День первый - день второй

Самолет снижался. Предстоящая посадка волновала пассажиров и встречающих, наблюдавших за посадкой. Казалось, волнение передалось и самолету: при соприкосновении с землей он задрожал, как живое существо, и долго вздрагивал, пока не погасил скорость.
Открылась дверь – дверь в другое государство. Тамара переступила окантовку дверного проема, ступила на трап, вдохнула знойный воздух и спустилась вниз – туда, где живут иначе, думают иначе, говорят иначе.
На ленте транспортера она узнала свои чемоданы, поставила их на тележку и покинула зал получения багажа. Подступили слезы в ожидании встречи с сестрой, которую не видела два года. Тамара оказалась в толпе, которая жадно поглощала прибывших. Вокруг искали и находили друг друга, говорили, кричали, обнимались, смеялись и плакали. Толпа рассеялась, и она осталась одна. Так бывало  в далеком детстве: всех родители забрали из детского садика, а ее одну еще нет. Тамара оперлась на тележку и стала ждать. Она внимательно осмотрела все вокруг – в обозримом пространстве сестры не было. «Как далеко можно уехать за тринадцать долларов? Нужно узнать, откуда идут автобусы на Иерусалим, - подумала она. -  Куда я положила разговорник?».
Кто-то, пахнущий табаком, крепко схватил ее сзади и, не давая возможности повернуться, сказал:
-  Привет, Тамара! Ты совсем не изменилась...
Он отпустил ее. Перед ней стоял высокий красивый мужчина.
-  Здравствуй, Натан! - сказала она.
И тут же увидела свою сестру – она бежала к ней, смеясь и рыдая.
-  Мы тебя  ждали в другом  конце аэропорта! А тебя все нет и нет! - задыхаясь, кричала она на ходу. -  Я чуть с ума не сошла! Томка-а-а!
Сестры, обнявшись, плакали, словно слезы - это единственный способ выражения радости.
-  Идите плакать в машину! - сказал Натан, снимая два увесистых чемодана с тележки.
В мире много дорог. Но самая прекрасная из них – дорога в Иерусалим. Поросшие лесом склоны гор, низкорослый кустарник и пестрое разноцветье трав делают ее праздничной. Нет в мире человека, который не знает, что есть такая дорога. А для евреев – это дорога к Богу и дорога домой. Заветная мечта многих поколений евреев – пройти этой дорогой... Десятки тысяч израильтян принесли на голые выжженные солнцем склоны плодородную землю. Каждые деревце и кустик прежде, чем оказаться в ней, чувствовали тепло человеческих рук. Быть может, поэтому они живут и здравствуют под палящим солнцем, и воздух здесь такой, что хочется вдыхать его бесконечно.
Родители Тамары нервничали. Им казалось, что за это время можно было давным-давно приехать. Страшные мысли чередовались с успокоительными. Мама ходила из стороны в сторону по тротуару возле дома, папа скрывал свое волнение – он ходил по квартире. Каждая машина, проезжавшая по улице, вызывала надежду: мама замирала в ожидании, хватаясь за сердце, а папа выглядывал из окна.
Наконец, к дому подкатила машина. Из нее выскочила улыбающаяся, вся в слезах Тамара и побежала к маме. Они обнимались и целовались до тех пор, пока не подоспел папа.
-  Доченька... Доченька... Доченька... -  твердил папа, забыв все остальные слова.
А когда он пришел в себя, грозно спросил:
-  Натан, что такое?! Сколько можно было ехать?!...
-  Леша, ты же сам просил, чтобы я не гнал машину, - лукаво ответил Натан.
-  Да, просил!... Но я имел ввиду ехать, а не ползти, как черепаха. А если даже просил, ты что не понимаешь, как мы ее ждем, -  ворчливо сказал папа.
Долгожданная радость вошла в дом к Островским. Мечту о приезде Тамары в гости они долго лелеяли в своих душах, а каждый сэкономленный шекель приближал ее.
Как было в прежние времена, вся семья, наконец, собралась за одним столом...

Настало утро. Тамара проснулась, но не вставала, наслаждаясь покоем и тем, что ей предстоит снова, как в детстве, испытать заботу и любовь мамы и папы. И приятно было сознавать, что весь отпуск еще впереди. Тихонько приоткрылась дверь, и Тамара услышала шепот мамы:
-  Еще спит!
Этот шепот сделал ее совсем маленькой. И как маленькая девочка, она громко сказала, радостно и капризно:
-  Мама! Папа! Я уже проснулась!...
Сноп прохладных струй приятно бодрил, и не было сил прервать это блаженство. Тамара пела - в ванной комнате изменяется тембр голоса, и он звучал необыкновенно красиво.
Первым не выдержал папа. Он начал деликатно покашливать и посматривать на часы.
-  Скажи ей, - сказал он.
И тогда мама постучала в дверь.
- Томочка, ты скоро? - ласково спросила она, когда в ванной смолк шум воды. -  Завтрак стынет.
-  Минут через десять.
-  У нас здесь так не моются, -  не выдержав, вмешался папа.
-  А как у вас моются? - удивилась Тамара.
И мама ей объяснила:
- Воду нужно экономить. Не должна она непрерывно литься.  Намыливаешься, например, - зачем, чтобы текла вода? При чистке зубов можно в чашку набрать воду и ею прополоскать рот. Грешно напрасно использовать столько воды...
После завтрака Тамара достала из чемодана помявшиеся в дороге вещи и включила утюг. Он автоматически включался и выключался, а Тамара пошла за распылителем. Когда она нашла его и наполнила водой, утюг был выключен.
После обеда они пошли в гости к сестре, живущей неподалеку – в двух остановках автобуса, и шли под жарким полуденным солнцем, потому что ходить полезно, а за автобус нужно платить два шекеля за каждого. Тамара, наконец, многое поняла. На глазах у нее выступили слезы. Она незаметно их вытирала. Не напрасно, значит, папа успокаивал ее, повторяя:
-  Надо привыкнуть. И к хорошему, и к плохому.

