Вонь

    «Как несправедлив этот мир», - думала Светка,  домывая посуду. «Пашешь, пашешь всю жизнь, а в итоге - на тебе. Вон как Валерий Антонович.  А у него ведь тоже была семья, дети. Двое. Прям как у меня - мальчик и девочка. Разве он мог подумать, какими они вырастут?»
    Нет, не то, чтобы подумать, он и представить не мог. Валерий Антонович, некогда просто Валера, был видным мужчиной. Вырос в простой сельской семье. Мама-повар, папа- шофер. Казалось, молодость начиналась как надо, как у всех. Армия, сельскохозяйственное училище, семья. Когда он привел в дом Лену, Наталья Степановна, нарадоваться не могла - умная, красивая, хозяйственная,- все в ней было, что полагается  образцовой женщине. Сыграли свадьбу веселую и пьяную. Деревенский баянист, Степка, так вообще неделю не просыхал. Все с Антоном Петровичем, отцом Валеры, по последней, да по последней. «За молодых!»- горлопанил Степка и резко запрокидывая стакан, выпивал залпом стопку за стопкой.  Молодые дружно улыбались и кивали  гостю в знак благодарности. Через год в семье случилось пополнение. Родился сын, Васька. Несмотря на здоровую беременность, мальчик был болезненным, и до годика Лена с Васюткой просидели дома. Валерка очень переживал за молодую жену, с горя чуть было не начал пить, но вовремя вмешалась мама. «Полно тебе, Валера. Чего в жизни не бывает. Выкарабкается. В роду Смирновых все крепкие. Ты бы вот лучше о работе подумал, да о жилье собственном. Не гоже это жить в родительском доме». Валерий, было, обиделся на мать, как, мол, так, гонят из родительского дома?  Но, порассуждав с неделю, решил, что мама, пожалуй, права. Переехали на съемную квартиру. Василий немного окреп, и Елена уже начала подумывать о работе, но, оказалась опять в положении. Валерка очень хотел дочку. И, когда родилась Лариска, целый месяц приносил жене полевые цветы. В тот год лето было особенно жарким. Днем на улице – не продохнуть. Зато вечерком – в деревне царила благодать. По поселку, в обнимку, гуляли молодые пары, весело протягивая русские народные. Смирновы тоже выбирались. То в гости сходят к родителям, то на озеро. Ларочку на шею посадят, Васька вперед бежит. Идут по селу – бабки на лавках смотрят, не налюбуются. Спустя годы, Валерий всегда вспоминал именно это лето. Самое благословенное в его жизни.
    Наступала осень, холодная, долгая. Деревья уже стряхнули с себя остатки листвы, лишь черные стволы одиноко покачивались в такт завывающему ветру. Дождей было много. В доме даже начала подтекать крыша. Лена готовила ужин. Бульк, бульк,- с потолка, разбиваясь о дно медного таза, падали тяжелые капли. В соседней комнате завопила Лариска, Васька опять дергал ее за косы. Женщина, тяжело вздохнув, пошла унимать воющую Ларочку. Вечерело, а мужа все не было. За окном только протяжно стонал холодный дождь.  Бульк, бульк,- капли падали все быстрее. Лена решила подняться на чердак, посмотреть, на протекающую крышу. Колхоз уже третий год обещал им выдать квартиру в новых домах, а пока приходилось тесниться  в деревянном домишке. Да и Валерке некогда было разбираться с властями. Поступил на заочное, и буквально  разрывался на три части - дом, работа, учеба. Лена оглядела чердак. Да, так, дом казался гораздо  больше. Вот, старые вещи бабы Авдотьи, инструменты ее мужа Ефимыча, прежнего хозяина дома. Лена запрокинула голову, приступив изучать крышу. Дырку она разглядела сразу, но подобраться к ней было не так легко. Подвинув старый стул, женщина уже было поднялась, чтобы рассмотреть течь поближе. На улице раздался истошный вопль дочери и яростный лай собаки. От испуга Елена пошатнулась, стул заскрипел под ногами, и, потеряв равновесие, она повалилась прямо на инструменты. Головой Елена угодила на старую ржавую косу. Сразу потеряла сознание.
