День Правды

В кафе посреди Манхэттена сидели два человека. Внешне они ничем не отличались от большинства посетителей заведения: тридцати с небольшим лет, в дорогих костюмах, с обрюзгшими лицами и раскормленными животами – словом, их можно было бы принять за преуспевающих карьеристов-управленцев среднего звена из банка напротив. Или из строительной фирмы за углом.
Присутствующие не обращали на них ни малейшего внимания, еще меньше вслушивались в их разговор.
– И все-таки, это невероятно, то, что Вы мне вчера рассказали, мистер Блудодеев! – говорил один, доставая из дипломата две папки. – Это просто в голове не укладывается!!
–Ну почему же не укладывается, – невозмутимо ответил второй.
– Как говорят у вас в Америке, «Нет ничего невозможного.» Кажется, так звучит эта фраза, мистер Каннингем? «Можно подумать, что ты всего этого не знал!» подумал он при этом.
–Да, но у нас она означает: «Ты можешь добиться всего, если только захочешь», – сказал Каннингем, положив папки на стол.
–А применительно к России она означает: «Нет такой гадости, до которой не мог бы додуматься человек.» Вот так-то! – парировал Блудодеев.
–Да, но как же закон?
–Видите тех патрульных копов за окном?
–Да, и что?
–У каждого вашего нью-йоркского копа на груди табличка с именем, фамилией, званием и номером участка. Чтобы, в случае чего, можно было пожаловаться. А у нас и жаловаться не на кого. И некому.
–Да, да, вы рассказывали... Не надо второй раз.
–Потому-то и конфликты мы, русские, предпочитаем решать полюбовно. У нас даже шутка такая есть: «Вы – русский, если долгим и нудным судебным разбирательствам предпочитаете душевный мордобой.» А еще мы абсолютно нетерпимы...
–Зато много о себе мните. Высокодуховная  банановая республика высокой культуры! Ну, ладно, мистер Блудодеев. Мы, собственно, встретились здесь не для того, чтобы снова обсуждать вашу страну, – он подвинул папки Блудодееву. – В этих папках – все необходимые инструкции. Остальное вы знаете.
–Да, мистер Каннингем.
–Вот и замечательно.
Вернувшись в гостиничный номер, Блудодеев бегло ознакомился с содержимым папок.  Во избежание возможной путаницы, на одной он написал черным маркером «Ценности и противоценности», на второй – «День Правды.» Затем он вытащил из-под кровати третью папку, свою собственную.
«Ну что же, Каннингем», усмехнулся про себя Блудодеев. «Ты и твои ребята немало знают о России. Но и я о ваших сраных Штатах тоже кое-что знаю.»
На папке было написано: «Трындец Америке.»

–Нашши интеллекуаллллллы – ссамые интеллектуаллльные в миррре!... – разорялся пьяный Витька. – Наша ду... духхховносссть – ссамая духховная в мирре!...Зза нашшшу... духховносссть... я лллюбому....пидарасу.... глотку перегрызу!!!...
–Молодец! – откликнулся Дурнев–старший.– Патриот!...  Ты мне только сссскажи, куда мы идем... По-моему, мы... того... заблудились... Витька вдруг замолчал, а вместе с ним замолчал и отец. С минуту оба плелись молча. В холодных апрельских сумерках и с пьяных глаз Алексей Ильич Дурнев в самом деле не вполне понимал, куда он идет. Тяжело хлюпая кирзачами по грязи, его нагнал отставший сынуля. С налета затормозил всем корпусом об отца – да так, что тот, не ожидая такой стремительной подляны, не удержался и рухнул в грязь. За минуту молчания он вообще позабыл, что рядом бредет его сын.
–Еш твою мать, Витька–титька! – промямлил пьяный Алексей Ильич.– Смотри... кккккуда пппппрешь, валенок... драный!...
Он попытался вскочить на ноги, но вскочить не получилось, потому
что грязь была слишком скользкой, притяжение земли – слишком сильным, а нервно–паралитический бабкин самогон расслабил колени. Засим Алексей Ильич, немного побарахтавшись, принял положение «упор сидя» и только из этого положения сумел подняться на ноги.
–Папань, ты спрашивал, куда мы идем, радостно заорал Витек ему в правое ухо. – Так посмотри! Видишь знак?
И торжественно показал прямо перед собой. Там, буквально в трех метрах, стоял белый железный прямоугольник, на котором черными буквами было написано:
Бухалово

Горделивое имя перечеркивала по диагонали широкая красная полоса.
– Мы с тобой у окраины родного села, папань! А ты: «заблудились, заблудились...»
Дорожный знак светился во мраке уж как-то особенно ярко, и это напрягло даже очень пьяного Витьку. Внезапно жестяная штуковина шевельнулась и начала переливаться красным, зеленым, желтым и синим, словно голограмма. Тем временем Витькин родитель кипел:
–Какой знак?! Где ты видишь знак, уродина?!
–Папань, мы же вдоль дороги шли... По полю... – начали Витька, и вдруг замолчал. Он с ужасом понял, что поблизости нет ни дороги, ни поля, а то, что они приняли спьяну за поле, было никакое не поле, а только нескончаемая грязь.
А еще через секунду до обоих дошло, в чем тут дело.
–Папань... Ты это... не пугайся... У меня опять...
Но Дурневу-старшему все было ясно и так:  к Витьке снова пришла
белая горячка. Сейчас к нему снова явится белая баба и... Обычно в таких случаях Витек хватает лопату и баррикадируется на чердаке, или лезет в погреб и отбивается от всех лопатой.
–Ааа! – орал Витька. – Ааааааааааа!!! Не пойду с белой бабой!!! Вон она, за кустами...
Дурнев-старший понимал, что должен как-то помочь сыну, но не знал как. Обычно в этом случае он заводил свою «копейку» и вез сына в город в больницу. Но сейчас Дурнев-старший сделал несколько тяжелых шагов, ухватился рукой за какую-то ржавую трубу, которая торчала из земли и которую Витька принял за знак, и, описав вокруг нее сложный вираж, шлепнулся задом в грязь.
«Надо отдохнуть», решил он, мигая отяжелевшими глазами. Желтые огни родного села мигали ему в ответ.
Село Бухалово...

...компактно и скоромно располагалось в стороне от перекрестка двух федеральных трасс – там, где гордо стояла обдуваемая всеми ветрами и омываемая всеми дождями бетонная дура:

СВХ «Вперед»

Упомянутый совхоз, вернее, его центральная усадьба, находился за лесом, и с перекрестка не был виден. Де-юре, Бухалово являлось составной, его, совхоза, частью, и практически все немногочисленные трудоспособные бухаловцы трудились именно там.
Де-факто, у всякого, побывавшего в селе, складывалось впечатление, будто Бухалово не относится ни к чему, никоим образом и никаким боком.
Те, кто побывал еще и в совхозе «Вперед», могли окончательно убедиться в том, что оба населенных пункта не имеют друг к другу ни малейшего отношения. Ни самомалейшего. Обширный и богатейший совхоз жил неплохо даже сейчас, невзирая на то, что там и сям ржавели брошенные в чистом поле трактора и прицепы без колес, а три коровника разобрали на кирпичи. Совхозный ветеринар мог без запинки перечислить любому приезжему, какие прививки ставят на первом году телятам, а какие – поросятам, а председатель с гордостью поделиться нововведениями за текущий год. Не то, чтобы совхоз и вправду был о-го-го. Просто все познается в сравнении. Так вот, в сравнении с соседним селом совхоз был очень даже ничего, а вот Бухалово в сравнении с ним было, как поселок коттеджей рядом с совхозом.
В общем, Бухалово являло собой картину прямо противоположную. Во-первых, было непонятно, почему и по какому праву эти три кривые улочки серых домишек, что тянутся вдоль речки Бухаловки – Береговая, Победы и Рабоче–крестьянская – называются селом. Краеведы-скептики из областного центра не раз вопрошали бухаловских: «В селе обязательно должна быть церковь. Где она?» Краеведам указывали на бухаловский магазин. В этом кирпичном домике, вымазанном белой краской, и впрямь можно было при желании угадать очертания значительно разукомплектованной и перестроенной церквушки. Во-вторых, и в главных, в Бухалове никогда ничего не происходило. Если что-то и происходило, то исключительно где-то там, далеко. Как минимум,  на центральной усадьбе совхоза. А обычно – по телевизору, за тридевять земель. Нет, Бухалово не было создано для событий. Старожилы, конечно же, помнили талоны, плакат в углу магазина, призывающий помочь в реализации продовольственной программы. Затем – другой плакат – призывающий к борьбе с пьянством и алкоголизмом. Помнили они и пачки соли и банки маринованных огурцов, и нерегулярные завозы водки, но... никаких километровых очередей с загибом, никакой давки, никаких драк. Просто в Бухалове всегда жило мало народу, так что создавать давку было особенно некому. Да и питье предпочитали свое, из натуральных продуктов. И плакаты те относились к чему-то далекому. Как минимум, к совхозу «Вперед». Но никак не к Бухалову.
Вот и сейчас: жизнь как будто шла стороной. Менялась жизнь, закрывались заводы, где-то кто-то бастовал. Но в Бухалове все было без перемен. Разве что ассортимент товаров в магазине стал гораздо разнообразнее, но и к этому быстро привыкли. И ничто не предвещало беды.
Но вот, в один прекрасный день...

...в Бухалове, наконец, кое-что случилось, благодаря Николаю Ивановичу Блудодееву.
Удобно расположившись в полумраке на заднем сиденье джипа, Блудодеев, от нечего делать, изучал карту области. Он уже порядком устал от сегодняшних деловых поездок и встреч, а тут еще предстояла самая главная встреча не только текущего дня, но и, как минимум,  ближайших недель. Встреча с Бухаловым и его обитателями.
Год назад Блудодеев, при поддержке бригады молдаван, построил себе на окраине села огромный особняк, и поэтому считал себя в Бухалове своим человеком.  Но бухаловские считали совсем по-другому. Человек,  явившийся в село непонятно откуда, лишь для того, чтобы там построить себе комфортабельное жилище, человек, который за этот год ни разу не перекинулся с бухаловцами ни одним словом, человек, который всегда ходил в дорогих костюмах и ездил на джипе – такой человек не мог считаться в Бухалове своим человеком. Блудодеев ехал и предвкушал первый шаг на пути к победе, и, глядя на карту – туда, где слева и внизу от перекрестка двух трасс была нарисована кучка серых квадратиков и было написано «Бухалово» – думал: «Сейчас... Сейчас...» За тонированными окнами мелькали бескрайние пустые поля и березовые перелески.
Блудодееву не терпелось.
Наконец, знакомое, милое сердцу село показалось на горизонте. И вот – джип съехал с асфальта и тормознул на окраине, возле магазина. Магазин и пространство возле него – это сельский форум, и Блудодеев это прекрасно знал.
–Приехали, Николай Иваныч, – доложил водитель Вася.
–Вижу-вижу! – ликовал Блудодеев. – Вижу! Приехали!!!
Рядом с ним на сиденье лежал открытый дипломат и три папки.
На одной было выведено черным маркером «Ценности и противоценности», на второй – «День Правды», на третьей – «Трындец Америке.» Сначала Блудодеев решил выйти с пустыми руками. Но на крылечке магазина сидели и курили две девицы из местных, так что светиться на публике без атрибутов своего ремесла было неловко. Поэтому Блудодеев покидал в дипломат папки и карту, закатал кодовый замок, и, надев темные очки – последний штрих – изящно выпорхнул из тени на свет.
Был солнечный день. Воздух был прозрачен, чист и вкусен – не то, что в городе. Теперь зрителей стало побольше: из магазина вышел пожилой мужик с сумкой в руке. Опасливо косясь на сверкающий черный джип и его хозяина с дипломатом, он направился своей дорогой. Девицы же оставили свой разговор и усердно смотрели на Блудодеева. Блудодеев был доволен произведенным эффектом: небольшой увесистый дипломат чем-то напоминал известный ядерный чемоданчик с красной кнопкой внутри.
Водитель Вася и секретарша-телохранитель Лена уже стояли рядом, ожидая его распоряжений.
–Лена! Вася! – бодро скомандовал Блудодеев. – Не стойте, ребята! Доставайте реквизит!
Хмурый Вася молча открыл заднюю дверцу, физически крепкая Лена, тоже молча, извлекла из багажника ведерко заранее приготовленного обойного клея, кисть и свернутую в рулон афишу. С невозмутимым выражением лица она густо намазала клеем доску объявлений, что стояла возле магазина, и наклеила афишу. Прямо поверх старых бумажных ошметков. Афиша заняла аккурат всю доску. Затем все трое – Блудодеев, Лена и Вася немного постояли, любуясь содеянным. Затем Лена с размаху забросила ведерко и кисть в стоявший поблизости ржавый мусорный бак городского образца, непонятно каким ветром занесенный в эту глухомань. Затем Блудодеев приподнял очки и подмигнул девушкам. Затем все трое сели в джип и укатили прочь, по направлению к Блудодеевскому особняку, по специально построенной Блудодеевым объездной дороге.
Как только джип...

