Вот вам песня о том, кто не спел, не спел,
И что голос имел, не узнал, не узнал...
В.С.Высоцкий «Прерванный полёт».
Посудите сами: первый шалун, которого я
презираю, скажет обо мне слово, которое не
может мне повредить никаким образом, и я
подставлю лоб под его пулю. Я не имею права
отказать в этом удовольствии первому
забияке, которому вздумается испытать моё
хладнокровие.
А.С.Пушкин «Мы проводили вечер на даче…»
Шпага сверкнула прямо перед глазами, и Мика, отступив на шаг, с финтом отбил её в сторону и тут же вскинул левую руку навстречу кинжалу противника. Сухо стукнули шипы даг.
В огромные окна зала било солнце. То ли просто так вышло, то ли из-за расчёта противника, Мика вынужден был сделать полуоборот и оказался лицом к свету; яркий луч блеснул в глаза, и он не увидел, а почувствовал, как клинок противника грубо и просто, длинным прямым выпадом метнулся вперёд; с шагом вправо он закрутил шпагу и отвёл удар, рубанул уже сам – ожидаемо, с коротким звоном клинок отскочил от вражеской шпаги, и Мика снова вернулся в позицию.
С первой минуты поединка его не оставляло ощущение, что противник чуть сдерживает свои удары, словно прощупывает его. Это не злило, просто немного раздражало: Мика не был вспыльчив, темперамент сангвиника позволял ему всегда быть спокойным и действовать хладнокровно; наоборот, где-то в душе вспыхнул интерес: где-то я не дорабатываю, он фехтует лучше меня – и это при том, что со своим тренером Мика давно уже дрался на равных, часто побеждая в трёх схватках из пяти. И когда лёгким полуоборотом и коротким отводом противник ушёл от испытанного, бывшего у Мики коронным приёма, Мика только улыбнулся.
С ним дрался высокий, жилистый мужчина с густой сединой на висках, с гладко выбритым словно вытесанным из камня лицом – такие лица, наверно, были у римских сенаторов. На улыбку Мики он коротко кивнул и атаковал снова. В этот раз, кажется, не сдерживая движений. Весь мир сжался до крохотного круга, с радиусом не больше длины двух шпаг, всё остальное перестало существовать, слилось в один мелькающий фон, и над всем этим ещё был взгляд, спокойный и твёрдый взгляд чуть прищуренных серо-стальных глаз противника. Клинки сталкивались снова и снова, дважды Мика вынужден был делать шаг назад; коротким подшагом противник оказался совсем рядом, и они схватились грудь в грудь, каждый приняв и отведя кинжалом шпагу соперника. Какую-то долю секунды они стояли, глаза в глаза, голубые против серых, потом каждый отпрыгнул назад, попытавшись косым взмахом достать противника, и оба отбили удары.
- Хорошо, - противник, не глядя, сунул кинжал в ножны, взглянул на наручные часы, - должен признать, держишься прекрасно. Не устал?
Виктор, так он представился при знакомстве, даже не запыхался. Мика вынужден был несколько раз глубоко вдохнуть. Громко колотилось сердце.
- Совсем нет. Мы можем продолжить, - с добродушной улыбкой отозвался он, вытирая лоб тыльной стороной перчатки.
- Хватит, пожалуй, - Виктор расстегнул перевязь и повернулся к стояку для оружия, - передай мои поздравления твоему тренеру. Некоторые вещи я бы подшлифовал, но в целом… Если я ничего не путаю, ты к тому же мастер спорта… - он на секунду задумался, - по рапире, так?
- Смотрели моё досье? – Мика догнал его, и они пошли рядом. Виктор протянул ему руку, и они обменялись рукопожатием.
- Обычно смотрю, но сегодня меня выдернули сразу после лекции, чтобы проверить тебя, не успел. Просто понял. Вот это движение, - он, не замедляя шага, вскинул шпагу и воспроизвёл приём из арсенала рапиристов, который Мика со своим тренером перенесли из спортивной техники. – У тебя прекрасная мускулатура, с тяжёлой шпагой выполнить проблематично, а ты делаешь его валлоной! Ты специализируешься по этому оружию?
- Да.
- Против этого манёвра есть контрприём, даже два, знаешь?
- Конечно, - Мика начал стягивать перчатки, - мы отрабатывали.
- Надеешься, что в семнадцатом веке никто не сможет выполнить контрприём? – понимающе взглянул на него Виктор, - а то, что его выполнил я, тебя не удивило?
- Скорее заинтересовало.
- Ты правильно мыслишь, - Виктор расстегнул куртку, повёл плечами, - неожиданный приём, развиты другие группы мышц, плюс твоя реакция, всё верно…У тебя все шансы стать первой шпагой королевства.
- Да я как-то не стремлюсь, - засмеялся Мика, - меня больше интересует этнография.
- Этнография… - хмыкнул Виктор, - да, это занятно.
- Вы не согласны? – спросил Мика и, наткнувшись на вопросительный взгляд Виктора, поправился. – Что-то имеете против этнографов?
- Ровным счётом ничего. В прошлом у тебя огромный простор для деятельности. Когда отправляешься?
- Уже завтра.
- А тема?
- Париж, - небрежно сказал Мика, - жизнь высшего света.
- Однако! – инструктор пристально посмотрел на него, - вы там у себя в Австралии смелые парни. А если бы я сегодня не подписал тебе аттестацию?
- Подпишите же, - Мика погладил эфес.
После небольшой паузы Виктор рассмеялся.
- Вольно, солдат. Ты уже в образе? Конечно, подпишу, ты молодец. И будем надеяться, что ты не встретишь там записного дуэлиста в виде Каменжа или Бюсси.
- Они из шестнадцатого века, а я в семнадцатый.
- В семнадцатый? Ладно, передавай тогда привет капитану королевских мушкетёров, - Мика так и не понял, шутит Виктор или нет. Что-то в его тоне говорило за то, что нет.
- Кстати, - Виктор кивнул на дверь, - это, если не ошибаюсь, к тебе.
Мика оглянулся. У дверей зала стояла Дейдра. Светло-русые волосы рассыпались по плечам, на лоб падала густая чёлка. Дейдра была в его любимом зелёном платье, бледно-бирюзовый плащ, доходивший почти до пола, по последней моде, был отброшен за спину, оставляя открытыми плечи. Она махнула ему рукой.
- Удачи, ваша светлость, - протянул ему руку Виктор, прощаясь, - и мой совет: бери с собой более лёгкую шпагу. Потом. Не увлекайся. Простая защита часто эффективнее вычурных приёмов.
- Спасибо! – торопливо пожав ему руку, Мика чуть ли не бегом бросился к Дейдре. Она ждала его, виновато улыбаясь.
- Привет! – он поднял к губам её руку, поцеловал тонкие пальцы, не удержался и подхватил девушку на руки, - ты откуда здесь? Ведь не собиралась провожать?
- Почему-то стало грустно, - дёрнула плечом Дейдра, - не могу объяснить. Поставь меня.
Мика коснулся губами её шеи и осторожно опустил Дейдру на пол.
- Ты сейчас занят? – спросила она, когда они вдвоём вышли из дворца спорта и, держась за руки, пошли по улице. Лето давно вступило в свои права. Тополиный пух тёплой метелью кружился над деревьями, невесомой порошей заметал дорожки. Ярко-розовый шиповник раскрывал всё новые бутоны, а вот на белом, словно смятые фонарики из пожелтевшей бумаги, вяли ещё неделю назад источавшие тонкий лимонный аромат цветы. Жаркий летний ветер налетел на них, растрепал у обоих волосы, взметнул плащ Дейдры, закружил волчком тополиные снежинки и затих, словно нашаливший щенок.
- Через час инструктаж в институте, а потом я свободен, - ответил Мика, - значит, прямо так взяла и прилетела?
- А что? Я же бездельница, в творческом поиске, а музыка что-то не пишется. Вот, на этюды в Москву… - некоторое время они шли молча. У автомата Мика взял Дейдре её любимое мороженое, а себе большую кружку кваса и выпил залпом сразу половину.
- Ой, ты бы видела, как он меня гонял…
- Кто? – она развернула обёртку и вот так, с мороженым в руке, стала похожа совсем на школьницу.
- Инструктор. Вот это мастер. Просто гений фехтования какой-то.
- Я видела… самый конец. Очень испугалась. Это были настоящие шпаги? – и когда Мика кивнул, отвернулась, - ну да, тебе же нравится…
- Ты сегодня какая-то совсем не такая, - он тронул её за плечо, - ну Ди…
Она резко повернулась, и тоном, как будто только что ей в голову пришла интересная идея, выпалила:
- Слушай… а ты можешь не ехать?
- Что?
- Ну, не отправляться в это твоё прошлое. Можешь? Ну вот скажи, на что тебе сдался этот семнадцатый век, средневековье это?
- Это же моя работа, - Мика удивлённо посмотрел на неё.
- Подумаешь, работа! Больше некому поехать?
Он даже растерялся.
- Ну почему некому-то? – Дейдра не отводила глаз, и он торопливо продолжил. - Почему кто-то должен вместо меня? Конечно, у меня есть дублёр, да, но я так долго готовился, и это и моя идея.
Дейдра опять отвернулась и медленно пошла вперёд.
- Мороженое ешь, растает! – он догнал её, попытался заглянуть в глаза, - Ди…
Она шумно вздохнула.
- Да ерунда это, - её голос звучал деланно бодро,- я понимаю, что ерунда. Так… не обращай внимания. Я в последнее время что-то…
- Может, ты ревнуешь? – придав лицу серьёзное выражение, спросил Мика.
- Нет, не ревную, - она посмотрела на него без улыбки, - и… пойдём, ты опоздаешь. Я тебя снаружи подожду, ты же ненадолго?
- Максимум час, не больше. Я попрошу, чтобы там быстрее, это же всё уже формальности. Я и так всё знаю. Пойдём, - они снова взялись за руки.
- Мы не знаем и не можем знать всех условностей и правил, которыми пронизано общество прошлого, - говорил начальник экспедиции, хрупкого телосложения брюнет преклонных лет, доктор наук Всеволод Игоревич Ричардсон, в движениях которого, однако, чувствовалась сила, как у старого спортсмена, - к счастью, эти условности и являются для нас удобной маскировкой. Незнание можно скрыть высокомерием, верхоглядство простят носителю социального статуса, и очень часто грубость – это естественная броня. Но здесь важен баланс. Мика, вам предстоит на две недели окунуться в жизнь средневекового Парижа.
Мика вежливо улыбнулся. Всё это было оговорено уже сто раз, но и он, и сидящие перед ним хроноразведчики знали, что последний инструктаж не бывает лишним, хоть и кажется пустой формальностью. Мика сидел перед зеркалом – тёмно-русые волосы, тонкий прямой нос придавали ему сходство с испанским грандом. У него даже кличка была в школе фехтования – Гранд.
Инструктор без всякого предупреждения перешёл на старофранцузский:
- У тебя большой опыт работы в эпохе, но он групповой. Как минимум – с напарником. Но во дворец с тобой Джек пройти не сможет. Королевский бал, вечер, а может быть и ночь в королевском дворце тебе придётся провести в одиночку. Да и на улицах города Джек не всегда сможет сопровождать тебя. Поэтому осторожность, осторожность и ещё раз осторожность. Проходите ли вы по улице, молитесь ли в церкви, подаёте ли нищему, флиртуете ли с дамой – да, да! – инструктор неодобрительно покосился на широко ухмыльнувшегося Джека.
Джек, улыбчивый кудрявый парень, большеротый и смешливый, он же – кандидат наук и напарник Мики, сидел напротив и незаметно подмигнул. В экспедиции ему предстояло играть роль слуги виконта, ну а виконтом из Прованса был, конечно, сам Мика.
- А какой реакции на эти слова вы ждали от холопа? – часто заморгал ясными, как у девчонки, глазами Джек.
- Не от холопа, деревенщина, а от достойного слуги благородного господина! – пряча в глазах ответную улыбку, осадил его Мика, - вот только вздумай меня опозорить в столице. Это тебе не деревня…
- А что это вы, право, господин, ругаетесь? – возмутился Джек, махнул рукой в его сторону, словно призывая инструктора в свидетели, - ругается! Ещё до Парижа не добрались, а уже слова доброго не услышишь. Жан подай, Жан принеси, Жан туда, Жан сюда… Нет, вот я вам так скажу: старый-то барин всё мягче с народом, вот Бог свят, мягче. А уж матушка ваша! А вы… ну молодой господин, ну… Пусть бы старик Бернар с вами и ехал, что ж вы меня выбрали?
- То-то мои родители и распустили вас, дармоедов! – лениво отмахнулся Мика и чуть повысил голос, - помолчи. Так о чём мы говорили, ваша светлость? Прошу прощения за глупую выходку моего слуги.
- Слуги должны знать своё место, - без улыбки произнёс сидевший в кресле чуть поодаль невысокий старик с сухим удлинённым лицом и большими бледными, словно выцветшими глазами; при знакомстве он представился Оскаром Вениаминовичем, экспертом из Алтайского института, - я хотел предупредить вас, Мика, о другом. Я посвящён в подробности вашей подготовки, и должен признать, что с этой стороны всё неплохо. Не идеально, но неплохо, - он легко говорил по-французски, но в произношении чувствовался акцент, который мог быть свойственен каталонцам, - только что я просматривал отчёт Жарова… - заметив вопрос во взгляде Мики, он пояснил, - профессора Жарова, час назад он проверял вашу боевую подготовку, и тоже всё хорошо, а уж от него получить положительный отзыв… Но! – Оскар Вениаминович картинно поднял вверх палец, - я очень прошу вас, а как заместитель руководителя экспедиции запрещаю вам психологические импровизации. Кроме того, я меняю вас, и не хотел бы работать на испорченном поле. Мика, вы поняли, о чём я говорю?
- Поясните, - тон Мики был холоден. Именно таким тоном должно было бы ответить на подобную фразу там, в прошлом, пусть её произнёс бы и сам король.
Оскар Вениаминович кивнул и перешёл на русский. От этого его голос менее строгим не стал, а вот Мике пришлось сбавить тон:
- Мика, я знаком с вашей точкой зрения и читал ваши работы. Не буду говорить, что ваша точка зрения ошибочна. Она мне во многом симпатична. «В душе каждого живёт гуманист, просто его скрывают наслоения условностей, свойственных той или иной эпохе», - он процитировал кандидатскую диссертацию Мики, глядя в потолок.
- Да.
- И вы этого самого гуманиста в каждой эпохе пытаетесь искать, - повернулся к нему Оскар, - искать подтверждение своей точки зрения, своего тезиса. А это хорошо или для булгаковского Иешуа или для Диогена, но не для хроноразведчика XXIII века. Хотя бы потому, что условности и суеверия в душе каждого человека зачастую сильнее любых добрых порывов.
- И в наше время? – с сарказмом спросил Мика.
- Мы говорим о прошлом, - выцветшие, как поблёкшие васильки, глаза Оскара Вениаминовича прищурились, - и я уверенно скажу, что как минимум – как минимум, Мика! – до конца XXI века это так и было, а для вас, как хроноразведчика, это не было, а есть и будет. Постоянно. Снова и снова. В каждой экспедиции. И искать в душе человека той эпохи зародыш нынешнего времени – дело не только бесперспективное, но и опасное. Для хроноразведчика особенно. Впрочем, для хроноразведки оно ещё и ненужное. Вас не для этого направляют в прошлое.
Мика молчал.
- Вы меня поняли, Мика? - тихо спросил Оскар, переглянувшись с руководителем экспедиции.
Маятник старинных часов мерно раскачивался за узким стеклом тёмной дубовой дверцы, секундная стрелка пружинисто прыгала от деления к делению, выстукивая, как метроном.
- Вы поняли? – переспросил уже руководитель экспедиции. Джек покосился на напарника.
- Да, - Мика согласно наклонил голову, - но никто не может запретить мне вести наблюдения.
- Это сколько угодно, - Всеволод Игоревич облегчённо улыбнулся, - для этого вы туда и направляетесь. Но без провокаций, без донкихотства и робингудства…
Конец июня принёс в Москву жару. Ещё вчера ветер угнал за горизонт последние облака, и однотонное, розовеющее к горизонту светло-голубое, наполненное солнцем небо, лишь кое-где исчерченное инверсионными следами самолётов, застыло над городом. Во дворах деревья, сморенные жарой, замерли в сонном оцепенении.
