Батюшка Дон кн. 1 гл. 14

Первая остановка арестантского этапа с долгожданной ночёвкой не на колёсах случилась в городе Вологда, в большой пересыльной тюрьме. Григория ошеломила громадная полуподвальная камера, набитая осуждёнными под самую завязку.
- Энто ж, скоко людей у нас по тюрьмам натыкано! - прозревал заключённый Шелехов, стоя у обшарпанной стены.
- А ты думал - один будешь? - ухмыльнулся сосед.
- Где бы присесть?! - Григорий не удостоил ответом насмешника.
Посредине помещения торчал чёрный куб трёхэтажных деревянных нар, где располагались постоянные постояльцы, а пришельцы на одну ночь, замотанные транзитники, валились на заплёванный пол. В Вологду этап доставили в неоднократно списанном «столыпинском» вагоне, на германском фронте в таких возили лошадей.
- Везут, как скот на убой! - возмущались интеллигентные этапники. - Рабочее мясо…
- Можно подумать ты раньше стоил больше…
- Я главный инженер «Днепрогэса»!
- Вот и молчи в тряпочку.
После следственной тюрьмы и оглашения приговора Григорию всё вокруг казалось вновь интересным, волнующим, словно выздоровевшему после болезни. Он пытливо вглядывался через зарешеченное окошко грохочущего вагона в мелькавший пейзаж, ловил внешние изменения.
- Как там люди живут? - спросил он соседа.
- Люди живут везде… - скривился тот. 
Рано утром их выгнали в стылый белёсый туман. Снова эшелон, снова надоевший вагон, а потом короткая остановка в мрачной пересылке. В камере, куда их втолкнули, было, человек тридцать. Нары одноэтажные. Все спали вповалку, прижавшись один к другому. Уголовники тотчас же начали играть в карты.
- А это распорядком тюрьмы не допускается, - заметил бывший главный инженер.
- Ты энто им скажи…
Конвойный в глазок двери заметил нарушение правил внутреннего распорядка и доложил начальству. Скоро в камеру вошли несколько сотрудников НКВД в новых, видимо, только что пошитых шинелях из обычного серого солдатского сукна. А воротники и обшлага рукавов были красивого светло-серого цвета и из более тонкого сукна.
- Наряжаются гады! - буркнул Шелехов.
Начальник сделал строгое внушение о недопустимости азартных игр в камере. Затем приказал обыскать камеру и отобрать карты. Обыск произвели, но карты так и не были обнаружены. Начальство ушло. Но не успела за ними захлопнуться дверь, а в камере уже снова «воры в законе» сражались в карты. Опять сделали обыск. Безрезультатно! Ещё раз сделали шмон. Каждого обыскивали с головы до ног. Нет карт... А начальство уйдёт - игра продолжается. Наконец раздосадованный начальник пришёл в камеру и сказал:
- Хорошо. Не буду отбирать карты. Только скажите, куда вы их прячете?
- Дайте слово, что не обманете и не отберёте карты.
Начальник пообещал. Тогда картёжники открыли ему свой секрет. Оказывается, как только он входит в камеру, один из заключённых ловко кладёт колоду ему за обшлаг рукава. А когда тот выходит из камеры, извлекает карты, и игра продолжается. Начальник от души посмеялся над ловкостью «зэков».
- Умеют жить «блатные»! - удивился Григорий.
Утром их снова выгнали на этап. Пейзажи за маленьким, зарешеченным окном, разительно отличались от ровного, как стол, горизонта приазовских степей, где он родился и жил. Чем дальше поезд забирался на Север, тем мрачнее становились его мысли:
 - Выживу ли я здеся? - гадал Шелехов, никогда в жизни не забиравшийся так глубоко в холодные северные земли. - Боюсь ли я смерти в лагерях? Нет, ить не раз был к ней близок, какая разница, где умирать... То же любопытство, как в тюрьме, было у меня к войне, теперь к каторге. Будет ли страх от заключения, непривычных условий аль нет? Сумею ли вести себя достойно, ежели он будет?.. Неужель я убил собственный страх? После войны моё отсутствие страха перед смертью, стало примерно, как у животных, у собак аль кошек…   
Такие мысли метались в его голове, подчиняясь однообразному ритму суетящихся колёс. Следующая транзитная пересылка была в Няндоме, железнодорожной станции на полпути между Вологдой и Архангельском. Этап под конвоем загнали в огромные деревянные бараки.