...скрылся из вида, Катя и Полина, преодолевая ступор, затушили бычки о кирпичную стену и направились к наклеенной афише. Похожие на известный лесбодуэт, но с сельским колоритом – не такие ухоженные, запыленные и с вечно грязными ногтями, болезнью всех селян –  девчушки стояли у доски объявлений и делились мнениями.
–Офигеть! – констатировала Катя.
–Кайф! – присовокупила Полина.
Афиша гласила:

Дорогие бухаловцы!
15 апреля, прямо на этом месте, состоится первое в истории села
празднование Дня Правды.
Общий сбор – к 10.00.
Всеобщая явка не обязательна, но очень желательна.
Не упустите уникальную возможность сказать всю правду обо всех и
вся, не выходя за рамки цивилизованного общения, и тем самым
станьте ближе к цивилизованному миру. На празднике будут
присутствовать международные наблюдатели.
По всем интересующим вопросам обращайтесь по адресу: ул. Победы, 1,
ежедневно с 9.00 до 22.00, без перерыва на обед.

Ваш,
Н. И. Блудодеев.

–Пятнадцатое – это следующая суббота. Че, агитировать будут? – спросила Полина.
–Откуда я знаю! – огрызнулась Катя.
На крыльцо магазина вывалилась толстая бабища в белом халате. Звали бабищу Ирина Петровна.
–Вы где там пропадаете? – громогласно осведомилась Ирина
Петровна. – Продукты привезли, что ли? Вроде рано еще...
–Какие продукты, мамань! – живо ответила Катя. – Тут дела покруче!...
–Че там такое? – Ирина Петровна с неохотой спустилась с крыльца.
– А ты сама посмотри...
– Ну?! Это же предвыборная агитация! Этот хер круторогий будет в депутаты баллотироваться! Или в Президенты...
–Что за шум, а драки нет? – за спинами женсовета нарисовался Алексей Ильич Дурнев собственной персоной, уже без сумки с продуктами. Отнес домой и вернулся посмотреть на афишу.
–Тебе бы все драться, Алексей Ильич, – хохотнула Ирина Петровна. – Вот, почитай. Может, ты чего поймешь.
Алексей Ильич вдумчиво изучил текст воззвания и прямо на глазах помрачнел.
–Я, конечно, в университетах не парился, – рассудил наконец Дурнев, – но могу с полной уверенностью сказать: это не предвыборная агитация!
–А че же это, по-твоему? Стенгазета со школы?!
–Ты, Петровна, не кипи понапрасну... Лучше послушай, что я тебе скажу: похоже, этот Блудодеев собирается на нас эксперимент провести!
–Да уж, Лешенька, – заскрипела за спиной какая–то вредная старушонка. – Хоть ты у нас вузов не кончал, а вот сына родного споить сумел! Третий день твой Витька в дурдоме отдыхает. Пятый раз за этот год. А ведь только недавно у него условный срок кончился.
Дурнев узнал этот голос – он принадлежал Прасковье Филипповне Лукиных, его соседке. Он давно уже привык к ее ворчливым тирадам, поэтому молча выслушал ее до конца и только тогда повернулся к ней.
Прасковья Филипповна была не одна – она вела под ручку своего подслеповатого и глуховатого супруга Леонида Дмитриевича. Если Филипповну он всерьез не принимал, то Дмитрича и вовсе не брал в расчет.
–А! Товарищи коммунисты! – радостно поприветствовал их Алексей Ильич.
–По какому поводу митинг, товарищи? – прошамкал Леонид Дмитриевич.
Ирина Петровна и Дурнев быстро ввели супругов Лукиных в курс дела.
–Ааа!  Взорвался Леонид Дмитриевич. – Дерьмократы паршивые! Точно эксперимент провести хотят! Они последние пятнадцать лет только и знают, что опыты ставят! Сталина на них нет!!!...
И начал честить всех классовых врагов такими словами, что все собравшиеся стали потихоньку хихикать.  Впрочем, иной реакции от него и не ожидали.
Ирина Петровна дождалась, когда утихнет буря, и спросила:
–Товарищи, а кто-нибудь знает вообще, что это за День Правды такой? Праздник новый, что ли?
–Во! – обрадовался Дурнев. – Наконец я слышу умные слова!
–Слушай, Алексей Ильич! – прищурилась Ирина Петровна. – Я вижу, вы, Дурневы, самые умные в округе. А не спросить ли нам твоего брательника? Он хоть и самый умный среди придурков, но знает до фигища. Может, он сможет чего объяснить...
–Ты моего брата не тронь! – обиделся Алексей Ильич. – Какой ни есть, а мой брат. А вот идейка и впрямь хороша! Щас я к нему сгоняю по–быстрому...
Алексею Ильичу стало интересно, что это за День Правды такой.
–Давай, Алексей Ильич. Давай, родненький, – напутствовала его Ирина Петровна. – На тебя вся надежда.
И Алексей Ильич скорым шагом направился по адресу Береговая, 13...

...где жил его брат Никита.
Если, по пословице, ни одно село не стоит без праведника, то ни одно приличное, уважающее себя село, не стоит без своего Сикорского и Туполева местного разлива. Никита Ильич Дурнев как раз и был таким самодеятельным авиаконструктором. Тихий, ворчливый, сутулый и запущенный, замкнутый и полный странных идей, на протяжении последних двадцати лет он занимался конструированием своего вертолета. На постройку летательного аппарата тяжелее воздуха, вернее, многочисленных его модификаций,  ушли десятки стальных листов, сотни кубометров древесины, немереное количество мотоциклетных, автомобильных и тракторных моторов, ну, и того-сего по мелочи.  Никита Ильич был настолько увлечен работой, что за эти двадцать лет даже не утрудил себя чтением специальной литературы. Иначе открыл бы для себя много нового и полезного, и не удивлялся бы, почему его детище никак не хочет отрываться от земли.
От Никиты Ильича давно ушла жена; два сына и дочь давно переехали в город и упорно не желали с ним общаться. А он все строил и строил. Вертолет Никиты Ильича состоял из старой мотоциклетной люльки с привешенным сзади мотором от «ЗИЛа» и несущего винта с лопастями из каких–то металлических пластин. Вся эта конструкция была закреплена на платформе на трех
колесиках непонятного происхождения.
Старший брат Алексей прозвал Никиту КБ имени Хамова, а его вертолет называл «Ха–50» (в смысле, «ха-ха» пятьдесят раз») и «Черная каракатица.» От Алексея эту форму обращения переняли все односельчане. Всякий раз, когда ему кричали «Эй, КБ имени Хамова», Никита Ильич злобно рычал в ответ: «Сами хамы!» и «Дурачье!"», а однажды даже сказал «Быдло!» Впрочем, невзирая на очевидную ненормальность, Никита Ильич был мужик умный, начитанный, а самое главное – рукастый. Мог что угодно из чего угодно сделать и что угодно починить. За это его не очень доставали. А сам Никита Ильич, когда его звали посмотреть сгоревший магнитофон или нежелающий заводиться двигатель, не сердился, а делал, что просили. И делал на совесть.
–Никитка! – Алексей Ильич забарабанил кулаками в ворота. – Никитка! Ты дома?!
Никита Ильич узнал голос брата и поэтому откликнулся не сразу.
–Здорово, Никитка! – рявкнул Алексей Ильич, как только тот открыл калитку. – Слушай, тут такое дело...
Никита Ильич, стоя в калитке, внимательно и молча выслушал брата. Поняв, что тот явился по делу, а не как обычно, посмеяться над ним, он сухо сказал:
–Это все, конечно, интересно. Но я–то тут при чем?...
–Никитка, ты про этот День Правды когда–нибудь слышал?
–Никогда! – ответил Никита Ильич, намереваясь захлопнуть калитку. Похоже, решил он, Алешка все же пришел разыграть меня.
–Да погоди ты! – Алексей Ильич перехватил  у него калитку. – Ты что, мне не веришь?! Так сходи к магазину и сам посмотри!... –Потом, – кратко бросил Никита Ильич. – Я сейчас занят.
И закрыл калитку. Алексею Ильичу...

...пришлось возвращаться ни с чем.
Возле магазина уже собралась приличная, по бухаловским меркам, толпа – человек сорок, почти полсела. Похоже, все ждали его.
–Ну что? – крикнула издалека Ирина Петровна.
–Да ничего... Даже на двор не пустил родного брата, придурок.
–Во ненормальный! Че, опять вертолет испытывать собирается?...
Гомон толпы...

... не долетал до Блудодеевского особняка. Сам Блудодеев стоял на обращенном в сторону села балкончике и в бинокль изучал собравшихся возле его афиши бухаловцев.
–Ты смотри, действует! – усмехнулся он. – Не зря стараемся. Уже три часа дня, а пипл все тусуется, будто у него нет других дел.
Затем – не стоять же весь день и любоваться плодами дел своих – он вернулся из света весеннего дня в зашторенный полумрак своего просторного кабинета. Сел за письменный стол.  В сером костюме. Подумал он, я практически невидим здесь. Прекрасно гармонирую с фоном. Прекрасно гармонировала с фоном и стоящая возле стола верная Лена.
–Ну как, Николай Иванович? – спросила она, как только тот уселся во вращающееся кресло.
–Все пучком! – улыбнулся Николай Иванович. – Победа будет за нами!  Да, насколько я понял, за консультацией пока никто не приходил. Ну, пока я стоял на балконе...
– Да нет, Николай Иванович, – совершенно серьезно ответила Лена.
– Может, стоит провести агитацию? Я могла бы...
–Не надо, – остановил ее Блудодеев мановением руки. – Сейчас они сами придут. Просто валом повалят, вот увидишь.
Затем он открыл папку «Ценности и противоценности» и вынул все ее содержимое. Немного поперебирав листы, он отделил один и прочел про себя:
«Всякая русская мать рассматривает как своих детей всех людей
младше себя...»
Взял другой листок и прочитал:
«Всякий русский человек рассматривает остальных русских людей как свои продолжения, а их личные дела 1) как свое личное дело и 2) как дело, которое его не касается.»
Основа русской ментальности и сущность русского коллективизма..."
Взял третий:
«Свиньи – это те, кто не разделяет и не приемлет американских ценностей и не стремится к этому.»
Блудодеев отложил эти распечатки и взялся за папку «День Правды.»
– «Первыми придут самые любопытные», прочел он вслух подчеркнутый им же пассаж. – Ты поняла, Лена? Первыми придут самые любопытные. Так что сидим и ждем самых любопытных!
Лена кивнула.
Блудодеев любовно погладил закрытую папку «Трындец Америке.»
–Пойду–ка я на балкон! – он вскочил из кресла и хитро подмигнул Лене. – Там ждать интереснее.
Вернувшись на балкончик, он глянул в бинокль и увидел...