Над ближайшей клумбой фонтанчик поливальной установки разбрызгивал мелкую сетку воды; воробьи, пуша крылья, прыгали по мокрой, недавно подстриженной траве. Ожидая Мику, Дейдра сначала расхаживала по дорожкам окружённого с трёх сторон старинными домами сквера, потом села на скамейку. Между домами всё сильнее разгоралось сияние – это отражалось солнце в стене одного из городов-спутников. Рядом со скамейкой разросся весь усыпанный большими ярко-розовыми с жёлтой сердцевиной бутонами куст садового шиповника, разливая кругом тонкий, неопределённый, какой-то будто из детской сказки, аромат – наверно, такими могли быть духи какой-нибудь феи. Профессиональным взглядом художника она отметила, как красиво искрятся капли воды сквозь глянцевую листву и лепестки буйно цветущего куста: ветки чуть расступались, и яркие, с радужным оттенком искорки вспыхивали между ними. Это нужно просто запомнить, отметила Дейдра, с прищуром разглядывая эту игру воды и цветов; либо нужно подгадать выезд на этюды сюда именно в это время, ведь чуть изменится угол солнечных лучей, и всё исчезнет, переменится. Она даже загорелась мыслью приехать сюда завтра, и к возвращению Мики будет готова картина – для него. Утратившие свою яркость остатки пышного цветения персидской сирени, сохранившиеся здесь только потому, что сквер был затенён, светлели, приобретая серовато-сизый оттенок, Дейдра никак не могла подобрать ему названия. Облетали лепестки с жасмина.
С тихим шелестом над сквером пролетел пассажирский флаер, и тень от него, скользнув по листве, на мгновение изменила картину, которую разглядывала Дейдра: над ярко-розовыми бутонами, глянцевыми листьями и серебряной игрой брызг пронеслась эта тень, на долю секунды погасив свет и сверканье, и тут же всё засияло снова. Да, это стоило нарисовать - такой контраст, пусть на картине остановится это мгновение: и тень, и свет, и… Она задумалась, пытаясь представить приём.
- Соскучилась? – Мика сел рядом.
Дейдра подняла на него глаза. В них светились так привлекающие его весёлые искорки.
- Можно подумать, что ты едешь не во Францию, а в Америку, к индейцам, что так подкрадываешься.
- Да не подкрадывался я, - он сел рядом, обхватил руками колено, - ну, у нас ещё совершенно свободные полдня и вечер, и ночь…
- Всё хорошо?
- Конечно! – что-то в его тоне подсказало ей, что Мика чем-то недоволен.
- Правда?
- Да правда, правда… - ответил рассеянно и вдруг взглянул ей в глаза, - давай развлекаться. Мне этого средневековья ещё на две недели – вот как хватит. Пошли, как ты любишь, погуляем по старой Москве?
Она оглянулась на куст шиповника. Солнце сместилось, и сверкающая завеса среди листвы и цветов исчезла, но Дейдра была уверена, что сможет её нарисовать. Она взглянула на часы. Было без четверти два.
Прогулки по старой Москве были любимым времяпрепровождением Дейдры, когда она бывала здесь. Величие Красной площади; овеянные мистикой булгаковские места; старые улицы, церкви, тихие дворики, застывшие в разных эпохах – от всего этого веяло какой-то тихой, спокойной грустью и загадкой, так Дейдра это чувствовала. А потом оказалось, что Мика чувствует это так же, как и она.
- Вставай, - поднимаясь, Мика протянул ей руку. В этом жесте был уже тот, другой Мика, даже не Гранд из фехтовальной школы, а французский дворянин, и она рассмеялась, представив, как, может быть, уже завтра он будет подавать вот таким же жестом руку средневековым дамам. Мика опять понял её, и оба рассмеялись.
- Куда мы?
- Ну… на Ордынку или на Варварку.
- Давай! – и они, взявшись за руки, побежали к стоянке флаеров.
Недавно политая мостовая была прохладной, хотя над крышами невысоких старинных домов дрожал раскалённый воздух. Дейдра разулась и пошла босиком, держа в руке туфли. Многие окна были раскрыты настежь, подоконники уставлены цветами, и девушка дважды останавливалась, чтобы полюбоваться огромными «граммофонами» фиолетовой с белой каймой глаксинии и у другого окна – розовой фиалкой. По пути они забрели в церковный дворик и остановились возле украшенной лепными рельефами стеной. Зачем-то Дейдра начала рассказывать о технике изготовления таких украшений и увлеклась; они переходили от одного рельефа к другому, и она рассказывала Мике о том, почему мастер изобразил тот или иной орнамент, выбрал тот или иной сюжет. Вдруг он перебил:
- Ди, вот как ты думаешь? Правда же, это не мог сделать плохой человек?
- Плохой человек? – сбившись, она посмотрела на него.
- Плохой: жестокий, злой, двуличный, - пояснил Мика, вглядываясь в причудливо змеящийся по стене узор, - ну, какие были плохие люди…
Дейдра промолчала, тоже разглядывая рельеф. На нём лев с диковинным, развернувшимся пальмой хвостом с задумчивой миной таращился в пространство.
- Ну не знаю, - протянула она, - вот читала я про Микеланджело…
- А я видел часовню в Риме, которую он построил, - вставил Мика, словно боясь продолжения её фразы.
- Я тоже видела. И что?
- Нет, я видел её там, в прошлом, как только её построили.
- А… вот бы посмотреть. Так вот, Микеланджело. Говорят, он был вредный.
- Подожди, что значит «вредный»?
- То и значит. Сварливый, жестокий, учеников замучивал работой, властный, злопамятный… так что, знаешь…
- Что? А я его видел там, на строительстве. Он мне показался очень несчастным стариком.
- Наверно, - Дейдра повернулась к нему, - это нужно разделять. Когда человек творит…
- Пойдём в тень, - только сейчас Мика Мика заметил, что с виска девушки скатываются капельки пота – они стояли на самом солнцепёке, у раскалённой от жары каменной стены.
Они сели на скамейку под раскидистым дубом, у клумбы цветущих роз, и Дейдра продолжила:
- Знаешь, когда человек творит, он становится другим. Он как будто уже и не он, понимаешь? В нём не остаётся места плохому, а если он при всём при том ещё и гений…
Мика облокотился на спинку скамьи и подпёр голову рукой.
- А я не согласен.
- Какой ты смешной, с чем? – она не сдержала улыбки, - на вашей исторической психологии что-то другое говорили?
- Нет, не другое, - Мика подался вперёд, - но я-то считаю, что как раз когда человек творит, он не меняется. Всё наоборот. Он тогда и настоящий, а всё остальное – наносное, понимаешь?
- Понимаю, - Дейдра снова улыбнулась, - но, извини… я что, сейчас не настоящая?
- Вот ты вечно как спросишь! – Мика откинулся на скамейке.
- А что? – она деланно-наивно захлопала ресницами, а потом вдруг больно ущипнула его за руку, - ну как, настоящая я или нет?!
- Настоящая, настоящая… - Мика встал. На руке от её щипка осталось красное пятнышко. – Но щипание это, знаешь ли, не показатель…
- Да? – на неё напала странная весёлость, - а что показатель? для тебя?
- Ну как объяснить… - он дважды хлопнул в ладоши, собираясь с мыслями, - вот розы. Они всегда одинаковые. Не спорь! Я знаю, что не так сказал… Да! На рассвете они одни, на закате другие, то на них блестят капли дождя, и представляешь, я один раз в одном дворике, в Осло, видел розы в ноябре, и на них лежал снег. Но они всегда прекрасны! Ну, поняла? А жизнь… Это тоже творчество, если, если… - он сел рядом, - если правильно живёшь.
- Глупый, - улыбка Дейдры стала грустной, - это я-то правильно живу?
Он молча кивнул. Она, не отрываясь, смотрела на него.
- Не выдерживает критики теория.
- Но про розы ты согласна?
- Про розы согласна.
Мика победно улыбнулся.
- Вот так и человек. Он всегда – чистый, добрый, смелый… Но кругом грязь… она налипает. Знаешь, сколько там, в прошлом, грязи? И настоящей, и человеческой?
- Вот видишь, человеческой… Даже ты так говоришь, а на слове ловлю, - теперь её улыбка была жалкой, она боялась его обидеть.
- Да не важно, Ди, не важно! – он отмахнулся, - это всё слова, слова, слова… игра слов! А реальность-то в том, что на самом деле всё это легко можно отделить, отбросить, и в каждом человеке разглядеть то настоящее, светлое; то, чем человек на самом деле и является! И даже в Средневековье.
- В любом человеке?
После недолгого раздумья Мика ответил:
- Нет, всё же не в любом. Но в большинстве, в подавляющем. Я уверен, я знаю. И доказать смогу.
Она понимающе посмотрела на него.
- И тебе не дают попробовать сделать это там, в Париже?
- Нет, не дают! – он по-мальчишески мотнул головой, - «только наблюдать», «не провоцировать», и так далее, и всё в таком духе.
- А ты очень хотел?
Он молча кивнул.
- Ты расстроился?
- Да. – немного помолчав, он обернулся к ней. – Но всё это можно будет сделать в следующий раз. Если эта экспедиция будет успешной. А пока буду только наблюдать и никого не буду провоцировать. Даже тебя! – Мика огляделся, как будто видел этот дворик впервые:
- А мне ещё за две недели так это всё надоест – такие вот мостовые, и стены, и дома…
- Они будут не такие, - облегчённо улыбаясь, сказала Дейдра, - они будут средневековые. И не московские.
- Да какая разница! – он потянулся, - это ты как художник говоришь… это всё детали… Полетели за город, а?
Гулять по раскалённой Москве у Дейдры тоже уже не было большого желания. Ей просто хотелось всё время быть с ним рядом.
- Полетели, а куда?
- Куда-нибудь! Как тут говорят, куда глаза глядят! – он встал и протянул ей руку, и опять тем же заученным жестом, уже естественным, но тем не менее наигранным. Она, подыгрывая, тут же склонилась перед ним в реверансе, пряча улыбку, и оба расхохотались.
Прогулочный флаер взмыл в голубое, с розовой от жары каймой московское небо, оставляя внизу нагретые солнцем крыши; по правую руку проплыли рубиновые звёзды кремлёвских башен, и долетел перезвон курантов. Они поднялись на несколько сотен метров, к самой вершине транспортной цепочки, и взяли курс на юг. Здесь, в вышине, было прохладнее, в кабину через опущенное боковое стекло врывался ветер, играя распущенными волосами Дейдры. Повинуясь команде Мики, флаер перестроился в левый ряд дорожки и увеличил скорость.
Она прижалась к Микиному плечу, ощущая прилив того счастья, которое тем и ценно, что способно стремительно проходить. И от того, что она никак не могла избавиться от чувства, что всё это так временно, её точила глупая мысль, что всего этого очень скоро может не стать, минуты полёта казались просто бесценными. Дейдра даже тряхнула головой, чтобы отогнать глупые мысли, и посмотрела вниз.
Флаер летел уже за городом. Под ними широкой голубой полосой изгибалась Яуза среди лесов и выгоревших до блёклой желтизны под солнцем лугов. Спутник-пригород в виде раскинувшейся у реки хрустальной снежинки сотни три метров в высоту поднимался в стороне. Кое-где, окружённые деревьями, стояли небольшие домики.
- О чём задумалась? – Мика смотрел налево, высматривая что-то внизу.
- Ни о чём, так…
- Вот смотри, вот здесь, у речки, есть одно местечко, - Мика перевёл флаер на ручное управление и увёл его в сторону от трассы. Смешанный лес, сосны с густым подлеском из берёз и молодых рябин, расступался здесь, и по узкому лугу текла извилистая речка, прячась под зеленовато-серебристым навесом старых ракит. Они быстро снижались; вот фраер заскользил над самой землёй. Высокие метёлки пожелтевшей травы клонились под слабым ветром.
- Чем-то похоже на нашу Австралию, - сказал Мика, когда флаер, приминая траву, опустился над скрытым густой стеной кустарника речным обрывом.
- Интересно, чем же? – Дейдра была готова заспорить, но, оглядевшись, согласно кивнула, - и вправду, похоже как раз на окрестности твоего ранчо. И речка эта совсем как Мэйбл, только у нас деревья в лесу намного выше. Помнишь, какая в Мэйбл ледяная вода?
- А в этой тоже ледяная. Ключи бьют на дне. Знаешь, тут был такой жёсткий график занятий, - Мика помог ей выбраться из кабины, - и я сюда по вечерам прилетал отдыхать. Ляжешь под деревом – и совсем как в детстве, только, конечно, деревья другие, экзотика… Непонятно, с чего это вдруг я так стал детство вспоминать. А слышишь? – и вода журчит так же.
Девушка прислушалась. Тихий рокот скрытого прибрежными зарослями речного переката и вправду напоминал журчание их весёлой речки детства, по берегу которой они бегали сначала совсем детьми, а потом подростками, очень рано выделив из ватаги ребят друг друга. Она раздвинула траву и, сделав два шага, оказалась прямо над обрывом: внизу, метрах в трёх, узкая речка пенилась и клокотала, обтекая большой серый валун.
Слева, теряясь в траве и наползающем подорожнике, к речке сбегала тропинка, там был перекинут на другой берег узкий, всего в три сосновых бревна, самодельный мостик. Густая, по грудь, трава подступала к берегам, сплетаясь с прибрежным лозняком. Басовито прогудел шмель, опустился, смешно перебирая мохнатыми лапками, на упрямо не склоняющийся под его тяжестью фиолетово-багровый, на толстом колючем стебле, пушистый цветок, султанчиком торчащий из утыканной шипами головки.
- Этот цветок тут называют «татарник», - пояснил Мика, заметив, что Дейдра разглядывает его. Задумчиво покачивали головками ромашки, медвяно пахло клевером и пижмой.
- Я не хочу, чтобы ты летел туда, - твёрдо сказала она, оборачиваясь. Совершенно не подходящее к путешествиям во времени «летел» прозвучало естественно. – Мик, ну разве ты не видишь, что что-то не так?
Он пожал плечами, и Дейдра тщетно ловила его взгляд.
Они стояли под густой рябиной, увешенной уже тяжёлыми, но ещё не налившимися краской, зелёными матовыми гроздьями. Мика протянул руку, сорвал пригоршню ягод, подбросил в воздух и ударил по ним снизу раскрытой ладонью – они разлетелись веером и пропали в траве.
- Посмотри на меня, - наконец попросила она. Мика шагнул к ней, наклонился, нашёл губами её полураскрытые губы. Потом, чуть отстранившись, тихо сказал:
- Ди, не волнуйся. Ну что может случиться. Меня не будет самое большее три дня, быстрее нельзя, ты сама понимаешь, в меньший срок сложно уложить две недели там… И мы сразу уедем, согласна? Я возьму отпуск, мы будем жить на отцовском ранчо, будем кататься на лошадях, плавать на каноэ… Мы поедем к океану и будем лежать в пене сонного прибоя, и заплывать далеко, и качаться на волнах, и смотреть на закаты, ведь ты так любишь смотреть на закаты… Ну что ты, Ди…
Стебли высокой травы были упругими и мягкими, и пахли сеном. Затаившаяся среди травинок ромашка коснулась щеки Дейдры. Синяя речная стрекоза, треща длинными перламутровыми крыльями, со странным громким, каким-то металлическим шелестом скользнула над ними. Девушка запрокинула голову. Высоко в небе, раскинув крылья, кружил ястреб. Только он один видел их, но уж ему-то точно не было до них никакого дела.
За окном забрезжил бледный рассвет. По мутному стеклу расползались иголочки инея, редкий для Парижа майский заморозок заставил серебриться черепицу на крышах, но день обещал быть солнечным: лёжа на кровати, Мика видел кусочек светлеющего неба. Джек спал в коридоре у двери, как и полагалось слуге, и даже похрапывал, чего, насколько Мика помнил, в обычной жизни за ним не водилось. В комнате было холодно.
Мика заложил руки за голову и уставился в высокий, ещё скрытый полутьмой сводчатый потолок. Он провёл в прошлом уже одиннадцать дней, оставался сегодняшний королевский бал, день отдыха и возвращение. За окном, мерно позванивая шпорами, протопали гвардейцы из городского патруля, потом послышался скрип колёс и неторопливый перестук копыт – старый горшечник каждое утро вывозил свои горшки и плошки из обожжённой глины на продажу, и пара кувшинов его работы уже стояла на полке как сувениры, а одну чашку, покрытую тусклой сероватой глазурью, сделанную с претензией на кокетливость, в подражание, пусть грубое, китайскому фарфору, Мика купил для Дейдры.
