Батюшка Дон кн. 1 гл. 14

Первая остановка арестантского этапа с долгожданной ночёвкой не на колёсах случилась в городе Вологда, в большой пересыльной тюрьме. Григория Шелехова ошеломила громадная полуподвальная камера, набитая осуждёнными под самую завязку.
- Энто ж, скоко людей у нас по тюрьмам натыкано! - прозревал заключённый Шелехов, стоя у обшарпанной стены.
- А ты думал один будешь? - ухмыльнулся сосед.
- Где бы присесть?! - Григорий не удостоил ответом насмешника.
Посредине помещения торчал чёрный куб трёхэтажных деревянных нар, где располагались постоянные постояльцы, а пришельцы на одну ночь, замотанные транзитники, валились на заплёванный пол. В Вологду этап доставили в неоднократно списанном «столыпинском» вагоне, на германском фронте в таких возили лошадей.
- Везут, как скот на убой! - возмущались этапники. - Рабочее мясо…
- Можно подумать ты раньше стоил больше…
- Я главный инженер «Днепрогэса»!
- Вот и молчи в тряпочку.
После следственной тюрьмы и оглашения приговора Григорию всё вокруг казалось вновь интересным, волнующим, словно выздоровевшему после болезни. Он пытливо вглядывался через зарешеченное окошко грохочущего вагона в мелькавший пейзаж, ловил внешние изменения.
- Как там люди живут? - спросил он соседа.
- Люди живут везде… - скривился тот. 
Рано утром их выгнали в стылый белёсый туман. Снова эшелон, надоевший вагон, короткая остановка в мрачной пересылке. В камере, куда их втолкнули, было, человек тридцать. Нары одноэтажные. Все спали вповалку, прижавшись один к другому. Уголовники начали играть в карты.
- Это распорядком тюрьмы не допускается, - заметил бывший инженер.
- Ты энто им скажи…
Конвойный в глазок двери заметил нарушение правил внутреннего распорядка и доложил начальству. Скоро в камеру вошли несколько сотрудников НКВД в новых, видимо, только что пошитых шинелях из серого солдатского сукна. Воротники и обшлага рукавов были красивого светло-серого цвета из более тонкого сукна.
- Наряжаются гады! - буркнул Шелехов.
Начальник сделал строгое внушение о недопустимости азартных игр в камере. Затем приказал обыскать камеру и отобрать карты. Обыск произвели, но карты не обнаружили.
- Начальство ушло, - дивился Григорий. - Но не успела за ними захлопнуться дверь, а в камере снова «воры в законе» сражались в карты. Опять сделали обыск. Безрезультатно! Ещё раз сделали шмон. Каждого обыскивали с головы до ног. Нет карт, а игра продолжается.
Наконец раздосадованный начальник пришёл в камеру и сказал:
- Хорошо. Не буду отбирать карты. Только скажите, куда вы их прячете?
- Дайте слово, что не отберёте карты! - сказал смотрящий за камерой.
Начальник пообещал. Тогда картёжники открыли ему свой секрет.
- Оказывается, как только он входил в камеру, один из заключённых ловко клал колоду ему за обшлаг рукава шинели! - понял Григорий. - А когда тот выходил из камеры, «карманник» извлекал карты, и игра продолжалась.
Начальник от души посмеялся над ловкостью «зэков». Утром их выгнали на этап. Пейзажи за маленьким, зарешеченным окном, отличались от ровного, как стол, горизонта приазовских степей, где он родился. Чем дальше поезд забирался на Север, тем мрачнее становились мысли:
 - Выживу ли я здеся? - гадал Шелехов. - Боюсь ли я смерти в лагерях? Нет, ить не раз был к ней близок, какая разница, где умирать... То же любопытство, как в тюрьме, было у меня к войне, теперь к каторге. Будет ли страх от заключения, непривычных условий аль нет? Сумею ли вести себя достойно?.. Неужель я убил собственный страх? После войны моё отсутствие страха перед смертью, стало примерно, как у животных, у собак аль кошек…   
Такие мысли метались в его голове, подчиняясь однообразному ритму суетящихся колёс. Следующая транзитная пересылка была в Няндоме, железнодорожной станции на полпути между Вологдой и Архангельском. Этап под конвоем загнали в огромные деревянные бараки.