... что первый любопытный уже приближается к воротам особняка.
«Что за дребедень!» напряженно размышлял Никита Ильич Дурнев. «Что еще за День Правды такой!»
После визита старшего брата он вернулся в свое одинокое жилище с намерением рассортировать, наконец, все свои чертежи. Но тут к нему постучал соседский сын, мальчик десяти лет по имени Гриша Курочкин. Попросил посмотреть перегоревшую настольную лампу, и рассказал, что возле магазина висит объявление про какой-то День Правды.
«Похоже, все меня решили разыграть», подумал Никита Ильич. «А может быть, наоборот, все говорят правду.»
Беспорядок в чертежах беспокоил сильно. Он был даже не против прочесть удивительную афишу, но терпеть не мог скоплений людей. Особенно если эти люди – его односельчане.
Провозившись с чертежами до трех часов дня, Никита Ильич тяжело вздохнул и решился-таки сходить к магазину. То, что он увидел там, повергло его в недоумение.
«Действительно, День Правды какой-то», думал он, рассеянно здороваясь со всеми и что–то им отвечая.
«А не сходить ли мне за консультацией к Блудодееву?» решил вдруг Никита Иванович.
И, оставив брата и прочих препираться и спорить, направился к особняку. Он даже не подозревал, что Ирина Петровна и брат потихоньку увязались за ним. Никиту Ильича тревожило другое: с кем ему придется говорить, что и как говорить, и что вообще будет представлять собой консультация.
Особняк встретил его  наглухо закрытыми железными воротами – на, мол. Никита Ильич в очередной раз прогнал через мозги всю свою тревогу. Что делать? Стучать? Звонить? А вон и переговорное устройство с кнопкой. А вон и видеокамера, над воротами слева.
Никита Ильич топтался перед воротами. В нем боролись два одинаково сильных желания: желание навести ясность в вопросе с Днем Правды и желание уйти. Наконец, сделав резкий и мощный выдох, он нажал на черную кнопку.
–Здрасьте! – крякнул из динамика не слишком любезный голос.
–Здра... вствуйте... Я пришел... по объявлению... за консультацией... по поводу Дня Правды...
–Сейчас, – все так же недружелюбно ответил голос.
Через пару секунд из динамика раздался женский голос, немного более любезный:
–Добрый день!
–Добрый день! – Никита Ильич воодушевился от вежливых обертонов.
–Что Вам угодно?
–Я по поводу Дня Правды...
–Подождите, пожалуйста. Сейчас я к вам спущусь.
Примерно через полминуты открылась глухая железная калитка. В проеме появилась плотно сбитая, но приятная молодая женщина в темно-сером костюме.
–Пожалуйста, – она протянула Никите Ильичу какую-то брошюру.

День Правды

гласила надпись на обложке.
– А... консультация?...
–Там все сказано, – любезно ответила женщина. – До свидания.
И закрыла калитку.
Никита Ильич побрел к себе домой. Возле крайнего дома – он увидел издалека – маячили брат Алексей и продавщица из магазина. Они явно дожидались его.
–Ирина Петровна, как же магазин–то... без вас? – попробовал пошутить Никита Ильич.
–За магазин не беспокойся, – ухмыльнулась Ирина Петровна. – Там моя Катька, уж она от таких, как ты, магазин защитить сумеет!
–Ну че, Никитка, проконсультировался? – ехидно спросил Алексей Ильич.
–Не было никакой консультации... – глухо ответил Никита Ильич.
–А эт у тебя че?  Книжонка...
Он выхватил у брата брошюрку.
– «День Правды», – прочитала вслух Ирина Петровна. – Правильно про тебя Алексей Петрович говорит, что ты от Блудодеева инструкции получаешь!
–Говорил и буду говорить! – поддакнул Алексей Ильич.
–Да там... всем... такие дают... – оправдывался Никита Ильич.
–Кому – всем?!– наседал брат. – Хоть один, кроме тебя, получил?!
Никита Ильич пятился в заросли сухих репьев.
–Не... знаю...
–Ааа, вот видишь!
–Точно, за инструкциями ходил! – возликовала Ирина Петровна. – Как устраивать, значит, геноцид русского народа!!!
–Ладно, на свою книжку, – Алексей Ильич вручил брату брошюру.
Тот неловко подхватил ее и заспешил к своей избушке. Алексей Ильич и Ирина Петровна смеялись вслед.
А брошюра...

...и впрямь оказалось интересной.
В этом лично убедился и сам Алексей Ильич, и все его соседи, включая чету Лукиных. Следуя примеру брата, Алексей Ильич потихоньку сходил к Блудодеевскому особняку и тоже получил экземпляр брошюры. А  за ним потянулись и остальные.
–Вот слушай, мать!
Алексей Ильич Дурнев сидел на табуретке за кухонным столом. Рядом его жена Маша кромсала капусту для щей. Близоруко щурясь, супруг изучал брошюру и зачитывал вслух наиболее понравившиеся места.
– «Сейчас, как и всегда, Россия испытывает острейший дефицит толерантности, то есть, терпимости ко всему тому, что, не выходя за рамки моральных и юридических законов, может показаться кому-то несовместимым с его личными убеждениями, а значит, потенциально опасным.»
–Че-т больно сложно излагают, – отмахнулась Мария Сергеевна.
Просто в этот день она ездила к Витьке в дурку, и только что вернулась с обнадеживающим известием: все хорошо, в среду сына выпишут. Так что мысли ее были заняты Витькой.
Однако же после ужина Дурневы, несмотря на ослабшее от возраста зрение, с интересом читали брошюру и азартно обсуждали каждое предложение. Брошюра была не только увлекательной, но еще и познавательной. Из нее Дурневы много чего узнали об американской ментальности и о том, почему Америка стала светочем свободы для всего человечества. Было небезынтересно узнать и то...

...что американцы – народ настолько политкорректный и толерантный, что, говоря о человеке вообще, безотносительно к его полу, никогда не скажут, к примеру, «его бизнес», но скажут «его или ее бизнес.» Потому что это – половая дискриминация. А еще за океаном не принято интересоваться возрастом. Потому что это – дискриминация по возрасту.
–Ну, блин, дают! – удивлялась Катя.
–Точно! – соглашалась Ирина Петровна.
Увлекательное чтение...

...продолжалось.
В том числе, в одинокой паршивой избушке Никиты Ильича. Отложив испытание двигателя на завтра, он улегся на скрипучую койку, и, вдыхая привычный застоявшийся запах плесени и золы, напрягая свои пожилые глаза, он читал и мучительно ерзал. То и дело он прерывал чтение буквально на полуслове, и принимался размышлять о том, почему Бухалово такое, какое оно есть, и почему Россия такая, какая она есть, и что, наверное, было бы лучше, если бы все было так, как описано в брошюре. Но, думал Никита Ильич, если Америка и вправду такая, то почему именно она стала такой, какая она есть. И продолжал чтение.
В общем, все это было весьма увлекательно, но было совершенно неясно, как применить эти знания на практике. А еще было непонятно, почему брошюра называется «День Правды.»
Этот вопрос...

...волновал не только его одного.
Просто вскоре настал вечер, и все читающие отошли ко сну, не успев ознакомиться с последними пятью страницами. А ведь именно там, как оказалось позже, и было сокрыто самое интересное: приложение «День Правды. Распорядок и регламент.»
– «Пункт первый», – читал Алексей Ильич супруге. – «Самый эффективный способ воспитать в себе терпимость к чужому образу жизни – это действовать от противного.» Че?!
После двух часов осмысления прочитанного (Алексей Ильич и Мария Сергеевна задействовали весь свой объединенный запас мыслительных способностей) им стала ясна страшноватая сущность Дня Правды. Все, что требовалось от них (вернее, от всех бухаловцев, пожелавших выступить на Дне Правды), это заранее составить речь, в которой, как сказал бы политкорректный американец, он или она рассказал или рассказала бы о том, что их беспокоит. Но говорить нужно было не вообще за жизнь, а строго по наболевшему. То есть, излагать о том, кто из домочадцев или соседей тебе не нравится, или село плохое, а Блудодеев себе вон какой особняк отгрохал.
–Эт че, мать, нам друг на друга доносить надо, да еще на публике?! – горячился Алексей Ильич.
–Ну, не хочешь – не ходи, – ответила Мария Сергеевна. – Силой туда никого не тащат.
Более того, излагать нужно было в порядке регламента, то есть, по очереди (очередность выступлений бухаловцы должны были установить сами), а продолжительность самого выступления не должна превышать пяти минут. И, наконец – вот этого Дурневы не могли понять  никак – выступать нужно было в трезвом виде и не переходя на личности.
–Мать, ты бы смогла говорить такие вещи на трезвую голову и не переходя на личности? – спросил Алексей Ильич.
Та только хмыкнула в ответ.
– А вот этот Блудодеев, – Алексей Ильич потряс брошюрой. – Хочет, чтобы мы так и делали. На американцев работает, сученыш, ясно-понятно. Хочет, чтобы мы были, как евоные американцы...
Интересно, а сами американцы тоже такой день празднуют?... Че-т я сомневаюсь. Вон, какой фильм ихний не посмотришь, так они только и знают, что матерятся да дружка в дружке дырки делают!... Так они, наверно, хотят, чтобы мы теперь по-ихнему друг дружку месили, а не по-нашему...
Последний постулат добил Алексея Ильича окончательно. Чтобы День Правды не походил на обязательное казенное мероприятие, каждому из бухаловецев предписывалось с утра пораньше говорить правду и ничего кроме правды.
Алексей Ильич прокомментировал это предписание отборнейшими матюгами, после чего завалился спать.
А наутро...

...в Бухалове только и было разговоров, что о грядущем Дне Правды.
–Вот так... только правду и ничего кроме правды!... – шептались и хихикали по дворам.
–Излагать в порядке регламента!... – неслось из ограды в ограду.
Алексей Ильич шагал по улице к магазину, чтобы купить хлеба, и с тревогой ловил обрывки разговоров.
«Дожили!» думал он. «Весело провели субботу-воскресенье. А следующие проведем еще веселее!... И Никитка, дурачок, тоже приложил к этому руку... Но  я ему покажу! Мы еще посмотрим, кто кого!!!»
Возле магазина он увидел Фарида Валиахметова, водилу с центральной усадьбы совхоза. Тот приехал в честь выходного в гости к брату Ганею. Оба стояли у магазина, и пили пиво. Алексей Ильич взял в магазине бутылочку и присоединился к ним.
–Слюшай, Ганей, а кому он надо, этот День Правды? – спросил Фарид, когда его посвятили в главную новость недели. – Он кто, этот ваш Блюдодеев, депутат, да? Ему, типа, жаловаться все будут, да? А он будет наказы выполнять?
–Слушай, Фарид, а вот это правильный вопрос, – обрадовался Алексей Ильич, как будто вопрос был задан лично ему. – Я вот тоже вчера все думал: кто и зачем выдумал всю эту херню?
Они молча постояли, ежась от промозглого ветра и задумчиво наблюдая, как вдали по трассе туда–сюда проносятся машины. Ганей уже было открыл рот, чтобы высказать умную мысль, но в этот самый момент поблизости что–то хлопнуло, затем затрещал стартующий мотор, а потом послышались хлопки – один, другой, третий – как выстрелы. В конце что-то оглушительно грохнуло и все стихло.
–Тааак, – констатировал Алексей Ильич. – Опять мой брательник придурошный вертолет свой испытывает. Но мы ему сейчас покажем, как Родину любить!... Поможете, мужики?...
Все трое спешно допили пиво и нанесли Никите Ильичу...