Он улыбнулся в темноте. Маленькая Ди, наверно, совсем соскучилась, а ведь его не было (не будет, привычно поправил он себя) с ней всего каких-то три дня. Время слишком дорого, чтобы терять три дня, но это минимальная амортизация, меньше которой совершать длительные путешествия в будущее нежелательно. А как бы она скучала, если неделя шла бы за неделю?
Мика откинул одеяло и, ёжась от царившего в комнате холода (жаровня с углями, стоящая в углу, давно остыла, и по ногам тянуло ледяным сквозняком), босиком подошёл к окну. Чистые, вымытые с вечера волосы, – мыться в лохани в холодной комнате то ещё было удовольствие, – упрямо падали на глаза.
Да, экспедиция подходила к концу. Они окунулись в жизнь средневекового города, прониклись им, сжились с ним, взглянули на его жизнь глазами дворянина и простолюдина. Как и обычные горожане, они оскальзывались на мокрых от помоев мостовых и месили сапогами грязь, забористо ругались, играли в кости и карты, бродили по ночным улицам или объезжали их верхом, заходили в гости и обзаводились приятелями из обоих сословий. Только вот до приятельниц, с усмешкой подумал Мика, дело не дошло: при всех знакомствах он, несмотря на повышенный интерес к молодому виконту со стороны многих дам, со всеми сохранял дистанцию, и делал это как мог корректно, но всё же раз удостоился возмущённого восклицания одной молоденькой баронессы: «Да он не виконт, а переодетый монах, право!» Вспомнив её вспыхнувшее лицо, раздражённое личико совсем юной капризной девчонки, Мика тихо рассмеялся.
За дверью заворочался Жан. Мика прислушался – не проснулся ли? Нет, слуга перевернулся на другой бок, привалился спиной к скрипнувшей переборке и захрапел снова. Было ещё слишком рано.
В любом случае, экспедиция не прошла даром, и кроме наблюдений и видеозаписей по общей программе исследований он нашёл, приметил, зафиксировал и другое. Он видел, как старая и больная женщина, бедно одетая и седая, с тихой улыбкой подаёт милостыню худенькому мальчику, поводырю слепого лютниста. Он видел, как без страха входит к больному, которому приписывали чуму, молодой, прямой как струна лекарь, не глядя на готовую сжечь дом толпу, а потом успокаивает родных больного: это не чума, и скоро кормилец поправится; он видел, наконец, как возвращавшийся с дежурства стражник один вступил в бой с дворянами из свиты какого-то графа, которые собрались поиздеваться над девчонкой-простолюдинкой - это был старый, седой, длинноусый солдат, и хотя их было четверо, здоровенных вооружённых молодчиков, он не отступил. Когда Мика и Джек подоспели ему на выручку, – причин не вмешиваться у молодого виконта было ровно столько же, сколько причин вмешаться, - солдат уже знатно приложил одного громилу, но и его прижали к стене дома, и перепуганная простоволосая девчонка пряталась у него за спиной; он просто и грубо, по-армейски, ухитрялся отбивать удары трёх шпаг; по счастью, у его противников хватило ума убраться, когда Мика пальнул в воздух - специально ниже, дав почувствовать негодяям свист пули над головой, и неторопливо вынул шпагу, а рядом с ним поигрывал двумя заряженными пистолетами его слуга (по понятным причинам станнеры они не вынимали). Стражнику досталось, но это не помешало ему отвесить спасителям вежливый поклон, и только после этого опереться о стену, зажимая разрубленное плечо; Мике пришлось проводить его в караулку, а девушку отвёл домой Джек.
Но больше, стократ больше было другого. И Мика дорого бы дал, чтобы понять, осталось ли что-то светлое в душах хитро поблёскивающего глазами продавца индульгенций; похотливо разглядывающего девчонок на улицах хамоватого рейтара; битой жизнью торговки, безжалостно шпыняющей бессловестного приказчика-мальчишку; юной избалованной графини, с любопытством и тщеславием наблюдающей, как из-за неё убивают друг друга на дуэли молодые аристократы. Или узнать, о чём думает палач, когда, сделав своё дело, он спускается с эшафота с завёрнутым в бордовую ткань двуручным мечом на плече и идёт через толпу, равнодушно скользя взглядом по лицам молча расступающихся перед ним людей, только что кричавших и требующих казни, а теперь сразу стихших, словно взлетевшая с плахи смерть коснулась и их своим крылом.
Нельзя. Пока нельзя. Но он обязательно это узнает, и докажет всем, что…
- Что ж вам не спится-то, а? – за спиной скрипнула дверь. Жан-Джек, накинув на плечи грубый суконный плащ, стоял на пороге, смятые волосы торчали нелепым хохлом, глаза были сонными и совершенно ничего не выражали. Раньше бы Мика рассмеялся, и они будут с Джеком смеяться не раз, вспоминая проведённые вместе дни, но сейчас он даже не улыбнулся.
- На улице заморозок, - сказал он, снова отворачиваясь к окну.
- А… - Жан почесал живот, - то-то я замёрз, как собака…
- Возьми мой старый плащ, укройся, - вечно этот парень мешает думать, и вправду стоило брать старого Пьера или Бернара, - я что, звал тебя, что ли? – спросил Мика, не оборачиваясь.
- Звали – не звали… - Жан широко зевнул, запустил в растрёпанную шевелюру пятерную и почесал голову с такой экспрессией, словно хотел содрать с себя скальп, протопал босиком ко второму окну и толкнул наружу ставни, - точно, подморозило. Солнце встанет, всё растает… эх-а-а… - он снова зевнул, выжидательно взглянул на Мику. Мика чуть качнул головой.
Все эти дни они, сначала часто, а потом всё реже и реже, позволяли себе, оставаясь вдвоём, сбросить маски и снова стать самими собой. Но более опытный Джек, если и делал это, то только, накрепко усвоив роль, после разрешения Мики. Сейчас этого разрешения он не дождался.
- Ложись спать, я пройдусь, - Мика подошёл к кровати и взял с её высокой спинки штаны.
- Да выспались бы, - пробурчал Жан, недовольно, как старая воспитательница несмышлёному мальчишке, - и так допоздна на балу колобродить будете… Кто же вас тянет, да ещё на такой холод? Может, коня оседлать, что ж вы пешком? – спохватился он.
- Не надо, убирайся, - путаясь в застёжках, Мика надел штаны, на холщовую рубаху натянул грубую шерстяную фуфайку, и заметив, что слуга по прежнему топчется на месте, мягче добавил, - я скоро вернусь. Можешь пока завалиться на мою кровать.
По скрипучим ступеням винтовой деревянной лестницы Мика, громко стуча ботфортами, спустился на первый этаж и, пройдя узким коридором, отодвинул задвижку и толкнул дверь. Холодный воздух ворвался в дом, и на минуту Мика задержался на пороге, прислонившись к косяку и оглядывая ещё пустынную улицу. На ночь окна в домах были прикрыты запертыми изнутри ставнями, на засовы замкнуты двери. В конце улицы промелькнул силуэт зябко закутанного в плащ горожанина. В этом районе вставали поздно, всё же не окраина.
Он знал, что меньше чем через час улица наполнится народом, звонко разнесутся под окнами голоса молочниц; им будет хрипло вторить старьевщик; застучат по мостовой копыта коней; покатятся, громыхая по булыжнику окованными ободьями колёс, кареты и телеги; а ближе к обеду на улицу забредёт старый шарманщик и под монотонную и грустную, но трогательную мелодию будет расхаживать под окнами. Надо будет хотя бы перед отъездом заговорить с ним, подумал Мика, вспоминая мудрые глаза шарманщика, его долговязую фигуру и шаркающие шаги; когда, проходя мимо, он, богатый дворянин, небрежно бросал в его шляпу пару мелких монет, старик учтиво, не теряя достоинства и не переставая крутить рукоятку шарманки, кланялся, и лицо его озарялось вежливой улыбкой.
Мика прикрыл дверь и медленно пошёл по улице, успев услышать, как кто-то вдвинул засов на место – либо слуга наблюдал за ним, не ложась, стоя на холодной лестнице, позёвывая и ожидая, когда же хозяин соизволит наконец пойти на прогулку, либо это был кто-то из работников хозяйки и её многочисленных детей. Сточные канавы по обеим сторонам мостовой затянул белый ледок. Он нажал носком сапога на плёнку льда, и она послушно просела, напитываясь водой и становясь тёмно-бурой, а потом лопнула, и из трещины брызнул грязный фонтанчик.
На перекрёстке он свернул направо, в узком переулке разминулся с небритым молодым человеком в низко надвинутой на глаза широкополой шляпе; длинный плащ его сзади оттопыривала рапира. Они скользнули друг по другу взглядами – Мика равнодушно, а молодой человек настороженно, и разошлись.
Стиснутая стенами каменных домов с нависающим над головой верхним этажом улочка вывела его на небольшую площадь. Здесь были ещё закрытые лавки суконщиков и трактир; у его двери двое худых подростков, вполголоса переругиваясь, вытряхивали то ли скатерти, то ли покрывала – чтобы не кланяться, оба старательно делали вид, что не замечают вышедшего на площадь дворянина. Неспешный перестук копыт и шум колёс послышался сзади, – карета, запряжённая четвёркой лошадей, как на слух определил Мика, не оборачиваясь, - кто-то торопился пораньше выехать из города. Копыта застучали, словно лошади переступили на месте, и карета остановилась. Неторопливо дойдя до конца площади, Мика уже собирался обернуться, чтобы посмотреть, кто же вздумал путешествовать в такую рань, как вдруг его окликнули.
- Сударь, сударь, ваше сиятельство! – голос был совсем мальчишеским и, оглянувшись, Мика увидел худенького юношу, почти мальчика, который, сняв шляпу, чуть не бежал к нему через площадь.
Мика остановился, поджидая его. Закутанный в тёмный плащ кучер сидел на козлах, дверца кареты чуть приоткрылась, словно из кареты за ним следили чьи-то глаза.
- Что вам угодно, сударь? – осведомился Мика, сохраняя серьёзность, когда парнишка в новенькой куртке, расшитой позументами, остановился перед ним. К его поясу был подвешен узкий стилет в кожаных ножнах, ботфорты были словно только что из мастерской. В этом доме было принято хорошо одевать слуг.
- Я прошу прощения, ваше сиятельство! – паж склонился перед ним в торопливом поклоне, - моя госпожа просит вас подойти к карете. Она имеет желание сказать вам несколько слов, - мальчишка наконец перевёл дух.
- Твоя госпожа? – переспросил Мика. У кареты на той стороне площади дверь приоткрылась шире, но рассмотреть, кто в ней находится, конечно, было нельзя. – Кто она?
Задавая вопрос, он понимал, что паж может ответить, а может и не отвечать: за две недели в Париже он понял, что иногда местные дамы сами стремятся придать огласке свои любовные интрижки, но именно что иногда. Паж отрицательно повёл головой.
- Ваше сиятельство, я не могу сказать.
Многозначительно хмыкнув, Мика неторопливо направился к карете, позванивая шпорами и отметив про себя, что неизвестная дама избрала прямо-таки самоотверженный способ знакомства – встать в такой ранний час… «А откуда она могла знать, что я буду гулять здесь? – подумал он, уже подходя, - впрочем, где я живу, не тайна, но вот рано утром? Бессонница у неё, что ли?»
Кучер почтительно склонил голову, когда Мика подошёл к карете. Ничего необычного, мужчина за сорок лет, высоко поднятый воротник ливреи, руки в серых перчатках. Упряжь добротная, а вот лошади явно не из господской конюшни, обычные почтовые лошадки, и непохоже, что карета уже проделала дальний путь. На дверце кареты не было герба, но на дешёвый почтовый экипаж она не походила.
- Сударыня, вы изволили позвать меня, - он остановился в двух шагах перед дверью, снял шляпу и небрежно поклонился, пытаясь рассмотреть глядевшую сейчас на него из глубины кареты даму. Там была темнота, штора на противоположной дверце была опущена. – Чему обязан таким вниманием к моей особе в столь ранний и, прямо скажем, холодный час?
- Виконт… - тихий голос был красивым и незнакомым и прозвучал так, как будто дама сильно волновалась, - дорогой виконт… да, я действительно хотела увидеть вас…
Тонкая рука без перчатки легла на край дверного окошка; и голос, и рука несомненно принадлежали молодой женщине никак не старше двадцати пяти лет. Незнакомка придвинулась к самой двери и отодвинула шторку, но Мика не увидел её лица – его скрывала плотная вуаль. Ещё Мике показалось, что несмотря на безукоризненную чистоту фраз, девушка говорит не на родном языке. Сейчас она смотрел на него в упор сквозь вуаль и молчала.
- Я к вашим услугам, сударыня, - Мика вежливо улыбнулся, - как я понимаю, вы знаете меня, а я, к несчастью, лишён удовольствия знать ваше имя… - он выжидательно замолчал, склонив голову.
Женщина не отвечала. Без сомнения, она страшно волновалась – Мика видел, как часто и высоко вздымается её грудь под чёрным с серебряным шитьём платьем. Её тонкие пальцы нервно сжимали край окна.
- Чем же я могу служить вам, сударыня? – снова спросил Мика, делая шаг ближе. Его рука легла на оконный переплёт рядом с рукой незнакомки, но не коснулась её. Вообще-то уже и это было вольностью.
Кучер глухо кашлянул, задел о приступку кареты каблуком. Фыркнув, переступили лошади, и подковы звучно звякнули о булыжник.
- Я рада, что вижу вас… - её голос упал до громкого шёпота, и Мике пришлось прислушаться, чтобы расслышать их. К счастью, на площади в это время всё ещё было тихо, и даже трактирные слуги перестали шуметь. - Я хотела передать вам… вот, возьмите.
Она быстро обернулась, чтобы взять что-то с сиденья; при этом её пальцы скользнули по его руке и вдруг сжали его запястье. Ладонь девушки была холодна, как лёд.
- У вас совсем замёрзли руки, - мягко сказал Мика.
- Да это не важно, совсем не важно! – с удивлением он отметил, что её голос дрожит от сдерживаемых слёз. Дама протянула ему, так и не раскрывая дверь, через окошко, какой-то плоский, завёрнутый в ткань предмет – книгу? коробку? шкатулку?
- Что это, сударыня? – Мика принял этот свёрток и сразу понял, что это: это была завёрнутая в бархат картина в деревянной рамке. Девушка не отпускала его руку, но он чувствовал, что её глаза ловят его взгляд, - Это картина, сударыня? Вы дарите мне картину? – одной рукой было не развернуть ткань, и он прижал подарок к груди, против воли волнение девушки передалось и ему, - но что это за картина? И кто автор?
Ледяные пальцы незнакомки вдруг соскользнули с его руки.
- Я рада, что увидела вас, милый виконт. - она старалась говорить твёрже, и от этого её голос словно зазвенел. Она резко захлопнула дверь и отодвинулась вглубь кареты. - И прощай!
Последние слова девушка выкрикнула; кучер коротко щёлкнул кнутом, и карета вмиг рванула с места. Схватившийся было за ручку дверцы Мика отшатнулся - окованное железом колесо простучало по камням у самого его сапога. Возница сразу пустил коней крупной рысью, и Мика подавил желание броситься за ней вдогонку. Ему показалось, что в заднем оконце кареты всколыхнулась занавеска, как будто незнакомка попыталась ещё раз посмотреть на него. Свернув на боковую улицу, карета пропала из виду. Как жаль, что не поехал верхом, как предлагал Жан, подумал Мика с досадой.
Он оглянулся, ища глазами мальчишку-пажа; но площадь была пуста. Наверно, паж подсел на козлы к кучеру, пока он разговаривал с дамой, но странно, что я этого не заметил, подумал Мика. Может быть, он просто ушёл?
Он быстро дошёл до улицы, на которую свернула карета, по-прежнему держа в руке подарок странной дамы. Коротенькая улочка уже через полсотни шагов упиралась в приземистый серый дом и расходилась перекрёстком. На повороте у площади колесо кареты проломило лёд на луже, но на этом перекрёстке луж не было, и понять, куда свернула карета, было невозможно. Мика представил план Парижа: если она повернула налево, то проследовала к городским воротам, а если направо, то наверняка затерялась в лабиринте улиц. Он в нерешительности остановился. Шарканье грубых башмаков вывело его из задумчивости.
Плотный краснолицый, с непокрытой всклокоченной головой горожанин, сильно пошатываясь, брёл по улице, придерживаясь о стены домов.