- Гонют и гонют людишек, - возмущались старожилы, вынужденные потеснится под напором вновь прибывших. - Конца и края видно не будет…
- Зато дома дышать легче!
Григорий забрался на верх голых нар и лёг с края. Ему казалось, будто нары шатаются, куда-то монотонно едут. Тело настолько привыкло к многодневной поездке, что не могло остановиться. Задремав, он не понял, что его тряс за плечо невзрачный парнишка. Шелехов непонимающим взглядом обвёл приземистое помещение. Начинало светать, он спросил: 
- Чего надо?
- Сенечка предлагает меняться, - вертлявый паренёк протянул рваную, с клочьями торчащей ваты телогрейку. - Давай сюда своё полупальто и будешь жить сытым при Сенечке… Останешься на пересылке, зуб даю!
- Ишо чего? - зевая, ответил Шелехов. - Шёл бы ты к своему Сенечке!
- Слушай ты, олень безрогий! - зашёлся дерганый порученец. - Да мы тебя на ремни порежем…
Григорий упёрся ему в грудь двумя ногами и изо всей силы выпрямил.
- Иди ты нахер!
Паренёк вылетел на середину барака, неловко упал мешком. Молодой «уркаган» вскочил и кособоко пошёл в угол барака, где на самом верху нар, среди грязных подушек и многочисленной свиты, возлежал вор Сенечка.
- Вот, сука! - выругался он на ходу.
Криминальный авторитет нехотя приподнялся на локте слабой руки, внимательно посмотрел в сторону строптивца и что-то сказал подскочившему «амбалу». Тот кивнул и тоже посмотрел на ослушника. Начался подъём, соседи по нарам сумрачно зашевелились. Сосед справа, седой испуганный очкарик, не из их этапа, участливо зашептал:
- Вас теперь точно зарежут!
- Ишо поглядим… 
- Третьего дня один «блатарь» присмотрел добротные ботинки пожилого этапного, - пугал его умник, - тот тоже отказался… Сняли с трупа…
- Нехай попробуют!
Конвойные стали выкрикивать фамилии, отправляемых по этапу. Григорий упруго спрыгнул на утрамбованную землю барака и вышел на улицу. Он прошёл мимо замолкших «хозяев» пересылки и даже спиной почувствовал, как в неё упёрлось несколько злобных взглядов. Через час, после переклички их вывели на очередной этап.
- Хрен вам, а не пальто! - радовался удачному исходу ссоры Шелехов.
Через месяц утомительного пути они, наконец, достигли вечно холодного городка Няндома. Их заперли в бревенчатый барак пересылки.
- Я сижу здесь год... - сказал невзрачный мужичок, лежавший рядом.
- А мне энто знать зачем? - буркнул дремлющий Григорий.
- Нравы у нас простые, - не смутился скучающий абориген. - Смотрит за нашим бараком Жора, молодой инвалид с огромным сроком. Он там спит…
- Давай спать! - попросил Григорий и через минуту заснул.
Утром они вышли на последний, пеший этап. Лагерный пункт «Волошка», расположенный на одноимённой речке, стоял от Няндомы километрах в сорока. Арестанты шли по широкой, укатанной дороге, по четыре человека в ряд, не особо стараясь сохранять строй.
- Не растягиваться! - по бокам, спереди и сзади шли конвоиры.
Неуклюжий толстяк, преодолевая одышку, сказал громко: 
- Скорее бы прибыть на место. Дорога надоела ужасно, хочется стабильности, простой работы на свежем воздухе.
- Подожди, - усмехнулся Григорий и высморкался. - Будет тебе стабильность, дадут норму, взвоешь.
- Ну что Вы городите?.. Как Ваша фамилия и профессия, извиняюсь?
- Шелехов, донбасский шахтёр.
- Куликов, врач… Очень приятно.
- Лучше бы мы с Вами в другом месте встретились…
- Согласен полностью! - Куликов засеменил рядом с ним. - Я думаю, что самое страшное осталось в тюрьме, посмотрите какая природа вокруг!
- Разговорчики в строю! - выкрикнул охранник. - Тихо, а то шмальну… 
На середине пути стоял одинокий бревенчатый дом, квадратный, довольно большой. Осуждённые дошли туда к позднему вечеру и остались ночевать. Места хватало сесть на корточки, прислонившись, спинами.