... визит вежливости.
После их визита Никита Ильич провозился с двигателем до позднего темна – двигатель никак не хотел заводиться.  Запускался и тут же глох. Вечером стало совсем холодно. Никита Ильич закатил вертолет в специально оборудованный сарайчик и вернулся в избу – греться и читать брошюру. Пока ему было невдомек, что вертолет не запускается благодаря непосредственному вмешательству Алексея, а также братьев Валиахметовых.
Троица завалилась к нему на двор, шумно споря о том, кто командовал Парадом Победы на Красной площади и кто этот Парад принимал. Фарид сказал, что это надо сыну для школьного реферата по истории. Мужики спорили всерьез, и уже перешли на матюги. Никита Ильич бросил все дела и кинулся примирять враждующие стороны. Для этого он даже вызвался отыскать в своем доме книги
по истории Великой Отечественной войны. Покуда Никита Ильич вместе с братьями рылись по книжным полкам, покуда нашли нужную книгу, а в книге – ответ на вопрос, Алексей Ильич стоял во дворе, рядом с вертолетом, и все соображал, как бы вывести вертолет из строя. Он как–то не продумал заранее свой диверсионный акт. Эти несколько минут, что братья были в доме, прошли впустую, и теперь было поздно: отвинтить свечу без гаечного ключа или перекусить какой-нибудь провод без плоскогубцев было делом нереальным. Решение пришло внезапно, и, как и полагается всякому внезапному решению, оттуда, откуда его ожидают меньше всего. Взор Алексея Ильича упал на открытую горловину топливного бака. Усмехнувшись своей сообразительности, он подобрал с земли пригоршню подтаевшего снега, перемешанного с цементной крошкой и глиной, и ловко просунул комок прямиком в горловину. Вторично усмехнувшись, он вытер руки о штаны, и стал дожидаться Фарида с Ганеем. От Никиты троица ушла хохоча.
–Почему мы до сих пор не заслуженные артисты России? – задорно вопрошал Алексей Ильич.
–Хер его знает, – задумчиво ответил Ганей.
На радостях они зашли к одинокой бабке-самогонщице Рыковой, женщине весьма уважаемой в силу специфики профессии. Взяли у нее в кредит литру отличнейшего первача, расположились на корточках под каким-то заброшенным серым забором, напоминающим зубы Алексея Ильича. Долго беседовали о Дне Правды и много чем еще. И, сквозь густеющий стылый вечер, подсвеченный тут и там желтыми окнами и фонарями во дворах, побрели каждый к своему дому. Нисколько не тревожась о том, что завтра на работу.
Утро понедельника...

...выдалось хмурым.
В сумрачной гостиной Блудодеевского особняка было тепло и тихо. Похмельный Блудодеев лежал на диване, закутавшись в  толстый халат и потягивал пиво.
Откуда-то вошел силуэт Лены. Выплыл из темноты. Тоже в толстом халате.
–Лена! – обрадовался Блудодеев. – Утро доброе!
–Доброе утро, Николай Иваныч! – ответила Лена официальным тоном, как будто ночью между ними ничего не было.
–Ну и погуляли мы давеча, Ленусик... Я у тебя даже доклад забыл принять...
–Какой доклад, Николай Иванович?
–Как это какой? По текущим делам!
–За минувшие выходные за консультацией обратилось двадцать человек, – по–военному доложила Лена. – Мною роздано двадцать экземпляров брошюры.
–Хвалю! Теперь все читают и готовятся. Как миленькие готовятся! Никуда не денутся, не отвертятся!
–Не отвертятся, – согласилась Лена, садясь на диван к Блудодееву. – Там же между строк незаметным таким микрошрифтом написано: «Не дочитаешь до конца – не успокоишься» и «Поразмысли о прочитанном на бумаге и вслух.» А в приложении про День Правды: «Делай, как написано – тебе же лучше!»
Блудодеев довольно засмеялся и даже чуть было не подавился пивом.
–А на обложке таким же микрошрифтом напечатано: «Прочитал – передай другому», – продолжила Лена, как будто Блудодеев ничего этого не знал.
– Потому и читают всей семьей, да еще и с соседями делятся! Да еще и сочинения на тему пишут! – Блудодеев засмеялся еще радостнее – то ли от эффективности своей методики, то ли от несвойственного Лене по утрам многословия.
Про себя же он надеялся, что плоды его трудов уже близки к созреванию, и скоро можно будет собирать урожай.
Блудодеев надеялся не зря. С утра пораньше, вместо того, чтобы похмеляться (если кто пил накануне вечером) и трудиться, прочитавшие брошюру бухаловцы ощутили столь же необъяснимое, сколь непреодолимое желание...

... поделиться с бумагой мыслями о наболевшем.
–Правильно Витька мой говорит: во всем виноваты пидарасы! – авторитетно вещал Алексей Ильич, перебирая детали совхозного трактора и промывая их в керосине. – Сейчас кругом засилье пидорасни! В этом я с ним целиком и полностью согласен.
Двое мужиков, Толян и Сева, перемывающих с ним трактор, лишь молча кивали – накануне они выпили еще больше, чем он.
–Помню, прошлым летом, – продолжал Алексей Ильич, – приехал к нам в Бухалово один черт городской. В костюмчике, в галстуке, в туфлях таких, ну, знаете, в каких они там у себя в офисах ходят. И, главное, волосы у него так прилизаны... гелем каким, хер его знает. Так мой Витька его увидал и говорит: «Пидор!».. И, прикиньте, под каким–то забором его выследил и набил ему морду.
Ты, говорит, пустышка городская, какого *** ты так вырядился. Будь мужиком, говорит, как мы! Хэ-хэ-хэ-хэ!!!...
–Правильно говорит! – подал голос Толян. – Это мы – мужики, а они там, в городе – пидарасы.
Алексей Ильич вдруг перестал смеяться, и, словно бы спохватившись, начал хлопать себя мокрыми керосинными руками по карманам.
–Мужики, есть у кого бумажка и ручка? Одну мысль записать...
В мастерской бумажки и ручки не было ни у кого. Обтерев руки ветошью, Алексей Ильич побежал, как подорванный, искать эти важные канцтовары. Искомое нашлось, наконец – у кладовщицы тети Зои. Бормоча что–то про пидарасов, он, к ее немалому удивлению, все это еще и записывал. Перечеркивал и писал по-новому:
– «Правда в том», строчил Алексей Ильич, – «что обилие пидарасов...»
Наконец он сунул исписанный лист в карман и сбежал куда-то прочь.
–Закусывать надо! – бросила вслед тетя Зоя сакраментальную фразу.
Не успел Алексей Ильич вернуться в мастерскую, как, откуда ни возьмись и непонятно зачем, к ним приехал Фарид Валиахметов на «ЗИЛе.» Как оказалось, его тоже одолевал эпистолярный зуд.
–Вот послюшайти! – объявил он с порога, разворачивая ошметок упаковочной бумаги. – «Я хочу в День Правды сказать правду: русские оккупировали наши земли...»
–Ты че несешь, националист?! – взорвался Алексей Ильич. – Это еще сложный вопрос, кто кого оккупировал!!!
–А в глаз! – предложил Фарид.
–Нна!!! – Алексей Ильич сделал мощный крюк правой.
Краем уцелевшего глаза Фарид увидел, что возле мастерской появилась некто в костюме.
Также, некто...

...засветилась и в школьном коридоре, где Фаридов сынуля, в кольце восторженных болельщиков, не на жизнь, а на смерть дрался с одноклассником: они так и не смогли определить, чем же занимались Рокоссовский и Жуков в день Парада Победы на Красной площади. Некто в костюмчике, стоя в сторонке, тихо ухмылялась, и что-то писала в блокнотик.
Потом она же...

...появилась в бухаловском магазине в тот момент, когда Ирина Петровна обзывала Леонида Дмитриевича Лукиных коммунякой недобитым и пыталась запустить в него пачкой маргарина. А все потому, что тот, вместо того, чтобы что–нибудь купить, в течение десяти минут делился с Ириной Петровной правдой о том, как пархатые дерьмократы растлевают детей чупа-чупсами. Некто сделала пометку в блокнотике и удалилась так же внезапно, как и пришла.
–Ты чего раздетая ходишь? – растерянно бросила ей вслед Ирина Петровна. – Простудишься...
Когда ушел, вдоволь наругавшись, и названный пенсионер, она записала на полях прошлогодней газеты давно  беспокоившую ее мысль: «Надоели все! Вот что я скажу всем вам в День Правды, сволочи!»
Ирина Петровна еще не знала...

...какой сюрприз ждет ее дома.
А сюрприз был и впрямь что надо: родная дочь Катя, злая-презлая и с фингалом под глазом.
–Полинка овца! – пояснила она. – Говорит, в стихотворении том: "Домашний, странный спор...". А я ей: «Дура, не «странный», а «старый»... А у нее мозгов в голове нет!... Ну и...
–Это у тебя мозгов в голове нет! – ответила Ирина Петровна, и с гордостью подумала: «Чуть что – сразу в глаз. Вся в меня!»
–Ну и денек сегодня! – продолжала Ирина Петровна. – Прикинь, сегодня чуть деду Лукиных не накостыляла. Он такую речь к этому Дню Правды сочинил... И давай мне в магазине излагать... А потом заваливается ко мне Леха Дурнев, рожа вся в крови. Говорит, с нашим Фаридом подрался – и тоже из-за Дня Правды...
Впрочем, сюрпризы в этот вечер постигли не ее одну. Получил свою порцию подарков...

...и Никита Ильич.
–Я тебя в последний раз по-хорошему спрашиваю! – жестоко и зло говорил Алексей Ильич. – Давно работаешь на этого Блудодеева?!
От такого напора и обильного пивного перегара Никита Ильич сжался еще больше.
–Я же, когда из магазина шел, видел, как ты от его коттеджа топал!!! Магазин на пригорке, оттуда все село, как на ладони!...
–Я... на консультацию... ходил...
–На консультацию он ходил!... И часто ты там консультируешься?! Ты хоть знаешь, мудила, что из-за этих твоих брошюрок полсела с разбитыми хлебалами ходит?!
Никита Ильич виновато вздрагивал плечами, чуть морщился от пивного перегара и молчал.
–Ты для этого, падла, книжки эти внедряешь?! – бушевал Алексей Ильич. – Геноцид нации решил организовать, бля???!!!
–Да я... ничего такого... Они сами... русский народ не умеет...
–Чего не умеет русский народ?! – напирал Алексей Ильич.
–Договариваться...
–Ты что, Никитка, еб твою мать, не русский?! – рявкнул Алексей Ильич. – За такие слова ты у меня огребешь по самое не могу! Огребешь, я тебе обещаю, братишечка!...
Никита Ильич попятился в угол. Однако, вместо обещанной расправы, старший брат резко развернулся и выбежал из избы, грохнув дверью.
Шагая к себе домой, Алексей Ильич услышал далеко позади знакомый
звук стартующего мотора. Двигатель запустился и тут же захлебнулся с квакающим звуком. У Алексея Ильича потеплело на сердце, и он, довольный, засмеялся.
А Никита Ильич...