- Эй, любезный! – окликнул его Мика, - подойди-ка ко мне! Ты не видел здесь, на улице, карету, запряжённую четвёркой лошадей? Она только что должна была проехать здесь.
Ранний прохожий послушно приблизился, косясь на незнакомого дворянина исподлобья. Ещё издалека Мика почувствовал, как разит от него дешёвым вином, и поморщился.
- Так видел ты карету или нет? – повторил он, уже начиная злиться на самого себя. Ну предположим, видел этот пьяница карету, и что?
- Карету? Какую карету? – между тем тот, останавливаясь перед ним, делал попытки неуклюже поклониться, и после очередной такой попытки его шатнуло вперёд так, что он чуть не толкнул Мику.
- Болван! – беззлобно сказал Мика, ухватив его за воротник, - так не видел?
- Видел! – мужчина икнул, запрокидывая голову, - и не одну, а много карет! И вчера, и сегодня…
- Пошёл к чёрту! – от толчка Мики пьяница отлетел на середину улицы, но на ногах удержался и, околесив рассерженного виконта, поплёлся дальше, что-то бормоча себе под нос. Мика повернулся и медленно пошёл обратно на площадь.
Светлело. Красноватый рассветный луч уже коснулся шпилей флюгеров и коньков черепичных крыш. Наступающий день обещал быть по-настоящему весенним, ярким и безветренным. Пара залетевших с Луары чаек, розовых в отсвете встающего солнца, пролетела над площадью. Мика остановился. Конечно, карету искать было глупо. А вот этот подарок странной дамы, что в нём? Да, интригующе. Ещё не начался королевский бал, а уже некуда деться от внимания дам. Но это всё шутки, оборвал он себя, неторопливо шагая через площадь, а дело-то может быть серьёзным. Может быть, кому-то нужна помощь, может быть…
Бархат, в который была завёрнута картина, оказался не чёрным, а тёмно-синим. Стало уже совсем светло, и он решился взглянуть на картину. В конце концов, там могла бы быть и записка, поясняющая всё. Он развернул ткань. Записки не было. Но вот картина…
Мика не был большим знатоком живописи, но чувство восхищения работами художников было ему доступно. Этому много помогло знакомство с Дейдрой, вместе они побывали на многих выставках в разных городах мира. Он никогда не пытался вставать за мольберт сам, понимая, что ему это не дано, но любил смотреть за работой Дейдры и наблюдать, как послушные ей краски странными, аляповатыми мазками ложились на холст, и вдруг из них получалось изображение, способное соперничать с фотографией. И вот сейчас перед ним была картина, которую стоило увидеть ей - с редким мастерством неизвестный художник изобразил цветущий шиповник, освещённый солнцем; словно мимолётное облако закрывало свет, и мастер смог поймать этот миг: в левом углу картины будто был пасмурный день, а всё остальное полотно просто сияло светом и, – Мика почувствовал это, несмотря на ещё бледное утро, - художник не мог ошибиться, он верно поймал цветовую гамму, и Мика, старательно вглядываясь в совсем небольшую, сантиметров сорок в длину, тридцать в ширину, картину, понял, как верно показан на полотне цвет и тон раскрывшихся бутонов шиповника: ярко-розовые лепестки словно светились, наполненные солнцем, а вот за ними было странное сверкание, и Мика никак не мог понять, что художник имел в виду. Нужно было рассмотреть картину потом, получше. Он перевернул рамку. Нет, никакой надписи, никакого клочка бумаги не было прикреплено к отполированной тёмной рамке. «Это очень понравилось бы Ди», - подумал виконт Шарль де Безьер, а вслух сказал:
- Клянусь Пречистой Девой, это великолепно! Но кто же автор?
В одном из выходящих на площадь домов распахнулись ставни на окне второго этажа. Мика, бережно завернув картину в бархат и спрятав под плащ, пошёл дальше. Город просыпался. Навстречу ему попадались спешащие на рынок торговки, ещё один патруль прошагал мимо, обменявшись с Микой вежливыми полупоклонами – французы всегда и везде остаются французами. Какой-то монах, сборщик милостыни, надвинув на лицо капюшон широкого серого балахона, медленно шёл навстречу, перебирая массивные чётки. Мика походя бросил в его кружку пару мелких монет и, не слушая слов благодарности, пошёл дальше.
Свет восхода уже красил стены домов. Не удержавшись, Мика встал у парапета над каменной лестницей и развернул картину ещё раз. Влияние Ди оказалось напрасным – он откровенно скучал и в Лувре, и в Третьяковской галерее, и в Эрмитаже, и вдохновляли его только избранные картины: вдруг что-то заставляло его остановиться, и он, не чувствуя ничего перед творениями Рубенса, Брейгеля или Ван Гога, вдруг застывал перед «Мадонной» Рафаэля, «Рождением Венеры» Боттичелли или «Демоном» Врубеля, или перед полотнами не очень известных художников, перед простым пейзажем или портретом какой-то придворной дамы, и последнее очень веселило Дейдру. Конечно, он серьёзно изучал живопись на культурологии в Университете, а потом, со специализацией по Средневековью, на курсах хроноразведки… Озарённая солнечным светом картина будто ожила в его руках, и он застыл, очарованный. Он понял, что сквозь листву блестят струйки фонтана, а игра тени, словно наползающей на листву, придавала картине драматизм и внушала смутную тревогу, словно именно это художник и хотел передать. В технике не было и тени дыхания мрачного классицизма, она вся сияла жизнью, как более поздние работы, выполненные в стиле романтизма, должного через несколько десятков лет придти из Германии. Наверно, такую картину мог бы написать художник, чтобы подарить своей любимой, подумал Мика.
Влюблённый художник. Мика даже оглянулся назад, словно там, за спиной, снова могла промелькнуть карета с загадочной дамой. Влюблённый художник…
Как всегда на короткое время ранним утром дом наполнился топотом и вознёй, хотя дети хозяйки старались по возможности вести себя тише. Буквально через пару часов все дети из дома исчезали, кроме совсем уж младенца и некрасивой худенькой девочки с тонкой шеей и большими чёрными глазами, которая помогала по хозяйству. При своей хрупкости она таскала из колодца воду в огромных деревянных вёдрах, схваченных коваными обручами, за что Джек окрестил её за глаза «Водопроводом» и часто помогал ей. Вот и сейчас она уже возилась на коленях на полу в холодном коридоре с мокрой тряпкой, стуча тяжёлыми деревянными башмаками; увидев входящего постояльца, она шустро отползла к стене, отодвинув с прохода корыто с тёмной водой. Как и полагалось дворянину, Мика только чуть кивнул ей, – уже и это было лишним, - и поднялся наверх.
Услыхав его шаги, слуга тотчас же вскочил с пола, уронив с плеч тёплый хозяйский плащ, и услужливо распахнул перед ним дверь.
- Иди за мной, - бросил Мика, входя, - и запри дверь.
Жан послушно выполнил приказание, встал у косяка и выжидательно посмотрел на господина, ожидая новых распоряжений.
- Джек, - вполголоса сказал Мика, распахивая плащ и доставая картину, - смотри!
Джек улыбнулся своей обычной улыбкой, а не ухмылкой тороватого слуги, подошёл и встал рядом.
- Что-то настолько из ряда вон? – он протянул руку, - а то, знаешь ли, сегодня я не рекомендовал бы тебе отвлекаться.
- По-моему, да. Посмотри, ты разбираешься в этом лучше меня. Что скажешь об этой картине?
- Купил у какого-то уличного художника? – предположил Джек, - ну-ка… - он повернулся так, чтобы на картину падал свет от окна и с минуту молчал.
- Что? – наконец не утерпел Мика, с трудом подавив интонацию раздражённого барина.
- Однако… - Джек оторвал взгляд от полотна, - очень интересный мастер. Классическая техника, но сюжет нетипичен, а вместе с тем в картине есть что-то ещё…
- Что?
- Как объяснить… в эти времена так не рисовали.
- Мне тоже так показалось.
- Правильно показалось. Видишь ли, совсем простой пейзаж, всего-то цветущий куст, а за ним бьёт фонтан, – ну, какой-то замковый дворик, не иначе, - а чувствуется, что автор что-то скрывал за этим, понятное ему и наверно ещё тому, для кого творил. Вот не рисовали тогда таких картин, с внутренней интригой, с ощущением счастья и тревоги! Ты откуда её взял?
В дверь тихонько стукнули.
- Кто там ещё? – гаркнул Мика. Ему ответил детский голосок из коридора:
- Матушка просила передать, что если господину виконту будет угодно приказать завтрак, она тотчас же накроет стол внизу.
За квартиру было плачено вперёд и щедро, и хозяйка как могла показывала постояльцам своё расположение. Кроме того, именно в этой квартире, как бы невзначай найдя её, должен был расположиться сменявший Мику через два дня Оскар Вениаминович.
- Господину виконту будет угодно, - уже мягче ответил Мика, подмигивая Джеку, - через полчаса. Да скажи матери, пусть выставит на стол бутылку хереса.
Когда топот детских ног затих на лестнице, Мика сбросил плащ и повалился на кровать не снимая сапог, закинув ноги на высокую резную спинку.
- Мне её подарили, - и, поймав вопросительный взгляд товарища, пояснил, - дама с закрытым вуалью лицом в карете без герба, запряжённой четвёркой лошадей.
- Романтично… - Джек всё ещё рассматривал картину, - даже слишком. Ты её, эту даму, раньше видел?
- Может быть. Может да, может нет. Голос мне не знаком.
- Но это не похоже на развлечение какой-то придворной кокетки. Что она тебе сказала?
- Сказала, что очень рада меня видеть. А потом вручила эту картину, завёрнутую в бархат, и произнесла дрожащим голосом «Прощайте!» - Мика говорил медленно, проигрывая в голове сцену недавней встречи, - нет, она даже сказала - «Прощай!»…
- Очень любопытно. Конечно, во все времена в искусстве, да не только в живописи, встречались предтечи новых стилей, но такой разрыв… - продолжал бормотать Джек, - понимаешь, я сказал бы, что это очень напоминает французский романтизм – Жерар, Ватто по духу и технике, а сюжет, задумка - даже ранний Моне, но это уже девятнадцатый век! Кто-то опередил своё время больше чем на сто лет, и это минимум! А ведь на картине нет подписи, ты заметил? Автор не подписал полотно, а это уж совсем странно.
- Эта картина понравилась бы Дейдре, - мечтательно произнёс Мика, - вернусь, обязательно покажу ей.
Джек оторвался наконец от картины, поставил её на стол в углу, прислонив к стене, и сел на неуклюжий деревянный стул у кровати.
- Значит, даже не предполагаешь, кто это мог быть и с чего это вдруг ей дарить тебе такие подарки?
- Ну, я, конечно, вызываю чувства, не поддающиеся осмыслению, но повода заподозрить меня в любви к живописи я не давал, это точно. Тут это, кажется, особенно и не принято у провинциалов, да и у парижан не очень…
- Насчёт не принято это ты зря. Тут могут и книгу с прекрасными литографиями подарить… с пропитанными мышьяком страницами, - Джек сидел на стуле задом наперёд, и при этих словах он смешно перекатил голову по краю спинки, закатив глаза и высунув язык.
- Вот такие мне точно дарить некому и незачем! – Мика пружинисто встал, остановился перед картиной, сложив руки на груди. – Просто это лишний раз доказывает, что прошлое полно загадок и не укладывается ни в какие там базисные теории. О чём я и твержу постоянно.
- Ладно тебе, перед тобой не комиссия из Института времени, - буркнул Джек, - так что свои филиппики прибереги для другого случая.
- Да, ты прав как всегда. А разгадку, возможно, мы узнаем уже сегодня на балу.
- Вот именно, бал, - Джек тоже встал, скрипнув стулом, - настройся.
- Поговори мне, Жан, - Мика потянулся, оборачиваясь, - но какая картина! Ну да что ты, деревенщина, в этом понимаешь…
Лувр был расцвечен огнями. Праздник начался засветло, и сейчас за окнами дворца тихо угасал напоенный цветами прозрачный майский вечер. Тонким переливам скрипок басовито вторила виолончель, перезвон арфы вплетался в затейливую мелодию. Большой зал был наполнен разряженными гостями и придворными. Пусть на улице темнело, но полумрака не было ни в одном уголке зала: в узорных настенных канделябрах разгорались свечи, и их свет сливался с синеватым вечерним светом из огромных окон, создавая в зале странное освещение, заставляющее вспомнить сказки Гауфа и братьев Гримм. Вдоль увешанных картинами стен, у тяжёлых портьер и фигурок купидонов на изящных колоннах, на диванах и в креслах расположились дамы в роскошных бальных платьях, обмахиваясь пышными веерами. Сейчас, после нескольких танцев, гости разбились на группки – дам и кавалеров: подруг и приятелей, почитателей и почитательниц; самый большой кружок собрался у кресел, в которых расположилась королевская чета. Анна Австрийская была печальна, она задумчиво что-то говорила высокой бледной даме в светло-голубом платье, одной из своих фрейлин; иногда по тонким губам королевы пробегала усмешка; если кто-то из присутствующих встречался с ней глазами, то тут же кланялся, и иногда удостаивался её ответного кивка. Король, пощёлкивая пальцами, что-то оживлённо рассказывал окружавшим его дворянам, среди которых Мика узнал невысокого серьёзного капитана королевской гвардии в голубом плаще мушкетёра, украшенном дорогим шитьём – словно подтверждая слова Людовика, он изредка по-военному чётко кивал, хмуря брови.
Перенесшийся в атмосферу романов Дюма Мика не примкнул к окружавшим королевскую чету дворянам. Он переходил от одной кучки придворных к другой, перебрасываясь шутками, рассказывал анекдоты и смеялся вместе со всеми. Как бы невзначай он оглядывал дам, пытаясь уловить хоть жест, хоть намёк на то, что таинственная незнакомка была здесь, на балу. Но всё больше и больше он убеждался, что её здесь нет. В ответ по нему скользили заинтересованные или равнодушные взгляды; пару раз он встретился со взором хорошеньких лукавых глаз и, поиграв в немую дуэль, уступил, с улыбкой наклоняя голову и признавая преимущество победительницы. В конце концов он запретил себе думать о загадочной даме, ведь на балу он был не за этим. Остановившись возле одной из групп дворян, он прислушался к разговорам.
- Однако долгий мир не идёт народам на пользу, - вещал чей-то молодой голос, но Мика не видел говорившего, - что до меня, то я рождён не для мирной жизни, будь то деревенская глушь или дворцовые палаты.
- В вас кипит кровь короля-крестоносца Филиппа Святого, дорогой граф! – хикикнула сидевшая в кресле симпатичная молодая женщина в розовом, на полуоткрытой груди которой тяжело сверкало массивное золотое ожерелье. – Надо думать, в былые времена вы поспорили бы славой с самим Ричардом Львиное Сердце!
- Фу, мадам, что я слышу! Не странно ли, что символом доблести и рыцарской чести для нас, французов, стал король заморской державы! – вельможа средних лет, стоявший рядом с Микой, недовольно поморщился.
- Не хмурьтесь, маркиз, я всего лишь к слову… Стало быть, вам скучно без войны, милый граф? – на губах женщины заиграла озорная улыбка.
- Разумеется! К счастью, нам её не долго ждать – гугеноты гремят оружием за стенами Ла-Рошели, и это, уверен, скоро надоест терпеть его величеству…
Мика пошёл дальше. «Подумать только, - пронеслось у него в голове, - ведь пройдёт полторы сотни лет, и все подобные этим людям будут сметены кровавой революцией, которую они готовят сами, своим равнодушием и бездеятельностью. Правда, до той поры не смогут дожить эти юные девушки, и этот воинственный граф, но многие из их сословия кончат жизнь на гильотине!» Ему стало грустно, и чтобы отвлечься от таких мыслей, он с удовлетворением отметил, что думает по-французски, как и подобает настоящему эксперту-хроноразведчику.
В саду стемнело, гигантские хрустальные люстры поднялись под потолок, и десятки язычков пламени от свечей заиграли в хрустале разноцветными огоньками. Слуги неслышно двигались вдоль стен, снимая щипцами нагар с уже начавших коптить фитильков.
- Виконт, идите к нам! – звонкий девичий голос вывел его из задумчивости. Окружённая несколькими разодетыми молодыми людьми, ему махала рукой черноволосая юная баронесса, та самая, что неделю назад обозвала его монахом. Большие тёмно-карие глаза девушки игриво блестели. Он ответил ей улыбкой и остановился, но тут по залу разнеслись звучные хлопки - Людовик XXIII, трижды хлопнув в ладоши, поднялся с кресла: король хотел танцевать, и музыка, на несколько мгновений смолкнувшая, полилась в ритме старинного танца.
