Глава двадцать третья

       А потом я встретила его. Лёлика. Алексея Марцеха. Своего будущего второго мужа. По совместительству – еще одну большую любовь. Самую большую и самую осознанную из всех предыдущих. Это случилось в октябре, на втором курсе института, когда осенняя хандра уже начинала овладевать мною (вы же помните, что я ненавижу осень). Мы столкнулись с ним в фойе главного корпуса, столкнулись в буквальном смысле слова – лбами, звонко и больно.
       - О-па, наверно, родственниками будем! – весело и комично воскликнул Лешка, энергично растирая ушибленное место, а под его пальцами багрово вырастало и ширилось некрасивое горячее пятно.
       Мне досталось меньше – возможно, потому, что это он налетел на меня с разбега, громко гогоча и не разбирая перед собой ни дороги, ни располагавшихся на ней прямо по его стремительному курсу людей.
       - Почему я раньше никогда тебя здесь не видела? – деловито осведомилась я, глядя на него нарочито сердитым взглядом.
       - Н-ну-у, не знаю, - широко улыбаясь, парировал он, - есть два возможных варианта: либо потому, что я здесь всего месяц, либо… ты слепая… ну… подслеповатая… или же…
       - Да ты хам, солнышко, - угрожающе-ласково прервала я, внутренне соглашаясь с его самодовольным замечанием на тему моей близорукости, ибо не заметить Лешку было, действительно, трудно.
       Он был очень высоким – таким высоким, что для поцелуя мне всегда приходилось тянуться к нему на цыпочках, даже будучи на огромных пятнадцатисантиметровых шпильках. Обладал большими и чувственными губами, на пол-лица, как какая-нибудь Анжелина Джоли, только в мужском обличье. Кроме того, голову его венчала копна русо-золотистых кудрявых волос, а глаза серо-голубого цвета словно лучились желтыми искорками, особенно когда он был счастлив или просто радовался. Как в ту первую нашу встречу. Он оказался первокурсником, почти на год младше меня, и выглядел в общем очень инфантильно, скорее всего благодаря своей непомерной худобе. Ходил, смешно и высоко вскидывая свои худые коленки, и за это первые недели нашего знакомства за глаза – среди злорадствующих и одновременно завидующих одногруппниц – я звала его Кузнечиком. Но когда он случайно узнал об этом и не по-детски оскорбился, пообещала больше никогда не давать ему никаких обидных прозвищ, и слово свое сдержала.
       Но я звала его Лёликом. Не Алексеем, не Лехой, и даже не Лешкой, а именно Лёликом, потому что он был им – смешным, ласковым, непосредственным, как ребенок, теплым, родным, единственным и неповторимым – Лёликом. С Лёликом он смирился, и ему даже стало нравиться его новое имя в моей эксклюзивной интерпретации. А он звал меня Львенком – за кошачий нрав и выпускающий коготки характер, а еще за гриву густых каштановых волос, легко и длинно струившихся свободным каскадом по моим плечам.
       Однако я как всегда забегаю слишком далеко вперед. Через неделю после нашего «лобного» знакомства Леша пригласил меня в кино. Помню, он притащил на первое свидание высокую алую розу, очень красивую, которая потом еще долго одиноко торчала в вазе, практически иссохнув до полу-гербарного состояния. Эта роза была такой наивной и трогательной, и купленной чуть ли не на последние студенческие гроши, что сразила меня наповал в тот же вечер, как и сам ее даритель, что вот уже год было не под силу никаким искушенным, самодостаточным и щедрым на подарки дяденькам.
       После кино мы пошли бродить по вечерним проспектам, и было почти по-летнему тепло, и повсюду, куда ни сунься, бесцельно шатались или жались по лавочкам такие же парочки – смущенные или расхристанные, влюбленные или не очень, радостные или печальные, но везде они непременно были, и этот вечер словно орал нам во весь голос: «Я сегодня – для вас, влюбляйтесь, валяйте дурака, не упускайте, ни за что не упускайте меня, если не хотите потом кусать локти от сожаления!» И мы вняли этому безмолвному, но столь очевидному призыву, и влюбились друг в друга так легко и незаметно, так естественно и глубоко, что никто из нас двоих потом не мог сказать с определенностью, почему и как это произошло. Просто – после того вечера мы уже совершенно не умели существовать по отдельности.
       Именно тогда случился и наш первый поцелуй, который стал для меня своего рода открытием новых граней моей чувственности. Мы катались на лифте какой-то многоэтажки – вверх-вниз, бесконечно, беспорядочно нажимая оплавленные местными малолетками кнопки, смеялись и болтали ни о чем, проще говоря – усиленно строили друг другу глазки в искренних, неприкрыто вызывающих попытках преподнести каждый сам себя с наилучшей стороны.
