самобытный человек Валера Шелегов – мимо не пройдешь,
зацепишь глазом в любой разношерстной толпе.
Знакомство наше
состоялось – бог знает, сколько лет назад в Москве, в общежитии
литературного института, где я учился на ВЛК. Валера жил тогда на
Индигирке, был заочником литинститута и имел возможность «редко, но
метко» вырываться из тундры и потрясать Москву веселыми гастролями
человека при деньгах, при широком русском кураже. Шелегова там и
сегодня еще поминают тихим лирическим словом, а кое-кто даже вздрагивает
и на дверь косится, услышав имя этого бесстрашного драчуна,
неукротимого кулачного бойца.
Неординарный человек в повседневной
жизни зачастую неудобен. И Валера Шелегов никогда почти не вписывался и
втискивался в привычные житейские рамки, – трещит золоченый багет и
ломается, лишая окружающих покоя.
По тундровому широкий, всегда
открытый людям и ветрам, Шелегов разбудил меня в общежитии литинститута
часа в два или в три ночи, увидел неприветливую мятую физиономию и
по-детски наивно воскликнул:
-Я думал, поэты вообще не спят!
-А
как же Тютчев? - спросил я, зевая: - «Не рассуждай, не хлопочи,
безумство ищет, глупость судит, дневные раны сном лечи, а завтра быть
чему, то будет!»
-А как же Лермонтов? – парировал «шибко грамотный»
заочник литературного института. – Говорят, он ночами не спал, и по
свету в его окне корабли ориентировались, как по маяку.
Я спросонья возьми да брякни:
-Значит, во мне Тютчева больше, чем Лермонтова.
Шелегов расхохотался:
-Один погиб как дипломат, другой от пули. А ты помрешь от скромности.
«Разбудил и хамит! – Я покачал головой.- Во, мужик!»
С
первых минут знакомства в глаза бросалась редкая черта его характера –
бухнуть прямо в лоб, что думает. Иногда такая прямота раздражала, но
чаще вызывала уважение.
Однажды приспичило ему пораньше оставить
занятия в литинституте. Любой другой на месте Шелегова включил бы свою
писательскую фантазию и легко нагородил бы что-нибудь, а Валера заявил
как честный пионер: «Девушка ждет!» Преподаватель сначала растерялся от
вопиющей наглости «бурсака», потом от возмущения стал зеленеть, как
созревающий кочан капусты, но, в конце-то концов, обескуражено
улыбнулся, оценив прямодушие парня, который поздновато руку приложил к
писательству, зато сохранил свою чистую душу.
2
Валера Шелегов до тридцати годов живя на Севере, на
берегах Индигирки, не имел понятия, как держать в руках перо.
Настоящий русский мужик, он все больше с киркою общался, с лопатой, с
ножом, с карабином. На медведя хаживал, о чем я узнал от него
совершенно случайно: Валера не любит трепаться о своих «героических
буднях».
Был геологом, охотоведом, которому браконьеры ни раз и ни
два обещали голову скрутить за его несгибаемую волю и принципиальность,
за то, что не различал погоны и чины, какие вроде бы «имели право»
объезжать законы на кривой козе.
Однажды «в сети» охотоведа попался
даже сам районный прокурор, так Шелегов и его нагрел по полной
программе. Сначала Валера прочитал ему «ликбез»:
-Вас, обижающих
природу много. Кто ее, кроме меня, защитит? – спокойно, твердо глядя в
глаза прокурору, сказал охотовед. - Так что оружие я у тебя изымаю,
акт пишу.
-Да ты в своем уме? - Прокурор взъерепенился.- Ты что же – не узнал меня?
-Это ты меня пока что не узнал, - ответил Шелегов, крепкой рукою забирая браконьерский карабин.
3
Было
время, «на раздутых парусах» заскакивал я в город Канск, угнетающий
своею серостью, но все же милый сердцу, поскольку именно там, в
старинных «колчаковских» казармах начиналась армейская юность моя.