Тамара блуждала по узким улочкам города, и ее не покидало ощущение того, что она вместе со своими предками ступает на древние камни мостовых, трогает руками стены и видит небо, причудливо очерченное контурами домов. Ей казалось, что она в этом городе не впервые и что когда-то она здесь уже бывала.
Был будний день, но он казался ей праздничным, потому что они, наконец, встретились – она и город.
Был будний день, но ее не покидало ощущение праздника еще и потому, что на балконах, верандах, окнах – всюду и везде! – были развешены большие и маленькие флаги. Просто так. Без всякого повода. Ее удивила трогательная любовь к флагу своей страны.
К вечеру стало прохладно. Стены домов и мостовая отдавали тепло, напоминая о полуденной жаре. Заполнились многочисленные кафе, в них стало шумно. Звучала музыка. Зажглись огни реклам.
Ночь стремительно свалилась на холмы с разбросанными на них улицами. Небо стало звездным. Земля в ответ зажгла созвездия огней.
На одной из улиц Тамара встретила немолодую пару. Седая невысокая женщина шла рядом с прихрамывающим мужчиной с густыми коротко стрижеными волосами.
Женщина с упреком сказала ему:
-  Яша, куда ты опаздываешь? Мы же гуляем... 
Тамара узнала этот голос с характерными одесскими интонациями. Это была тетя Роза, у которой она обычно снимала комнату, когда отдыхала в Одессе.
-  Здравствуйте, - поздоровалась с ними Тамара.
- Здравствуйте, - ответила тетя Роза, не узнавая ее. - Яша, остановись. Ты слышал? С нами поздоровались...
Тетя Роза внимательно рассматривала Тамару. Она сказала:
-  Нет? Вы не жили на Пушкинской?...
-  Тетя Роза...
-  Помолчите! - прервала Тамару она. - Яша, чтоб я так жила, но это Тома из Киева. Боже мой, где мы встретились!
Они поцеловались, как родные и очень близкие люди.
Тетя Роза и дядя Яша жили в Одессе недалеко от моря. Летом они переселялись в сарай, а квартиру с огромной верандой сдавали отдыхающим.
-  Как можно приехать в Одессу, - бывало, говорила тетя Роза, - чтобы не спать на веранде?! Веранда – это же здоровье...
А когда она варила варенье, в ее кухню слетались осы со всего черноморского побережья. Золотистые красавицы деловито жужжали, и кухня превращалась в огромный встревоженный улей.
-  Как там наша Одесса? - спросил дядя Яша. - Там еще остались евреи? Одесса без евреев – не Одесса, а одно название...
-  Ах, оставь девочку в покое со своими евреями! Тебе их здесь мало?!
Тетя Роза начала рассказывать о своих детях. Все они живут в Израиле, кроме младшего – Феликса.
-  Мой Феликс живет в Сан-Франциско. Не могу привыкнуть к разнице во времени. Вы слышали, чтобы сын звонил маме из пятницы в субботу?.. Томочка, девочка моя, если мы уже стоим рядом с домом, почему бы нам не войти и не попить чай из самовара? Ты помнишь наш самовар? Так он здесь...
Самовар величественно стоял на небольшом столике между окнами. Как и в Одессе, он сиял множеством медалей. Он был волшебником, нашептывающим воспоминания, из которых удивительным образом удалялась горечь.
Пришел племянник, живущий по соседству, выпил чашку чая и разрушил мир воспоминаний. Он сказал:
-  Советский Союз относился ко мне нельзя сказать, что плохо, а очень плохо. Приехал сюда. И что же?! Я, Шапиро Мирон Исаакович, от которого шарахались начальники отделов кадров, когда приходил устраиваться на работу, здесь стал русским. И мне, русскому, говорят: «Ты не молишься. Ты не ходишь в синагогу. Ты...».
-  Мирон, перестань ради бога, - попросила тетя Роза.
И Мирон перестал.
- Как вы там поживаете? - миролюбиво спросил он.
Но как ни старался старый самовар вновь нашептать воспоминания, у него ничего не получалось – Мирон разрушил их.
Тамара попрощалась. Тетя Роза бросила на Мирона красноречивый взгляд – и тот покорно пошел провожать Тамару. Они шли по опустевшим улицам. Гасли окна. Кто-то упорно подбирал мелодию на пианино и посылал в ночь разрозненные звуки.
Тамаре казалось непостижимым, что всего лишь два дня тому назад она была в другом мире. Жила себе в Киеве. Ходила на работу. Стояла в очередях. Мерзла в ожидании троллейбуса. А сейчас – она ходит по улицам Иерусалима. Ночь, звездное небо, дома, улицы – здесь все какое-то не такое и одновременно родное и близкое. И снова к ней пришло ощущение, что была она здесь когда-то. Была...
                1992 г.