- Это отрывки из балета, который пишет его величество, - почтительно шепнул кто-то рядом.
Мика плавно двигался, повторяя заученные фигуры. Задумчиво и вместе с тем чопорно звучал клавесин; его звуки, так не похожие на звучание его будущего приемника – рояля, что-то напоминали Мике, и он скоро понял, что именно: каждая нота была словно мелодичный шелест крыльев стрекозы – тогда, там, на реке с Дейдрой… Он прекрасно знал бальные танцы этого века и, не фиксируясь на движениях, мог отдаться очарованию бала. Поворот, руку даме, полупоклон и снова поворот. Наверно, не каждый мог почувствовать всю прелесть этого старинного танца, но музыкальный от природы Мика воспринимал всё происходящее как возвышенное развлечение. Полутени от танцующих ложились на стены, на лицах играли улыбки, а прекрасная музыка позволяла не обращать внимание на шарканье сапог и туфелек по паркету и то, что в бархате праздничного костюма становилось жарковато в зале, полном людей и освещённом сотнями свечей.
«Музыка, - думал он, - вот свидетельство того, что красота, которая в широком смысле охватила весь мир и спасла его, именно спасла, в наше время – так вот эта красота, свойственная человеку, понятная и нужная ему, была с ним всегда».
Повинуясь строгой геометрии танца, его партнёршей неожиданно оказалась та самая юная баронесса. На одной из фигур они коснулись ладонями и вновь разошлись. Когда они сблизились снова, девушка, грациозно изгибаясь и пряча улыбку, шепнула:
- Вы так задумчивы, виконт… - и тут же они вынуждены были отвернуться друг от друга, отойдя к другим партнёрам. На этот раз перед Микой оказалась невысокая дама в осыпанном драгоценными камнями платье, кажется, он видел её в свите королевы.
Танец закончился, но музыка, едва смолкнув, зазвучала вновь. Со звуками клвесина и скрипки красиво слилось сопрано молодой итальянской певицы.
«Музыка - лучшее свидетельство той красоты, что скрыта в людях любой эпохи, - вернулся он к своим мыслям, - будь то произведения классиков или народные песни, пусть даже простая мелодия пастушьего рожка – во все века они говорят об одном и том же: о красоте, о любви, о верности и чести… А песни пьяных рейтаров, у которых руки по локоть в крови, или кабацкая пошлятина о чём говорят? – привычно возразил сам себе он, представив лукавый прищур Старого Оскара или своих оппонентов из университета Сиднея. – Да ни о чём не говорят! – тут же ответил он, - только о том, что у любой медали есть обратная сторона. Но кто сказал, что реверс обязательно должен быть окисленный и грязный, а не такой блестящий, как аверс? Но легко очистить монету, а вот…» Чья-то лёгкая рука тронула его за локоть.
Он обернулся и тут же согнулся в учтивом поклоне – перед ним стояла баронесса.
- Вы всё-таки очень задумчивы, виконт! - с лукавой улыбкой произнесла она, и Мика успел заметить, как милые ямочки появились и исчезли на её щеках, - неужели королевский бал совсем не развлекает вас?
- Что вы, мадемуазель, он прекрасен. Просто на такого провинциала, как я, он производит слишком сильное впечатление, - галантно ответил он.
- Ах, вы ещё и впечатлительны, милый виконт! – её глаза смеялись. – Право, идёт ли такая чувственность мужчине? – и, не дав ему ответить, потянула за собой, ухватив цепкими пальчиками за рукав.
- Отчего бы вам не присоединиться к нам, виконт? Все эти титулы… Мне представляли вас, сейчас я вспомню… кажется, вас зовут Шарлем? Вы не против, если я буду звать вас по имени… иногда? – добавила она, оборачиваясь.
- Вовсе нет, - Мика послушно пошёл за ней, внутренне посмеиваясь. Возле выхода на открытую, уже укутанную сумраком террасу она опустилась в кресло, у которого уже стояли несколько почитателей баронессы и две девушки, её ровесницы, встретившие Мику вежливыми кивками.
- Друзья! – объявила баронесса, - виконт Шарль де Безьер милостиво согласился разделить наше общество, и я намерена уделить ему… не пугайтесь, господа! вовсе не весь вечер, а только несколько минут. Ой, не обижайтесь, виконт, я имела в виду: несколько минут только-только вам!
- Трудно удостоиться такой чести! От всей души поздравляю вас, виконт! – воскликнул полноватый молодой вельможа в лиловом камзоле. Девушки тихо, но заливисто, будто колокольчики зазвенели, рассмеялись. Заметив рядом слугу с подносом, уставленным бокалами с вином, баронесса капризно протянула руку:
- Виконт, принесите мне бокал анжуйского, и возьмите себе заодно. Сейчас, пока их величествам угодно отдохнуть, я хотела бы расспросить вас…
- Рад служить вам, баронесса, - Мика подошёл к слуге и взял с подноса два тонких хрустальных бокала. От огоньков свечей вино красиво переливалось, вспыхивая бордовыми искорками в гранях стекла, когда он подал ей бокал. Девушка поблагодарила его изящным кивком.
- Так вы надолго в Париж, Шарль? – спросила она, отпив глоток.
- К сожалению, я должен оставить Париж на днях, сударыня. Меня ждут дела.
- Как жаль… Но вы смеётесь над нами, виконт: какие у такого молодого человека могут быть дела вне столицы? Где же? В имении? Фу, это так скучно! Ведь у вас там, в провинции, вдалеке от столицы, совершенно нечем развлечься! Когда я бываю вынуждена гостить в своих имениях, это в Пьемонте, я скучаю смертельно! – Мике показалось, что девушка настроена в основном слушать себя, но она, ещё отпив вина, вдруг спросила:
- Вот интересно, что, по-вашему, Шарль, может делать в глуши такая, как я? Например, провинциальные балы, скажете вы? Фи, какая скука!
- Охота? – предположил Мика. Дерзкая мысль не давала ему покоя. В конце концов, почему же нет? Ведь не будет в этой экспедиции второго шанса. Вполне невинное развитие разговора…
- Я не очень люблю скакать на лошади, - поморщилась она, - а уж по лесу… Нет, это меня ничуть не развлекает, наоборот, я вся дрожу, если мне предстоит такой день при дворе.
- Книги? Стихи… дю Белле, Вентре, или Кар – из древних…
- Скажите ещё – Святое Писание! – она звонко рассмеялась, и её смех подхватили все вокруг.
- Право, Шарль, вы разыгрываете меня. Вероятно, в вашем имении я умерла бы от скуки. - она протянула круглолицему франту пустой бокал и снова повернулась к Мике. По щекам девушки сразу же разлился румянец. - Вот что, например, делаете там, у себя в глуши, вы? Охотитесь, читаете книги?
- Да, читаю; но я не охочусь.
- Тоже не любите ездить верхом?
- Напротив, очень люблю. Просто я не люблю охотиться.
- А я, в отличие от виконта, обожаю охоту! – влез в разговор круглолицый.
- Неужели? – как и полагалось в таком случае, тон Мики был холоден, когда он смерил невежу взглядом.
- Это развлечение для настоящих мужчин! – подбоченясь, заявил тот.
Это могло быть поводом для дуэли, но могло и не быть. Мика уже понял, что парижское общество одинаково ценит и ловкость клинка, и остроту языка. При условии, конечно, что второе подкреплено первым. Но то, что виконт де Безьер – превосходный фехтовальщик,
парижский свет знал: через несколько дней после того, как они с Джеком обжились в городе, Мика как бы между делом вошёл в одну из лучших фехтовальных школ города и после пары часов занятий вызвал маэстро, пожилого итальянца, на тренировочный бой, выиграв, хотя и не легко, четыре схватки из пяти, уступив только первую: маэстро не знал польских приёмов, и уж тем более не знал, что привнесла в технику шпажного боя школа исторического фехтования XXIII века. Вероятно, слух об этом не дошёл до записных дуэлистов Парижа, или они не придали ему значения; а может быть, так как почти все они служили либо в гвардии его преосвященства, либо в мушкетёрах короля, им хватало стычек друг с другом, и никто из них не стал искать с ним знакомства; а вот у простых гуляк из богатых молокососов это остудило пыл, и никто ни разу не пытался завязать с ним ссору.
- Вы, без сомнения, ходите в одиночку с рогатиной на вепря? – без улыбки спросил Мика. – Ведь, по совести говоря, трудно назвать занятием для настоящих мужчин гонки с десятками собак за беззащитным оленем или, того опаснее, за зайцем. Вы согласны со мной, баронесса?
Она с интересом взглянула на него. Во взгляде дворянина мелькнуло замешательство.
- Безусловно, мне приходилось охотиться на вепря, - начал он.
- Постойте, постойте, шевалье! – воскликнула девушка, чуть привстав, - вы страстный и удачливый охотник, я это знаю. Но вы, виконт, что же делаете вы, чем занимаете себя? Вероятно, у вас там есть любимая, способная затмить своей прелестью нас, столичных жеманниц? – её глаза снова лукаво заблестели.
- Помилуйте, баронесса! – наклонившись, Мика с изяществом поцеловал кончики её пальцев, - разве что Афродита красотой может сравниться с вами!
Она благосклонно позволила ему на мгновение удержать своё запястье.
- Вы очень любезны, виконт, и мы, возможно, вернёмся к этому позже. Господа! – она живо обернулась к кружку своих почитателей, - простите меня за столь пристальное внимание к господину виконту, но он пробуждает во мне интерес, чего, - да, да! – давно не случалось. Так чем бы вы посоветовали заняться в имении, вдали от города, мне? Такой девушке, как я, которая тоже, пусть по другой причине, не любит охоту, но и не хочет, аки монахиня, день и ночь корпеть над книгами?
Какое-то мгновение Мика задумчиво смотрел на неё.
- Ну, же, смелее, дорогой виконт! – нетерпеливо воскликнула она, - скоро его величество объявит новый танец, а я хочу услышать ваш ответ до того, как мы опять все начнём томно раскланиваться друг перед другом под клавесин. Итак?
- Ну, тогда… - он помедлил, - тогда прошу вас не сердиться на меня, сударыня, если мои слова чем-то будут неугодны вам…
И вот тут его перебили.
- А что, ваши слова, сударь, могут не понравиться благородной даме? – резко спросил невысокий дворянин, стоявший рядом с круглолицым шевалье. Он был даже слишком невысок и худощав, но вместе с тем широкоплеч, и от этого его фигура, затянутая в роскошное придворное платье, казалась нескладной. Орлиный нос, запавшие щёки и очень большие чёрные глаза делали этого молодого человека, а ему было никак не больше двадцати пяти, отметил Мика, похожим на ещё не вошедшего в силу ястреба. Разговаривая с девушкой, Мика совсем не замечал его, но по мере того, как разговор из простых шуток перешёл к длинной беседе, он раздвинул кружок придворных и сейчас шагнул к креслу баронессы, оказавшись напротив Мики, по другую сторону от неё.
- Как знать, - Мика, бросив на него только мимолётный взгляд, обратился к собеседнице, - мы в провинции порой бываем неловки, и в наших словах кому-то может показаться обидное, хотя поверьте мне, у меня и в мыслях нет причинить вам хоть малейшее огорчение. Поэтому я и прошу, милая баронесса, у вас прощения заранее, - при этих словах он посмотрел на её защитника, выделив слово «вас», и тут же снова улыбнулся девушке, - может статься, оно не понадобится, и мои слова только насмешат и вы только посмеётесь над ними.
- Говорите, говорите же, Шарль, не томите нас! – состроив Мике капризную гримаску, она обернулась к молодому дворянину, - а вы, граф… право, я совсем не заметила вас. Вы с самого начала были на балу?
- Вы очень часто не замечаете меня, Клер, - медленно произнёс он, наклоняя голову, - но я хотел бы, чтобы вы знали, что всегда…
- Я знаю, знаю!.. – она раздражённо взмахнула рукой, - знаю, что вы готовы ради меня на всё, граф, и я ценю это, но… говорите же, Шарль!
- Хорошо, - серьёзно начал Мика, оглядывая своих собеседников, - возможно то, что я скажу сейчас, относится не только к вам, прекрасная баронесса, но и ко всем присутствующим. Вы спрашиваете меня – чем же заняться нам, - богатым, красивым, утонченным, - в провинции, вдали от столичных развлечений? Я скажу вам, я отвечу, - придворные выражения поневоле располагала к поэтичности, и в речи Мики всплыла строчка Лонгфелло, - возможно, вы не там ищите развлечений. Охота, книги, балы, музыкальные вечера – всё это очень мило, но есть и более серьёзные дела, которые приносят стократ большее удовлетворение. Это…
- Виконт, вы не предлагаете мне, подобно древним амазонкам, отправиться на войну? – воскликнула Клер с наигранным испугом, оглядывая своих приятелей.
- Нет, сударыня! – быстро возразил Мика, - предоставим войну тем, кому суждено заниматься этим ремеслом. Но есть другие занятия. И пока ими не занимаемся мы, всё лучше и лучше это дело получается у других. Я говорю, например, об управлении имениями. О, скажу я вам, это увлекательное занятие! Когда твоё имение расцветает, когда твои виноградники становятся лучшими в округе, а закрома ломятся от зерна, когда вы становитесь владельцем многочисленных стад, конезавода, наконец, успешного текстильного предприятия, и при этом ваши крестьяне благословляют вас, - благословляют на самом деле, а не улыбаются в лицо и хают за глаза! – тогда, говорю я, ваша жизнь приобретает особый смысл, и это интересней и увлекательней любого бала, любой охоты, любой самой захватывающей книги! Или вот ещё, - продолжил он в окружившей его тишине, - что может быть интереснее, чем у себя в имении дать простолюдинам образование, помочь им понять прекрасное? Тогда они поймут, что мы, дворяне, не равнодушные господа, по наследству получившие власть над ними, а рачительные хозяева, которые умеют управляться с делами, умеют потребовать, но и не бросят своих подданных в беде! У одного философа, господа, я прочёл одну мысль, - собеседники по-прежнему хранили молчание; похожий на хищную птицу граф хмурился, а на губах баронессы застыла растерянная улыбка, но он уже не хотел останавливаться, - что быть повелителем, господином - это значит первым идти в самый тяжёлый бой, а если в страну приходит голод, то надевать лучшее платье и распевать весёлые песни над самой скудной трапезой в своих владениях! Подумайте над этим. На войне впереди нас давно уже идут солдаты, и будем честными, господа! – они, схватываясь грудь в грудь с врагами, опережают доблестью многих наших братьев-дворян. А в мирном труде всё больше и больше поднимают голову простые арендаторы. Мы же только разговариваем: о политике, о поэзии, о славе; а в то время как мы развлекаемся, они сколачивают себе крепкие хозяйства. И скоро начнут думать, что могут управляться с землёй лучше нас, их господ! А ведь всё в наших руках. Стоит нам, а это ещё не поздно, лишь немного заинтересоваться жизнью наших имений, и мы снова сможем показать всем, что именно мы по праву управляем ими. Но мы не делаем этого. Мы привыкли к другим развлечениям. А пока дорогие туфельки скользят по бальному паркету, грубые башмаки поднимаются наверх…
- Так вы считаете, виконт, что мы должны кому-то доказывать свои права? – спросил кто-то за его спиной.
- Вовсе нет, - Мика не обернулся, он лишь чуть повернул голову, не стараясь рассмотреть задавшего вопрос, - эти доказательства все увидят сами, едва только мы начнём развлекаться чуть иначе.
- Чуть иначе! Ну, право! – воскликнула баронесса, краснея, - так вы предлагаете мне потягаться с какой-то лавочницей, которая более оборотисто, чем мой управляющий, умеет продавать своё зерно? Вот уж воистину развлечение вы придумали для меня, виконт! Что вы скажете, господа?
- Кажется, я не зря просил у вас прощения, - обезоруживающе улыбнулся Мика.
- Да, но вы сильно перегнули палку… Вы хотите что-то сказать виконту, граф?
- Нет, - качнул головой граф, смерив Мику взглядом из-под насупленных бровей, - сейчас я ровно ничего не хочу сказать господину виконту. Может быть позже, например утром…
- Почему же не сейчас, дорогой граф? – поинтересовался Мика, - вам нужно так много времени на раздумье? Вы производите впечатление очень умного человека.