Шагали
мы как-то с Валерой по Канску, остановились на перекрестке, а
навстречу женщина идёт. Поравнялась с нами, женщина посмотрела на
элегантного подтянутого Валеру – в белой рубахе, при галстуке, брюки со
стрелочкой, - улыбнулась и говорит:
-Какой красивый у нас писатель!
Когда читательница (и почитательница) отошла подальше, я грустно пошутил:
-Симпатичный
портрет трезвого писателя Валерия Шелегова - хоть на деньгах печатай.
Одно только тревожит – как бы не пропил он свою именную купюру.
Валера засмеялся.
-Успокойся,
братик. Я второй месяц не пью! – Помолчал и серьезно добавил: - В
церковь ходил и несколько часов стоял возле «Неупиваемой чаши».
Отстраняясь
от темы, замечу: тревожили меня и тревожат вопросы русской водки и
русского таланта, которые по жизни зачастую идут в одной упряжке. Горько
видеть среди пишущих людей бесшабашное, безбожное разбазаривание всего
того, что по большому счету принадлежит не тебе, а Народу, родившему
тебя и вскормившему, чтобы ты – как «Божья дудка», о которой говорил
Сергей Есенин – мог бы рассказать, пропеть о народных радостях и
печалях. В этой связи я больше чем уверен: талант, сознающий свое
предназначение на земле, имеет железную волю, а все остальное не имеет
отношение к таланту.
4
Вернувшись с Индигирки в пору «демократии», напоминавшую
землетрясение по всей стране, Валерий Шелегов с большим трудом прирастал
к родной земле, прилаживался к новой российской жизни. Соблазнов было
много. Предлагали идти в газету – неплохие заработки плюс «левый»
гонорар, многие на это охотно и жадно клевали, но только не Шелегов.
Куда, в какие только хомуты не пытался он засунуть свою шею! Искал
«сладкой жизни» Валера на пасеке под Каннском; однажды я бывал в гостях
у пасечника, «мед-пиво пили», песни пели. Славно было! Оставив пасеку,
он потянулся в город, устроился шофером, а заодно и сторожем в какую-то
канскую частную лавку. А закончилась эта работа – хоть смейся, хоть
плач.
Дело было перед Новым годом. Приехал Шелегов из рейса,
замёрз, как собака, скушал стаканчик водки и хвост селедки. А под окном
крутились канские сопливые детишки из тех семей, где нет лишней
копейки на подарки, на сладости. Валера с жалостью смотрел, смотрел на
них, отвернулся и налил себе еще… А после русской водки теплеет наша
русская душа и так подобреет – весь мир готова под своё крыло принять! И
вот тогда, изрядно подобревший Валера Шелегов вообразил себя
корбейником – казённую лавку открыл и давай на право и налево
разбазаривать «буржуйское» добро. Через полчаса у магазина была уже
очередь из ребятишек, и веселый щедрый коробейник раздарил все, что было
в закромах: кому конфеты, кому галеты, кому пряники, кому драники, кому
шарики с бусами…
Утром прибежал хозяин – волос дыбом:
-Сгною в тюряге, падла! Нашёлся Дед-Мороз!
Хлопая синими глазками, Валера оправдывался:
-Так ведь ребятишки, будущее наше! Как не угостить?!
-Эх, угостил бы я тебя! – Хозяин показал кулак.
И тут уже Валера взбеленился:
-Ты,
буржуй! Да я тебя сейчас похороню под обломками твоей несчастной лавки!
Из-за таких, как ты, и голодают ребятишки… - Бледнея, Шелегов грудью
попер на местного эксплуататора. - Сволочи! Разворовали всю Россию, и
делиться не хотят!

5
В краевых и районных газетах стали появляться откровенные и дерзкие
статьи Валерия Шелегова по поводу бесперела и бесчинства канских
властей и тех, кто тебя таковыми считает. Публикации эти много крови
попортили «героям» очерков. Дерзкому автору звонили, грозили, требовали
бросить заниматься такой писаниной. А потом – по сюжету нашего
дьявольского времени – автор должны были просто-напросто грохнуть
где-нибудь в тёмном местечке. Но тут случился совершенно непредвиденный
поворот в сюжете. Бандюги в белых воротничках – или кто там ещё? – они
вдруг решили оставить в покое Валеру Шелегова, который был как будто
«маленько не в себе». Ну. А как ещё можно объяснить тот фантастический,
тот потрясающий факт, что писатель в это шкурное время может работать не
за деньги? Только сумасшедшие сегодня согласятся на такие подвиги –
работать за идею, работать бесплатно.
