Тьма изначальная. 6

   Я стоял на пороге, последней черте связывающей меня с моим миром. Темнота, выросшая передо мной в первые мгновения казалась непроницаемой, и, повинуюсь импульсу, я вытянул вперед руку, готовый почувствовать ладонью преграду. Ничего. Только холод и страх пробежали дрожью по коже.
   В детстве отец повел меня в Музей старины. Там хранились произведения искусства дошедшие до нас. Мне было около десяти, тогда для меня этот поход был не более чем скучной обязанностью, даже данью перед отцом. Каким-то шестым чувством, присущим женщинам и детям, я понимал, что для него э т о много значит. Музей был небольшим, что меня радовало – чем мы быстрее все обойдем, тем скорее моя дань родителю будет отдана, и я отпущен на свободу. В глазах же отца была грусть, так я определил то чувство тогда, возможно я и ошибался. Одно точно – его горечь я чувствовал кожей, с беспокойством осознавая, что не понимаю ее причины. И я старался как можно лучше угодить ему: с внимательнейшим интересом рассматривал все и вся, одновременно понимая, что переигрываю.
   Зал скульптур не произвел на меня особого впечатления: бледнокожие монументы с невидящими глазами мне абсолютно не понравились. Зал, посвященный музыке прошлого, напугал меня представившейся необходимостью прослушать всё сохранившееся до наших дней и в душе я пожелал, чтобы такового осталось как можно меньше. Слов не было, только переливы мелодии. Я не слушал тогда, слишком увлеченный изображением перед отцом заинтересованности, но один из фразментов врезался мне в память, что я с удивлением понял уже много лет спустя. Это был один из моих первых самостоятельных вылетом, обычный. Я возвращался в одиночестве, в эфире царила тишина. Только я и бескрайний космос, заполненный игрой света и тени. И тогда я  услышал ее – ту самую песню. Я сразу понял, что это она, хранившаяся во мне все эти годы, словно фонариком провели по пыльному складу на чердаке, выхватив неожиданно нечто ценное. Музыка звучала во мне, в моей голове, но откуда-то извне из окружавшей меня бездны.
   Последним был зал картин. Незнакомые люди, будто живые, следили за маленьким мальчиком, расхаживающим перед ними с деланно заинтересованным лицом, заставляя его сердце сжиматься в холодный комок… почти как сейчас. Звездные ночи и солнечные дни, пенящиеся волны готовые, сломав тонкий слой краски, пролиться к моим ногам, тенистые деревья существовавших когда-то лесов, как безмолвные укорители, склонили кроны к земле, не желая смотреть на нас. И совсем не ясные мне нагромождения  цветов и символов, неведомым образом заставляющие мое сердце биться чаще, будто оно видит в них то, что не в силах воспринять глаз.
   А потом я увидел эту картину. Нет, это была не картина, нечто иное взглянуло на меня из черноты залившей полотно. Это были глаза принадлежащие всему и никому. Там за мраком было сокрыто Все: я, отец, развивающаяся от сквозняка занавеска, наш дом, школа, опустевшая словно после звонка, этот город, когда-то существовавший лес, бурные волны, которым не коснуться моих запыленных ботинок… мамина фотография, которую отец спрятал в верхний ящик стола запертый на ключ, туда где хранилось распятие.
   Я почувствовал на себе удивленный взгляд отца. Я посмотрел на него – он улыбался. Теперь моя заинтересованность была настоящей, как и слезы, неожиданно навернувшиеся на глазах. Отец положил руку мне на плечо и осторожно прижал к себе, а я все не мог оторваться от картины, завороженный и испуганный одновременно.
- Что ты т а м видишь?
- Одиночество…
   И сейчас мне казалось, что я сделаю шаг и войду в нее, ту картину на стене. Мягко вспыхнул фонарик в моей руке. Если бы сделал шаг, то полетел бы вниз – мой корабль был наклонен на другой бок. Возможно, я ударился бы и не сильно, но рисковать не стоило, хоть сила тяжести на этой планете и равна примерно лунной, но в отличие от луны Х-225 изучена в разы меньше. Точнее не изучена совсем. Условно не пригодна для жизни…. Ничего, жить я здесь не собираюсь, только выживать до прилета спасателей. А если останешься здесь навечно, шепнуло мое воспаленное сознание, тоже будешь смотреть с холста в музее з а б ы т о г о искусства.