Он уже чувствовал, что что-то пошло не так. Но каковы они, эти напыщенные дворяне, не видящие дальше собственного носа! Ведь пройдёт не так уж времени, и по стране запылают имения, а парижская мостовая покраснеет от дворянской крови, а они совсем, совсем ничего не чувствуют. Что же может заставить их задуматься?
- А вы производите впечатление наглеца, виконт, - с полупоклоном ответил граф, положив руку на эфес позолоченного кинжала.
- Абсолютно согласен с вами, граф, - румяный шевалье шагнул вперёд, остановившись перед Микой и в упор разглядывая его. У молодого дворянина, несмотря на молодость, намечался довольно ощутимый живот и рос двойной подбородок; прядь уже редеющих волос падала на потный лоб. А вот в глазах было плохо скрываемое беспокойство – о том, как провёл время виконт де Безьер в фехтовальной школе, этот юноша явно знал.
- Я рад, что у вас такое единодушие, господа, - Мика усмехнулся, скользнув ладонью по эфесу своего кинжала. Он посмотрел на открытую дверь веранды, возле которой тёплый ночной ветерок чуть колыхал тяжёлую шёлковую штору, - завтра будет прекрасное солнечное утро. Может быть, с лёгким заморозком.
- Господа, господа! – голос баронессы прозвучал как-то жалобно, и Мика с удивлением взглянул на неё, - может быть, Шарль, мы не поняли вас? Или вы и вправду хотели, что бы я учила детей простолюдинов? Правда, это так?
- Я предложил вам развлечься с пользой, сударыня, так же, как развлекаюсь я, - сказал он, - но, кажется, такие занятия не подходят для вас. А вот привычные развлечения, по всей видимости, через несколько часов продолжатся, верно, господа? – Мика постарался, чтобы его улыбка была простой и открытой. – Кажется, я утомил Вас, баронесса, да и, как я вижу, его величество снова желает танцевать. Ещё раз прошу меня простить. Не скучайте, господа, впереди ещё целая ночь, - и, кивнув графу и решившему поддержать его юноше, он поклонился девушке и отошёл в сторону. Перед ним расступились.
После очередного танца он вышел на открытую террасу. Какая-то парочка шепталась в стороне у перил. Мика совершенно не устал, и спать не хотелось. На чистом небе горели по-весеннему яркие звёзды, в стороне над коньком флигеля разливалось золотистое сияние – вставала майская луна. Воздух был наполнен ароматом сирени, совсем близко раздалась трель соловья, успешно соперничая красотой с переливами доносящейся из зала музыки.
Сомневаться не приходилось – утром ему предстояла не одна, а никак не меньше двух дуэлей. Это совсем не волновало Мику, хотя ещё никогда ему не приходилось участвовать в реальном бою. «Если вам пришлось вынуть станнер – значит, вы допустили ошибку», - вспомнил он слова своего наставника на курсе хроноразведки. Никакой ошибки за собой он не чувствовал – в конце концов, побывать во Франции семнадцатого века и не участвовать в дуэли просто непростительно для дворянина, ну и для играющего дворянина хроноразведчика, уж на то пошло. Он слышал, что некоторые хроноразведчики даже участвовали в танковых сражениях или в рыцарских турнирах. Правда, всё это было спланировано заранее. Представляю, как рассердится Джек, подумал он. А уж как рассердится начальник экспедиции…
Кто-то встал рядом, и Мика, повернувшись, увидел невысокую хрупкую девушку в белом платье. Золотой гребень переливался в её волосах, завитые локоны красиво обрамляли её лицо с тонкими чертами и чуточку длиннноватым прямым носиком.
- Я не мешаю вам? – тихим, каким-то совсем девчоночьим голосом спросила она, облокачиваясь на отполированный каменный парапет.
- Нет, - Мике не хотелось разговаривать. Эту девушку он раньше не замечал, и одновременно сразу понял, что она точно не может быть утренней таинственной незнакомкой. С минуту они молчали, слушая соловьиные трели.
- Вы совсем не шутили, когда разговаривали с баронессой? – вдруг спросила девушка, не поворачивая головы, - вы и вправду так думаете? И действительно так… развлекаетесь?
- А чего ради бы я шутил? – буркнул Мика. Ему захотелось отбросить придворный этикет, но девушка с удивлением в глазах быстро повернулась к нему, и он подумал, что так уж прямо отбрасывать его не стоило, - извините, сударыня…
- Меня зовут Одетта, - девушка кивнула, тоже пренебрегая этикетом, - я слушала вас издали, - продолжила она, но в этот раз быстро оглянулась (наверно, после сцены с приятелями баронессы считалось дурным тоном заговорить с возмутителем спокойствия) и всё же торопливо продолжила:
- Вы говорили точь-в-точь как мой папа. Но его у нас тоже никто не слушает, я имею в виду – из соседей. Но зато у нас и вправду лучшие виноградники в округе, а видели бы вы нашу пшеницу! И правда, открыта школа для крестьянских детей, тоже совсем по вашим словам.
- А где вы живёте? – разговаривать с девушкой на эту тему Мике было легко: одна из его работ была как раз посвящена изучению вопроса, могут ли старые феодальные формы хозяйств безболезненно эволюционировать, без насилия и бунтов перейти к новой формации? Ответ был: теоретически да, даже эпизодически да, а вот в массе своей практически – нет, ибо тому находилась масса причин, как ему самому пришлось убедиться. Всякий дворянин почтёт своим долгом умереть за короля, а тем паче – ради превратно понимаемой им, этим самым дворянином, чести; но вот взяться за реальную и нужную работу, которая только одна и могла спасти привычный им мир – этого дворяне сделать не могли. Они предпочитали развлечения и службу управлению имениями, не стремились к производительному труду и уже по одному этому были обречены как класс.
Но с ними, подумал Мика, глядя на эту тоненькую девушку, многое уйдёт. В том числе на время уйдёт и то, что потом, вернувшись и переродившись, будет светить человечеству сквозь века. О жестокости, вероломстве и хамстве средневековых рыцарей забудут, а вот об их отваге, благородстве и чести будут помнить, и мальчишки будущего будут сверять по ним свои поступки. Так ушёл Древний Мир, так ушёл в прошлое и бурный ХХ век и его неторопливый предшественник, каждый давая будущему что-то своё, добро и зло, красоту и уродство.
- Наверно, папа был бы очень рад поговорить с вами, - продолжала между тем Одетта, по-прежнему глядя в темноту парка, - а то он всегда так разочаровывался, когда беседовал с молодыми дворянами, моими ровесниками и старше, а потом, - она тихо засмеялась, - сердился и называл их бездельниками и повесами! А вот вы совсем другой.
- Называйте меня по имени, - Мика повернулся к ней, положив руку на парапет, - меня зовут…
- Я слышала, Шарль, - быстро сказала девушка, но головы не повернула, - красивое имя, как первого великого короля Франции…
- И как убийцу тысяч гугенотов…
- Ну зачем сразу о плохом? Вам не кажется, что мы слишком быстро знакомимся… Шарль? – с подростковой непоследовательностью добавила она.
- Виконт де Безьер! – громкий голос заставил девушку вздрогнуть. У входа на террасу стоял тот самый дворянин, что так неосторожно поддержал влюблённого в баронессу графа. За спиной у него теснились несколько придворных.
Официальный вызов. Мика усмехнулся. Ну какая находка для тех, кто будет изучать его работу там, в будущем! Вделанная в оправленную серебром пуговицу кафтана стереокамера снимет прекрасный репортаж.
- Осторожнее, сударь, - сказал он, - вы чуть не перебили даму. Что вам угодно?
Молодой человек подошёл ближе и остановился в двух шагах, нервно тиская рукоять кинжала. Одетта, как-то сразу сжавшись, переводила взгляд с Мики на него. А ведь выглядим как два глупых петуха, пронеслось в голове Мики, и он едва сдержал улыбку.
- Ну же, сударь, - подбодрил он своего противника.
- От графа де Шатоден и от себя лично я передаю вам предложение об общей прогулке. Вы не против, виконт?
Ах да. Дуэли же официально запрещены, и в стенах дворца не услышать красивых слов вызова – не то время, ещё или уже.
- Мне кажется, мы уже говорили об этом. Зачем повторяться, сударь? Я тоже не хочу откладывать прогулку с такими достойными господами и почту за честь принять ваше предложение. Но впереди ещё полно времени, - Мика стёр улыбку с лица, - например, для того, чтобы написать завещание. Я думаю, для вас это будет не лишним. – он коротко наклонил голову, давая понять, что разговор окончен.
Молодой человек помедлил, видимо не найдя быстро слов, чтобы ответить. «О, это серьёзно!» - протянул кто-то за его спиной.
- Вас устроит вторая половина дня пополудни, виконт?
- Нет. Я же сказал, не будем откладывать. «Что делаешь, делай скорее». Меня устроит раннее утро, как только откроются ворота Лувра.
Дворянин облизнул губы.
- Хорошо, я передам графу.
- Отлично, я буду ждать вас у ворот. У вас есть ещё что-то сказать мне, шевалье?
- Анри де Отиньи, - наклонил голову молодой человек, - к вашим услугам, виконт.
- Благодарю вас, господин де Отиньи, и с нетерпением буду ждать утра. – когда тот вышел, Мика посмотрел на Одетту. – Вот теперь все формальности закончены. Вы не замёрзли?
Девушка покачала головой.
- Нет, очень тёплая ночь. А вы… я хочу вас спросить. Вы совсем не боитесь, Шарль? – выпалила она быстро, прямо глядя в лицо Мике.
- Чего же?
- Говорят, граф де Шатоден… он очень опытный фехтовальщик и дуэлянт. И что он на дуэли уже убил двух дворян. Правда. Чему вы улыбаетесь?
- Значит, это будет интересная утро. – из зала снова звучала музыка. – Вы хотите танцевать?
- Честно говоря, - она пожала плечами, - нет. Вы же в первый раз при дворе? – вдруг спросила она.
Так…
- А почему вы так решили?
- Ну, масса условностей, - она говорила задумчиво, - они как будто не для вас. Так впервые?
- Я часто бывал в Лувре, но на королевском балу впервые, - Мика ответил честно: с Дейдрой они исходили один из величайших музеев мира вдоль и поперёк.
- Мне совершенно не хочется танцевать, - произнесла девушка, глядя на Мику. Из зала лились плавные аккорды, тени танцоров величаво двигались по опущенным занавесям.
- Тётя мечтает видеть меня фрейлиной королевы, но вот мне кажется, что это скучно, - продолжала Одетта. – Шарль, вы же разрешили мне так себя называть? – она дождалась его кивка, - может быть, просто погуляем там, в галерее?
- Если это доставит вам удовольствие, - Мика посторонился, пропуская девушку вперёд.
В зале они проскользнули мимо танцующих, вдоль стены, и, спустившись по устланной коврами лестнице, оказались этажом ниже. Ряд высоких стрельчатых окон тянулся вдоль широкого коридора, уходящего в слабо озарённый редкими светильниками полумрак, хотя здесь, у выхода с лестницы, большая люстра стелила на паркет галереи огромный чуть дрожащий круг света. В дальнем конце застыли едва различимые фигуры двух дежурных гвардейцев, и больше здесь никого не было. Желтовато-рыжие полукружья света от свечей ложились на стены.
Конечно, Мика бывал здесь. Но сейчас большинство картин, которыми любовались они с Дейдрой, даже ещё не были написаны. Зато те, которые украшали стены сейчас, будто мерцали внутренним загадочным светом. Казалось, что там, где художник изобразил утро, и впрямь скоро выглянет из-за вершин деревьев солнечный диск, а расфранчённые придворные только и ждут, чтобы шагнуть им навстречу из тяжёлых картинных рам.
Они медленно пошли по коридору. Каблучки Одетты звонко выстукивали по паркету, им вторили подкованные ботфорты Мики. Он заметил, что девушка, делая вид, что рассматривает картины, то и дело бросает на него странный, будто изучающий взгляд. Изучать вообще-то должен я, подумал он, но ему ничего и никого не хотелось сейчас изучать, отмечать, фиксировать. В этом странном освещении, льющемся от дрожащих язычков свечей, лицо этой девушки показалось ему сказочно красивым. Мика был влюбчив, и хорошо знал это. И это не имело никакого значения, потому что он любил Дейдру, и только её. В конце концов, красивый и богатый виконт – всего лишь придуманный для экспедиции образ, и вести стоило себя соответственно. А ведь этот самый богатый и красивый виконт так бы себя на моём месте не вёл, подумал он. Как раз наоборот, и с Одеттой он вёл бы себя посмелее, и с товарищами-дворянами был бы на дружеской ноге. А может быть, совсем не обратил бы внимания на Одетту. А она на него.
Девушка вдруг остановилась перед одной из картин так резко, что он сделал лишний шаг. Натюрморт. Бутылка старого вина, гроздь желтовато-зелёного крупного винограда, гранаты, сливы. Одна свеча в канделябре на стене мелко мерцала, и когда Одетта взглянула на него, на лицо её лёг дрожащий отсвет.
- Но всё-таки, Шарль, скажите честно, - она явно волновалась, - вам ничуть не страшно?
- Только того, что вы вдруг исчезнете, подобно фее из сказочного Оберона, - ответил он, улыбаясь.
- Вы всё шутите… - её глаза остались серьёзными, - вы ведь будто не придали моим словам значения. А один из убитых графом дворян был мушкетёром, правда молодым, почти мальчиком, а потом во дворце рассказывали, что на дуэли граф играл с ним, как кот с мышонком. И ударил прямо в сердце…
- Тем хуже для графа, - тихо ответил Мика. – Одетта, прошу вас, поговорим о другом. Вы сказали, что вас хотят сделать фрейлиной?
Свеча вдруг замерцала сильнее и потухла. Завиток дыма потянулся вверх, и фитилёк, тускнея и превращаясь из алого в багровый, свернулся колечком. Картина потемнела, словно там, в картинном Зазеркалье, тоже потушили свет. Они пошли дальше.
- Всё-таки вы странный человек, Шарль, - задумчиво проговорила Одетта, на этот раз глядя в сторону.
- Почему?
- А вы как будто не отсюда.
Ну вот, подумал Мика. Маскировка, конспирация, безопасность и всё такое.
- Мне кажется, - сказал он, пытаясь заглянуть в лицо девушки, - вы тоже не отсюда. Вы совсем другая. Совсем не похожи на тех парижских дам, которых я знаю.
- А откуда, как вам кажется? – она быстро подняла на него глаза.
- Из какой-то сказки.
Она серьёзно кивнула.
- Вы не первый, кто мне это говорит. Тётя говорит, что на уме у меня да – сказки, баллады и всё такое. И ещё пустые мечты… Ничего, вот когда я стану фрейлиной, я быстро превращусь, как все, в склочную интриганку и перестану мечтать. Ну, то есть мечты станут другими…
- Бросьте, вы не будете такой. А о чём вы мечтаете сейчас?
Они опять остановились. На этот раз из тяжёлой резной рамы на них смотрел вельможа в кружевном жабо, но в полном доспехе, в наброшенном на плечо подобно римской тоге пурпурном плаще. Маленький мальчик-паж держал двумя руками перед собой украшенный пышным плюмажем шлем с закрытым забралом. Одетта, не отвечая, склонила голову набок, словно раздумывая, допускать ли Мику в свой сокровенный мир.
- О путешествиях. – наконец сказала она. - О других, заморских землях. Совсем других, где всё, ну пусть не всё, но многое не так, а по-другому. Или вот, например, я пытаюсь представить, как люди жили в прошлом, сотни лет назад. Вы никогда об этом не думали? А ведь раньше люди жили иначе, чем мы! Вижу, думали… ведь правда? – неуверенно добавила она.
- Вряд ли вам понравилось бы жить сотню-другую лет назад, - сказал Мика, разглядывая картину. Вельможа смотрел на них из-под густых чёрных бровей. Для пажа шлем был явно тяжеловат, и казалось, малыш с минуты на минуту устало уронит руки. – Столетняя война, ничего хорошего… Но какое поприще для славы! – усмехнулся он.
Она отвернулась, щёлкнув каблучками.
- Ну и пусть. Тогда наоборот, в будущем. Вот представьте, что изменится, скажем, через триста лет?
- Можем пофантазировать, - серьёзно сказал Мика, - например, в этом будущем будут танцевать не так, как мы привыкли, а парами.
- Это вы сами придумали? – она порывисто обернулась. Глаза её смеялись. Не лукаво, как у баронессы, а удивленно и весело.
- Да. И дамы будут приглашать кавалеров. Не всегда, конечно. Обычно будет наоборот, но на балах будет такой танец. Представили?