    Из райцентра приехала скорая помощь. Картина была не из веселых. На кровати, без сознания лежала  бледная как смерть Елена. Валерий сидел в углу, нервно сжимая в руках шапку. Рядом, понурив голову, сидел Антон Петрович. Он в последнее время стал сдавать. Поседел, осунулся, годы брали свое.  Лишь Наталья Степановна суетилась, бегая по дому. Смачивала бинты, прикладывая их к разбитой голове невестки. Стирала подтекавшую кровь с виска Елены. Бульк! Холодные дождевые капли продолжали стекать с потолка.
    В субботу Елену похоронили. Валера долго не мог отойти от огромнейшего горя, неожиданно настигшего всю его семью. Первый месяц, забросив учебу, работу, детей, он утешал себя водкой, пытаясь найти остатки былого счастья на дне бутылки. Не помогали ни проповеди Антона Петровича, который, после долгих уговоров, и сам, временами,  присоединялся к сыну. Ни Наталья Степановна, ночами проливавшая слезы над старой  зеленой подушкой.
    Вскоре, наступили первые холода. Валерка, как обычно, в ранний вечер, открывал очередную бутылку водки. Заглянул на кухню – на плите стояла кастрюля с картошкой, в сковородке,- котлеты, рядом на столе – тарелка с пирожками, накрытая полотенцем, компот в высоком глиняном кувшине. Баба Наташа похозяйничала.  Она каждый день приходила ранним утром, убирала в доме, стирала, готовила. Умывала непослушного Ваську, и совсем притихшую, после похорон, Лариску. Расчесывала редкие волосенки внука, каждый раз, моча ладошки, чтобы  поправить торчавший  Васькин чуб. Заплетала Ларочке косы, украшая их разноцветными лентами.  Потом уходила домой и возвращалась поздним вечером, уложить детей, да убрать пустые бутылки за сыном. Днем же с детьми сидел дед, рассказывая разные истории и небылицы.  Но сегодня Антон Петрович захворал, и дети остались одни. Валерка выглянул в окно. К  дому, не спеша, шел Васька, за ним плелась, словно  убитая, уставшая Лариска. Дети вошли в дом. Валерий окинул их любопытным взглядом. Чумазые, грязные, с разодранными коленями, они молча прошли и сели на скамейку. Лара протянула брату ноги, он стащил с нее сапоги, раздел, пригладил выбившуюся из косы прядь. Затем разделся сам, и с деловитым видом повел сестру мыть руку. Что-то было в этом действии такое грустное, и вместе с тем – такое одинокое и взрослое, что невольно Валерий Антонович отодвинул бутылку, и взялся  накормить детей. Именно в тот вечер, в один из первых зимних дней, Валера стал Валерием Антоновичем и бросил пить. С тех пор он не пил больше никогда.
    Дела буквально заспорились в семье Смирновых. После долгих бесед, колебаний и разногласий, детей было решено на время оставить с бабушкой. Валерий Антонович же переехал в город. Нашел квартиру, устроился на работу, восстановился в институте. Тольку уже не на заочное, а на вечернее обучений. Сутками напролет он пропадал то на работе, то в институте, то в библиотеке, зубами вгрызаясь в новую, многообещающую  новую жизнь. Спустя год удалось забрать Ваську, чуть позже – Лариску. Валерий Антонович теперь был знатный специалист в городе, занимающий не последнюю должность на местном мясокомбинате. Дети пошли в школу, на продленный день. И каждый вечер, с огромной радостью, бросались на шею усталому отцу, забиравшему их после работы. Вечерами они играли. То в лото, то в шашки, а порой - просто дурачились, повисая на руках отца: Васька - на правой, Лара – на левой. Так они изображали весы, пытаясь   сказать, что всем в их доме любви доставалось  поровну. Только в деревню выезжали редко. От райцентра она была далеко, а рабочий график был и без того плотным. Когда Ларе исполнилось девять, семью ожидали неприятные известия - скончалась мама, вечно крепкая, сильная духом, Наталья Степановна. Поехали хоронить. Валерий заметил, что отец сдал еще больше, с трудом ходил, почти не разговаривал. Смерть жены его совсем убила. Поминая супругу, он сказал сыну: «Покинули нас наши голубки. Совсем покинули. Скоро и я следом». Валера, поджав губы, опустил глаза. Антона Петровича не стало через три месяца.