- Гонют и гонют людишек, - возмущались старожилы, вынужденные потеснится под напором вновь прибывших. - Конца и края видно не будет…
- Зато дома дышать легче!
Григорий забрался на самый верх голых нар и лёг с края. Ему казалось, будто нары шатаются, куда-то монотонно едут. Тело настолько привыкло к многодневной поездке, что никак не могло остановиться. Видимо, задремав, он ни сразу понял, что его трясёт за плечо невзрачный парнишка. Шелехов непонимающим взглядом обвёл приземистое помещение. Начинало светать, и он, наконец, поняв, где находится, спросил: 
- Чего надо?
- Сенечка предлагает меняться, - вертлявый паренёк протянул рваную, с клочьями торчащей ваты телогрейку. - Давай сюда своё полупальто и будешь жить сытым при Сенечке… Останешься на пересылке, зуб даю!
- Ишо чего? - зевая, ответил Шелехов. - Шёл бы ты к своему Сенечке!
- Слушай ты, олень безрогий! - зашёлся дерганый порученец. - Да мы тебя на ремни порежем…
Больше не говоря ни слова, Григорий упёрся ему в грудь двумя ногами и изо всей силы выпрямил их.
- Иди ты нахер!
- Ой! - паренёк вылетел, чуть ли не на середину барака, неловко упал там мешком.
Молодой «уркаган» вскочил и кособоко пошёл в угол барака, где на самом верху нар, среди грязных подушек и многочисленной свиты, возлежал вор Сенечка.
- Вот, сука! - выругался он на ходу.
Криминальный авторитет нехотя приподнялся на локте слабой руки, внимательно посмотрел в сторону строптивца и что-то сказал подскочившему амбалу. Тот кивнул и тоже посмотрел на ослушника. Начался подъём, соседи по нарам сумрачно зашевелились. Сосед справа, седой испуганный очкарик, не из их этапа, участливо зашептал:
- Вас теперь точно зарежут!
- Ишо поглядим… 
- Третьего дня один «блатарь» присмотрел добротные ботинки пожилого этапного, - пугал умник, - тот тоже отказался… Сняли с трупа…
- Нехай попробуют!
- Как знаете…
Конвойные стали выкрикивать фамилии, отправляемых по этапу. Григорий упруго спрыгнул на утрамбованную землю барака и вышел на улицу. Он прошёл мимо замолкших «хозяев» пересылки и даже спиной почувствовал, как в неё упёрлось несколько злобных взглядов. Через час, после переклички их вывели на очередной этап.
- Хрен вам, а не пальто! - радовался удачному исходу ссоры Шелехов.
- Зря радуетесь.
… Через месяц утомительного пути они, наконец, достигли вечно холодного городка Няндома. Их заперли в бревенчатый барак небольшой пересылки.
- Я сижу здесь почти год... - сказал невзрачный мужичок, лежавший рядом.
- А мне энто знать зачем? - буркнул дремлющий Григорий.
- Нравы у нас простые, - не смутился скучающий абориген. - Смотрит за нашим бараком Жора, молодой инвалид с огромным сроком. Он там спит…
Сосед махнул рукой вглубь барака. Шелехов нехотя поднял голову и увидел скособоченного парня.
- Ваш смотрящий какой-то болезненный и покалеченный... - снисходительно заметил он.
- Мало того, - согласился мужичок. - Через неделю пребывания в этом отряде я узнал, что смотрящий сидит за мужеложство - то есть изнасилование мужчины! Мне на всё наплевать, но такое! Пришлось поднять вопрос перед авторитетами. Чтобы меня успокоить, он показал свой приговор. Оказалось, он получил срок за кражу из магазина. Судим не первый раз, дали пять лет. Отбывать наказание отправили на далёкий Север.  Некоторые сотрудники зоны - особо наглые и вредные. Совсем плохо, если кто-то из них тебя лично невзлюбит.
- Энто точно! - подтвердил Григорий, который быстро въехал в лагерную жизнь.
Сосед одобрительно посмотрел на него:
- Так случилось с нашим смотрящим. Его возненавидел начальник отряда. Всегда цеплялся, гноил в штрафных изоляторах. Провоцировал и закамуфлировано оскорблял. Как-то раз этот обрядник заступил дежурить на «промку». Наш смотрящий в это время устроил с другом пьянку. Расположились они в каптёрке, душевно бухают. Вдруг влетает охранник и начинает их матом крыть и пытается бить. Не выдержали мужики и дали сдачи. Вошли в раж и перестарались. Начальник в отключке: очнётся - нажалуется, дело возбудят.