- Красивая фантазия…
Часы в глубине коридора гулко пробили, перезвон отозвался гаснущим эхом.
- Уже очень поздно, - сказала Одетта, - скоро кончится бал. А меня, наверно, уже ждёт тётя. Шарль, а вы бываете в наших краях? Это под Нантом, - добавила она.
- Да, я могу там быть. – в конце концов, это только первая экспедиция, и Мика готовился именно как эксперт по позднему Средневековью.
Она вдруг вскинула голову.
- Не подумайте ничего такого!
- А я и не думаю…
По лицу девушки скользнула лёгкая тень, но совсем мимолётная, и она снова заулыбалась.
- Хорошо! Вам обрадуется мой папа. Тогда я расскажу, как к нам доехать. Запоминайте!..
Утро выдалось тёплым, и весенний южный ветер весело проносился по городским улицам. Ярко-белые облака, раскрашенные бронзовым восходом, неслись по небу в сторону Сены, словно играя в догонялки. Это было настоящее майское утро, с задорным чириканьем воробьёв, с ещё сонно раскрывающимися навстречу солнцу зелёными головками одуванчиков в трещинах мостовой и у стен домов, с отражённым в покрытых ветренной рябью лужах высоким голубым небом.
Мика вышел из дворца и остановился. Поодаль усаживалась в карету пожилая пара, и они вежливо раскланялись. Порыв ветра раздул его плащ и чуть не сорвал с Мики шляпу.
После бала, который закончился в четвёртом часу утра, Мика, немного побродив по коридорам отведённого гостям этажа, развалился в кресле у окна, укутал ноги плащом и подремал пару часов. Он не расслаблялся, готовый в любую минуту вскочить, но его никто не потревожил; весь дворец погрузился в сон, и он проснулся в тот срок, какой установил сам себе – без четверти шесть. Пары часов хватило его закалённому организму, чтобы отдохнуть. В шесть открывались ворота, и можно было покинуть дворец.
Копыта застучали по мостовой. Жан, позёвывая, вёл к нему осёдланных лошадей – прекрасного гнедого жеребца испанских кровей, купленного Микой в первый же день, и крепкого саврасого конька-трёхлетку, на котором не стыдно было ездить слуге знатного дворянина.
Джек ничего не спросил у него, но Мика, конечно, понимал, что он едва удерживается от вопроса, всё ли в порядке и как ему показался бал. Приняв из рук слуги шпагу, он неторопливо перебросил ремень перевязи через плечо, защёлкнул застёжку плаща. Джек разобрал поводья.
- Мы никуда не едем, - тихо сказал Мика, потрепав по холке своего коня. Гнедой выгибал шею, мягкими губами ловя пустую ладонь Мики, и косил бездонно-чёрным глазом. Встретив вопросительный взгляд Джека, Мика повторил:
- Мы никуда не едем. Мы подождём друзей.
Внезапно ему захотелось сбросить маску и прямо вот так, вот здесь рассказать Джеку про всё, что произошло на балу. Рядом никого не было.
- Друзей? – криво ухмыльнувшись, переспросил Жан. Сейчас это был именно он, а не хроноразведчик Джек, и Мика отвернулся.
В стороне от дворцовых ворот на площади стояло несколько экипажей, и ещё трое мужчин и одна дама в дорожных плащах поверх дорогих нарядов прошли к ним. Остальные королевские гости, как видно, не привыкли вставать так рано.
Тысяча чертей, а ведь может получиться глупо, подумал Мика. Они и не выйдут, а я как болван буду торчать здесь, потом мне надоест, и я уеду, а эти двое объявят, что я испугался дуэли. Как там говорил Оскар? «Я не хочу работать на испорченном поле…»
- Что за друзья-то? – снова переспросил Жан.
- Два очень достойных господина, - Мика, запрокинув голову, проследил за летящей в вышине вереницей диких гусей. Гуси над крышами средневекового города, тоже что-то из детских сказок… Он зачем-то проверил, надёжно ли затянута подпруга, и наконец сказал обычным голосом, не глядя на друга:
- Меня вызвали на дуэль. Двое.
Улыбка медленно сползла с лица Жана.
- И… а вы что, хозяин?
- Я сказал, что жду их утром, как только откроются ворота Лувра. – Мика посмотрел на него.
Джек прищурился, пытливо заглядывая ему в лицо. На тренировках они часто разыгрывали друг друга.
- Шутите, хозяин?
Мика быстро оглядел площадь. Графа и Отиньи всё ещё не было.
- Так не шутите? Хозяин… - натурально заволновался Джек, не решаясь выйти из образа, - меня ваша матушка просила за вами доглядывать! Да вы что? Драться, да ещё с двумя какими-то спозаранку! А ну как…
Мика молчал. Поодаль, шагах в ста от них, трое разодетых слуг вывели к дворцу осёдланных лошадей.
- Да что мы сюда, драться приехали, что ли? – заполошно затараторил Жан, - да что вы, хозяин, надумали, право? Завтра уже домой, а вы драку какую-то затеяли. А ранят вас? А убьют, не дай бог?
- Кишка у них тонка, - Мика увидел, как в воротах появились граф де Шатоден и Отиньи. Махнув рукой слугам, граф сразу направился к Мике.
- Ты что, серьёзно с ними драться собрался? – отбросив роль, быстро спросил Джек.
- Меня вызвали, - тихо ответил Мика, не поворачивая головы, - я не могу не драться, Джек, - и шагнул навстречу противникам.
Они вежливо раскланялись.
- Прекрасная погода, настоящая весна, господа! – Мика, улыбаясь, вглядывался в лица дворян. Отиньи выглядел усталым; граф, напротив, был свеж, как будто и не было бессонной ночи.
- Вы правы, виконт, замечательная погода и для прогулок, и для дальнего пути, - голос графа звучал всё же хрипловато, - ведь вы сегодня собирались покинуть Париж?
- Нет, я не так уж тороплюсь и уеду завтра, - даже простые слова уже напоминали выпады, - просто сегодня у меня ещё много дел, кроме нашей общей прогулки, поэтому я назначил её на раннее утро. Но я надеюсь, вы не в обиде, господа?
- Ранее утро – прекрасное время, - просто сказал де Шатоден, - я всегда считал, что те, кто валяется до обеда в постели, теряет очень многое. И тут вы правы, виконт.
- Я предпочёл бы потерять… - хмуро пробормотал Анри, поправляя перевязь.
- О вкусах и цветах не спорят.
- Но к делу, - граф посмотрел на подошедших слуг. Его конями можно было любоваться – так блестела вычищенная шерсть, а их стати вызвали бы возглас восхищения у знатока. – Вы предпочитаете поехать верхом, виконт?
- Это далеко?
- Да вовсе нет.
- А вы, господа?
- Лично я, - сказал граф, - предпочёл бы пройтись пешком. Перед тем делом, что нам предстоит, неплохо хорошенько поразмяться. После седла становиться в позицию… - он неопределённо повёл рукой.
- Господин де Отиньи?
- Я с вами, господа.
- Отлично. Пусть слуги ведут наших коней позади. Это в той стороне, виконт.
Ошарашенный Джек, подхватив лошадей под уздцы, двинулся следом за лакеями графа. Они свернули на узкую улочку и пошли по ней, заняв всю её ширину. Какая-то нищенка шарахнулась в сторону, прижавшись к стене дома. О чём-то надо было говорить, и Мика похвалил коней графа, тот поблагодарил, и беседа завязалась.
Против воли сердце Мики начало громко стучать. Он внутренне усмехнулся – это напоминало комедию абсурда: люди, собирающиеся убить друг друга, мирно беседовали за несколько минут до того, как обнажат оружие. Какая находка для наших психологов, подумал он. Правда, один раз, ещё на практике, он видел, как в восемнадцатом веке осуждённый о чём-то, слов было не разобрать, увлечённо говорил с палачом за десять минут до казни. Но то, что происходило сейчас, было как-то уж чересчур. Впрочем, так казалось Мике. Виконт де Безьер не должен был видеть в этом ничего особенного. По легенде, он уже не раз дрался на дуэли.
Разговор перешёл на бал, потом на общих знакомых, потом они коснулись политики… Отиньи сначала отвечал односложно и хмуро, но потом как-то вдруг стал излишне весел и разговорчив. Они свернули влево и начали подниматься вверх по плавно изгибающейся улочке.
- Совсем скоро, - сказал граф, - вы увидите, место действительно удобное. Патрули сейчас меняются, и нам никто не помешает.
Через полуоткрытые кованые ворота они вошли во двор большого серого здания – видно, в былые времена это был дворец какого-то вельможи, сейчас заброшенный. Ставни почти на всех онах были закрыты, лишь в одном окошке, в напоминающей башню пристройке, тускло горел свет.
Как-то в своих прогулках по Парижу Мика забредал сюда. А ведь Старый Оскар должен был прибыть в Париж сегодня, подумал Мика, и как раз ранним утром. Коротковолновый передатчик, который был у Джека, позволял связаться с ним.
Нарочито неторопливо они обогнули дом. Два больших замшелых валуна были привалены к ржавой ограде, скованной из толстых прутьев; молодые побеги винограда, проснувшиеся после зимы, тянулись к окнам второго этажа, чтобы к лету оплести всю стену. Наверно, в полдень в этот дворик ярко светило солнце: огромный куст сирени у ограды на верхушке уже отцветал. Мика вспомнил, что Дейдра никак не могла подобрать названия цвету светлеющей перед увяданием сирени.
- Здесь, господа! – граф остановился и притопнул ногой. Когда-то этот дворик был вымощен; с тех пор мостовая заросла и ушла в землю; в последнюю неделю не было дождей, и на этой лужайке трудно было поскользнуться. Слуги остановились у угла дома.
- Нам осталось выбрать, кто же первым скрестит шпагу с виконтом, - с полупоклоном сказал де Шатоден. Он явно чувствовал себя в своей стихии, и Мика с интересом наблюдал за ним. «Он убил мушкетёра, ну почти мальчика!» - вспомнил он слова Одетты.
- Предоставляю выбор вам, господа, - расстегнув плащ, Мика неторопливо отошёл к своим коням, которых всё ещё держал Джек.
- Привяжи коней к ограде, - перебрасывая плащ через седло и расстёгивая камзол, сказал он. Джек во все глаза смотрел на него.
- Мик, ты не должен этого делать… - едва слышно проговорил он, - ты не готов.
- Сейчас-то замолчи, - с неожиданной злостью сказал Мика. – Я должен это делать. Раз уж я дворянин, а не монах. Такая уж роль. И я прекрасно готов. Лучше не бывает.
Он остался в белой рубашке с распахнутым отложным воротником. Сняв с пояса парадный кинжал, он взял вместо него привычную дагу. Джек, сжав зубы, покачал головой. Они даже не могли пожать друг другу руки.
- Ладно, удачи, Гранд, - он отвернулся и повёл лошадей к ограде.
А вот это он зря, подумал Мика. Тоже мне, напутствие - «Гранд»… Нет тут никакого Гранда.
- Честь первого поединка выпала господину де Отиньи, - без улыбки сказал граф, - право, жаль, Анри: я хотел избавить вас от хлопот.
Мика взглянул на побледневшего противника. А ведь он боится, да ещё как, подумал он. Господи, зачем же тогда лез?
- А вы ещё больший наглец, чем я, граф. - Мика остановился перед ними. – Не будем затягивать, господа.
Не ответив, де Шатоден отошёл в сторону. Стало очень тихо. Фыркнула лошадь.
- Вы готовы, Анри? – Мика положил руку на эфес. Нет, сердце и вправду стучало слишком громко, чего никогда не бывало в спортивных поединках, не было даже перед схваткой с Жаровым.
Вместо ответа Анри обнажил шпагу. Вероятно, он не очень хорошо владел кинжалом – впрочем, многие предпочитали в этом веке обходиться без него, ведь владение кинжалом требовало очень хорошей координации левой руки. Кивнув, Мика вынул шпагу из ножен и встал в позицию.
Де Отиньи сразу атаковал. Мика легко отбросил его клинок, прямо с финта сделал короткий выпад противнику в лицо, не собираясь колоть, просто заставляя того отшатнуться. Отпрыгнув, Анри снова бросился вперёд, грубо нанеся Мике два прямых удара. Мика жёстко отвёл оба, отразив второй так, что противник чуть не упал. Почувствовав, что начинает успокаиваться, он ещё с минуту отражал атаки де Отиньи, не нападая сам. Краем глаза он заметил, что граф внимательно следит за ним. Лицо де Отиньи раскраснелось, он жадно хватал ртом воздух. Нет, он дрался вовсе не плохо и был достаточно сильным, но вот мастером не был, и это чувствовалось.
- Какого чёрта вы полезли не в своё дело, Анри? – Мика сделал шаг вперёд. Его клинок встретил летящий справа рубящий мах шпаги и словно обвился вокруг неё. Сталь тускло звякнула, и шпага де Отиньи, выскользнув из руки, отлетела в сторону.
Молодой человек растерянно остановился. Шпага лежала в нескольких шагах.
- Вы хотите продолжать, шевалье? – осведомился Мика. Анри бросился к шпаге и схватил её. Мика покачал головой. Выставив вперёд шпагу, Анри двинулся на него, притопывая правой ногой. Мика перевёл взгляд на графа, – лицо того было непроницаемо, - и за мгновение до того, как де Отиньи собрался атаковать, вскинул шпагу в позицию.
- Получи! – оскалившись, Отиньи бросился вперёд. Клинки сплелись, и он уже через несколько секунд вынужден был сделать шаг назад; а ещё через мгновенье его шпага снова отлетела и глухо стукнулась эфесом о стену дома.
- Довольно, господа! – граф быстро шёл к ним. Он был в чёрном кожаном камзоле поверх белой рубашки, кроме шпаги на его поясе висел прямой кинжал с широкой, изрезанной неправильными прорезями защитной чашей. Красный от стыда Отиньи стоял не двигаясь. Граф встал рядом с ним и сказал, глядя на Мику:
- Не будем продолжать эту комедию. Виконт слишком ловок для вас, Анри.
- Поднимите шпагу, шевалье, - Мика смотрел только на графа, - и не становитесь больше у меня на пути. Ваша очередь, граф.
Де Шатоден неторопливо обнажил шпагу, в левой руке у него был кинжал. Отиньи, понурясь, молча отошёл в сторону.
- Говорят, вы недавно убили какого-то мальчишку, граф? – Мика сделал шаг вперёд, выставив шпагу. Клинки скользнули, зазвенели и разошлись – противники лишь прощупывали друг друга. Граф сделал стремительный короткий выпад и, не ввязываясь в схватку, снова отвёл шпагу. Когда шпаги столкнулись в третий раз, он мгновенно выбросил вперёд кинжал. Не вынувший из ножен дагу Мика отразил удар шпагой, отбросил клинок противника и атаковал сам, но граф не сдвинулся с места, ловко парируя. С полминуты они ожесточённо фехтовали и ни один не уступал; Мика вынужден был тоже пустить в ход кинжал. Отводы графа были опасны… для более слабого противника. Он дрался превосходно, но не подозревал, что Мика не дерётся в полную силу. Нет, защищался он всерьёз, но атаковал лишь для видимости, сам не зная, зачем щадит противника; его выпады де Шатоден искусно парировал, каждый раз нападая сам и пытаясь поймать острие шпаги противника на чашу своего кинжала.
Он начали медленно двигаться по площадке, поворачиваясь. Граф дрался, вперив в лицо Мики прищуренные глаза. Втянув Мику в ожесточённую схватку, он вдруг сделал быстрый полуоборот, выбросив шпагу прямо в грудь виконту; но Мика прекрасно знал этот приём: всего лишь полшага влево, и оружие графа прошло мимо цели… и снова Мика не атаковал. Правда, не каждый смог бы атаковать из этой позиции.
- Так что же вам сделал тот мальчик, граф? – Мика взглянул противнику в глаза.
Граф усмехнулся.
- Он был намного меньше виноват передо мной, чем вы, виконт. Защищайтесь, чёрт подери! – похоже, граф ещё не понимал, с кем столкнулся. Ему явно казалось, что поединок равный, и от недавнего удара виконт ушёл лишь чудом.
Поединок затягивался. Он дрались уже несколько минут. Мика не чувствовал усталости, но и не замечал её признаков у противника. Нет, всё это пора было заканчивать. Отразив несколько ударов графа, Мика вдруг сделал шаг назад, потом ещё один. Сначала медленно, потом всё быстрее граф двинулся за ним. Отведя шпагу Мики, он сделал стремительный выпад… и клинок Мики, как змея скользнув над его клинком, распорол графу щёку.