    Время летело, неслось, в весы уже не играли. Да и  без того, Валерий Антонович уже с трудом мог удержать Василия на руках, не то, чтобы на одной. Васька вымахал, почти с два метра. Возмужал. Пропал мальчишеский скрип в голосе, появился грудной бас. А также сигареты в кармане, фото девушек. Лариса была поскромнее. Прятала тетрадки со стихотворениями о любви, смущала при каждом упоминания одного лишь имени  того или иного ее кавалера. Но по дискотекам не бегала. Лишь каждый вечер садилась у окна и наблюдала за молодыми парами, спешащими на танцы,  или просто прохожими. Ей особо не хватало материнской ласки. Валерий Антонович молча вздыхал, прижимая дочь к груди, гладил ее шелковые волосы, черной пеленой ниспадающие на плечи.
- Все будет хорошо, Ларочка, все будет хорошо.
    Им крупно повезло с трехкомнатной квартирой, которую они успели приватизировать до начала перестройки. Остались небольшие долги, но Валерий Антонович был абсолютно уверен, что это  поправимо, и благодарил свою мать и жену, которые покровительствовали ему с небес. Он так и не женился, и вообще не приближался к женщинам со дня смерти своей Елены. Она была одной, единственной частичкой света в его жизни, и ни одна другая не могла занять ее места. Знакомые часто пытались его сосватать, предвкушая отличную партию. Но Валерий всегда отвергал очередную женщину. То она была дурно одета, то дурно пахла, то накрашена была чрезмерно вульгарно, то была глупа, - находились тысячи причин, по которым кандидатура в жены не просто не могла занять место покойной супруги, не могла стать даже другом или просто любовницей. «У меня итак хватает хозяйки в семье! Вы просто не видели мою Ларочку», - раскланивался он и уходил.
    А Лариса и впрямь буквально расцветала на глазах. Высокая, стройная, с тонкой лебединой  шеей, и словно хрустальными руками – она напоминала глиняные статуэтки балерин или танцовщиц тех годов. Василий же напротив, после армии слегка пополнел, лицо округлилось, руки огрубели. Все очень удивились, когда он объявил о предстоящей свадьбе. Между ним и Людой было малого общего, да и женится он,  вроде как, не планировал. Но Людмила оказалась в положении, и буквально через четыре месяца после свадьбы подарила Валерию Антоновичу внука. Следом за Васькой, выскочила замуж и Лариска. Ее муж, Олег, был изрядным разгильдяем. Занимался «коммерцией», торгуя иностранными сигаретами, и постоянно прогорал, то за неуплату налогов, то за незаконное место торговли. Людмила тоже проявляла свой характер, бегала по салонам, массажным кабинетам, сгибая работящую шею Василия все больше и больше над станком на заводе. Вскоре и Ларочка порадовала папу внуками, сразу двойней, девочками. Время шло, семья разрасталась, становилось теснее, неуютнее, да и просто – стало сложно.
    Валерий Антонович часто анализировал свое прошлое, сидя на крыльце у подъезда того или иного дома. Как это произошло? Когда был первый толчок, предшествовавший  землетрясению, которое разрушило его семью, как карточный домик? А может, он позволял слишком многое? Терпел, не высказывая своего недовольства? Может, он сам захотел уйти из семьи? Он тешился мыслью, что однажды, все еще изменится, и они вновь заживут дружно. Но в глубине души – прекрасно понимал, что не будет больше весов, его, Васьки и Ларочки. Не будет счастья поровну, как положено. Никогда.
    Бомж Валерка уставился в бетон. Почесал заросшую голову. Холодно. Сегодня опять ночевать негде. Да и поесть бы не помешало. Походивший к подъезду  Радий Иванович, в который раз начал возмущаться:
- Развелось бомжей, как собак бродячих. Сидят под окнами, воняют, тоску нагоняют!- проходя мимо Валерки, он демонстративно пнул его носом ботинка.