- Ажник страшно! - пошутил Шелехов.
Мужичок пожал худыми узкими плечами.
- Ничего смешного… «Зэки» решили его шантажировать. Привели в себя и отымели по разу. Думали, что он не станет себя на позор выставлять. Но тот, когда его отпустили, ломанулся в штаб, накатал заяву. Все экспертизы прошёл на побои и половое насилие. «Зэков» за такое дело били ежедневно несколько месяцев подряд. Испортили здоровье, а потом осудили. Так спокойный мужик заработал некрасивую статью и статус борца с сотрудниками. Его в новой колонии сразу в «блатные» выдвинули, а потом перевели сюда…
- Давай спать! - попросил Григорий и через минуту заснул.
Утром они вышли на последний, на этот раз пеший этап. Лагерный пункт «Волошка», расположенный на одноимённой речке, стоял от Няндомы километрах в сорока. Арестанты шли по широкой, укатанной дороге, по четыре человека в ряд, не особо стараясь сохранять строй.
- Не растягиваться! - по бокам, спереди и сзади шли конвоиры, некоторые с гавкающими собаками на поводках.
Неуклюжий толстяк, преодолевая одышку, сказал громко, неизвестно к кому обращаясь: 
- Скорее бы прибыть на место.
- Верно, говоришь товарищ…
- Дорога надоела ужасно, хочется стабильности, простой работы на свежем воздухе.
- Подожди, - усмехнулся Григорий и высморкался. - Будет тебе стабильность, дадут норму, - взвоешь.
- Ну что Вы городите?.. Как Ваша фамилия и профессия, извиняюсь, конечно?
- Шелехов, донбасский шахтёр.
- Куликов, врач… Очень приятно.
- Лучше бы мы с Вами в другом месте встретились…
- Согласен полностью! - Куликов засеменил рядом с ним. - Я думаю, что самое страшное осталось в тюрьме, посмотрите какая природа вокруг!
- Разговорчики в строю! - выкрикнул ближайший охранник. - Тихо, а то шмальну… 
На середине пути стоял одинокий бревенчатый дом, квадратный, довольно большой. Осуждённые дошли туда к позднему вечеру и остались ночевать. Места хватало только сесть на корточки, прислонившись спинами друг к другу.
- Главное - не ложиться на землю… - предостерёг доктора опытный вояка.
- Я уже понял!
Снизу, от земляного пола, сильно тянуло холодом, температура опустилась до тридцати градусов. Утром этап подняли рано, и измученные люди поплелись дальше. Уже первый день пеший этап, после долгих месяцев в тюрьме, был испытанием, а что же после этой ночи, проведенной в полусне?
- У меня болит всё тело… - пожаловался избалованный Куликов.
- Ежели болит – значит живой! 
Через пару часов монотонной ходьбы несколько человек отстали.         
- Подтянуться! - конвойные кричали и подгоняли их прикладами, но ослабевшие «зэки» реагировали вяло. - Не отставать!
Пара стрелков охраны осталась с отставшими. Когда колонна повернула вместе с дорогой за лесок, раздались прицельные сухие выстрелы… 
- Они им помогут? - донельзя уставший Куликов ещё оставался в душе врачом. - Им в больницу нужно.
- Помогли уже, - буркнул недовольно Шелехов, - им зараз никуда не нужно…
Куликов испуганно оглянулся назад и невольно прибавил шагу. Больше он не жаловался на усталость и старался держаться в середине колонны.
- Дюже быстро учатся интеллигенты! - усмехнулся про себя Григорий.
К вечеру они миновали центральный лагпункт отделения «Волошка», где осталось около половины этапа. Через километров десять ближе к ночи подошли к третьему лагпункту этого отделения.
- Стой! - прозвучала зычная команда.
Днём значительно потеплело, погода стояла не очень холодная, всего градусов пять мороза. В отсыревшем помещении, куда их завели, печки не топилась, поэтому наученные первыми днями на Севере, даже самые неприспособленные легли спать полностью одетыми, не сняв мокрых валенок.
- Украдут… - остановил Григорий снимавшего верхнюю одежду врача.
