Фельдмаршальская страда

В его петербургском дворце даже в июле было сумеречно и прохладно. Старый князь в длинном турецком халате и колпаке с кистью ходил из залы в залу, бурчал на родственников и прислугу, но никто из домочадцев сердца на Никиту Юрьевича не имел. Знали, что брюзжание это не со зла, а от старости. Как отошел он еще в 1762 году от дел, так и зачудил. Завел себе агарянский кальян с наборными мундштуками, полдюжину тощих и скользких, как селедки, легавых, а главное - сочинительством занялся. Внучек Юра, в отличие от прочих обитателей дворца, особенно привязался и к деду, и к его собакам. Истинным наслаждением для мальчика стало слушать рассказы бывалого вояки о старых его походах.
- Вот, сочиняю «Записки» для потомков, ибо много славных мужей за долгую службу ходили у меня в друзьях, и даже сами государыни императрицы почитали за честь общаться со старым Никитой Трубецким. Знаешь, внук, - он подсаживал мальчика на колени и говорил, слегка покачивая ногу, - сам великий Михайло Ломоносов в восхищении от подвига русских солдат написал свою первую оду на взятие Хотина.
И генерал совсем бодрым голосом, выправив спину, прочел по памяти:

«Шумит с ручьями бор и дол:
Победа,росская победа!
Летает слава в тьме ночной,
Звучит во всех землях трубой,
Победа,росская победа!»

Я тогда служил под началом фельдмаршала Миниха генералом от инфантерии и в степях Валахии вместе со всеми снискал себе славу. Ты просишь рассказать поподробнее? Изволь. Только пересядь к столу, я разверну перед тобой походные карты, и мы вместе пройдем дорогами славных сынов России.
Тринадцатилетний Юра всегда загорался от таких встреч с дедом. Он и теперь сидел и слушал, приоткрыв рот. Еще бы: сам бывший Президент военной коллегии империи рассказывает о победах ветеранов!
- Высоко в небе над русскими войсками плавно летали орлы. Скептики ворчали, что птицы ждут обильной пищи после боя, но бесстрашный Миних говорил своим солдатам: «Древние историки свидетельствуют, что орлы сопровождали и римских воинов, шедших к победе».
Слова Миниха передавались из уст в уста.
На другой день ранним утром начала стрелять турецкая артиллерия. Но гвардейские полки пошли в атаку и нанесли неприятелю большой урон. Тогда янычары бросили вперед свои лучшие силы - двадцать тысяч отборных солдат. Они дошли до самого сердца русского лагеря, но передовые их отряды не вынесли встречного огня, дрогнули и побежали. Мы преследовали их, не давая остановиться. Неприятель бежал, бросая знамена, ружья, боевые награды. И сераскир-паша Колчак сдался русскому воинству вместе с гарнизоном.
- И ты пишешь об этом, дедушка? - переспрашивал внук с загоревшимися глазами.
- И еще о многом другом, - говорил старый фельдмаршал. Но при этом зорко следил, чтобы во время общения с внуком в залу не вошел старый слуга и денщик Маркел Браило. Вот и теперь слуга прошел-таки неприметным и пробурчал, слушая барина:
- Вы б ему лучше про игральные карты рассказали, ваше высокоблагородие, чем боевые ворошить.
- Явился-таки, старый мародер!.. И расскажу про игральные, Юра уже большой мальчик, ему впору знать, как возникают большие имения... Слушай, внук. Совсем скоро ты с мамой и братьями отправишься в нашу вотчину Никитовку. Тебе и невдомек, как она стала собственностью Трубецких... Слушай и ты, вояка, чтобы не говорил потом, что я врал своему дитяти. Помнишь, старший урядник Маркел, деревню Ставучаны, где у тамошних жителей-арнаутов ты украл целый мешок отборной пшеницы, когда турки прижали наш отряд к речной излучине? Славную кутью тогда сварили наши кашевары. Но только я заметил особенность зерна, что мы тогда варили. А когда беда миновала, я сам в Ставучанах купил целых сто пудов этого зерна и под охраной отправил в свое сельцо Платино на речке Платовка, что под Воронежем. О, как я оказался прав: нынче то зерно- арнаутка самое твердое во всей России и его нарасхват берут за границей... Так вот. Пока мы воевали, в Платове арнаутка и разрослась, забив по богатству урожаев все иные разновидности пшеницы.
Фельдмаршал поднял мундштук кальяна, денщик Маркел громко чиркнул серной спичкой. Князь почмокал губами, распаляя табак в трубке, а потом опять заговорил, время от времени выдыхая колечки белесого дыма.
- За все мои раны и страдания государыня Елизавета Петровна в 1756 году возвела меня в фельдмаршальское звание. И поехал я при новых эполетах обозревать свои многочисленные земли. А надобно тебе знать, княжич, что имения наши рассыпаны по всей империи. Земли Трубецких есть в Саратовской, Пензенской, Казанской и прочих губерниях, но самые плодородные из них - под Воронежем. Стоял июль. Время уборки хлебов, и поэтому я поехал прямо туда, в свое Платино.
Дорога туда лежала через земли князя Алексея Михайловича Черкасского и его вотчину, слободку Фаддеевку. Она ему почти даром досталась, всего за тридцать рублей, от прежних владельцев. Алексей Михайлович, человек хлебосольный, задержал меня в дороге, коней его люди чуть не насильно распрягли.
Время погожее, летнее. Вечером прямо на лужке у барских хором мы расположились в карты играть... Я пока ничего не вру, Маркел? Так вот, Юра. Слышно было, как по всей слободе стучали цепы, а потом поселяне песни запели.
Князь кашлянул, отставил мундштук и тоненьким фальцетом вывел:

