Сладка ягода рябина глава тридцать седьмая

Бориска не хотел к Мишкиной Катьке идти. Правда, когда не хотел, он еще не знал, что её Катька зовут. То есть надо бы тётя Катя, да к черту, какая там тётя,  сама  сказала:
–Меня Катя зовут.
Катя. Тоже мне, подружка-корифанка, морковка тёртая. Борька, сейчас на берегу растянулся, подставил уже на два раза облезшие и успевшие опять зарумяниться плечи жаркому солнцу.
Пе-ре-ва-ри-вал.

Мать собралась в Сибирск с дядей Сашей. Бориска ехать отказался, не дурак, ясно с ними всё. Даже согласился с ребятишками посидеть. Но какой он конкретно хочет комп написал Труфанову, правда из всех характеристик   уверен был в одном игровая видеокарта и четыре ядра. И сердце выплясывало выстукивало: «Четыре яд-ра. Че-ты-ре яд-ра» И верил и не верил, старый компошка дома остался, хотел он жесткий диск скрутить, но дядя Саша не дал.
Да и ладно игры всегда скачать можно. Одним словом все утро, пока не  пришла Макарьевна он грезил компом, представлял, как привезут, установят, и что загрузиться он за две минуты, а не за полчаса. И не будет чуть что выдавать, мол, памяти недостаточно. Макарьевна мечты сбила, ненадолго правда, потому, что тут же отправила его на речку. А он с удовольствием метнулся. Только не на речку – дубарь еще брал купаться.


 К Юльке притаращился, и пока полола она грядки – это ей  мать урок задает, прополешь грядки – иди куда хочешь. Он всё подруге выдал про комп, про плазму во всю стену, про машину, про всё, что теперь  в его жизни изменилось. С радостью выдал, чуть не приплясывая. Девчонка слушала и не слушала.
– А тётя Тома с ним как? – вдруг спросила.

Понятно, что ей хоть четыре ядра, хоть двадцать пять. Но все равно вопрос с ног сбил, Борька даже  присел рядом и к траве потянулся:
– Ничего вроде. – буркнул– Не присматривался.
– Счастливая? –  Юлька поднялась и  круглые перепачканной землёй коленки оказались перед самым Борискиным лицом.
– Ну, типа того, – ответил, хотя о другом подумал, о том, что если руку протянуть, то можно коснуться её ноги, будто землю стряхнуть. И стряхнул. Юлька даже не засмеялась. И не отскочила и «Отвали» не сказала.
– Типа того, это как? – приподняла тоненькие брови.
– Нормально, – и задумался.

Мать не изменилась вроде, счастливой Бориска её не помнил,  у Юльки мать в радости обнимает их, и шутит, заливается, анекдоты травит. А  его … Она всегда одинаковая. Как речка Каменка. Спокойная, неторопливая, тихая и теплая…  Хоть счастливая, хоть несчастная. Может,  потому что  скрывать научилась. Если плакала – то ночью, если смеялась, то негромко.
И как понять, какая она сейчас?

– А он как? – не отставала Юлька.
– Да тоже, нормально.
– А они вместе как? Ну-у-у, целуются?

Вот здесь Борьке стало колко и неприятно, будто Юлька любопытством своим заставляла его заглядывать в чужую тайну. Даже не в чужую, а в мамину тайну. Раз он как-то без стука зашел к ней в комнату, мать переодевалась. И Бориска сейчас переживал что-то похожее неловкость, стыд, вину…Что-то очень мерзкое, как садовый слизняк и вместе с тем колючее…
Понятно, что не по шестнадцать лет им. Что они до утра сегодня не  в шахматы играли. Но думать об этом, Борьке не хотелось.
 
– Так-то она мать мне, если что. – осадил любопытную девчонку.
Юляха спохватилась, стушевалась. Опять  к грядкам кинулась. Но полоть было уже нечего.

– А я Мишкину новую жену видела…–  сообщила осторожно
– Где? – ошалел Бориска.
Он  приучил себя, что теперь Дьяков его меньше всего интересует. Уехал и уехал, будто не было его никогда. Далеким он стал, как планета Марс. И пока  этот Марс не приближался в душе мир и порядок царил, все идет так, как идет. Дядя Саша, новый комп, большой дом… Но сейчас почудилось что Мишка молча зашел со спину и в затылок дохнул.
 