- Главное не ложиться на землю… - предостерёг доктора опытный воин.
Снизу, от земляного пола, сильно тянуло холодом, температура опустилась до тридцати градусов. Утром этап подняли рано, измученные люди поплелись дальше. 
- У меня болит всё тело… - пожаловался избалованный Куликов.
- Ежели болит - значит живой! 
Через пару часов монотонной ходьбы несколько человек отстали.         
- Подтянуться! - конвойные кричали и подгоняли их прикладами, но ослабевшие «зэки» реагировали вяло. - Не отставать!
Пара стрелков охраны осталась с отставшими. Когда колонна повернула вместе с дорогой за лесок, раздались прицельные сухие выстрелы… 
- Они им помогут? - Куликов оставался врачом. - Им в больницу нужно.
- Помогли уже, - буркнул Шелехов, - им зараз никуда не нужно…
Куликов испуганно оглянулся назад и невольно прибавил шагу. Больше он не жаловался на усталость и старался держаться в середине колонны.
- Дюже быстро учатся интеллигенты! - усмехнулся про себя Григорий.
К вечеру они миновали центральный лагпункт отделения «Волошка», где осталось около половины этапа. К ночи подошли к третьему лагпункту.
- Стой! - прозвучала зычная команда.
Днём значительно потеплело, погода стояла не холодная, всего градусов пять мороза. В отсыревшем помещении, куда их завели, печки не топилась, наученные первыми днями на Севере, даже самые неприспособленные легли спать полностью одетыми, не сняв мокрых валенок.
- Украдут… - остановил Григорий снимавшего верхнюю одежду врача. - Не нужно раздеваться.
- Как можно воровать у товарищей по несчастью?
- Поверьте, смогут, - Шелехов зыркнул по сторонам. 
Вдруг открылась дверь, и в клубах пара в барак вошли две закутанные по глаза бесформенные фигуры. Когда пар рассеялся, то оказалось, что это две плотные женщины, нёсшие на палке полное ведро, от которого валил густой сочный пар. Женщины натужно подняли его, тяжко поставили на грубо сколоченный стол, и одна из них сказала:
- Это от женского барака, - она жалостливо посмотрела на утомлённых путников. - Поешьте, силы вам понадобятся…
Они быстро вышли, на крепко сбитых нарах произошло какое-то хаотичное движение. Григорий сел на край своей лежанки и посмотрел вниз, как раз напротив середины соснового стола. Прошло, вероятно, несколько секунд, хотя ему они запомнились, как ощутимая пауза.
- Што там такое? - выглядывал он.
С верхних и с нижних нар хлынул поток по-зимнему одетых, вооружённых кружками или мисками оголодавших людей. В тусклом свете единственной лампочки различалась серая куча шевелящихся бушлатов, мелькающие в ней руки с мисками и слышалась хриплые выкрики:
- Мне, мне оставьте! - люди зло отталкивали друг друга, стремясь первыми зачерпнуть пищи. - Отодвинься, загородил всё. Держи ведро…
В одну минуту всё закончилось, ведро с баландой опрокинули, стычки, не перешедшие в настоящую драку, прекратились. Шелехов решил не терять достоинства и, если доведётся, честно принять смерть:
- Нехай со мною случится, што угодно… Любой голод, боль, даже погибель лучше, чем уподобиться моим товарищам по несчастью! Братьями я не могу их назвать, они больше заслуживают жалости, чем отвращения...

***
Рано утром Григорий вышел из стылого барака справить малую нужду. Против дверей стоял молодой конвоир, но не в армейской форме, а в морском бушлате. На голове бескозырка с ленточками, в руках автомат. Шелехов вышел и стал осматриваться.
- Что вы там ищете? - окликнул его конвойный.
- Да вот, смотрю, где бы оправиться, - ответил «зэк», стоя у двери.
- Да чего искать? - цинично сказал конвоир. - Садитесь, где стоите.
- Да энто как-то не по-хозяйски будет, - ответил он.
- Эх, если бы у нас всё было по-хозяйски, ни вы бы тут не сидели, ни я бы тут не стоял, - усмехаясь, отозвался моряк.