- Извините?!
- Не нужно раздеваться.
- Как можно воровать у товарищей по несчастью?
- Поверьте, смогут, - пообещал Шелехов и зыркнул по сторонам. - Здеся товарищей нету.
Вдруг открылась дверь, и в клубах пара в барак вошли две закутанные по глаза бесформенные фигуры. Когда пар рассеялся, то оказалось, что это две плотные женщины, нёсшие на палке полное ведро, от которого валил густой сочный пар. Женщины натужно подняли его, тяжко поставили на грубо сколоченный стол, и одна из них сказала:
- Это от женского барака, - она жалостливо посмотрела на утомлённых путников. - Поешьте, силы вам понадобятся…
Они быстро вышли, на крепко сбитых нарах произошло какое-то хаотичное движение. Григорий сел на край своей лежанки и посмотрел вниз, как раз напротив середины соснового стола. Прошло, вероятно, несколько секунд, хотя ему они запомнились, как ощутимая пауза.
- Што там такое? - выглядывал он.
С верхних и с нижних нар хлынул поток по-зимнему одетых, вооружённых кружками или мисками оголодавших людей. В происшедшей свалке было сложно разобрать детали, в тусклом свете единственной лампочки различалась серая куча шевелящихся бушлатов, мелькающие в ней руки с мисками и слышалась хриплые выкрики:
- Мне, мне оставьте! - люди зло отталкивали друг друга, стремясь первыми зачерпнуть пищи.
- Отодвинься, загородил всё.
- Пошёл ты!
- Держи ведро…
- Эх, раззява! 
В одну минуту всё закончилось, ведро с баландой опрокинули, стычки, не перешедшие в настоящую драку, прекратились. В ту же минуту Шелехов решил не терять достоинства и, если доведётся, честно принять смерть:
- Нехай со мною случится, што угодно… Любой голод, боль, даже погибель лучше, чем уподобиться хучь на миг моим товарищам по несчастью! - он отвернулся к стене. - Братьями я не могу их назвать, а по существу они больше заслуживают жалости, чем отвращения...

***
Рано утром Григорий вышел из стылого барака справить малую нужду. Против дверей стоял молодой конвоир, но не в армейской форме, а в морском бушлате. На голове бескозырка с ленточками, в руках автомат. Шелехов вышел и стал осматриваться.
- Что вы там ищете? - окликнул его конвойный.
- Да вот, смотрю, где бы оправиться, - ответил «зэк», стоя прямо у входной двери.
- Да чего искать? - сказал конвоир. - Садитесь, где стоите.
- Да энто как-то не по-хозяйски будет, - ответил он.
- Эх, если бы у нас всё было по-хозяйски, ни вы бы тут не сидели, ни я бы тут не стоял, - усмехаясь отозвался моряк.
После подъёма этапники быстро прошли бодрящую лагерную баню, а их нательные тряпки положенную по инструкции вошебойку. После урезанной процедуры на каждого каторжанина приходилось по одной шайке холодной воды, Григорий Шелехов стал полноправным «зэком».
- Зараз бы в родную шахтную баню! - подумал он и заиграл желваками.
Вспоминая дом, Тоню и детей бывший горняк вновь и вновь клялся себе в желании вернуться к ним:
- Только дождитесь меня…
Перед распределением по бригадам их привели в медпункт для присвоения категории труда. Стоящий в очереди впереди Григория нервный «зэк» подошёл к врачу.
- Фамилия, имя, отчество, год рождения, статья, срок? - спросил он.
- Как ныне сбирается вещий Олег...
- Что? - удивился опытный лекарь.
- Отмстить неразумным хазарам...
- Ничего не понимаю!
- Ну, как же не понимаете? Я же сумасшедший: работать не могу. Меня надо положить в больницу!
- Вот и будешь давать сумасшедший план! - буркнул врач.
После санитарной обработки заключённых расселили по бригадным баракам. Рублёные из вековых сосен строения оказались достаточно тёплыми. Шириною метров шесть, длиною больше двадцати, сплошные двойные нары, но не тесно, каждому досталось место постелить свой тощий матрасик.
- Можно жить! - воскликнул довольный Куликов.
- А пугали, что будем жить на морозе… - поддержал кто-то из глубины барака.
Бригада, в которой оказался Шелехов, насчитывала тридцать человек, с вкраплением из трёх рецидивистов - один из которых был бригадир. Они ничего не делали руками, только пили бесконечный чифир.