...все не мог понять, что же случилось с его мотором. Мотор надо было разобрать, но до этого никак не доходили руки.  Вместо этого Никита Ильич напряженно думал и писал. Достал из шкафа общую тетрадь в клеточку, из которой когда-то рвал листочки на письма, и начал делиться мыслями с бумагой.
«Смешно видеть. Я ненормален. Я аномален. Я неуместен. Как нож в спине», написал он и сморщился.
Никита Ильич намеревался выступить на Дне Правды. Первым. Хотя вряд ли... ему не дадут вырваться первым... у него не хватит твердости. Глотая тухло-сладкий запах избы, внутренне слабея и трясясь, он писал и писал.
«Патриотизм – безответная любовь. Стоит ли мучить себя безответной любовью?»
Оглядывал корявую, с неровным, как рельеф окружающей местности, полом, комнатушку и продолжал. Мысли копились много лет, ими не с кем было поделиться. Теперь он тяжело, отрывками, выжимал их на бумагу.
«Бодрствование в сумерках. В этом, наверное, и есть наивысшее мужество «Ради чего?», неизбежный вопрос в этом случае.»
Вскакивал, нервно ходил от стены к стене. Бегал на кухню, глотал вчерашний суп и позавчерашний чай, а потом возвращался к тетради.
«Пусть история повторяется. Но в стороне от меня. Потому что я неповторим.»
Время от времени он выбегал во двор, испытывать двигатель. Потом возвращался в дом и писал дальше.
«Отравление Россией. Аллергия на нее.»
Наконец, Никита Ильич решился сходить к блудодеевскому особняку еще раз. Калитку открыла все та же девушка в костюме. Поигрывая блокнотиком, вежливо сообщила, что каких бы то ни было консультаций давать не уполномочена.
Никита Ильич ушел с горькой обидой. А у ворот собственного дома его перехватил брат – с разбитым лицом и пьяный.
После отвратительного разговора Никита Ильич метался по дому, хлебал чай, расхаживал, хватался за ручку. Мысли не шли. Он включил телевизор. Через пять минут выключил. После этого записал в тетради: «Нечищеные мозги – благоприятная среда для размножения умственной заразы.» И, сразу же после этого: «Человек человеку – помойное ведро, адекватность поведения и житейская пригодность которого определяется способностью благодарно принимать в себя мусор и держать крышку закрытой, даже если невмоготу.» После этой фразы Никита Ильич немного повеселел и окреп духом.
Спустя какое–то время он понял, что дело в чем–то ином. А именно: в том, что важнее всего.
Дело было в ценностях.
В них.
В чем же еще.
Никита Ильич перевернул лист и быстро набросал перечень ценностей. Разумеется, русских ценностей.
Поначалу список выглядел так:
1. Глубокомыслие.
2. Духовность.
Немного поразмыслив, он поменял глубокомыслие и духовность местами. Затем добавил еще один пунктик:
3. Пушкин.
Подумав еще, написал в скобках «наше все!» Фамилию нашего всего подчеркнул тройной чертой.
Затем появились:
4. Интеллигентность.
5. Сентиментальность.
Никита Ильич даже и не знал, что за чем должно идти, и какая ценность главнее. Но потом, походив еще, решил, что это не так уж и важно – ведь в голове русского человека эти ценности образуют не иерархическую лестницу, а нечто вроде сетки.
Довольный этой мыслью, он записал ее на последней странице тетрадки, после чего продолжил:
6. Тоска.
7. Надежда.
Надежду он тоже подчеркнул тремя чертами. Как-то незаметно произошел этот переход от высокого в сферу эмоций. Этак, подумал он, недалеко и до раздолбайства с пьянством. Их Никита Ильич тоже занес в список:
8. Раздолбайство.
9. Пьянство.
Затем он подумал, что неплохо было внести и пофигизм, но, подумав, решил, что это частный случай раздолбайства. Зато следом появилось
10. Свинство.
  И в итоге –
Загадочная русская душа как сумма всего вышеперечисленного.
На этом Никита Ильич оставил свои откровения и улегся на койку спать – как обычно, не раздеваясь.
А братец тем временем...

...задумывал месть.
Он уже придумал, как насолит провокатору Никитке. Горстка снега в бензобаке казалась Алексею Ильичу слишком мелкой платой за великие гадости, учиненные братом. Поэтому он придумал кое-что пострашнее. Вечером, перед тем как уйти из мастерской, он незаметно перелил керосина в заранее принесенную бутылку из-под пива. Плотно заткнул горлышко тряпкой–фитилем. Бутылку Алексей Ильич принес в сумке домой, и, незаметно для Маши, спрятал в
сенях, за старым холодильником.
Как только легли спать, он начал симулировать понос: вскочил, оделся и помчался в огородный сортир, хотя в сенях на этот случай стояло ведро. И довольно долго сидел там, дыша нечистотами. Потом вернулся, рассказал «Ты не поверишь, мать, как меня пронесло. Наверно, что-то не то съел.» Вскакивания из
постели, одевания, забеги, раздевания и укладывания в постель повторились шесть раз, с интервалом в десять-пятнадцать минут. Маша все охала и причитала, что подобающих случаю лекарств у нее, кажется, нет. Покопавшись в холодильнике и кухонном столе, убедилась, что таблеток действительно нет, и запричитала еще горше. Впрочем, вскоре успокоилась и уснула.
Алексей Ильич долго ждал этого момента. Одним махом он выскочил из–под одеяла, быстро оделся, подхватил в сенях заветную сумку, и, хлопнув калиткой, выбежал в ночь. Даже Джек не проснулся и не залаял – за последние два часа привык к его вылазкам.
Было три часа. Алексей Ильич поднял воротник пальто и короткими перебежками ринулся на соседнюю улицу, где жил заблудший, и, следовательно, нуждающийся в исправлении братец. Оказавшись перед Никиткиными воротами, он огляделся. Трясущимися руками вытащил из сумки бутылку. Пляшущей в пальцах зажигалкой поджег тряпичный хвостик. И, словно гранату, швырнул бутылку во двор. Бутылка звонко лопнула вдребезги, и оранжевое пламя с хлопком...

...взметнулось выше ворот.
Блудодеев стоял в дверном проеме балкона, на границе полутьмы и полной темноты и наблюдал в инфракрасный бинокль ночного видения, как темная фигура с поднятым воротником удирает от подожженного ею дома.
«Я так и знал, что до  этого дойдет», нейтрально подумал Блудодеев. «Рановато нам еще такие опыты ставить.»
И вернулся в спальню.
А темная фигура...

...не теряя ни секунды, бросилась в обратный путь, сопровождаемая лаем собак.
Зажигалку и сумку Алексей Ильич не бросил – оставлять вещдоки на месте преступления он не хотел. Постояв в сенях, отдышавшись и уняв сердцебиение, он прошел в дом и лег спать.
Супруга, кажется, так и не проснулась.
Зато самого Алексея Ильича наутро разбудили...

...с большим трудом.
На работу пошел, как зомби в тумане – сказывались последствия бессонной ночи.
«Нет, так дела не делаются», думал он, на ходу ощупывая побои на лице. "Этот Блудодеев поссорить нас хочет – вот и все. И нашим селом, нашей землей, нашей страной завладеть, падла сраная!"
Явившись в мастерскую, перво-наперво поделился этим тезисом с Толяном и Севой. Те с Алексеем Ильичом согласились, поскольку сами думали то же самое.
–Правильно излагаешь, Ильич, – кивал головой Толян. – Поссорить и истребить. Типа, нас нашими же руками. Но только ниче у них не выйдет!..
–Почему?
–Сева, объясни. У тебя это лучше получается.
–Мы русские, – пояснил Сева, – умеем надеяться. А надеяться по-русски, это вот как: это значит думать, что все само собой рассосется.
–Вот так вот, Ильич!
Алексей Ильич был потрясен железной логикой своих корешей по работе. Позавчера он, как ненормальный, обсуждал брошюрку про День Правды. Вчера дрался с Фаридом, а потом орал на родного брата, а ночью бросил ему во двор бутылку с керосином. А вот до такой простой вещи додуматься не сумел! А сегодня мужики, у которых он был чем–то вроде авторитета, над ним посмеиваются.
–Так что мы ниче не будем делать, и оно само собой рассосется, – радостно продолжал Толик.
–День Правды отменяется! – присовокупил Сева. – Напьемся все...
–С Фаридом надо бы помириться... – сказал в пространство Алексей Ильич.
«И с Никиткой», мысленно добавил он. «Заодно и посмотреть, не сгорело у него там чего.»
Он глянул в проем открытых ворот мастерской и снова увидел ту самую женщину, которую видел здесь вчера, и которая жила у Блудодеева и выдавала брошюрки. На этот раз она была в другом костюме.
–Мужики, гляньте-ка, это кто там... – Алексей Ильич указал на улицу.
–Фарид, кто же еще! – удивился Толян. – Ты сегодня какой-то сам не свой, Ильич!!!
Действительно, Фарид, как по заказу, снова предстал пред воротами мастерской вместе с «ЗИЛом» – на этот раз барахлил движок. Заодно водила привез новость: ночью горел двор Никиты Дурнева. В Бухалово даже участковый Фомин приезжал, всех опрашивал, говорил, похоже на поджог... В ходе проверки движка вчерашний конфликт удалось разрулить; в честь замирения Алексей Ильич великодушно предложил ему после работы выпить – он угощает.
В бухаловском магазине их ждало дивное зрелище: Ирина Петровна отрывала поле у какой-то старой газеты, а ее дочь Катя, с фингалом под глазом, сидела на стуле у окна с книжкой, и вполголоса  зубрила какое-то стихотворение. Обе были настолько увлечены каждая своим делом, что даже не заметили Алексея Ильича с Фаридом.
–Добрый вечер, барышни! – поприветствовал их Алексей Ильич.
–Вещер добрий! – поддержал его Фарид.
–А?  – испуганно вздрогнула Ирина Петровна. – Здрасьте!
Она выбросила оторванный клок под прилавок, поправила волосы и
затараторила:
–Представляете, мужики, только что эта баба была здесь. Ну, которая вчера тут ходила и все записывала... Только костюм у ней другой... И опять без пальта, без ничего. Зашла, постояла, посмотрела, чего-то записала и ушла!... Че ей надо-то?
–Смерти нашей, – ответил Алексей Ильич. – Она – Блудодеевский агент. Ходит, вынюхивает, разговоры подслушивает. Только не дождутся они там, в особняках. Мы сегодня с мужиками посовещались и решили День Правды саботировать.
–Вот это правильно! – обрадовалась Ирина Петровна. – Я тоже сегодня подумала и решила... Ну его, этот День Правды. Я тут даже речь приготовила, да вот порвала...
–Молодец, Ирина Петровна!  Сообрази-ка нам бутылочку водочки – мы сегодня с Фаридом замиряемся!
–Все сегодня замиряются, – просияла Ирина Петровна. – Катька моя с Полинкой. А сын твой – слышь, Фарид – тоже со своим одноклассником помирился. Даже трубку мира за школой выкурили. Правда, Кать?
–Правда. Да не трубку – этот только так называется. Просто покурили и все....
–Ах, паршивец! –взорвался Фарид. – Курит! Ну я ему сегодня!..
–Да ладно тебе! – похлопал его по плечу Алексей Ильич, и спрятал бутылку в свой глубокий карман. – Еще не хватало, чтобы в день всеобщего замирения... Вот им!!!
И показал кукиш в сторону Блудодеевского особняка.
Все посмеялись, а Катя на прощание процитировала из выученного
стихотворения:

Оставьте: это спор славян между собою,
Домашний, старый спор, уж взвешенный судьбою,
Вопрос, которого не разрешите вы.

–Вот так! – авторитетно подытожила Ирина Петровна. – А называется «Клеветникам России.» Пушкин написал.
–Наше все, – засмеялся Алексей Ильич.
И оба двинули на выход.
Пили...

...у Алексея Ильича.
–Слышал, Лешь, – спешила поделиться новостью Мария Сергеевна. – Сегодня у брата твоего пожар был. Да не волнуйся, не сгорело ничего. Только, говорят, вертолет его обгорел с одного боку... Соседи выскочили, эти, как их... Курочкины... огонь  потушили... Участковый приезжал... Подозревают поджог. Но Никитка твой говорит, это он сам виноват: бутыль с керосином не туда поставил, она опрокинулась и загорелась. Ну, участковый ему, вроде, поверил, говорит: ты смотри осторожней, Никита Ильич. А то уже не в первый раз все село пугаешь.
–Да уж, – согласился Алексей Ильич. – Это он умеет.
С Фаридом проговорили допоздна. Пришлось даже еще раз за бутылкой сбегать. Правда, так и не удалось до конца определить, кто же, все-таки, во всем виноват: пидарасы, американцы, или Блудодеев. В конце концов решили,  что виноваты все упомянутые выше, с чем и распрощались.
–Леша, слышишь, завтра Витьку выписывают, – напомнила Мария Сергеевна.
–Да знаю я, мать. Помню... Все! Спокойной, как грится, ночи, и приятных снов!
Забирать Витьку из дурки...