   Валерка промолчал, отвернулся. Нет, ему не было стыдно, даже обидно уже не было, просто выслушивать надоело. А ведь когда-то они работали вместе, и он, Валерий Антонович, был непосредственным начальником Радия, еще молодого, неопытного парнишки, который только окончил институт. Когда же это было... Валерка не хотел, чтобы его жалели. Но трогать то зачем?
    «Опять Радио включилось», - завозмущалась Светка, наблюдая сцену из окна,  - «И что он ему плохо сделал? Забыл то уже добрые дела, ведь квартирку то ему Валерий Антонович в свое время выбил. Эх! Несправедливый этот мир.  Несправедливый»
    Светка посмотрела на уличный термометр, -1 градус. Ранняя зима в этом году. Холодает. В груди опять защемило.
-Свет, принеси-ка еще пивка, - потребовал муж из соседней комнаты.
    Девушка открыла холодильник, взяла бутылку пива.  «Может опять попробовать?»
- Валер, - сказала Светка, протягивая бутылку, - а ведь ты тоже Валера. Может пустим его хотя бы на пару ночей, холодно ведь, да и сыро.
- Ты все про Бомжа своего заладила! Свет, ну ты что сдурела? Ну, куда его пускать? Да и зачем? У него и дети есть, и хата своя. Это мы с тобой Бомжи, все по съемным углам ютимся. Забудь ты об этом, надоела уже.  Лучше бы о детях подумала, - завелся Валерка.
    Девушка тяжело вздохнула, подошла к окну. Начинало темнеть.  На крыльце, все  также ссутулившись, в рваной одежде, похожий на мешок с картошкой, сидел бомж Валерка. Она всегда его жалела по-женски, по-матерински даже, несмотря на большую разницу в возрасте. То еды даст, то денег мелких, а то из мужниной одежды что-то перепадет. Валерка поначалу стеснялся, кряхтя, отворачивался, делал вид, что не замечает. Потом обвыкся, стал брать еду, позже вещи, и каждый раз в знак благодарности целовал девушке руку. При этом скупые слезы наворачивались на его глазах. Света напоминала ему то жену, то Ларочку, - неважно, она единственная, кто не отвернулся от него в этом городе. Кто не пинал его, проходя мимо, не плевался в его сторону, не издевался. И самое главное – не презирал.
    Бомж Валерка словно почувствовал взгляд в спину, повернулся. Со второго этажа на него грустно смотрела Светка. Валерий Антонович улыбнулся и помахал рукой. Девушка опустила глаза, отошла.  «Жалеет»,- подумал Валерка.
   Светка смахнула слезу, подошла к дивану, на котором мирно спали ее детки. Поцеловала каждого в лоб.  «Растите большие, и добрые», - прошептала она.
    «А ведь они росли такими  добрыми»,- подумал бомж Валерка.
     После того, как родила Ларочка, в их семье воцарился хаос. Поначалу было все шло неплохо. Привезли двойную кроватку, коляску. Молодой маме сложно было справляться с младенцами, а Валерий Антонович в этом деле помочь не мог. Позвали тещу из деревни. Она приехала с еще одним внуком, его тоже не с кем было оставить. Квартира становилась теснее, воздух будто уплотнялся вместе с квартирой. Васькина жена, которая была самой болтливой, не раз намекала, что может как-нибудь квартирку бы продать или разменять. Ларочка не соглашалась, мол, куда папу денем, да и вообще, как делить все будем. Не хорошо. Родительский дом. Но Людмила быстро взяла над ней шефство. Будучи не из робкого десятка, она постоянно пререкалась с Валерием Антоновичем, ссылаясь на то, что он тратит много денег, а мужья итак горбатятся с утра до ночи. Как кошка  к сметане, подкрадывалась она к сознанию Ларисы, пытаясь заменить ей полное отсутствие матери. То, давая советы, то, помогая с детьми, то, приглашая на прогулки, - Людмила медленным путем настраивала Ларису против отца. Не упускала она из виду и Василия. Неоднократно жаловалась на пропажу денег из кошелька, намекая на Валерия Антоновича. Постоянно ссылалась на его невнимательность, то за детьми не доглядит, то кашу испортит, а то и к бутылке приложится. «А это, если ты помнишь, чревато последствиями», - шептала Люда. Васька это помнил очень хорошо. Нет, отца он, конечно, простил, но ту холодную осень, когда умерла их мама, забыть никак не мог. Как их дразнили на улице, не принимая ни в одной компании, как они боялись заснуть, слыша, как отец, напившись в очередной раз, начинал ругаться сам на себя, в непонятную пустоту, как он орал на Ваську, если тот отказывался сбегать за бутылкой на тот конец деревни. Васька, с досадой, хранил эти горькие дни в отдаленном уголке своей  памяти. Не вычеркивала их из памяти и Лариса. Ведь  именно ее в тот роковой день  искусала собака. Озлобленно скаля зубы, сучка напала на маленькую Лару. Слюна стекала с торчавшего языка. Глаза горели.  Девочка громко кричала, не в силах сдержать страха: «Папочка, папа! Помоги, папочка!». 