– Переехала в ваш дом, – Юлька с рук землю смахнула и к бочке с водой пошагала.
– Как в наш дом?

Он даже шею напряг, противясь желанию обернуться на избу, которая вон, через дорогу, и жена эта чертова через дорогу.

– Вчера вечером, дядя Гоша перевез. Красивая. Мама корову у вас доит. Дядя Саша попросил. Я помогала.

Бориска одуванчик сорвал с междурядья и немилосердно стал его на палец накручивать.
– Ноги у неё – супер. – вздохнула Юлька и приподняла край  сарафана.
– Угу ноги, –Борьке отчаянно спошлить захотелось, и про ноги, и про то куда эти ноги на ночь устраиваются. Но не стал. Не из-за новоявленной  Мишкиной «метёлки», из-за Юльки.

– Мне пойло телку туда нести, хочешь, пошли вместе.
И стряхнула с рук воду, в Борискино злое лицо.
Он зажмурился. И…согласился.
– Ты только не говори, кто ты, зачем, так посмотришь, и уйдём.
–Угу, – кивнул, не в силах что-то большее сказать

И пошли. Пока топали через дорогу с ведром теплого телячьего корма. Бориска пытался представить, как ходит она по их дому, как к компу его садится, как телевизор включает. И ревность брала, хотя дом уже и не их…
Он калитку на себя потянул привычно и понял: заперта.  По-доброму надо было постучать, но как-то глупо в свою же калитку долбиться. Юлька сказать ничего не успела, а он уже через ворота перемахнул и открыл. Под ноги Трезорка кинулся, заскулил, заелозил на брюхе, обоизывая хозяйские руки, терся о колени, как  щенок… Борьку злость взяла, таким пес был, если есть хотел. И сильно хотел.

В эту минуту дверь и отворилась на крыльцо вышла молодая женщина с копной рыжих кудрей, яркая, белокожая и действительно красивая.  И это обстоятельство разозлило особенно:

– Что собаку слабо покормить было? – рыкнул

И поведи себя тогда Катерина иначе, усмехнись или спокойно вынеси псу поесть, может и отступил бы мальчишка. Но она испугалась, потому что поняла, кто перед ней.

– Я спала, я  встала только, я покормлю… – забормотало, имя мальчишки с губ рвалось, а сказать не посмела.
Её испуг на него, как на Трезорку чужая кошка подействовал:
– Ночью выспаться не дали? – сплюнул под ноги.
И сел перед Трезором на корточки, отцепляя ощейник.
– Не надо! – ухватила за локоть Юлька, – Он же кинется.
– На кого? – Бориска оттолкнул девчонку – Тебя он знает.

И совсем было ослабил пряжку. Но тут женщина тихо ахнула:
– Как же ты на Мишу похож…

Он и в самом деле вдруг до странности напомнил ей Михаила, не внешне, нет,  жесткостью и решительностью, уверенностью движений и тем уже, что плечом точно так же подергивал, как Миша в минуту злости. Катерина не сразу поняла, что делает Бориска, зачем возиться с ошейником

– Я?! – поднялся мальчишка, – Меня так-то другой делал.
– Я знаю, Боря. – и пошла к нему
– Не подходи, пса спущу. – глянули на Катерину два темных угля, прижигая.
Она вздрогнула, замешкалась, но точно кто в плечо подтолкнул «Нельзя останавливаться»

Трезорка зарычал глухо, а она шла… Бориска не выдержал, ухватил пса за ошейник покрепче.

– Укусит, – предупредил, смущенный внезапной этой смелостью.
– А ты позволишь? – улыбнулась Катерина, спокойно улыбнулась, будто не к собаке шла…
Теперь и Юлька вцепилась в Трезорку, так на всякий случай. Мало ли что Борьке в голову взбредет. Он же дурной.
– Уйдите, – крикнула она женщине.– Он злой!!!

Но Катерина знала, что сейчас надо сделать что-то такое, чтоб если не заслужить уважение Мишкиного сына, то хотя бы ошеломить его. И она протянула ладонь к голове пса.
– Свои, Трезор, свои…
И пес оскалил клыки и рыкнул глухо. Бориска обхватил его обоими руками:
– Тихо, тихо…
 
И заметил, что колени женщины мелко дрожат.  Стыд обжег скулы, отогнал злость. Бориска в лицо её заглянул, снизу вверх. Нет, не похоже оно было на бледное лицо матери, и если уж честно, то куда выразительнее и моложе. И не мог Борька этого не увидеть. И еще того, что ненависти в карих глазах не было, и страха тоже. Внимательный такой взгляд пристальный. Он первым глаза отвел.