После подъёма этапники быстро прошли бодрящую лагерную баню, а их нательные тряпки положенную по инструкции вошебойку. После урезанной процедуры на каждого каторжанина приходилось по одной шайке холодной воды, Григорий Шелехов стал полноправным «зэком».
- Зараз бы в родную шахтную баню! - подумал он и заиграл желваками.
Вспоминая дом, Тоню и детей бывший горняк вновь и вновь клялся себе в желании вернуться к ним:
- Только дождитесь меня…
Перед распределением по бригадам их привели в медпункт для присвоения категории труда. Стоящий в очереди впереди Григория нервный «зэк» подошёл к врачу.
- Фамилия, имя, отчество, год рождения, статья, срок? - спросил он.
- Как ныне сбирается вещий Олег...
- Что? - удивился опытный лекарь.
- Отмстить неразумным хазарам...
- Ничего не понимаю!
- Ну, как же не понимаете? Я же сумасшедший: работать не могу. Меня надо положить в больницу!
- Вот и будешь давать сумасшедший план! - буркнул врач.
После санитарной обработки заключённых расселили по бригадным баракам. Рублёные из вековых сосен строения оказались тёплыми. Шириною метров шесть, длиною больше двадцати, сплошные двойные нары, но не тесно, каждому досталось место постелить свой тощий матрасик.
- Можно жить! - воскликнул довольный Куликов.
- А пугали, что будем жить на морозе… - поддержал кто-то из барака.
Бригада, в которой оказался Шелехов, насчитывала тридцать человек, с вкраплением из трёх рецидивистов - один из которых был бригадир. Они ничего не делали руками, только пили бесконечный чифир.
- Чего «урки» от него балдеют? - удивился Григорий.
Он знал, что чай в жизни арестанта присутствует постоянно. Как только он впервые попал в тюрьмы города Сталино, ему предложили чифира.
- Это при условии, что хата братская, - объяснил ему блатной. - Бокал с чифиром поднимается на всех сходняках. Обычно такое чаепитие начинается с тоста: «Братва, за единство и взаимопонимание, жизнь Ворам!».
Он пояснил, как готовят главный арестантский напиток.
- В приготовлении чифир довольно прост. В кружку с кипятком насыпается заварка и настаивается до тех пор, пока чай не упадёт на дно. Крепость зависит от желания. Многие думают, что от чифира может наступить опьянение. Это полная ерунда! - завершил лекцию «Чижик». - Просто чай является единственным источником радости для «зэка».
- И всё-таки я не понимаю, как старые уголовники могут чифирить один, два раза в день, - недоумевал Шелехов.
Средний возраст работающих в бригаде составлял лет сорок пять, людей физического труда почти не было, разные там бухгалтеры и снабженцы.
- С такими напарниками разве план выполнишь? - предположил Григорий и, как, выяснилось позже, оказался прав. - Сплошные хлюпики и нытики - белая кость!
На следующий день их вывели на работу, километра за четыре от зоны. Выдали двуручные пилы, в просторечии «тебе-себе-начальнику» и топоры, чуть тяжелее плотницких. Большие ели, предназначенные под рубку, с разлапистыми ветками до промёрзлой земли, торчали метрах в десяти друг от друга, снег в промежутках лежал выше пояса.
- Какие красавицы! - невольно восхитился Куликов.
- Ты следи, штоб энта красавица тебе на голову не упала… 
Подрубленные и подпиленные деревья валились в разные стороны. В конце дня Григорий, переходя к следующему дереву, услышал крик:
- Берегись! Дерево пошло!
Шелехов оглянулся и увидел, что на него падала огромная ель.
- Неужель конец? - мелькнула холодная мысль. - Глупо!
Снег доходил до пояса, от падающей двадцатиметровой ели он был метрах в десяти и понял, что бежать бесполезно. Григорий примерился и интуитивно бросился в плотный снег головой к падающему дереву.
- Не достанет… - определил он на лету.
Объёмная ель, в отличие от сосны, падала достаточно медленно, и спустя бесконечную секунду он почувствовал, как его вдавила в снежный наст пугающая тяжесть.
- Пронесло! - облегчённо обрадовался Шелехов. - Вроде жив и цел…
Иногда человеку необъяснимо везёт. Любой сук мощной ели, сломавшись, мог бы пришпилить его к земле, как жука булавкой, но сучья разошлись, а тяжелый ствол сантиметров сорок в поперечнике мягко вдавил спину Григория в снег, не причинив особого вреда.