-А если бы я за деньги писал, –
как-то очень просто и даже буднично признался Шелегов, - убили бы на
х… Давно убили бы и в реку сбросили.
Разговаривая об этом, мы с
Валерой сидели в его прокуренной холостяцкой квартире, где было тихо,
чисто. Икона Божьей Материи смотрела из красного угла. Окна в его
квартире выходят на широкий полноводный Кан, за которым заманчиво
синеет горизонт, и много-много неба.
-Валера! Я люблю такие тихие «берлоги», располагающие к раздумьям, к работе.
-Кстати, - улыбнулся он, - эту квартиру мне подарили мои друзья.
-Да ты что?
-Серьезно. Я с Индигирки приехал тогда, жил без копейки. Как, впрочем, и теперь…
И
Шелегов расхохотался. Он хорошо умеет хохотать, а это говорит о чистом,
бесхитростном сердце. (Ещё Достоевский об этом сказал: в первую очередь
смотрите как человек смеемся; в разговоре человек не всегда раскроется,
а как только засмеётся – вот он, весь).
На писательском столе у
Шелегова нередко можно видеть книгу Хемингуэя «Старик и море». Шелегов
любит перечитывать эту повесть, послужившую «золотым довеском» в
присуждении Нобелевской премии Хемингуэю. Любит за краткость, за яркость
и, видимо, подспудно, в своем творчестве Шелегов стремится к тому, о
чем Хемингуэй обмолвился в крохотном предисловии: «Что по-настоящему
трудно – это создать нечто действительно правдивое, а иной раз и более
правдивое, чем сама правда».
Свое творчество Валера Шелеговов
строит как раз на том, что «более правдиво, чем сама правда», поэтому
рассказы и повести писателя, как правило, густо замешиваются на
реальных фактах и пресловутого «сочинительства» Валера не признает. Его
героев зачастую можно встретить на улице, в пивной, за штурвалом
трактора, в тайге, кругу знакомых или друзей.

6
Над Канском глубокая ночь рассыпала звезды, светлыми пчелами
роящиеся в широкой реке. Мне рано утром уезжать, и хозяин, уступая
гостю мягкую кровать, стелет себе на полу – для него это дело
привычное. Он забирается в старый спальник, местами прожженный,
заманчиво пахнущий золотыми кострами, горевшими когда-то в молодости на
Индигирке.
–Можно целый рассказ написать об этом спальнике! – со вздохом сказал Валера.
-Напиши!
– советую, - вообще, мне кажется, что тема Севера – это как раз то,
что ты должен вспахать. Ты столько интересного рассказывал…
Валера
«загорается» мечтами и надеждами, и опять мы не спим до зари; он
говорит и говорит о Севере, потому что для него это – любовь на всю
жизнь и, может быть, самые лучшие годы. В редкие периоды хандры, тоски,
хватающей за горло, Шелегов напропалую звонит своим друзьям на Север. И
говорит он с ними так душевно, так долго, что телефон за неуплату
постоянно «отрубают». И тогда писатель Шелегов попадает в полосу
вынужденного молчания. И продолжается это до тех пор, пока он не
заработает копейку или пока не найдется в Канске человек, способный
«снизойти» до полунищего писателя, у которого, как правило, в кармане
только вошь на аркане.
Честно сказать, я не очень-то понимал и
разделял восторги Шелегова по отношению к «северам». И только чуть
позже, добровольно оказавшись в Заполярье, в «норильской ссылке», я в
полной мере осознал и испытал на своем сердце магнитное притяжение
Севера. И нашел великолепное тому подтверждение у Николая Рериха: «Если
кто-нибудь скажет тебе, что Север мрачен и беден, то знай, что он Севера
не знает. Ту радость, и бодрость, и силу, какую дает Север, вряд ли
можно найти в других местах!»