– Идите на крыльцо. Я привяжу. Телка покормим и уйдем, – буркнул.
Вот тут она и сказала:
– Меня Катя зовут.
И Борька почти простил её. Ему бы развернуться и уйти. Но Юлька к стайке потянула.

А потом они  поили лобастого Сынку, засовывая его голову в ведро. Но, он привычный к соске, ни в какую не хотел есть без неё. Юлька совала пальцы в телячий рот, приманивала к пойлу…  Сынка хватал, но едва Юляшка выдергивала руку, взмыкивал расплескивал молочную болтушку… Бориска не помогал почти. Всё стайку оглядывал, такую знакомую, но точно очужевшую враз. И все  как обычно,  банка с мазью и тряпка для вымени на полочке, ведра для корма, вилы в стояке… а не так… Пусто будто.

– Ты что, Борь… – Юлька протянула  ладошку  к его плечу и засмеялась. Рука до локтя  была измазана комбикормом и липкой телячьей слюной.
– В баню идем, польешь –  скомандовала она
И шел Борька по двору, на котором вырос, и баню свою открывал, но уже понимал, что в чужом доме распоряжается. И не просто это понимание давалось.
 
– Смотри, какая штучка-а-а-а! – вдруг застонала Юлька
На вешалке  висело что-то легкое, яркое, шелковое.
– Это пеньюар, – шепнула девчонка и растянула. Через ткань пацан ясно увидел Юлькину ладонь
– Он же прозрачный весь. – удивился
– Так и должно быть.
– Зачем? – спросил, а ответ знал. Ну не лох же он и среди людей живет. Зачем?! Перед Мишкой титьками трясти.
– Ой, Боря, надо так – Юлька загадочно улыбнулась и лицо у неё стало игрушечно кокетливым.
Мальчишка губы скривил:
– Ясно. Мама такой бы ни за что не одела, – он похвалить мать хотел, а вышло…
– Вот и зря, – девчонка зарылась лицом в нежную ткань и вдохнула – Духи какие-е-е-е… Тёте Томе надо научиться  мужчин завлекать, а то и дядя Саша
Она не успела договорить, Борька вырвал пеньюар с яростью, хрупкая ткань затрещала
– Не надо! Не надо ей! Никого! Завлекать!!!! – заорал в дикой обиде, он сейчас одно только понимал, что его мать ниже этой рыжей поставили. Его мать. И кто? Юлька! Семечка его дорогая, подруга, за которую любому пацану бы навалял.

И кинулся прочь, не замечая, что все еще сжимает проклятую шмотку в руках.
Катерина на крыльце стояла. Трезорка лопал уже вовсю из чужой кастрюли, из чужих рук лопал. Его пес! Не помня себя, цепь рванул. Увести его отсюда! Увести!
– Боря! – окликнула женщина
Он повернулся к ней. Скомкал тряпку и  швырнул. В лицо хотелось, но  яркая вещица вспорхнула бабочкой и бессильно опустилась у ног.
– Шлюха!  – выкрикнул.
Катерина, точно от оплеухи заслонилась.
Он ещё что  кричал злое, упрямое, матерное…. Но женщина  дверью хлопнула. И он хлопнул. Родной калиткой.

Мчались к речке, гремя цепью, пес и мальчишка, прохожие оглядывались, и видели то, что Бориска пока не замечал. Слезы на щеках.  Остановить никто не решился.

И только когда упал на берег, ткнулся лицом в траву, зарыдал, как не ревел никогда. Плечи ходил ходуном, и не понимал он, что же с ним, из-за чего так тянет в узел душу, сердце да какое там все в нутрии связывает в жгучий узел…Не понимал. Ведь весе хорошо и четыре ядра и большой дом, и дядя Саша….
Трезор лизал плечи, скулил…А он всё не успокаивался. Смолк, когда Юльку увидел. Она ничего не говорила, села рядом. И прижалась к собаке.
– А хрен они в нашем доме жить будут, – выдохнул Бориска.

Не зная, что сейчас и Катерина лежит ничком на чужой кровати, одинокая, беспомощная, во всех грехах сама себе признавшаяся и самой собой же не прощенная. Лежит и плачет, так же, как он…