- Чего «урки» от него балдеют? - удивился Григорий.
Он уже знал, что чай в жизни арестанта присутствует постоянно. Как только он впервые попал в камеру тюрьмы города Сталино, ему сразу предложили кружку чифира.
- Это при условии, что хата братская. - объяснил ему тогда блатной по кличке «Чижик». - Бокал с чифиром поднимается на всех сходняках. Обычно такое чаепитие начинается с тоста: «Братва, за единство и взаимопонимание, жизнь Ворам!».
Он же пояснил, как готовят главный арестантский напиток.
- В приготовлении чифир довольно прост. В кружку с кипятком насыпается заварка и настаивается до тех пор, пока чай не упадёт на дно. Крепость зависит от желания. Многие думают, что от чифира может наступить опьянение. Это полная ерунда! - завершил лекцию Чижик. - Просто чай является единственным источником радости для «зэка».
- И всё-таки я не понимаю, как старые уголовники могут чифирить один, два раза в день. - недоумевал Шелехов.
Средний возраст работающих в его бригаде составлял лет сорок пять, людей физического труда почти не было, разные там бухгалтеры и снабженцы.
- С такими напарниками разве план выполнишь? - предположил Григорий и, как, выяснилось позже, оказался прав. - Сплошные хлюпики и нытики - белая кость!
На следующий день их вывели на работу, километра за четыре от зоны. Выдали двуручные пилы, в просторечии «тебе-себе-начальнику» и топоры, чуть тяжелее плотницких. Большие ели, предназначенные под рубку, с разлапистыми ветками до промёрзлой земли, торчали метрах в десяти друг от друга, снег в промежутках лежал выше пояса.
- Какие красавицы! - невольно восхитился Куликов.
- Ты следи, штоб энта красавица на голову не упала… - предостерёг напарник.
В конце дня Григорию самому пришлось побывать под деревом в первый, но не последний раз. Подрубленные и подпиленные деревья валились в разные стороны и, переходя от дерева к дереву, он услышал крик:
- Берегись!
- Дерево пошло!
Шелехов оглянулся и увидел, что прямо на него падала огромная, мохнатая ель.
- Неужель конец? - мелькнула холодная мысль. - Глупо!
Снег доходил до пояса, от двадцатиметровой красавицы - ели он был метрах в десяти и сразу понял, что бежать бесполезно. Григорий молниеносно примерился и интуитивно бросился в плотный снег головой к падающему дереву.
- Не достанет… - определил он.
Объёмная ель, в отличие от сосны, падает достаточно медленно, и спустя бесконечную секунду он почувствовал, как его вдавливает в наст пугающая тяжесть.
- Пронесло! - облегчённо обрадовался Шелехов.
Иногда человеку необъяснимо везёт. Любой сук мощной ели, сломавшись, мог бы пришпилить его к земле, как жука булавкой, но сучья разошлись, а тяжелый ствол сантиметров сорок в поперечнике мягко вдавил спину Григория в снег, не причинив особого вреда.
- Человек под деревом! - закричали окружающие - силы у заключённых пока имелись.
- Скорее!.. Скорее!
Добровольцы принялись вовсю распиливать ель примерно над лопатками пленника. Григорий больше испугался, что его перепилят вместе со стволом, и он горячо попросил их не торопиться.
- Тише, черти! - радуясь, что смерть опять упала мимо, приговаривал он. - Не перепилите меня… Как потом склеите?
- Не боись, дядя!
Бригадир накануне довёл норму выработки, восемь кубометров в смену на человека. 
- Дерево нужно свалить с корня, обрубить сучья, собрать их в кучу, раскряжевать хлыст на шестиметровые отрезки и собрать нарезанные бревна в кучи для конной трелёвки! - инструктировал он поникших подчинённых.
- До хрена работы… - скривил рот Куликов.
- Да уж, не укольчики и клизмы ставить…
В случае повала в труднодоступных местах, где лошади трудно или невозможно вытащить брёвна, трелёвка проводилась вручную. Десяток человек поднимали его на плечи и вытаскивали на дорогу.
- Нормы огромные! - обсуждали между собой лагерники.
- Прямо скажем – не подъёмные…
Кубометры были не простые, а умноженные в полтора раза и назывались фестметры, то есть кубометры плотной древесины.  Выходило, что для выполнения нормы требовалось выдать четырнадцать кубов складочного объёма готовой древесины.
