Головная боль. Среда

Проснулся на полу кухни. Все тело ныло. Посмотрел на новоприобретенный ожог. Слегка гноится. Нужно промыть водой и забинтовать. Даже не знаю, стоит ли мазать зеленкой. Все равно в доме кроме зеленки «лекарств» нет.
Что на меня нашло? Совсем перестаю себя контролировать. Сначала голоса в голове, потом этот порыв ненависти к себе. Может это и есть то самое изменение, которого я хотел? Может быть, я перестаю быть самим собой? Опять вопросы. Долой их.
Случилось то, что случилось. Ни больше, ни меньше. Изменить это нельзя. Приготовил завтрак. Быстро поел. Нужно было решить, чем занять этот день. Я же решил меняться. А сидя дома ничего не изменишь.
Подведем итог вчерашнего дня.
Олег хочет моей помощи, хотя я даже не знаю, что ему нужно. Все слишком запутано с ним. И его история, и его «правосудие». Конечно, на первый взгляд все выглядит подозрительно. Но он, по сути, не оставил мне выбора. Если я хочу прояснить ситуацию с ним, то должен позвонить ему. Позвоню вечером. Пусть думает, что я еще не решил, соглашаться мне или нет.
И Глеб. Он волнует меня, почему-то больше. Познакомились с ним достаточно странно. Прошлой зимой нашел его избитым на улице. На нем не было живого места. Я видел, как его избивали. Тогда я шел через дорогу домой. Но опять страх не позволил мне вмешаться. Я просто опустил голову вниз. Мол, я тут не причем. Глеба спасла полицейская сирена. Она протяжно выла, нагнетая обстановку. Преступники решили оставить Глеба. Видимо все, что от него хотели, получили. И тут совесть все-таки проснулась во мне. Я перешел через дорогу и помог бедолаге добраться до дома. Там ему и рассказал, что случилось. Без прикрас. И про свою трусость, и про сирену. Он отнесся с пониманием и поблагодарил меня за помощь. С тех пор я его единственный друг.
Странно, что он вышел из дома. Я раньше спрашивал, откуда он берет краски. Он говорил, что заказывает почтой из другого города, так как в нашем городе нет нужных. Я в этом ничего не смыслил и старался не лезть. А тут не просто вышел из дома, еще и в бар заглянул. Кстати, я только однажды вытащил его именно в этот бар. На его день рождения. Недурно тогда повеселились.
Тогда решено. Первым делом зайду к Глебу. Потом решим вопрос с Олегом.

В полдень был уже у подъезда Глеба. Там меня и поджидала Алла Семе-новна.
- Что-то твой наркоман совсем крышей поехал. Вчера как ошпаренный вылетел из дома.
- Черти их разберут, этих наркоманов.
- Сам-то не лучше.
- Тут вы правы.
- Иди уже отсюда, тунеядец.
Зашел в подъезд. На третьем этаже из квартиры вышла еще одна старуха и остановила меня.
- Сынок, прости Аллу нашу. Трудная жизнь у нее была.
- У кого она не трудная?
- У нее в тридцать девятом всех мужиков в семье расстреляли. Она с матерью одна осталась. Это в десять лет-то.
- Мои соболезнования.
Хотел уже пройти мимо нее. Не хватало мне подробностей молодости Аллы Семеновны. Но старуха продолжала.
- Завистница написала записку в соответствующие органы. Ее отца и двух старших братьев в тот же день к смерти приговорили. Без разъяснения обстоятельств.
- Что за завистница?
- Отца ее она любила очень. Вот и не смогла отпустить к другой. Думала, его в тюрьму посадят. Как узнала, что наделала, ходила прощения вымаливала. Мать-то Алкина простила, а вот Алла нет.
- Вы-то откуда все знаете?
- Из одной деревни мы с ней. Ровесница моя. Даже когда-то подругами были. Как она с матерью одна осталась, стала весь мир поносить. Всех матами крыла. Все,  по ее мнению,  виноваты были. А ведь я ее жалела, помочь хотела. Она меня прогоняла всегда, говорила, мол, не понять мне. Потом так случилось, что в одном доме поселились, когда из деревни уехали.
- Ясно. А у вас какая история?
- В смысле, сынок?
- Что в вашей жизни не так было?
- Да, ничего. Всего в меру было, и хорошего, и плохого. Встретила мужа, поженились. Любила его, детей своих любила. Муж умер уже как два года. Дети все взрослые. Приезжают иногда. Всю жизнь учителем проработала. Детишек в начальной школе нянчила. Сейчас в детском саду работаю. Люблю я детей.
- Везет вам.
- Разве это везение, сынок? Разве не у всех так должно быть?
- Должно, наверное.
- По моему, нет страшнее грехов, чем зависть и гордыня. Как почувству-ешь их в себе, гони их вшивой метлой. Наверное, жить нужно в меру. Не шиковать, но и не бедствовать. Главное, делать то, что любишь. Не тратить жизнь на ненависть ко всему миру, как Алла.
- Спасибо вам. До свидания.