    Замысел Людмилы плавно превращался в жизнь. Дети озлобились. Всегда культурный и вежливый Валерий Антонович бродил из угла в угол, не находя себе места в родной квартире. Крепкая семья Смирновых распадалась.
    Все произошло  довольно неожиданно. Они даже не стали выяснять отношения.  Оказалось, что Людмила снова беременна. Места в квартире было мало. И Василий  предложил отцу некоторое время пожить в доме престарелых. Лара предложение поддержала, обещая, что обязательно заберет своего любимого папочку. Со временем заберет.
    Валерий Антонович ушел сам. Не стал дожидаться дома престарелых. В то утро, как и сегодня, было  холодно и сыро. Он шел по тротуару, навсегда покидая родной дом, улицу. Слезы медленно катились по его небритым щекам. За что? За что такое наказание?  Быть списанным, изгнанным из родного дома! Валерий в очередной раз обращался к небесам, к мудрой Наталье Степановне, к родной Елене. Бульк! Отвечало небо ледяными каплями. Бульк! Как  и много лет назад,  капли разбивались о серый бетон.
    Руки начинали замерзать. Бомж Валерка хотел привстать, да не смог. Опять защекотало в груди. Он с трудом вдыхал сырой воздух. Мимо проходили возвращавшиеся с работы жители дома. Все знакомые - Лариса Степановна, его односельчанка, приехавшая в город недавно, Олег Иванович, отец Сашки, с которым его сын учился в одном классе, Варвара Федоровна, школьный повар, которую даже предлагали ему «в невесты». Никто из них не обращал внимания на замерзающего Валерку. Он привык быть для них невидимкой, это лучше, чем когда тебя пинают и плюются, как любит это делать Радий Иванович.
    Первые месяцы, он еще пытался ютится у знакомых, в коридорах на раскладушках, позже - в подъездах. Но через какое-то время, все культурно намекали, что самим тесновато, да и вообще - пора и честь знать. Валерий не любил быть обузой. И молча уходил. По ночам, он еще ждал, надеялся, что в одно светлое утро за ним придет его Ларочка и Васютка, которым он все еще также нужен, как раньше, когда у них была мама, или когда они играли в весы. Но дети не приходили. И даже стеснялись того, что отец их стал Бомжом.
    «Валерий Антонович? А, да, наш папа. Ну, пьет, бывало, шляется по улицам. Да, что же с этим  поделаешь…» Слышал он, как отвечают его родные в ответ любопытным знакомым. Валерий терпеть это не мог, и слышать тоже. И спустя пару месяцев перебрался в другой квартал. Здесь также были ему все знакомы, ведь городок  был небольшим, да и персоной он в советское время был не последней, но здесь он надеяться, не смел. Да и глупо это было.
    Прошла Алевтина Васильевна, завуч городской школы. Она последней приходит с работы. Валерик расписание жителей  дома знал хорошо. Это был его излюбленный подъезд, ведь здесь жила Светлана. Зря она расстроилась. Бывало и похуже.