    Я спустился вниз. Холод уже пробрался под мою униформа – ледяной, промозглый.  Почва была вязкой, я почувствовал, как мягко вошли в нее подошвы армейских ботинок. Будь сила тяжести сильнее, то ноги увязли бы по щиколотки. Я посветил себе под ноги – та же темнота, что и вокруг, будто даже сама поверхность состояла тоже из нее, ставшей более плотной, чтобы слепить из себя подобие маленькой планеты. Тьма сама создала для себя дом и единолично властвует в нем. Неприятные мысли щекотали мозг, мысли достойные разве что разума ребенка, того самого, что боится развивающихся от сквозняка занавесок.
   Я посветил вокруг – ничего. Сделал два десятка шагов вперед по вязкой поверхности – ничего. От внезапно пришедшей  в голову мысли вздрогнул и обернулся – в свете фонаря мягко прорисовывались очертания моего корабля. Не потеряю ли я дорогу назад, если уйду дальше? 20 шагов - вот и все на что хватит мощности. Ни веревки, ни хлебных крошек - усмехнулся я про себя, но было совсем не смешно.
   Я присел на корточки и, стянув перчатку с правой руки, потрогал почву кончиками пальцев. В первый момент она напомнила мне пластилин. Это была не та вязкость рыхлой пропитанной влагой почвы. Сердце ударило в пересохшее горло. Дышать снаружи было тяжелее, хотя в кабине, пропускающей часть инородной атмосферы, мне казалось, что тяжелее уже не куда. «Пока может быть хуже – не все потеряно» - словно из другой жизни донесся до меня голос Кэла. «Значит, я еще не в аду» - я улыбнулся пустоте.
   Снова запустил руку в почву и, зажав ее в кулак, поднес ближе к лицу, освещая фонариком - черная густота. Не пластилин, скорее глина. Если своими свойствами она хоть немного напоминает последнюю… значит, напитывает ее влага, какой бы она на этой планете не была.
   Я распростер ладонь перед лицом и посветил на нее фонариком, уменьшив мощность до минимума. Черная маслянистая субстанция тонкой пленкой обволакивала пальцы. Я втянул запах носом, зная заранее, что не смогу ничего учуять наверняка -  одно из побочных эффектов YY-99 искажение рецепторов восприятия. Как сказал инструктор в учебке: представьте, что на ваши органы чувств надели перчатки. Видавшие виды, поношенные, дурно пахнущие перчатки, добавил бы я. Дистантные органы страдают первыми, то есть зрение, слух, обоняние – зона риска номер один. Конечно, все индивидуально, и кому-то везет больше, кому-то меньше.
   Что касается лично меня, что такое, когда твое собственное обоняние объявляет тебе войну, я прочувствовал в первый свой опыт «общения» с препаратом. Окружающее пространство пахло то жженой резиной, то хлоркой, изредка теряя запах совершенно, словно в стерильной комнате, на которую полигон не был похож абсолютно. Кэл же утверждал, что пахло вовсе не резиной, а прогорклым сеном и этот запах ему даже понравился,  потому что напоминал дом – его отец был фермером. А на следующий день утром он шепнул мне, указывая на повязку на рукаве инструктора, традиционную красную, как принадлежность к рядам  действующей армии: не вижу цвета. Нормальное цветовосприятие вернулось к нему только к середине дня. Меня же к середине дня перестало выворачивать наизнанку.
   Я втянул носом острый запах химикатов и прелой листвы и поморщился. Снова сгреб почву в кулак и растер между пальцев. Комками она падала вниз, оставляя на коже черную пленку густой влаги. Я судорожно сглотнул пустоту пересохшим горлом и закашлялся. И снова мне показалось, что я задохнусь, или выкашляю свои легкие, ну или что уже точно иссушенное горло лопнет и … По спине побежали  ледяные мурашки, мне было страшно от собственного кашля. Казалось, что любой звук чужд этому миру, и я сейчас нарушаю один из главных его законов – закон тишины. Словно ненасытное существо бросается на новый, ранее неведомый корм, пожирая его не в силах насытиться, темнота поглощала звук, издаваемый моим горлом – кашель мягко тонул во тьме, словно трясине, и от этого мне было еще более жутко.