- Хрен ты столько нарубишь, - в полголоса матерился Григорий, - даже Стаханов, верно, не справился бы…
- Говорят, что он пьёт сильно? - спросил любопытный Куликов.
- А он тебе нужен?
- Просто интересно…
Всем объявили, что тем, кто выполнит норму менее чем на двадцать пять процентов, не полагается обеда и ужина, а только триста грамм хлеба и кипяток.
- Разве на таком пайке можно выжить? - растерянно спрашивал окружающих Куликов.
- Подохнем все…
В первые дни они старались изо всех сил, но выполнение вряд ли превышало пятнадцать-двадцать процентов, да и то записывалось бригадиром на счёт его помощников «уркаганов». Бригада со второго же дня была посажена на штрафной паёк.
- Так быстро ноги протянешь… - сникли каторжане.
- На то весь расчёт!
Триста грамм хлеба и десятичасовой рабочий день, не считая пешей дороги, выматывали последние силы. Получились результаты, которых и следовало ожидать. Через месяц Григорий отощал, есть хотелось постоянно.
- Надо научиться валить лес, - думал житель приазовских степей, где с ним было негусто.
Если он не мог сделать норматив, что уж говорить о других «зэках», тяжелее канцелярской ручки ничего не державшим.
- Тогда выполним норму, - уговаривал Шелехов слабосильных товарищей, - хучь кормить станут!
- Это невозможно… - как один ответили они.

***
Когда председатель колхоза Михаил Кошевой не вернулся из поездки в район его жена Евдокия Пантелеевна и приёмный сын Миша не на шутку встревожились. Следующей ночью домочадцы спали плохо, тревожно. В полночь раздался настойчивый стук в дверь.
- Кто там? - недовольно крикнул младший Кошевой и вскочил из супружеской пастели.
- Осторожно, Мишенька! - воскликнула его молодая жена Дарья.
Через минуту, не запертая, ожидающая хозяина дверь, отворилась, и в комнату вошли четверо мужчин с зажженным фонарём. Трое из них были с пистолетами в руках, четвёртый без оружия, член правления колхоза Онуфрий Жевнов. Один осветил лицо Михаила и спросил у Онуфрия его фамилию, а потом сказал:
- Нет, этого нам пока не надо... Одного Михаила Кошевого мы сегодня уже взяли.
Они стали производить обыск по всему дому. Перерыли все вещи, раскидали по полу книги и разные вещи, но, кроме художественной литературы, ничего другого не нашли. Трое из них ушли обыскивать баз, но через полчаса вернулись.
- Ничего нет, - сообщил чернявый малорослый милиционер.
- Ищите! - приказал высокий мужчина в форме лейтенанта НКВД.   
Подчинённые снова, больше для вида, перевернули всё вверх дном. Затем увели в темноту холодной зимней ночи Евдокию Пантелеевну, не дав сыну и невестке попрощаться с ней. Дарья ушла провожать свекровь, а Михаил остался один в доме. Когда рассвело, Миша отправился в колхозную контору, но по пути решил зайти к председателю сельсовета Фёдору Котлярову. Сын расстрелянного женой Петра Мелехова коммуниста должен был знать последние новости.
- Он объяснит, что происходит! - наивно надеялся Кошевой. 
Спускаясь по глубокому рыхлому снегу в лог, он увидел возле дома Котлярова много человеческих следов, разбросанную по снегу домашнюю утварь и кучи золы. Миша порывисто вошёл в курень. Фёдор лежал на кровати под одеялом с открытыми глазами и серьёзным грустным лицом. На земляном полу были разбросаны личные вещи, листы изорванных книг. Кошевой спросил:
- Что, Федя, и у тебя, видно, были?
Тот ничего не отвечал и продолжал тихо лежать. Тут он заметил у него на лице и на шее следы побоев. Михаил просидел там с полчаса, и за это время они не промолвили ни одного слова. Слова были не нужны и так всё было ясно.
- Книг жалко! - сказал Котляров в спину выходящему Мише.
Книги его были уничтожены: часть сожгли прямо в хате на земляном полу, часть на улице. Вещи и посуда были поломаны, перебиты и похищены.
- Что делать будем? - спросил резко остановившийся Кошевой.
- В контору не ходи, - не глядя на него, посоветовал Фёдор. - Ночью дома не ночуй…
- А где?