Глеб долго не открывал. Звонок надрывался монотонным криком. Наконец он открыл.
- Привет. Давай, заходи. Отвлек меня.
- Добрый день. Тут мне такую историю…
Глеб уже скрылся в глубине квартиры, так и не дослушав меня. Закрыл за собой дверь и пошел на кухню. Глеб же убежал в свою «белую» комнату. Похоже, что-то рисовал, а я его прервал.
Вино так и осталось нетронутым с моего прошлого визита. В холодильнике вообще было пусто, как будто, Глеб ничего ел за эти два дня. Заглянул в комнату. Он сидел, уставившись в стену, и яростно работал кистью. Рисовал Глеб, прямо скажу, что-то очень странное.
На картине был изображен пьедестал. Нет, скорее алтарь. Жертвенный. Перед алтарем спиной ко мне стоял человек. Он как будто состоял из пламени. Но не физического пламени, так сказать. Это скорее пламя звезд, энергия в чистом виде. Этот человек стоял с раскинутыми в стороны руками. Как тот самый сын плотника. Причем Глеб четко прорисовал каждую мышцу на его спине и ногах. Фигура его ничем не уступала греческим олимпийцам.
Глеб был занят задним фоном. На заднем фоне он решил изобразить черноту. Нет, скорее пустоту. Наносил густую черную краску по понятному только ему алгоритму. Тут больше пустоты, там меньше.
Интересно, Малевич так же рисовал свой черный квадрат? Некоторые считают, что он закрасил таким образом неудавшуюся картину. Некоторые ищут в нем что-то сакральное, космологическое. Некоторые видят просто безвкусную мазню. В любом случае, каждый видит только то, что хочет видеть. В этом и проблема искусства и живописи, в частности, – автора никто не может воспринять объективно. А он сам, уж тем более, не должен себя судить. Да и вообще, должен ли автор творить для кого-то? Вот такой замкнутый круг. Получается, что читателю (зрителю или слушателю) не нужен автор, а автору не нужна публика. В искусстве царит полный эгоизм. Я творю только для себя, я «потребляю» созданное другими только для себя. Все честно.
Глеб наконец-то закончил и вспомнил о моем существовании.
- Извини. Просто ты действительно меня отвлек.
- Не проблема. Кстати, нравится вот эта.
- Спасибо. Сегодня всю ночь рисовал.
- Погоди. Так у тебя тут даже лампочки нет. Только окно. Рисовал в темноте?
- Ну да. Я просто видел все… Как бы это сказать. В голове, что ли. Видел внутри себя. Рука сама двигалась.
- Ясно.
- Что там сказать хотел?
- В смысле?
- Ну, про историю какую-то.
- А, это про бабусю с первого этажа.
- Аллу Семеновну.
- Именно.
Пересказал Глебу все услышанное от таинственной бабушки с третьего этажа.
- Странно.
- Да ну, что странного? Такое часто случалось в то время. Целые семьи на Колыму отправляли.
- Не это странно. На третьем этаже не живет никаких старух.
- Я же говорю, она из квартиры вышла. Может она к кому то на чаек ходила, а тут домой возвращалась.
- Может быть.
- Вообще, она дело сказала.
- Ну да. Что с рукой у тебя. – Глеб заметил мой ожег. Я ведь даже бинт не наложил.
- Обжегся о плиту вчера.
- Ты свою ладонь на сковороде жарил?
- Нет. Сказал же. Случайно вышло.
- Ясно.
В комнате повисло молчание. Глеб все еще сидел перед мольбертом, а я стоял в дверном проеме. Тишину нарушил Глеб.
- Я вот своего отца ненавидел. Хотя он меня тоже не жаловал. Я ведь с детства рисую. Меня мама в семь лет в художественную школу отдала. Верила, что у меня талант. После ее смерти отец как с цепи сорвался. Еще бы, на его шее висели трое детей…
Глеб не особенно любил рассказывать про свою семью. А тут такие под-робности. Он продолжил.
- Да, трое детей. Дима, мой старший брат, я и Лиза, сестренка младшая. Маму сбил пьяный водитель. Отец привлек все свои связи, чтобы засадить его за решетку. Молодой парень получил пять лет. В отличие от Аллы Семеновны, я простил его. Он сполна получил. Мой отец ему всю жизнь испортил. Потом отец запил. И начал срываться на мне. Я всегда был хилым заморышем, который рисовал мазню. Он бил меня, говорил, что я трачу время впустую. Что мне нужно учиться экономике или юриспруденции. Говорил, что моими рисунками даже задницу стыдно подтереть. Дима вступался за меня. И он бил нас обоих, а Лиза тихонько плакала в углу. Вот такое детство. Мне было десять, Диме – тринадцать. Лизе – восемь.
- Да уж. Не знаю, что сказать. Почему уехал-то?
- Помнишь, самолет разбился два года назад? Там моя сестра погибла. Брат не выдержал всего этого и уехал. Никому ничего не сказал, просто уехал. Я через месяц следом. Отец вроде как раскаялся. Деньги шлет. Вот такая история.
- В том самолете мой отец был. Я сразу после его похорон уехал.
- Да уж. Не знаю, что сказать. Наверное, неслучайно ты меня нашел тогда.
- Теперь я уже не уверен, что что-то в нашем мире происходит случайно.