    Бомж Валерик встал и побрел по опустевшей улице. Сидеть холодно. Одному холодно. Одиночество…
    Утром Светка рано вскочила с кровати. Дел было по горло- стирка, уборка, готовка, да и хотелось еще каши сварить побольше, да понаваристее. Валерка наверняка околел этой ночью на крыльце, хоть накормить его, да отогреть. Света подошла к окну - никого. «Может в подъезде?» - подумала девушка. В подъезде тоже было пусто. Расстроенная Светка побрела на кухню.  «Опять, поди, Радий разорался! Как же несправедливо!» Но, надо собраться с мыслями. День предстоял тяжелый. Настраиваясь на работу, девушка ходила по комнате, собирая с пола разбросанные детские вещи для стирки.
    Прошла уже целая неделя, а Валерик так и не появлялся. Его не было ни около дома, ни около магазина, даже на вокзале, куда он обычно ходил умываться, его никто не видел. Светка разволновалась не на шутку. Погибнет же человек! Пыталась заявить в милицию, но фамилии отчества она не знала, да и близким родственникам не приходилась, а кроме нее о пропаже человека никто и не заявлял. Девушка как маятника ходила по дому, из комнаты на кухню, из кухни – в комнату. И каждый раз, походя к окну, с замиранием ждала, а вдруг он появится! «Как могли так поступить его дети?» Светлана  была круглой сиротой, и всю жизнь, мечтая о родителях, ни на секунду не могла представить, что она их сможет выгнать из родного дома. «Как? Как мог так поступать весь окружающий народ? Все и каждый? Несправедливо!» - ревела Светка у мужа на плече.
    Запах почувствовали не сразу. Он, как прозрачный эфир, просачивался сквозь краны, раковины, унитазы. Медленно, едкая вонь впивалась своими невидимыми когтями в стены каждой квартиры, каждого подъезда, в доме, где проживала Светка. Этот острый запах то ли лука, то ли чеснока, а порой и вовсе напоминающий испорченную селедку, пропитывал собою половики, обои, ковры, постепенно прокрадываясь из ванных и туалетов в  жилые комнаты. Уже три дня дом не мог спокойно вдохнуть. Кажется, запах перебросился даже на соседнюю улицу и в соседний квартал. Вызванные сантехники с фонариками заглядывали под каждую раковину, под каждую ванную, в подвалы, где проходили трубы. И никак не могли понять, откуда идет эта вонь. Легенды о зловонном  запахе уже успели разлететься по городу.
    Почувствовала его и Люда, которая приехала с другого конца города к подруге в гости.
- Чем так разит?- удивился Антон, подвозивший свою мать.
-Да, тот еще душок, - ответила Люда, - Надо было противогаз захватить.
    Женщина вышла из машины, и, прикрываясь  шарфом, заспешила в сторону дома. На улице было скользко, и Людмила, поскользнулась  и чуть не подвернула ногу, едва не угодив в приоткрытый канализационный люк.
   Тело достали быстро. Оно уже успело разложиться благодаря теплым трубам и сырому воздуху в канализационном люке. Результаты вскрытия стали известны только через неделю. Разрыв сердца.
    «Или одиночество»- как шептала Ларочка над отцовской могилой. «Прости, если сможешь, прости», слезы градом стекали с ее лица. Бульк! И падали на холодную землю могилки, покрытую тоненькой корочкой льда. Василий молча стоял за спиной своей сестры. Две его племянницы плетьми повили на его руках.  «Весы, вспомнил Вася. Весы. Мы их сломали». Рядом, потупив взор, стояла Люда.  «А ведь я - убийца»,- думала она, обращая свой взор в небо.
    Так вот откуда вонь, поражался народ. И такая стойкая. Она еще с неделю не выветривалась из уютных квартир. И как только такое могло произойти? Ведь Валерка всегда был таким хорошим человеком…
    Которого никто не замечал. Бомж-Валерка. Валерий Антонович.
    Такая вонь! Не верили люди, считая, что причина запаха крылась все же в чем-то другом.
    «Это вонь ваших душ», - шептала Светка каждый вечер, стоя на кухне перед окном. «Это вонь вашего бессердечия и  равнодушия!»