       - Мил, а хочешь звездочку с неба? – Лешкины глаза светились влюбленными искорками.
       - Пфф, как банально, - фыркнула я, - и потом, почему только – звездочку? тогда уж – созвездие валяй, а еще лучше – галактику!
       - Аппетиты у тебя… - задумчиво протянул мой кавалер, а потом вдруг спохватился, - погнали!
       И нажал на кнопку последнего этажа. Я иронично заметила:
       - Полагаешь, на чердаке водятся галактики?
       - Мелко мыслишь! Мы идем на крышу! – и потащил меня вон из остановившегося лифта к чердачной лестнице, а оттуда – через маленькую, в пол роста, дверь мы пробрались на крышу.
       Там было холодно и ветрено, но зрелище, открывшееся моему взору, с лихвой компенсировало эти незначительные неудобства. Небо словно открыло перед нами врата во всю необозримую Вселенную, россыпь звезд – разноцветных, разноразмерных – будто приглашала нас отведать кусочек Божьей милости с небесной скатерти. И казалось, что мы совсем близко от этого завораживающего великолепия – стоит протянуть руку, и упрешься в небесный свод, как в твердь земную, и снимешь оттуда любую понравившуюся тебе звезду-магнитик.
       - Ну, выбирай любую! – воскликнул Лешка, широко обводя рукой всю ширь небосвода, как будто вся Вселенная принадлежала ему персонально.
       И это было так банально и трогательно, и так сердечно-замирательно, что я, забыв все свои дурацкие постулаты выдуманного мужененавистничества, восторженно прошептала ему в ответ:
       - Не надо мне никаких космических тел, просто… будь со мною рядом… ладно?
       И вот тогда он впервые поцеловал меня. Не знаю, как описать вам этот поцелуй, не запутавшись в клишированных фразах и штампах. Поэтому скажу просто – то был лучший поцелуй в моей жизни, и он был настолько хорош, что закончился оргазмом. Моим, разумеется. Так я поняла про себя две основополагающие вещи: первая – для меня, каким бы хорошим ни был секс без любви, он никогда не станет лучше простого поцелуя любимого человека; и вторая – я не могу жить, ни морально, ни физически не умею существовать без любви, я самая настоящая любвезависимая эстетствующая нимфоманка, и отрицать это означает отрицать саму себя.
       Интимная близость случилась тоже вскорости, уже через пару дней. Этот первый наш опыт стал как первый блин – комом, и неприятно меня поразил. Лёлик оказался девственником, и единственным его навыком в области плотских удовольствий было умение искусно, великолепно, неподражаемо целоваться. Я помню, когда дело дошло до этого самого, а его движения напоминали какие-то судорожно-угловатые конвульсии, сопровождавшиеся ко всему еще и крупной нервной дрожью, я растерянно спросила своего милого мальчика:
       - Лёлик, ты чего, а? все нормально? в смысле – ты в порядке? чего ты трясешься, как осиновый лист?
       А Лешка, тщетно пытаясь умерить дрожь в конечностях и голосе, промычал в ответ:
       - Я… это… короче… волнуюсь я, извини…
       Я растроганно обняла его покрепче, заботливо прикрыла одеяльцем и ласково прошептала в ответ:
       - Ну… не надо так волноваться… я же не серый волк, я тебя не съем. Если хочешь – можем застолбить в памяти момент и позже продолжить начатое… когда ты немного придешь в себя.
       То есть я списала его волнение на свою собственную неотразимость. Однако Леша тут же опроверг мои тщеславные мыслишки.
       - Да нет же, я… не хочу останавливаться… просто… научи меня… - и покраснел аки красна девица, и тут наконец до меня дошло...
       Просто в моем развращенном последним годом жизни и умудренном определенного рода опытом мозгу откровенно не мог уместиться тот факт, что кто-то в его возрасте, к тому же имеющий столь неприкрыто сексуальную внешность, мог сохранять невинность – не только души, но и тела. И я самозабвенно начала обучать его всему, что знала и умела сама в постельной науке. Лёлик оказался смышленым и прилежным учеником, и уже спустя энное (небольшое) количество практических занятий весьма преуспел в новой для себя области приложения сил и чувств. И очень скоро между нами наступила удивительная, долгожданная мною гармония – сочетание острой влюбленности и прекрасного секса давало потрясающие результаты, следствием коих были восторженная радость от общения друг с другом и ощущение окрыляющего, безразмерного счастья.

2011