... досталось безработной Марии Сергеевне.
Уже к полудню сын был дома. Отмывшись в бане, он сидел  за столом и, разинув рот, внимательно слушал маманины рассказы о чудесах, что творились в родном селе за время  его отсутствия.
Витьке Дурневу было восемнадцать с половиной лет от роду, и был он самым младшим ребенком четы Дурневых. В то время как его старший брат Сергей и сестра Саша давно уже переселились в город и обзавелись семьями, Витька, словно Иванушка-дурачок, все сидел на родительской шее и не спешил с нее слезать. Впрочем, тому были веские причины.
С детских лет Витька был безбашенным, причем безбашенным даже по Дурневским меркам. В отличие от отца или старшего брата, сообразительностью не отличался, в школе не успевал, зато любил мучить кошек и собак, взрывался по любому и поводу и без, и мог кинуться в  драку, даже если обидчик был шире в плечах и выше на полторы головы. И дня не проходило, чтобы он с кем-нибудь не
подрался. Все время ходил озлобленным, и это настораживало. «Ниче хорошего из него не вырастет!» заметил однажды отец.
И не ошибся.
Уже в пятом классе, вместо того, чтобы идти в школу, он шел за школу на пустырь, где поджидал первоклассников и отбирал у них деньги. Помогали ему два таких же, как он, одноклассника: Жека и Макс. Безобразие продолжалось около полугода, пока родители первоклашек не написали жалобу участковому. События принимали скверный оборот, но до суда так и не дошло: как–никак, Жека был родным сыном участкового, поэтому всем троим удалось отмазаться, а дело замяли. Однако после этого Витька не только не угомонился, а напротив, продолжал драться со всеми; его жестокая бесконечная тоска требовала выхода. У матери стали пропадать деньги, а сын все чаще приходил домой навеселе. Мария Сергеевна пыталась его отчитывать, но Витька огрызался так, что она сразу же замолкала.
После девятого класса Витьку выпустили с волчьим билетом, и отец устроил его слесарем в ремонтные мастерские, где работал сам. Работать Витьке нравилось больше, чем учиться (так он сам говорил), но однажды осенним вечером, выпив с друзьями – все теми же Жекой и Максом – он угнал совхозный «ЗИЛ» и они втроем поехали прокатиться. Катались долго, пока не перевернули машину в трех километрах от Бухалова. Остались целы и невредимы, и предстали перед судом. На этот раз  Жекин отец  не помог. Витьке, поскольку он все это придумал и сидел за рулем в момент аварии, дали три года условно, Максу и Жеке – по году. Тоже условно.
Получив срок, Витька запил еще сильнее прежнего. С друзьями виделся лишь иногда – зато каждая встреча кончалась возлиянием. Вскоре у него появилась подружка Наташка, под стать ему самому. С Наташкой гулял недолго, вскоре ее сменила какая–то Ольга, не лучше Наташки.
И вот прошлым летом, когда до окончания условного срока оставалось всего три месяца, гуляя с Ольгой, он захотел вдруг выпендриться перед ней  и отколотил какого-то приезжего городского парня. Родители перепугались не на шутку – все, теперь по-настоящему посадят – но городской быстро сбежал туда, откуда приехал. А  в октябре у Витьки начались нелады с головой: явилась белая женщина и захотела забрать его с собой. Буйный Витька становился необычайно силен; его насилу связали, и отвезли в город, в областной психдиспансер. Ему как раз пришла повестка, но вместо солдатских сапог ему пришлось надеть больничную пижаму.
–Да что же это такое! – причитала Мария Сергеевна. – Дураком сын стал!
Врач сказал, что это у Витьки от пьянства, и что пить ему нельзя.
Ольга его бросила. После выписки Витька не пил до самого Нового Года. Ну а в Новый Год – как же не выпить. Пошел в гости к Максу, после чего снова оказался в дурке. Оказалось, врач не шутил и не стращал понапрасну, как сначала думал Витька; больше ста грамм – и белая женщина была ему обеспечена. Впрочем, пару раз он напивался до зеленых соплей – и женщины не было. Проносило. Витька осмелел и начал пить с новой силой. Но вот – она пришла опять...
Вот и сейчас: Витьке очень хотелось выпить в честь своего очередного возвращения, но – нельзя. Сходил в магазин, потрепался с Ириной Петровной. Встретил Леонида Дмитриевича – потрепался с ним. Увидел на улице странную женщину – не по– бухаловски ухоженную, не по погоде в деловом костюмчике и
колготках. Проводил ее взглядом. Раньше он ее здесь не видел. Такой он и ходил до самого вечера – трезвый и на редкость добрый.
О загадочной незнакомке рассказал мамане.
–Это такая в костюмчике–то? – оживилась Мария Сергеевна. – Так это Блудодеевская агентура. Ходит, разнюхивает... Только вот они получат!
И Мария Сергеевна, как давеча ее супруг, изобразила торжествующий кукиш.
Явившись вечером с работы, Алексей Ильич возгласил:
–Витька дома! Завтра вместе на работу пойдем!
И обмыл это дело, вместе с женой,  Рыковским самогоном. Трезвый Витька только глядел на них и облизывался. Заодно выслушал и папанину версию о Дне Правды, и о том, как бухаловские решили дружно его саботировать.
В одиннадцать легли спать...

...а в это время Лена держала перед Блудодеевым отчет. Собранные ею агентурные данные были более чем неутешительны.
–А ведь все так хорошо начиналось! В воскресенье начали читать в брошюру. В понедельник – обсуждали прочитанное, что-то писали, даже дрались! А вчера начали рвать свои сочинения – сама видела – и примиряться. А один из них так и сказал: «Само рассосется...» Я думала, это единичные явления... А сегодня Лукин с каким-то парнем разговаривал, говорит: «Дня Правды не будет.» А эти... как их... Алексей Дурнев и Фарит Валиахметов говорили: «Мы в субботу
нарочно все перепьемся и никуда не пойдем! Бабку Рыкову к этому делу подключим...» Это они воду мутят!
–Активисты, блин!... – прокомментировал Блудодеев. – Кто еще что говорит?
–Здесь полные сведения за последние два дня, – она протянула Блудодееву несколько распечаток.
–Мда... Невесело... – вздохнул Блудодеев, изучив бумаги. – Каннингем со своей сворой припрутся через три дня. И что они увидят – сборище пьяных обормотов?... Что же подумает мировая общественность о нашей стране? Неужели этим деревенским алкашам все равно?!
Лена молча смотрела на него, ждала, когда он наговорится вдоволь. Блудодеев заводился все больше:
–Правильно говорил Чаадаев: русские не принадлежат к числу тех наций, которые входят в человечество!... Петр Алексеич их немного встряхнул: а то до Петра только жрали да спали!... Отбросы человечества! Генетические подонки!!!
Внезапно он успокоился, заговорил тише.
–Ладно, есть у меня на примете один... из местных. На него мы можем опереться. И ты его знаешь!
–Никита Дурнев?
–Он самый!
–Да, он отнесся к Дню Правды серьезно, не в пример остальным... У него там целая тетрадь!... Сама видела, в окошко к нему подглядывала... Ну, там все написано, – Лена кивнула на свои отчеты.
–Да, по-моему, у него есть все основания ненавидеть своих односельчан, – улыбнулся Блудодеев. – Ладно, пора ложиться спать. Утро вечера мудренее...
Надо сказать, что не только один Блудодеев...

...руководствовался в жизни данным тезисом.
Следовала ему и Валентина Геннадьевна Рыкова, одинокая пенсионерка семидесяти лет, бывший какой–то инженер, и следовательно, с научно-технической соображалкой.  Эта самая соображалка помогала ей не остаться на старости лет без хлеба насущного. Проще говоря, Валентина Геннадьевна последние десять лет конструировала самогонные аппараты и гнала самогон. По части изобретательства с ней мог бы тягаться разве что Никита Ильич Дурнев, но он не обладал ни одним из качеств, которыми обладала Рыкова: энергичностью, расторопностью и физической крепостью. Предприимчивая и оборотистая, она практически держала монополию по части производства самодельного бухла. Были в Бухалове и другие самогонщицы, но им было далеко до Валентины Геннадьевны: и сахар у них был не тот, и дрожжи не те, и оборудование морально устаревшее, и поэтому разорялись конкурентки одна за другой.
Нынешним вечером, получив наказ от Алексея Ильича, она переключила свой аппарат в режим максимальной производительности, чего не делала никогда, разве что накануне больших праздников.
–Вот и в субботу будет великий праздник... – посмеивалась она, бегая по тесной от самогонной аппаратуры кухне, переключая тумблеры, открывая заслонки и фильтруя жидкость. – Блудодеев, вешайся, подонок!...
На самом деле пенсионерка не считала объявленный День Правды каким–то там праздником, просто у нее появился шанс увеличить доходы путем удвоения объемов продаж. А как же добиться этого? Только путем привлечения покупателей скидкой!
Бутыли с самогоном одна за другой сходили с метафорического конвейера; полуавтоматика работала на износ. Очень скоро в доме стало нечем дышать, она открыла все форточки, и, подобно тому, как промышленные предприятия устраивают по ночам плановые сбросы ядовитых отходов, так и Валентина Геннадьевна выпустила на село облако пьяных паров. И, пока поспевала очередная порция зелья, села писать объявление, которое в шесть утра...

...уже висело на доске объявлений, прямо посреди Блудодеевской
афиши.

Спешите!
Только до 15 апреля
Ваш любимый самогон от Валентины Геннадьевны
с 5%–й праздничной скидкой!!!
Ул. Рабоче–крестьянская, д. 19