Просидел до вечера у Глеба. Он то и дело пытался сесть за мольберт, но, похоже, я ему мешал. Часов в девять я пошел домой. Решил обойти тот парк стороной. Не хотелось лишних мыслей. Если мысли вообще бывают лишними. Однако рассказ Глеба не выходил из головы.
В том самолете погибло около сотни человек. Разбился при посадке в этом городе. Все списали на ошибку пилота. Хотя, на причину трагедии мне было все равно. Для меня это был знак. Пора уезжать. Пора бежать.
Глеб рассказал, что сестра тогда летела на музыкальный фестиваль в качестве участницы. На скрипке играла. Она специально не полетела вместе со своей группой из музыкальной школы. Хотела прилететь пораньше, посмотреть город. Хотя у нас и посмотреть то не на что. После ее гибели, понятное дело, никто не отпустил детей на фестиваль. Все были напуганы. Тела ее так и не нашли. Похоронили пустой гроб.
Через пару недель брат Глеба ушел из дома, не сказав ни слова. Чуть позже и сам Глеб уехал. На поиски сестры, как он выразился. Сейчас за городом стоит мемориал жертвам того несчастья. Глеб был там всего лишь однажды. Просидел там весь день. Рассказывал, что был жуткий ливень, а он сидел на коленях перед монументом и рыдал. Он увидел сестру. Она махала ему рукой и улыбалась. Все-таки, он нашел ее.
Потом Глеб поселился в этом доме и стал затворником. Отец отсылал ему деньги на кредитку. Меня он, собственно, и просил обналичивать ее в банке. Может сложиться впечатление, что Глеб использует меня. Я сам об этом много думал. Но это не так. Мне он нравился. Можно сказать, он первый человек в этом городе, к которому я по-настоящему привязался. Он был полной моей противоположностью. Искренний. Иногда слишком. Не знаю, всегда ли он был таким, или смерть сестры заставила его измениться.
Как всегда телефон прервал мои раздумья. Звонила Настя. Та самая одногруппница, с которой я хотел познакомить Глеба.
- Вова, привет.
- Привет.
- Не занят? Можешь говорить?
- Нет, не занят.
- Помнишь, ты говорил про друга-художника?
- Помню, – на самом деле, я не припомню,чтобы упоминал о Глебе в универе.
- Можешь меня с ним познакомить?
- Хорошо. Зачем?
- Ну, просто пообщаться с ним.
- Ладно. Только он странный немного.
- Да, я привыкла к странным людям. Может, завтра в кафе посидим?
- Он из дома вообще не выходит. Давай, завтра часов в двенадцать у метро встретимся. Отведу тебя к нему в «мастерскую».
- Было бы здорово! Заранее спасибо. До завтра.
- Ага.
Интересно. Вспоминается притча про гору и Магомеда.

Обычный вечер необычной среды. День выдался на редкость странным. Все случилось как-то само собой. Сегодня я был пассивным наблюдателем собственной жизни. И мне это понравилось. Не в смысле, что мне нравилось наблюдать и ничего не делать. Нет. Я наконец-то почувствовал, что жизнь начала изменяться.  Стало что-то происходить. Рутина пропала. Может быть, я наконец-то убежал от прошлого и начал новую жизнь?
Оставалось последнее дело на сегодня. Нужно позвонить Олегу.
- Алло. Я согласен.
- Я рад. Завтра нужно встретиться. Часов в восемь утра к тебе заеду.
- Ты знаешь, где я живу?
- Да.
- Не хочу даже знать откуда. Хорошо, в восемь – так в восемь.
- Немного прогуляемся. Нужно будет забрать кое-что. Ну и введу тебя в курс дела.
- Что за дело-то? Что ты там задумал? Какое правосудие?
- Завтра все расскажу подробно. Лучше выспись пока.
- Что за…
Бросил трубку.
Кто он, черт возьми, такой? Просто не могу ему отказать. Еще и разговаривает так, как будто я ему должен. Кем он себя возомнил?
Опять вопросы. Вроде бы был уговор, никаких вопросов. Только ответы. Вот я и ответил. Пущу все на самотек. Интересно, что из этого получится.
Неужели так оно и бывает? Неужели в этом есть вся суть нашего сущест-вования? Простое похмелье заставило меня изменить свою жизнь. Скорее изменить свое отношение к жизни. Я вспомнил про жизнь, и она вспомнила про меня. И вуаля! Новые знакомства обещают быть интересными, старые друзья показывают себя с нового ракурса. И я рад этому. Рад, что вырвался из замкнутого круга. Рад, что избавился от лжи и ненависти, окружавшей меня.
Первый раз за долгое время ложусь спать с улыбкой на лице.