   Я постарался задержать дыхание в надежде, что это поможет. На несколько секунд горлу и правда стало лучше, но от сухого кашля не помогло. Я фыркнул носом неожиданно больно – кашель, который я не хотел выпускать через рот, нашел себе другой путь. Я потрогал костяшками пальцев носогубную впадину – из носа текла кровь. Побочное действие препарата или влияние атмосферы – мне было не важно, я кашлял, брызгая кровью, во все стороны.
    «Помните все, чему вас учили? – спрашивал нас инструктор с повязкой на темно-синей униформе, словно в насмешку красневшей на рукаве, ведь мы знали, что в действующую армию ему возврата нет. Мы отвечали утвердительно, как положено по уставу. – А что делать, когда ничто, ни одна инструкция, ни одно знание не помогают?» Мы неуверенно молчали, вытянувшись в постойке смирно, и смотрели в пол, но я точно знал, что инструктор разглядывает нас насмешливым взглядом. «Нуууу, может Кэл скажет? – словно усмехаясь, спросил он. – А Кэл?» «Когда ничто не помогает – делайте наоборот» - видимо не удержался тот, хотя шутка могла тянуть и на наказание.  Я испуганно посмотрел на него краем глаза, Кэл ответил мне взглядом говорящим: ну извини, а что не так? Инструктор держал паузу, видимо набирая в легкие воздуха для грозной обличающей наше разгильдяйство и не компетентность речи, но то, что он произнес, заставило меня поверить в то, что из высокий армейских чинов его турнули и чин был и впрямь высоким, так как отделался он довольно легко. А еще в тот момент, он напомнил мне отца. «Когда ни одна инструкция не может вам помочь, – ровным серьезным голосом произнес инструктор, - Забудьте про инструкции и все, чему вас учили, забудьте слово «правильно» и сделайте наоборот. Возможно, когда-нибудь именно это спасет вам жизнь».
    Каждый с детства знал, что если из носа течет кровь, нельзя закидывать голову назад, иначе кровь потечет в горло и … Не важно. Я задрал подбородок кверху не переставая кашлять, и почувствовал, как вязкая металлическая жижа течет в иссушенное горло. Судорожный глотательный спазм, и еще один….
   Я сидел на коленях на вязкой почве и тяжело дышал. Кашель прекратился, и темные капли медленно падали вниз, образуя пятнистый узор, не желавший впитываться в черное подобие земной глины. Холодный воздух щипал нос изнутри, и я был уверен, что еще чуть-чуть, и он заморозит мое кровотечение. Я провел снаружи не более 15 минут, но замерз так, словно провел много часов в глубокоосенней ночи. Да, именно осень – с ее тяжелым влажным воздухом – напомнила мне атмосфера этой планеты.
   Я еще раз посмотрел на маслянистую ладонь и, стараясь не думать, поднес ее ко рту и осторожно коснулся испачканных пальцев языком. Врядли я лишился еще и чувства вкуса, слишком рано для такого побочно эффекта, значит э т о напоминало искусственное растительное масло с привкусом плесени. Но самое важное сейчас – не давать определений и тогда, возможно, меня не вырвет. Я лизнул ладонь, и язык покрылся ледяной густотой, а истерзанное кашлем горло болезненно сжалось. Слюны не было, и проглотить это я не смог, как и выплюнуть. «Масло» медленно расплывалось по моему рту, не сильно, но ощутимо пощипывая слизистую.
   Ну что ж, возможно мне не придется далеко идти, с болезненной надеждой подумал я, и влагу я смогу добыть прямо здесь из этой глиноподобной почвы. Хоть немного, хоть пару глотков. В голове туманно кружилась темнота. От холода колотило. Казалось, что темнота склонилась надо мной, словно с интересом наблюдала за действиями этого забавного чужака нарушившего ее покой. Что ж, солдат, если не можешь избавиться от бредовых мыслей, то сделай так, чтобы этот бред был по крайней мере приятным – кажется так говорил Кэл. Так пусть взгляд темноты будет заинтересованным, а не враждебным, а чужак просто забавным…