Два братца, два родимых,
В поле пашенку пахали,
Две родимые сестрицы
Бороздушку перебивали,
Бороздушку перебивали,
Бел леночек рассевали.
Они сеяли лен,
Да приговаривали,

И тут же красивым, но уже дребезжащим баритоном, к удивлению Юры, начал подпевать барину и Маркел:

Уродился мой ленок,
Тонок, долог и высок
Во корени коренист,
Во маковках маковист.

Старики допели песню до конца, и видно было, что она им обоим в радость. Князь подсел к столу, прицыкнул на собаку, взял исписанный лист:
- А вот как раз нужное место описано. Черкасский в карты игрок слабый, а на деньги жадный. Когда я у него триста рублей выиграл, он предложил играть на крепостных. Поставил сто душ.
Проиграл.
Поставил еще полтораста.
Я опять выиграл.
Он красный и пьяный, пятьсот душ выставил на кон. Мне его жалко стало.
- Куда, - говорю, - с таким выигрышем денусь?
А он все горячится:
- Веди их в свое Платино, - кричит, - сейчас как раз страда, они тебе с уборкой помогут.
Так я и выиграл себе новых людишек. Ну, вывел их на свои незаселенные места рядом с Платино да всю новую слободу разом и нарек Никитовкой, по своему имени.
Мы в тот год славно на пшенице-арнаутке разбогатели. Помнишь, Маркел, как я сам за крюк брался и косил с мужиками от росы до полудня?.. Вот куда ты теперь едешь, Юра.
- Там и теперь такие же песни поют? - спросил княжич.
- И песни в Иикитовке те же, и крюки для страды, и арнаутка в округе на зависть соседям. На других землях она быстро вырождается, а возле Никитовки в ней даже васильков нет. Чистое золото!
Старый Маркел густо прокашлялся и неожиданно попросил:
- Отпустил бы ты меня, князюшка, вместе с внуком в Платино. Хочу на родине помереть.
- Дерзить изволишь! - повысил голос князь. - По розгам соскучился?
Но тут изумленный мальчик спросил:
- Так ты, Маркелушка, из той самой Никитовки родом будешь?
Старик потер заслезившийся глаз:
- Ага, батюшка княжич. Я к Никите Юрьевичу в казачки приставлен еще в его невинны годы. С ним и супостата били, с ним и хлеба косили. Привык ко мне его высокопревосходительство, жалко ему меня отпускать. Да и я без князя долго не проживу.
Мальчик посмотрел поочередно на стариков, которых уравняло время, и сказал просто:
- Вот все и поедем в Никитовку, чтоб не разлучаться.
- Нельзя мне! - веско бросил старый князь. - Надо «Записки» кончать... А вы поезжайте, Бог с вами. Служи, Маркел, юному князю, пока сможешь, а я за то и тебя в свою книгу впишу. А теперь ступайте оба вон - мне приспело время взяться за перо!
* * *
Больше ста лет «Записки» генерала-фельдмаршала князя Никиты Юрьевича Трубецкого пролежали в его фамильном архиве. В 1883 году их напечатал журнал «Русская старина». Записки пространные, и кое-что из них в своем изложении я и попытался пересказать вам.