Это было откровенным афронтом!  Ровно в восемь утра Блудодеев, разбуженный вернувшейся с вылазки Леной, был у афиши.
–Ну ****ец! – Блудодеев рванул объявление за уголок, но оторвал лишь немножко; текст остался невредим. Видимо, клей был очень хороший.
–Сука старая! Я ей покажу, ****ь, праздничную скидку! – Блудодеев оборвал с объявления всю бахрому с адресом Рыковой.
Сзади неслышно подошел некто – сутулый, в старой спортивной шапочке с кисточкой, в потертой кожаной куртке, с растрепанной бородой. Узнав Блудодеева и Лену, он замялся. Не решаясь приблизиться вплотную, остановился в трех шагах, молча кивнул им,  и, близоруко щурясь, стал читать объявление. Они тоже его узнали.
–Никита Ильич! – позвал его Блудодеев. – А Никита Ильич! Давайте-ка прокатимся!
Блудодеев кивнул на свой джип, и, как бы невзначай, дал распахнуться полам пиджака. Никита Ильич увидел пистолет в наплечной кобуре. Лена открыла дверцу. Никита Ильич, словно в трансе, забрался в полутемное нутро черного джипа.
–Куда... мы...? – наконец подал голос Никита Ильич, вертя головой.
–Для начала – к Вам в гости, – невозмутимо ответил Блудодеев. – Вася, поехали!
Через пару минут Блудодеев и Лена уже изучали двор Никиты Ильича. Собаки во дворе не было. Не было даже конуры. Посреди вымощенного мраморными обломками двора было черное пятно сажи. Вдоль левой стороны был пристоен деревянный сарайчик с откидной стеной. Теперь эта дверь-стена лежала в виде кучи обугленных досок в дальнем углу дворика, а на ее месте висел брезентовый занавес. Очевидно, сарай служил ангаром для самодельного летательного аппарата – теперь данный аппарат стоял на ручном тормозе носом в сарае и хвостом во двор. На правом боку было запекшееся черно–бурое пятно от пламени.
–Костер, что ли жгли? – покосился на пятно Блудодеев.
–Нет... Это... у меня пожар был...
–Знаю я ваши пожары, – хмыкнул Блудодеев. – Даже знаю, кто их устраивает... И Вы тоже знаете, Никита Ильич, кто к этому руку приложил. Только участковому врете... Ладно, проехали.
Блудодеев и Лена заговорщицки огляделись кругом, и, убедившись, что за ними никто не следит, подтолкнули Никиту Ильича к крыльцу.
–А теперь я хочу заглянуть к Вам в жилище!
–Что ...вам... от меня... ?
–В дом, живо!!!
Вдвоем они вдавили Никиту Ильича в сени, а оттуда – на кухню.
Тот только успевал перед ними двери открывать.
–Да что...  вам... ?
–На тетрадь вашу хотим взглянуть, – снова подобрел Блудодеев. – Ваше творчество изучить.
–Да вы не бойтесь, – помогала Лена. – Мы почитаем и вернем.
–Вот... –Никита Ильич вручил Блудодееву лежавшую на кухонном столе тетрадь.
Блудодеев начал листать тетрадку.
–Ооо! – восклицал он, переводя удивленный взор с исписанных страниц на Никиту Ильича и оттуда – обратно на страницы. – Ммм!
Никита Ильич, съежившись, сидел на табурете и глядел в пол.
–Интересно! – резюмировал наконец Блудодеев. – Я ее заберу ненадолго. Приходите ко мне через час.
–И ... что?
–Если не понравится – верну.
–А... если...?
–А если понравится... – Блудодеев подмигнул Никите Ильичу, и, вдвоем с Леной они покинули дом, оставив Дурнева терзаться ожиданием неизвестности.
Выждав ровно час, Никита Ильич решил сходить к Блудодееву. Ему снова открыла та женщина в костюме.
–Заходите, – сказала она дружелюбно. – Николаю Ивановичу понравились Ваши идеи.
Как понимать этот дружественный тон и это «понравились Ваши идеи»? Будут вербовать? Заставят работать на спецслужбы? Никита Ильич внутренне ослаб. Бежать? Бежать некуда. Он сглотнул и все-таки шагнул в калитку.
Обширный бетонированный двор Блудодеевского особняка поразил Никиту Ильича своей невиданной и, подумал он, бесполезной роскошью: небольшая аллейка с фонарями и скамейками, газон с вечнозеленой канадской травой, небольшой английский парк – такие он видел на картинках, пустой плавательный бассейн, сваленные у забора каркасы огромных – какие бывают только в совхозе – теплиц. Из дальнего угла сада за ними наблюдал, поигрывая дубинкой, охранник в черном комбинезоне.
Они вошли в особняк. В общем-то, примерно таким и представлял себе Никита Ильич убранство домов новых русских. Правда, из этого убранства он мало что успел разглядеть: окна были зашторены, или забраны жалюзи, свет бы включен не везде; изнутри просторный и роскошный блудодеевский особняк представлял собой жутковатое зрелище. Никите Ильичу показалось, что его неожиданно привели из светлого дня если не в темную ночь, то в поздние сумерки.
Блудодеев уже ждал его в своем теневом  кабинете на втором этаже. Это был уже другой Блудодеев: вальяжно развалившийся в кресле за столом, но гораздо более вежливый.
–Здрасьте, Никита Ильич! – Блудодеев кивнул на кресло напротив стола. – Присаживайтесь...
Никита Ильич сел прямо и скованно.
–Ну что же, Никита Ильич... Мне очень понравились Ваши размышления о русском народе и о путях России, – Блудодеев тоже выпрямился, и даже немного подался всем корпусом вперед.
–Тетрадь... вернете? – промямлил Никита Ильич.
–Я только что закончил ее читать. Теперь надо бы отксерить, да ксерокс барахлит. Извините. Так что я Вам ее завтра верну, вашу тетрадь. Хорошо?
–А... зачем Вам... мои записи? – спросил Никита Ильич.
–Полезные очень, – улыбнулся Блудодеев. –Пригодятся!
–А...?
–Нет-нет, я не заставлю Вас выступать на Дне Правды. Теперь, когда Ваши односельчане решили сорвать праздник,  это бесполезно. Тем более, к публичным выступлениям Вы явно неспособны. А ведь у ваших бухаловцев даже нет согласованной программы действий. Как были  дезорганизованным безмозглым
стадом, так им и остались!... Но они еще пожалеют об этом!
Никита Ильич тяжко вздохнул и уставился в пол.
–Спасибо Вам еще раз, Никита Ильич,– Блудодеев встал из-за стола и протянул ему руку для прощания. – Увидимся завтра в десять. До свидания...
«Неужели он только за этим меня звал?» рассеянно думал
Никита Ильич, бредя по подмерзшей грязи к своему дому. «Чтобы поблагодарить? А зачем ему мои записи? Зачем? Кто он, этот Блудодеев?...»
Поход в магазин он решил отложить до вечера, а пока заняться
вертолетом. Он еще и  не  знал...

...что его заезд к Блудодееву не прошел не незамеченным.
Едва Алексей Ильич с сыном Витькой появились на пороге магазина, Ирина Петровна бросилась к ним поделиться тем, что увидела утром.
–Представляешь, Алексей Ильич! – тараторила Ирина Петровна, выпучив глаза. – Сегодня в восемь подъезжает к нашему магазину Блудодеев этот на своем джипе. Вышли со своей подстилкой, стоят, ждут... С минуту подождали... Тут подходит Никитка твой... о чем-то с ними поговорил – и к ним, в машину! Вот так, понял?! У них уже встреча назначена была...
–Да офигеть можно!  – воскликнул Алексей Ильич. – Что дальше было?
–Да ниче... Сели и поехали. К нему в особняк.
Алексей Ильич помолчал несколько секунд.
–Вот и сошлось все! – заключил он наконец. – Мой братан в стукачах  у Блудодеева ходит...
Они уже было собирались с покупками на выход, когда на пороге появился Никита Ильич.
–А, Никитка! – обрадовался Алексей Ильич. – На ловца и зверь бежит!...
–С повинной пришел, – хмыкнул Витька.
–Да я... за хлебом...
–А утром ты тоже за хлебом шел? – засмеялся Алексей Ильич. – Да не дошел?
–Да, утром я... тоже...
–А к Блудодееву зачем ездил, а?!
–Да он... сам...
–Ну, понятно, что не ты к нему напросился... «Каракатица»-то твоя как?
–Я.. попрошу... не называть мой вертолет...
–Ну ладно, вертолет...
–Весь день... сегодня... с двигателем возился... Похоже, бензин... с примесями...
–Ну ладно, живи, КБ имени Хамова! – Алексей Ильич похлопал брата по плечу и вдвоем  с Витькой они вышли из магазина.
Купив все, что нужно, Никита Ильич вышел из магазина. Отец и сын Дурневы стояли у доски объявлений. Ждали его?... Нет, просто читали объявление о продаже самогона. Никита Ильич облегченно зашагал домой...

...а у доски объявлений, откуда ни возьмись, появилась Валентина Геннадьевна Рыкова.
–Вечер добрый, Валентина Геннадьевна! – поприветствовал ее Алексей Ильич.
–Здрасьте...– буркнул Витька.
–Здрасьте, соколики!... Не желаете ли самогончику?
–Очень даже желаем! – с готовностью отозвался Алексей Ильич.
– Вижу, товар идет нарасхват – уже всю бахрому оборвали.
–От желающих отбоя нет! Сегодня тридцать литров продала!...
–Ну, хорош преувеличивать, Валентина Геннадьевна!... У нас в Бухалове и народу-то столько нет...
–Так ведь даже с центральной усадьбы приезжали...
–Молодец, Валентина Геннадьевна! Мне бы так... Правда, Витька?...
–Ну что, пойдем ко мне, соколики?
–Пойдем, Валентина Геннадьевна... Сколько, говоришь, за сегодня продала? Тридцать литров? Считай, что уже тридцать один!...
Домой Дурневы вернулись не только с магазинными покупками, но и с литрой знаменитого Рыковского сэма.
–Вот! Послезавтра выпьем за Блудодеева!
–А мне нельзя... – печально произнес Витька.
–И не надо... – так же печально передразнил его отец. И радостно добавил:
–Мне больше достанется!
А тем временем Никита Ильич...

...заканчивал перебирать двигатель. Все было наглухо забито цементом и глиной – видно, где-то ему подсунули такой бензин. Но бензин бензином, а двигатель был погублен окончательно. Чем покупать новые детали, было дешевле и проще раздобыть другой. Никита Ильич злобно пнул раскуроченный карбюратор, и, скрипя зубами, пошел обратно в дом. Вертолет так и остался под открытым небом. Никите Ильичу было не до вертолета, его ум все это время был занят другим: зачем понадобились Блудодееву его невинные размышления о русском народе? Неужели Блудодеев – сотрудник спецслужб? Собирает сведения о неблагонадежных? Этого еще не хватало!
Но Никита Ильич терпеть не мог оставлять дела недоделанными. Поэтому он все же вернулся во двор, закатил вертолет в ангар и закрыл дверной проем брезентовым пологом. Разбросанные детали собрал и отнес в сарай-мастерскую. И только после этого продолжил свои размышления.
Ночью спал плохо – все думал.
Встал рано, рассортировал детали – которые годятся на запчасти, а которые можно выбросить.
А в десять пошел к Блудодееву за тетрадью.
–Спасибо Вам, Никита Ильич! – снова распинался Блудодеев. – Огромное человеческое спасибо!!!
И вернул ему тетрадь.
Никита Ильич набрал воздуха в легкие, выдохнул и решительно задал терзавший его вопрос:
–Николай Иванович... А зачем Вам мои записи?
–Интересно очень! – по–вчерашнему ответил Блудодеев. – Извините, у меня еще много дел сегодня... Лена, проводи Никиту Ильича!...
Свернув на свою улицу, Никита Ильич увидел: возле его дома стоят двое. Несмотря на близорукость, он узнал их издалека: это был брат Алексей и его сын Витька. Похоже, они давно дожидались его.
–Никитка! – жизнерадостно гаркнул Алексей Ильич. – Сколько лет, сколько зим!
Никите Ильичу стало нехорошо. Чего им надо?
–Я думал... вы на... работе...
–Отгул взяли, – пояснил Алексей Ильич. – Решили тебя навестить.
Никита Ильич отшатнулся: от обоих разило спиртным. Брат был пьянее, но и Витька от отца не отставал – пропустил, наверное, пивка для храбрости.
–Слушай, Никитка, поговорить надо, – сказал Алексей Ильич уже серьезно.
–По.. жалуйста... –Никита Ильич провел обоих в дом.
На печке кипела закопченная несвежая кастрюля – брательник варил себе обед.
–Вы... садитесь... – он указал на табуретки.
–Спасибо, мы постоим, – Алексей Ильич положил тяжелую руку брату на плечо, и тот понял, что ему лучше присесть самому. Может, удастся с ними договориться?
–Что это у тебя за тетрадка? – Алексей Ильич взял у него тетрадь, как давеча – брошюру про День Правды.
Начал молча листать.
–Да там...
–Сидеть!!! – рявкнул Алексей Ильич.
Никита Ильич испуганно глянул на брата, на угрюмо молчащего Витьку и отвел взгляд. Сейчас ему больше всего хотелось рвануть с места и убежать. Схватить табуретку, разбить окно. Или лучше позвать соседей. Механизатора Курочкина, который помогал ему тушить пожар. Но он сейчас на работе.
–Тааак! – радостно констатировал Алексей Ильич. – Витька, как тебе это: «Патриотизм – безответная любовь. Стоит ли мучить себя безответной любовью?»
Витька ухмыльнулся. Алексей Ильич перевернул страницу.
–А это?! «Отравление Россией. Аллергия на Россию.» А?!
Витька ухмылялся. Отец листал тетрадку.
–А вот... Чего???!!! Свинство – русская ценность?! Ну-ка, поясни-ка, братишечка!
Никита Ильич молча сопел.
–Значит, мы все раздолбаи, пьяницы и свиньи, да?! Вот чему тебя Блудодеев учит!!!... Молчишь – на хую торчишь!...
Витька криво усмехнулся.
–Не, Витька как тебе это?...
Тот заглянул в тетрадь.
–Пидерсия! – сказал он счастливо, и начал с хрустом разминать кулак.
Никита Ильич вскочил. И тут же получил от Витьки кулаком под дых.
–Тихо,  братишечка. Не суетись...
Витька заботливо поднял Никиту Ильича под микитки с пола и усадил обратно на табурет. Никита Ильич, скрючившись, глотал воздух.
–А что ты скажешь на это, Никитка, продажная тварь? – и Алексей Ильич торжественно разорвал тетрадь по корешку.
–А...! –Никита Ильич слабо взмахнул рукой, и Витька сделал на него ложный выпад. Тот даже не пытался защититься.
–Бэ! – ответил Алексей Ильич и разорвал тетрадь поперек.
Затем прошел к печке, открыл дверцу и забросил обрывки тетради в огонь. Никита Ильич снова вскочил с табуретки и бросился к печке. И грохнулся на пол, споткнувшись о Витькину ногу.
Он ударился об пол лбом и рассек бровь. Кровь лилась ему в глаза. Он лежал на полу и неслышно плакал. Сквозь пелену слез он видел, как брат и его сын ушли и захлопнули дверь.
Делать было нечего, и после визита к брату...