Де Шатоден взмахнул и шпагой, и кинжалом, стремительно возвращаясь в позицию. Кровь разом залила ему лицо, пятная рубашку на плече.
- Это не успокоит вас, граф?
Де Шатоден бросился вперёд.
- А это? – Мика сдержал руку, не доведя выпад до конца. Кровь не была видна на чёрной коже камзола, но граф, не издав ни звука, согнулся и попятился, прижав к левому боку руку с кинжалом.
- Остановитесь, сударь, - сказал Мика, опуская оружие. Он видел, как неуверенная улыбка расплылась по лицу верного Жана. – Если мы продолжим, вы истечёте кровью. А я не буду торопиться.
- Дьявол! – голос графа был похож на рычание. Кровь залила ему шею. Раны были не опасны, но Мика был уверен, что продолжи граф бой – он начнёт слабеть через несколько минут. Поединок был выигран.
Граф пошёл на него.
- Осторожнее, сударь, - предостерёг его Мика, - я ведь могу пожелать, чтобы вы больше никогда не смогли убивать мальчишек.
Какое-то мгновение они стояли друг против друга. Затем граф сделал выпад, уверенно и чётко, как будто не был ранен. И тогда Мика, не сдерживаясь, отвёл его шпагу дагой и, словно кастетом, ударил защитной скобой эфеса по лицу.
Наверно, это было не по правилам. Наверно, настоящий французский дворянин должен был бы ударить остриём шпаги в грудь – это было бы красивее и благородней. Де Шатоден упал навзничь. Из разбитого носа и лопнувшей скулы хлынула кровь. Он пытался приподняться, но вновь и вновь ронял голову на землю.
- Вы этого хотели, граф? – Мика опустил оружие.
К упавшему бросились слуги и де Отиньи.
- Как вы смели, виконт? – выдохнул Анри, опускаясь на колени перед графом.
- Какого чёрта, сударь?! – Мика шагнул к нему. Графа уже приподняли. Сидя, он вытирал щёку тыльной стороной правой руки, с ненавистью глядя на Мику.
- Мне не нравится ваш взгляд, граф, - мягче сказал Мика. Подбежавший Жан протянул ему платок, и Мика вытер шпагу. – То, что я сейчас сделал, это наилучшее для вас. У вас останется обо мне хорошая память.
- Мы будем драться снова, - процедил сквозь зубы граф.
- Это как вам угодно. Я очень не люблю убивать, но если вы будете настаивать, господа, я доставлю вам в будущем и это удовольствие. А сейчас – честь имею. Мой горячий привет баронессе, - повернувшись, Мика пошёл к лошадям.
Жан зашагал следом. Мика поднял голову. Крыши уже залило солнцем. Его гнедой, приветствуя хозяина, радостно заржал. Две ласточки, крутя головками, сидели на самом краю крыши. Рубашка липла к спине, и Мика с удовольствием потянулся, когда прохладный порыв ветра надул её.
- Со мной связался Оскар, - тихо сказал Джек, подавая ему камзол, - я сказал, что мы подождём его здесь.
- Дурень, он-то зачем здесь нужен? Назначил бы встречу в таверне… - Мике хотелось улыбаться. Он запрокинул голову и вправду улыбнулся голубому небу.
Мимо процокали копыта коней. Граф, закутавшись в плащ, ехал впереди. Чуть приостановившись возле Мики, он с досадой махнул рукой и, дав шпоры коню, ускакал. Слуги и Отиньи последовали за ним.
- Гордый… - Джек проводил их взглядом, - даже раны не дал перевязать.
- Да пусть катится ко всем чертям! – Мика застегнул камзол, – с гордостью своей… Подай плащ. Матушке – ни слова, понял?
Они взглянули друг на друга и расхохотались.
- Браво, браво, браво! – звучные хлопки в ладоши раздались совсем рядом.
Друзья обернулись. Это был не Старый Оскар. Высокий худой человек в низко надвинутой на глаза чёрной шляпе стоял в двух шагах от них. Кончив аплодировать, он опустил руки, распахивая плащ. Правая его ладонь привычно опустилась на эфес длинной рапиры.
- Кто вы такой, сударь? – спросил Мика. Конь неудачно мотнул головой, и Мика прижал его морду к плечу, похлопывая по шее.
- Вы прекрасный боец, виконт, - продолжал незнакомец, не двигаясь с места и нахально разглядывая его в упор, - я знаю графа, у него острая шпага, но вы отделали его, как ребёнка.
- Благодарю вас, сударь. Так я могу узнать ваше имя? – Мика сунул повод Джеку и встал перед незнакомцем.
- Серж де Лагори, к вашим услугам, виконт де Безьер.
- Принимаю ваше восхищение, господин Лагори. Так что же вам угодно?
- Сожалею, вы, вероятно, устали, виконт. Но я просил бы вас задержаться ещё на несколько минут. Дело в том, что… - он сделал паузу, словно артист перед ключевой репликой, - я вызываю вас, виконт. Здесь и сейчас.
- Вот как?
- Да. Мне любопытны вы. Мне любопытна ваша техника. Я слышал о вашем подвиге в школе мастера Партуно. Я видел, как вы отделали двух дворян, из которых один – не последняя шпага Франции. Я хочу драться с вами. Сейчас. Вот на этом самом месте.
Мика и Джек переглянулись. Потом Мика вздохнул.
- Я надеюсь, вы действительно дворянин, господин Лагори?
Де Лагори нехорошо улыбнулся. Его лицо, худое, со впавшими щеками и высоким лбом, нельзя было назвать красивым. Ему было далеко за тридцать. Большие тёмные глаза на миг вспыхнули и тут же погасли.
- Не старайтесь оскорбить меня, господин де Безьер. Я просто хочу с вами драться.
Мика вздохнул.
- Бог любит троицу. Ну пойдёмте, сударь.
Джек было дёрнулся идти следом. Под курткой у него был станнер, и он потянулся к ему, но удержался. Всё было неожиданно, но не катастрофично. Лагори мог быть просто искателем приключений, мог быть наёмным убийцей… но что с того? Мика уже с блеском выиграл два поединка. С минуты на минуту должен был появиться Оскар. И можно было прервать дуэль, объявив, что подходит гвардейский патруль или городская стража. Он остался на месте.
- Вы очень не вовремя, сударь, - Мика встал на то самое место, где только что дрался с графом.
- Я очень часто прихожу не вовремя, - глухо произнёс де Лагори, отбрасывая плащ и вынимая шпагу. Она была такой же длинной, как валлона Мики, но серый, с тёмным рисунком клинок её был уже. Несколько витых полос оплетали эфес, защищая руку. Вновь подул ветер, и куст сирени за его спиной всколыхнулся.
- Дурная манера, сударь.
- Что поделать.
Вытянув шпаги друг к другу, они медленно начали кружить. Мика был совершенно спокоен. Его противник, казалось, тоже. Как в поединке с графом, они быстро прощупали друг друга. Первым атаковал Лагори, и Мика уже привычно ушёл в защиту.
Он быстро понял, что что-то мешает ему драться так же, как он дрался только что: нет, такого ощущения, как в поединке с Жаровым – что противник играет с тобой, не было, защита Лагори была понятна и предсказуема, но – она была безошибочна. С ним не прошли бы те приёмы, которыми он ошеломил де Отиньи, а применить против него приёмы, которыми Мика ранил графа, было просто опасно. Поединок быстро стал напоминать тягучую и серую шахматную партию. Тем не менее Мика не видел и особой опасности в атаках противника – да, быстрых; да, точных; но и Лагори словно тоже понимал, что начни он рискованный приём, и сложная фехтовальная фраза обернётся против него. Так прошло несколько минут.
- Вы не устали, сударь? – спросил Мика в паузе между ударами.
- Вы очень заботливы, виконт, - Лагори лишь усмехнулся, продолжая атаку.
В конце концов Мика прекратил нападать сам и сосредоточился на защите. Это оказалось проще: противник делал выпад за выпадом, но Мика всегда считался мастером защиты и контратак. Пару раз слишком настойчивый натиск чуть не стоил Лагори раны. Поединок стал предсказуемым. Тренированное тело работало само, и Мика даже позволил себе чуть отвлечься. Солнце уже залило светом стену дома. Белая бабочка весело порхала над оградой, в кустах чирикнула птица. Звон шпаг звучал в этом тихом дворе нелепым диссонансом окружающему миру.
- Вам ещё не надоело, сударь?
Лагори не ответил. Нехорошая усмешка застыла на его губах. Ну, тем хуже для тебя, подумал Мика. Сейчас я сам начну атаковать, не торчать же здесь весь божий день ради тебя, дурака. А жаль, пронеслась в голове озорная мысль, что про три этих поединка нельзя будет рассказать Дейдре. Она испугается за него и рассердится. Хотя Джек обязательно проболтается… И придётся объяснять всё комиссии… впрочем, победителей не судят.
Очередная атака Лагори была уже знакомой – финтом наружу отводя шпагу Мики, он делал выпад, целя в левое плечо. Мика привычно сбил его клинок наружу и вниз и с выпадом шагнул вперёд – сейчас тому надо было или отражать удар в свою очередь, или отпрыгивать в сторону. Что-то холодное коротко хлестнуло его по горлу и, запоздало удивившись, он отшатнулся назад. Лезвие его валлоны очертило сверкающую дугу в воздухе, закрывая его от вражеской атаки. Резкая горячая боль разлилась под подбородком, что-то мешало ему вздохнуть. Автоматически он отбил ещё один удар, отступив на шаг. В глазах странно помутнело, он прижал руку к шее, ощутив горячую влагу на пальцах.
- Хозяин! – донёсся откуда-то издалека крик Жана… Джека. Потом что-то толкнуло его в грудь, там, где сердце, и валлона лишь скользнула по впившемуся в тело тонкому булатному клинку. Мика почувствовал, что падает, попытался подставить руку, но она не слушалась, и он ткнулся в землю плечом, неловко выворачивая залитую кровью шею и продолжая зажимать рану. Кровь била фонтанчиком между пальцами, но Мика уже не видел и не чувствовал этого: со всех сторон стремительно накатывалась темнота, но впереди ещё светилось яркое пятнышко, и из этого круга света словно выступило испуганное лицо Дейдры – только на мгновение; потом темнота скрыла всё.
Оскар Вениаминович подъезжал к ограде заброшенного дома. Конь шёл мерной рысью. Стационарный хронопункт был на окраине Парижа, в пристройке старинного собора, и чтобы доехать сюда, ему пришлось изрядно покружиться по городским улочкам. Возле ворот он услышал доносящийся из-за угла звон шпаг и дал шпоры коню.
Подскакав к месту дуэли, он остановил коня, подняв его на дыбы. Джек стоял на коленях возле лежащего на спине Мики. В правой руке была зажата шпага с выщербленным там, где она сталкивалась со шпагами противников, клинком; из левой выпала дага. Шея и левая часть груди молодого учёного была залита кровью, лужа крови на глазах расползалась по заросшему мелкой весенней травкой булыжнику. Не обращая внимания на стоящего поодаль со шпагой в руке незнакомца, Оскар спрыгнул с лошади.
- Что здесь… Шарль? Шарль! – пусть лучше те, кто видят, подумают, что мы знакомы, иначе трудно будет объяснить участие... Он схватил кисть Мики, сжал пальцами и не почувствовал пульса. Короткий, чуть шире сантиметра, кровоточащий разрез на камзоле был как раз напротив сердца. Джек отвёл в сторону ладонь Мики, и Оскар понял, что шпага рассекла и сонную артерию, и гортань.
Было поздно, слишком поздно.
- Это ваш родственник или друг, сударь? – с усмешкой спросил Серж де Лагори, подходя.
Не отвечая, Оскар встал.
- Может быть, вам что-то не нравится, сударь? – снова сказал Лагори, указывая на Мику концом окровавленного клинка.
Оскар медленно вынул шпагу из ножен.
В Москве шёл дождь. Грибной весёлый дождь, со вспыхивающими в каплях солнечными бликами и протянувшейся над городом полной радугой. Частые капли вскипали фонтанчиками в лужах, глянцем покрывали уставшую от жары листву. В раскрытое окно дышал напоенный озоном ветер.
Русоволосая девушка в длинном тёмном платье спустилась со ступеней института и быстро пошла по улице. Дождь мгновенно намочил ей волосы, облепил плечи мокрым платьем. На какой-то миг она, словно в нерешительности, задержалась у входа в небольшой скверик, и всё же, резко повернувшись, прошла мимо. Порыв ветра бросил к её ногам волну дождя.
- Зачем ты разрешил ей? – Михаил Терентьевич, скрестив руки на груди, смотрел вниз.
Оскар не ответил. Он стоял у открытого окна, и крупные дождевые капли пятнали его рубашку. Снаружи хлынул настоящий веселый ливень, и фигурку девушки скрыла частая завеса дождя.
- Я всё понимаю, - снова сказал Михаил Терентьевич, - ты имеешь все полномочия. Я тоже. Но мы с тобой нарушили все инструкции. Это так было нужно?
Оскар опять промолчал. Он подумал, что сейчас, под проливным дождём, на лице Дейдры не будет видно слёз.
Аудитория затихла. Оскар выключил проектор и сел в кресло. Светловолосый молодой лаборант, зашедший на лекцию для хроноразведчиков, громко вздохнул. Впрочем, вспомнил Оскар, Иван раньше работал в хроноразведке, и наверняка знал эту историю… Тоненькая девушка, недавно прибывшая в институт, подняла руку.
- Можно вопрос?
- Да, конечно, Эрика.
- А что было бы, если бы она не выдержала там, в Париже, этим ранним утром? Или он узнал бы её?
Старый Оскар покачал головой.
- Он не узнал бы её. Лёгкий препарат изменил тембр голоса, оставив его красивым и женственным, а лицо скрыла вуаль. А она… она тоже не могла не выдержать. Всё должно было быть так, как и было на самом деле. Таковы законы нашего мира. Чёртовы законы. - он потёр лоб и поморщился. - Все свободны.
Эрика и Иван вышли последними. В дверях она остановилась, словно хотела что-то спросить ещё, но, бросив взгляд на погасший экран, вдруг смешалась и вышла. Через стеклянную дверь Оскар видел, как юноша взял её за руку.
КОНЕЦ.
Санкт-Петербург – Москва - Уфа – Челябинск – Череповец – Санкт-Петербург.
Июль-декабрь 2010.
И становилась пепельной сирень...
© Copyright: Леонид Катилевский, 2011
Свидетельство о публикации №211121400422
Свидетельство о публикации №211121400422
Рецензии
Очень хорошее впечатление от рассказа.
Прекрасный язык. Пристальное внимание к деталям, буквально осязаемые описания цветов, превращают текст в художественное полотно.
Несколько неточностей (например, в Париже - чайки с Луары? в Лувре не было огромных окон, а лишь, относительно большие, огромные - это новшество появилось позднее, в Версале) отнюдь не портят общую картину.
Что осталось непонятным: первое - ЗАЧЕМ устраивались экспедиции в прошлое? Просто, чтобы изучать нравы? Или выискивать подтверждения весьма сомнительным идеям молодых ученых? Как-то это немотивированно звучит.
И второе - ПОЧЕМУ нельзя было предотвратить смерть пришельца из будущего? Понятное дело, если умерший - реальное лицо той эпохи, тогда во избежании всяческих анахронизмов... Но в данном рассказе? Это решение Старого Оскара кажется ненужной жестокостью.
Энума Элиш 11.03.2012 22:03 • Заявить о нарушении
Прекрасный язык. Пристальное внимание к деталям, буквально осязаемые описания цветов, превращают текст в художественное полотно.
Несколько неточностей (например, в Париже - чайки с Луары? в Лувре не было огромных окон, а лишь, относительно большие, огромные - это новшество появилось позднее, в Версале) отнюдь не портят общую картину.
Что осталось непонятным: первое - ЗАЧЕМ устраивались экспедиции в прошлое? Просто, чтобы изучать нравы? Или выискивать подтверждения весьма сомнительным идеям молодых ученых? Как-то это немотивированно звучит.
И второе - ПОЧЕМУ нельзя было предотвратить смерть пришельца из будущего? Понятное дело, если умерший - реальное лицо той эпохи, тогда во избежании всяческих анахронизмов... Но в данном рассказе? Это решение Старого Оскара кажется ненужной жестокостью.
Энума Элиш 11.03.2012 22:03 • Заявить о нарушении