- Где хочешь… Они вернутся.
Несколько ночей Миша ночевал, где придётся: то в пустой колхозной бане, то в сушилке, то в поле в стогу сена, то в лесу. Ему очень не хотелось быть схваченным и посаженным за решётку, не зная за что, не чувствуя за собой никакого преступления, никакой вины.
- Возможно, это эгоистично с моей стороны - уклоняться от страданий, от смерти, оберегая свою личность... - вяло размышлял он. - Это как будто отрицание единства жизни. Если жизнь едина, обща, то и радости, и страдания должны быть общими, круговой порукой: один за всех и все за одного.
Но повзрослевший Кошевой не видел смысла в перенесении этих ненужных страданий и в преждевременной смерти. 
- Неужели меня хотят наказать и лишить жизни за отца? - недоумевал Михаил. - Как это дико, бессмысленно!
В одну из таких беспокойных ночей он заночевал у Каретниковых, которые поселились в бывшем доме Астаховых. Там жила Клава с маленькой дочкой Верой.
- Пускай с тобой сегодня поночует Дуня Агеева… - сказал он накануне жене.
- Так у неё же пятилетний сынишка Алёшка.
- Вот с ним пусть и приходит, - здраво рассудил супруг, - авось с дитём не тронут… 
Среди ночи Кошевой внезапно проснулся, как от удара электрического тока. То ли от внутреннего предчувствия беды, то ли от сильного шума на улице. В его доме был слышен хаотичный топот ног, удар чем-то в стену, и вслед за этим отчаянный крик маленького Алёшки.
- Что там происходит? - мучился он.
Михаил разбудил Клаву и попросил её сбегать в дом узнать, что там происходит. Клава побежала, но быстро вернулась, взволнованная, сказав, что её в хату не пустили вооружённые люди, да и, вообще, страшно выходить на улицу.
- Там всех хватают, кидают в сани и увозят! - призналась она.
- Я понимаю…
Кошевой не выдержал и босиком в одном нижнем белье побежал задворками к своему дому. Была лунная ночь с сильным морозом, но он его не чувствовал. Во дворе никого не оказалось, и он пробрался возле стены к самым сеням куреня. В окно при лунном свете Кошевой увидал две человеческие фигуры. Присмотревшись, он увидал у одного в руке блестевший пистолет, направленный дулом в лицо другому человеку. Хотя Миша был всего в трёх шагах от них, но он не мог узнать в кого направлен пистолет.
- Говори, где муж?! - послышался грубый мужской голос.
В ответ на некоторое время наступила тишина.
- Дашуля! Так это ты, бедная! - Кошевого затрясло, как в лихорадке. - Это тебе в лицо направлен пистолет! Тебя пытают и угрожают смертью за меня! Нет! Этого не должно быть! Я сейчас вскочу и крикну: «Вот я! Оставьте её!»
Но Михаил не выскочил из своего укрытия, не закричал, а подвинулся ещё ближе, почти вплотную к окну, ожидая развязки. Если бы человек с пистолетом повернулся немного лицом к окну, он, наверное, увидал бы беглеца, но всё его внимание было приковано к внешне спокойному лицу Дарьи. Кошевой решил ждать у окна конца этого кошмара, хотя ноги уже примёрзли, и он ничего не чувствовал.
- В последний раз спрашиваю: где муж? - настаивал её мучитель. - Или пулю в лоб вгоню!
Тишина. От Дарьи снова ни звука.
- Вот женщина, чёрт побери! - он толкнул Дашу левой рукой, и они вошли в другую комнату.
Михаил вернулся в дом Каретниковых. Оделся и обулся. Хотел было залезть в подполье, но Клава испугалась:
- Они могут и сюда прийти; найдут тебя и меня заберут за укрытие преступника.
- Какой я преступник?
- А чего они тебя ищут?!
- Я ухожу... - нехотя согласился он.
Кошевой тихо залез на чердак родного куреня. В потолке была сделана отдушина вентиляции с широкой деревянной трубой, которая оказалась открытой и ему было не только всё слышно, но и порядочно видно, что происходило в комнате. Миша сел рядом с отдушиной. «НКВДэшники» все молчали, курили и отдыхали после своей «работы». Только один маленький Алёшка жалобно стонал и плакал. Эти страшные люди вывихнули ему руку...