...Дурневы вернулись домой. Алексей Ильич на радостях добавил еще.
–Вы где были-то? – спросила Мария Сергеевна.
–Да так... по делам, –отозвался супруг.
–А то все село свихнулось. Все, кто не на работе, пьянствуют: Рыкова самогон со скидкой продает! Вы че, только ради этого отгул и взяли?...
Алексей Ильич и Витька закивали головами и захихикали.
–Ну... Только ради этого!...
Они уже предвкушали завтрашний день; им очень не терпелось посмотреть...

...на международных наблюдателей.
Пятнадцатого апреля с утра пораньше все село уже было на бровях. Было холодно, но ясно и солнечно. Набив карманы несусветной нежданной выручкой, ликовала в своем доме Валентина Геннадьевна Рыкова. Остальные селяне просто радовались первому выходному на этой неделе; к тому же, в ближайшие часы их ждала встреча с живыми американцами, а такое случается не каждый день.
–Ну что, Ильич, с Днем Правды? – усмехались друг другу встречные бухаловцы.
–С ним самым, Дмитрич!...
И, пьяно смеясь, шли каждый своей дорогой. Об идеологических разногласиях даже не вспоминали.
Однако же ближе к десяти стали подтягиваться к магазинному форуму.
Вездесущее семейство Дурневых немного опоздало: было без десяти десять, и практически все село уже было там. Половина собравшихся еле держались на ногах. Разношерстное собрание походило на стихийный митинг. Было только неясно, по какому поводу этот митинг, и кто тут главный.
–Ну, мы им покажем народный гнев! – потрясала кулаком Ирина Петровна; вокруг нее собралось человек десять, включая дочь Катю, а также Полину с родителями.
–Дерьмократы!... – неслось от другой кучки, столпившейся вокруг Леонида Дмитрича Лукиных.
–Анархия – мать порядка, – заметил Алексей Ильич.
–Не нравится мне все это... – с тревогой сказал Марья Сергеевна.
–А вон и Жека с Максом!... – Витька направился к своим друзьям.
Правда, Жека был с отцом-участковым, последний был в форме и посматривал на Витьку с явным недовольством. Впрочем, его это нисколько не смутило.
–Здорово, пацаны! – гаркнул он.
И тут откуда–то донеслось заветное:
–Едут!
–Американцы едут! – зашумела толпа; все взоры устремились к трассе. –Наблюдатели...
И точно: по трассе со стороны города летел офигенный кортеж: два черных джипа, навроде Блудодеевского, стратегический автобус «ПАЗ», и две милицейские машины сопровождения – по машине в носу и в хвосте. Такого в Бухалове еще не видали. Колонна быстро сбавила скорость, и дружно свернула прямо к Бухаловскому магазину.
–Назад! Все назад! – залаял металлический голос из динамика ментовской машины.
Все попятились, благо площадь была просторной, и место хватало всем.
Машины притормозили; микроавтобус обогнул их справа, встал боком к толпе. Дверь отодвинулась и из автобуса, посыпались, как горох, крепкие ребята в черной форме, с дубинками, железными щитами, в бронежилетах и касках – один, два, три, десять, двадцать, пятьдесят, сто, даже больше – целая рота. Они расставили щиты забором, и в несколько рядов выстроились вдоль автобуса.
Толпа приумолкла.
На Блудодеевской объездной дороге появился знакомый черный джип и тоже притормозил рядом.
–Видела, мать! – восхищенно шепнул жене Алексей Ильич. – Такие же Блудодеевский дом охраняют...
Следом раскрылись дверцы джипов и оттуда вылезли люди в черном. Кто из них телохранители, а кто наблюдатели, понять было невозможно. Кто-то был с видеокамерой, и неторопливо снимал на нее все, что попадало в поле его зрения: толпу бухаловцев, село, магазин, трассу, окрестные поля, потом снова бухаловцев. Лишь один из них отличался от прочих – он вылез последим, он был
толще всех, на нем был песочного цвета костюм, а в руке он держал чемоданчик. Из Блудодеевского джипа вылезли его владелец и загадочная женщина в костюме. Блудодеев и человек с чемоданчиком, выдыхая белый пар, обменялись рукопожатиями.
–Че-т я ни хера не понял! – прокомментировал Витька.
–Переговоры на высшем уровне, – участковый покосился на него. – О том, как кое–кого отправить на зону...
А Блудодеев и неизвестный...

... все пожимали друг другу руки.
–Насколько я понял, мистер Блудодеев, что эти селяне не пожелали участвовать в эксперименте, – говорил Каннингем, не желая отпускать Блудодеевскую руку.
–Как видите, мистер Каннингем. Просто решили напиться. Уж в чем они проявляют согласованность, так это в пьянке!
–Тогда нам придется их наказать, мистер Блудодеев. Вам не жалко своих соотечественников?
–Не жалко.
–Прекрасно! Вот это я и ожидал услышать.
Каннингем отпустил его руку.
–А...?
–Не беспокойтесь, мистер Блудодеев. Средства массовой информации будут молчать. Никто ничего не узнает.
Блудодееву это все порядком надоело. Он подошел к одному из людей в черном...

... взял у него мегафон и громко спросил:
–Кт-–нибудь готов к Дню Правды?
Толпа загалдела.
–Я спрашиваю: кто-нибудь готов?
В качестве ответа на вопрос пьяный Фарид молча вывалился из толпы и рухнул в грязь.
–Я спрашиваю...
–А мы на твой День Правды положили! – Витька приподнялся на цыпочки, чтобы его было лучше видно, поднял руку и показал Блудодееву оттопыренный средний палец.
Толпа загомонила еще сильнее. Послышались редкие смешки – то смеялись над Витькиной выходкой не, кто стоял рядом с ним. Блудодеев опустил мегафон и зловеще оцепенел. Потом повернулся к ребятам в бронежилетах и что–то скомандовал им. Ребята подхватили щиты, и, громыхая дубинками по щитам,
двинулись на толпу.
Все поняли...

...что сейчас произойдет.
–Покажите им!!! – орал Блудодеев в мегафон.
Толпа бросилась бежать – в сторону села, родных домов.
Первыми бросились наутек те, что стояли в хвосте. Центровые напирали на них; люди сталкивались; нескольких сбили с ног. Ребята с дубинками налетели на передних и стали их молотить, не разбирая, старый ли, молодой. Они вклинились в толпу,  быстро ее разделили и рассеяли.
–Сука Блудодеевская! – орал на бегу Алексей Ильич закрывая голову от сыплющихся ударов. – Тебе ****ец!!!
Леонид Дмитриевич Лукин, ссутулившись, приковылял к ближайшему забору. Бежать он больше не мог. И тут получил по спине дубинкой и полетел вниз лицом, ломая сухие стебли репейника.
–Убили! – кричала его жена. –Убили!
Раздробленная толпа бежала по проулкам и улицам – уже не к себе домой, а кто куда попало, лишь бы убежать, добежать до чьего-нибудь дома, отсидеться там; каждого догоняли и лупили.
Кого-то прижали к забору и пинали втроем.
Кто-то подобрал камень и сбросил его в черного человека. Тот только успел прикрыться щитом.
–Камнями их! – орал Витька.
–Палками! – орал Макс.
Витька врезал доской одному по каске. Тот упал. Витьке тут же досталось дубинкой по голове. Его попытались окружить втроем – он выскользнул. Его догнали пинком под зад.
–Собак на них спустить! – орал кто–то, добравшись до своего двора.
–Хватит! Хватит! – загремел над селом мегафонный крик Блудодеева. – Все назад! Слышите, все назад!...
Ребята с дубинками спешно потянулись к автобусу; один из них вел ударенного Витькой.
–Так вам и надо! – проорал Блудодеев в мегафон. Данное замечание явно относилось...

... к бухаловцам.
–Ну, точно его порешим! – шипел Алексей Ильич, смывая кровь с лица.
–Господи, да что же это такое!... – причитала Мария Сергеевна, перевязывая разбитую Витькину голову.
–День Правды, вот что это такое! – ответил Алексей Ильич.
В ворота постучали. Мария Сергеевна осторожно подошла к окну. Это был Курочкин, механизатор с соседней улицы.
–Тебе чего? – оттеснив ее, спросил Алексей Ильич в форточку.
–Никитка повесился!!!
Алексей Ильич...

... бросился бегом  на Береговую.
Никитка был мертв. Нашел его Курочкин. Просто не пошел на праздник, а решил заглянуть к соседу в гости. И нашел его в петле, в сарае-ангаре. Вертолет стоял посреди двора, искореженный, смятый ударами кувалды, со скособоченным винтом – кувалда лежала тут же,  во дворе.
Теперь брат лежал на кровати в комнате. В доме была еще жена механизатора, ее имени Алексей Ильич не знал.
–Он вроде живой еще был, когда я его вытащил... – пояснил Курочкин.
–Участкового надо вызвать... – сказал жена Курочкина.
–Участковый... – усмехнулся Алексей Ильич. – Ты хоть знаешь, что сегодня творится? То-то же... Где он, этот участковый?... Ему сейчас не до нас...
Бредя домой по грязи, меся ботинками подтаявшую землю, Алексей Ильич увидел: по объездной Блудодеевской дороге, по направлению к особняку, мчится тот самый автобус со спецназом.
«Порешишь его теперь...» подумал он.
А когда стемнело...

...бухаловцы стали свидетелями еще удивительного зрелища: откуда-то, тарахтя двигателем, прилетел небольшой вертолет иностранного производства. Завис над Блудодеевским особняком. Вниз была сброшена веревочная лестница, по которой тут же вскарабкались двое: мужчина, похожий на Блудодеева и крепко
сбитая женщина. Оба были в черных комбинезонах.  Приняв пассажиров на борт, вертолет крутанул над селом круг почета и удалился на запад.

В кафе посреди Манхэттена сидели два человека. Один из них выглядел совершенно продавленным, а другой словно бы зачитывал ему приговор.
–Как же Вы умудрились провалить задание, мистер Блудодеев!
–Это случилось не по моей вине! Это все...
–Знаю-знаю. Это ваш русский народ во всем виноват.
–Кстати, мистер Каннингем, а Вы знаете, что, если человек оправдывается, значит, он виноват? – Блудодеев воспрянул духом. У него появилась возможность заставить Каннингема играть посвоим правилам.
Каннингем и в правду немного смутился от этой внезапной реплики
Блудодеева.
–Что это значит?
–То и значит, мистер Каннингем! Подумайте об этом на досуге...
–Обязательно подумаю...
Повисла гнетущая пауза. Похоже, Каннингем задумался всерьез. Наконец он сказал:
–Вы можете идти, мистер Блудодеев. Увидимся завтра...
Вернувшись в гостиничный номер, Блудодеев достал из-под кровати свою папку «Трындец Америке», любовно погладил ее по обложке и подумал:
«Он подумает!... Все вы у меня подумаете! Мы еще посмотрим, кто кого!!!»


2003