- Человек под деревом! - закричали окружающие. - Скорее!.. Скорее!
Добровольцы принялись вовсю распиливать ель примерно над лопатками пленника. Шелехов больше испугался, что его перепилят вместе со стволом, и он горячо попросил их не торопиться.
- Тише, черти! - радуясь, что смерть опять упала мимо, приговаривал он. - Не перепилите меня… Как потом склеите?
- Не боись, дядя!
Бригадир довёл норму выработки, восемь кубометров на человека в смену. 
- Дерево нужно свалить с корня, обрубить сучья, собрать их в кучу, раскряжевать хлыст на шестиметровые отрезки и собрать нарезанные бревна в кучи для конной трелёвки! - инструктировал он поникших подчинённых.
- До хрена работы… - скривил рот Куликов.
- Да уж, не укольчики и клизмы ставить…
В случае повала в труднодоступных местах, где лошади трудно или невозможно вытащить брёвна, трелёвка проводилась вручную. Десяток человек поднимали его на плечи и вытаскивали на дорогу.
- Нормы огромные! - обсуждали между собой лагерники.
- Прямо скажем - не подъёмные…
Кубометры были не простые, а умноженные в полтора раза и назывались фестметры, то есть кубометры плотной древесины.  Выходило, что для выполнения нормы требовалось выдать четырнадцать кубов складочного объёма готовой древесины.
- Хрен ты столько нарубишь, - в полголоса матерился Григорий, - даже Стаханов, верно, не справился бы…
- Говорят, что он пьёт сильно? - спросил любопытный Куликов.
- А он тебе нужен?
- Просто интересно…
Всем объявили, что кто выполнит норму менее двадцати пяти процентов, не полагается обеда и ужина, а триста грамм хлеба и кипяток.
- Разве на таком пайке можно выжить? - растерянно спрашивал окружающих Куликов.
- Подохнем все…
В первые дни они старались изо всех сил, но выполнение вряд ли превышало пятнадцать-двадцать процентов, да и то записывалось бригадиром на счёт его помощников «уркаганов». Бригада со второго же дня была посажена на штрафной паёк.
- Так быстро ноги протянешь… - сникли каторжане.
- На то весь расчёт!
Триста грамм хлеба и десятичасовой рабочий день, не считая пешей дороги, выматывали последние силы. Получились результаты, которых и следовало ожидать. Через месяц Григорий сильно отощал, есть хотелось постоянно.
- Надо научиться валить лес, - думал житель приазовских степей, где с ним было негусто.
Если он не мог сделать норматив, что уж говорить о других «зэках», тяжелее канцелярской ручки ничего не державшим.
- Тогда выполним норму, - уговаривал Шелехов слабосильных товарищей, - хучь кормить станут!
- Это невозможно… - как один ответили они.


***
Когда председатель колхоза Михаил Кошевой не вернулся из поездки в район его жена Евдокия Пантелеевна и приёмный сын Миша не на шутку встревожились. Следующей ночью домочадцы спали плохо, тревожно. В полночь раздался настойчивый стук в дверь.
- Кто там? - недовольно крикнул младший Кошевой и выскочил из супружеской пастели.
- Осторожно, Мишенька! - воскликнула его молодая жена Дарья.
Через минуту незапертая дверь отворилась, в комнату вошли четверо мужчин с зажженным фонарём. Трое из них были с пистолетами в руках, четвёртый без оружия, член правления колхоза. Один осветил лицо Михаила и спросил его фамилию, а потом сказал:
- Нет, этого нам пока не надо... Одного Михаила Кошевого мы уже взяли.
Они стали производить обыск по всему дому. Перерыли все вещи, раскидали по полу книги и разные вещи, но, кроме художественной литературы, ничего другого не нашли. Трое из них ушли обыскивать баз, но через полчаса вернулись.
- Ничего нет, - сообщил чернявый малорослый милиционер.
- Ищите! - приказал высокий мужчина в форме лейтенанта НКВД.   