- Ну, вот что, - начал говорить один, - если ты не говоришь, где твой муж, то одевайся, мы тебя арестовываем за него!
От женщины не было ни слова, ни движения. Тогда Михаил принял окончательное решение:
- Если Дашку станут тащить из дома, то я слезаю и отдаюсь им.
Но какие бывают в жизни непонятные, загадочные странности, которых никто не может объяснить. Вместо него на выручку Дарье пришёл Фёдор Котляров. Обычно он после ночных облав приходил к ним в дом только с рассветом, зная, что облавы и аресты производились только по ночам. А тут, как нарочно, вернулся в четыре часа раннего утра. Он хотел шагнуть назад, но люди, называвшие себя сотрудниками НКВД, сразу бросились на него и схватили.
- Как фамилия? - грозно закричал старший по званию.
- Зачем вам фамилия?
- Здесь вопросы задаю я!
- Я человек. - гордо ответил Фёдор. - Скажите: что вам от меня нужно?
- Зараз узнаешь…
Они вывели Котлярова в сени, завели в пустую холодную кладовку, повалили на пол, сели ему на руки и на ноги, и один из них стал бить его деревянной сапожной колодкой по голове, по лицу, спрашивая:
- Ты Кошевой?
Долго они били и мучили его, но Фёдор молчал... Мишку трясло от ужаса, видимого и слышанного им, и отдушина, выступавшая из комнаты на чердак, закачалась и заскрипела. Старший услыхал это и, бросившись к отдушине, закричал:
- Ты смотрел на чердаке?
- Нет.
- Идиот! - злобно выругался он. - Посмотри там!
Один из них бросился бегом на улицу и с другого конца дома залез по лестнице на чердак. Когда шаги уже приближались к Михаилу, он, спрыгнув с другого конца чердака на снег, спрятался в недалеко находившейся колхозной конюшне и оттуда наблюдал за происходившим во дворе. 
- Не поведут ли или понесут Дашу? - мучительно гадал он. - Нет, видимо, оставили.
Михаил сидел в конюшне с лошадками, мирно жующими сено и ничего не знающими о неразумных делах умных существ мира - людях. Из окна ему была видна часть улицы.
- Вот несколько саней, нагруженных всвалку людьми, поехали из хутора, - запоздало встрепенулся он.
Большая толпа женщин и детей провожали их. Михаила вышел из конюшни и пошёл домой. В комнате было как после разгрома. Дарья, Дуня и маленький Алёшка сидели бледные, молчащие.
- Слава Богу! - воскликнул он, хотя в бога совсем не верил.
- Тебя не взяли… - вяло сказала Даша.
От пережитого ужаса у неё почти не осталось сил. 
- Не сегодня, так завтра, всё равно заберут! - махнул рукой Михаил.
Утром выяснилось, что в эту ночь в Татарском арестовали Николая Катруху и Анатолия Хомина. Один из участников этого дикого ареста самый старательный Колодин рассказывал потом,  с насмешкой:
- Анатолий Иванович согласился идти сам, а Николай отказался. Тогда его голого завернули в одеяло, обвязали ноги верёвкой, которую привязали к хвосту лошади, и так по глубокому двухметровому снегу долго тащили до дороги, садясь на него по очереди и избивая.
Эту похвальбу передали Кошевому, когда он прятался в соседнем хуторе. Его родной хутор Татарский наполовину опустел, лишившись многих мужчин. Только, когда в начале зимы 1938 года сменилось руководство НКВД, ночные налёты и облавы стали постепенно утихать, и Михаил смог вернутся домой. Евдокию Пантелеевну отпустили из-под стражи почти сразу. Она отказалась подписывать протокол о «вредительстве» мужа, получила удар в лицо и потеряла сознание.
- Слава тебе, Господи! - обрадовалась она возвращению приёмного сына.
- Найду гада и убью! - пообещал племянник в отношении следователя.
- Господь, с тобой! - испугалась Евдокия. - И не больно совсем...
Она всегда старалась уладить все недоразумения миром и стремилась совсем избегать конфликтов. Поэтому ссориться она не любила, всегда терпела очень долго, считая, что худой мир лучше доброй ссоры.
- Не верю я, что отец вредитель… - чуть не плача, сказал Мишка.
- Вот и хорошо, - проговорила стареющая женщина, - ему наша вера понадобится…

Продолжение http://proza.ru/2011/11/14/1127