Подчинённые снова, больше для вида, перевернули всё вверх дном. Затем увели в темноту холодной зимней ночи Евдокию Пантелеевну, не дав сыну и невестке попрощаться с ней. Дарья ушла провожать свекровь, а Михаил остался один в доме. Когда рассвело, Миша отправился в колхозную контору, но по пути решил зайти к Фёдору Котлярову. Сын когда-то расстрелянного женой Петра Мелехова коммуниста должен был знать последние новости.
- Он объяснит, что происходит! - наивно надеялся Кошевой. 
Спускаясь по глубокому рыхлому снегу в лог, он увидел возле дома Котлярова много человеческих следов, разбросанную по снегу домашнюю утварь и кучи золы. Миша порывисто вошёл в курень. Фёдор лежал на кровати под одеялом с открытыми глазами и грустным лицом. На земляном полу были разбросаны личные вещи, листы изорванных книг. Кошевой спросил:
- Что и у тебя были?
Котляров ничего не отвечал и продолжал тихо лежать. Он заметил у него на лице и на шее свежие следы побоев. Михаил просидел там с полчаса, и за это время они не промолвили ни одного слова. Слова были не нужны, и так всё было ясно.
- Книг жалко! - сказал Котляров в спину выходящему Мише.
Книги его были уничтожены. Часть сожгли прямо в хате на земляном полу, часть на улице. Вещи и посуда были поломаны, перебиты и похищены.
- Что делать будем? - спросил резко остановившийся Кошевой.
- В контору не ходи, - не глядя на него, посоветовал Фёдор. - Ночью дома не ночуй…
- А где?
- Где хочешь… Они вернутся.
Несколько ночей Миша ночевал то в пустой колхозной бане, то в сушилке, то в поле в стогу сена, то в лесу. Ему очень не хотелось быть схваченным и посаженным за решётку, не зная за что, не чувствуя за собой никакого преступления, никакой вины.
- Возможно, это эгоистично с моей стороны - уклоняться от страданий, от смерти, оберегая свою личность... - вяло размышлял он. - Это как будто отрицание единства жизни. Если жизнь едина, обща, то и радости, и страдания должны быть общими, круговой порукой: один за всех и все за одного.
Но повзрослевший Кошевой не видел смысла в перенесении ненужных страданий и в преждевременной смерти. 
- Неужели меня хотят наказать и лишить жизни за отца? - недоумевал Михаил. - Как это дико, бессмысленно!
В одну из беспокойных ночей он заночевал в бывшем доме Астаховых, где жила колхозница Клава. 
- Пускай с тобой сегодня заночует Дуня Агеева… - сказал он накануне жене, когда они тайком встретились.
- Так у неё же пятилетний сынишка Алёшка.
- Вот с ним пусть и приходит, - здраво рассудил супруг, - авось с дитём не тронут… 
Среди ночи Кошевой внезапно проснулся, как от удара электрического тока. То ли от внутреннего предчувствия беды, то ли от сильного шума на улице. В его доме был слышен хаотичный топот ног, удар чем-то в стену, и вслед за этим отчаянный крик маленького Алёшки.
- Что там происходит? - мучился он.
Михаил разбудил Клаву и попросил сбегать в дом узнать, что происходит. Клава побежала, но быстро вернулась, взволнованная, сказав, что её в хату не пустили вооружённые люди.
- Там всех хватают, кидают в сани и увозят! - призналась она.
- Я понимаю… - Кошевой в нижнем белье побежал задворками к дому.
Во дворе никого не оказалось, он пробрался возле стены к сеням куреня. В окно при лунном свете Кошевой увидал две человеческие фигуры. Присмотревшись, он увидал у одного в руке блестевший пистолет, направленный в лицо другому. 
- Говори, где муж?! - послышался грубый мужской голос.
В ответ на некоторое время наступила тишина.
- Дашуля! Так это ты, бедная! - Кошевого затрясло, как в лихорадке. - Это тебе в лицо направлен пистолет! Тебя пытают и угрожают смертью за меня! Нет! Этого не должно быть! Я сейчас вскочу…
Михаил не выскочил из укрытия, не закричал, а подвинулся вплотную к окну, ожидая развязки. Если бы человек с пистолетом повернулся немного лицом к окну, он, наверное, увидал бы беглеца, но всё его внимание было приковано к внешне спокойному лицу Дарьи.
 

Продолжение http://proza.ru/2011/11/14/1127