Pestis

|Inter parietes|

Я не хотел его смерти. На самом деле мне было наплевать на него, плевать на то, что он совершил, я никогда не интересовался новостями по телевизору и жизнью чужих мне людей. Сколько таких – испуганных, обреченно, из последних сил надеющихся на чудо, прошло сквозь мои руки? Сколько из них бросало на меня умоляющие и многообещающие взгляды, сколько сулило денег, сколько проклинали самыми черными словами? И лишь немногие встречали свой конец достойно.
За годы службы я научился абстрагироваться от подобного. Черный колпак на голове, без прорезей для носа и рта, лишь глаза оставляющие поблескивать белками среди моего одеяния, покрывающий меня настоящего, и выпуская наружу равнодушную машину для наказания. Снимаю его – и вновь я обычный гражданин своей страны: плачу налоги, езжу в отпуск на море, вожу дочку в сад.
Хожу на работу, которую считаю важной. Если не я, то кто же, в конце концов? В каком-то плане я незаменим, даже если приходится, глядя в глаза своей семье, признавать самому себе: при необходимости мне придется поступить, как должно поступать человеку с моими обязанностями.
Я стараюсь не думать об этом.
Словно вчера, тот тяжелый день стоит перед глазами. Это был знаменитый преступник, много лет державший в страхе все государство, и толпа подбадривала мое Альтер-эго в черном колпаке и с горящими от возбуждения глазами, бурными овациями. Я показушно раскланялся на все четыре стороны и, взявшись за веревку, стягивающую сзади запястья преступника, повел его к эшафоту, опуская на колени перед покрытой щепой и полузасохшей кровью деревянной колоды. Он брезгливо сморщился, и нерешительно, словно еще до конца еще не веря в происходящее, прижался щекой, покрытой странными буро - красными пятнами к плахе. На мгновение прикрыл глаза, делая глубокий вдох, а когда открыл… Настоящий я, внутри коробки-палача закричал от ужаса, забился в своем убежище, и даже этой машине для исполнения приговора, понадобилась вся сила воли, чтобы не отшатнуться. Дьявол! Демон! Бежать! – чувство ужаса и опасности затопило наш общий разум, но я решительно, изо всех сил сжал древко рукояти, пытаясь унять дрожь с пальцев, и поднял топор. Он усмехнулся, обжигая меня взглядом абсолютно черных, без белков, блестящих, как у стрекозы глаз, и произнес свои последние слова, тихим, свистящим шепотом, неуверенно, будто впервые пробуя слова на вкус.
- Ты придешь так же... Я... Был… Носителем его…
Свист ветра рассекаемого топором, как никогда резанул по слуху, остро наточенное лезвие без труда рассекло плоть и кость, и из шеи неожиданно брызнула алым веером кровь, заливая мое черное одеяние, попало в глаза, на несколько мгновений окрашивая мир в кроваво-красный. Помню, я сморгнул и посмотрел на чистое, голубое небо, не обращая внимания на панику в толпе, куда упала голова преступника. Моя работа окончена, подумал я. И почему-то не ощутил обычного удовлетворения.
Сколько прошло с того момента?..
Через несколько дней я заметил у себя на лице буро-красные пятна с окантовкой гноя, как потемневшее, старое серебро, покрывает края дорогого портрета на медальоне. Они как большие слезы скатывались с глаз, и текли по щекам. Мир все чаще стал окрашиваться в цвет спелой крови, и я знал, что в эти мгновения мои глаза становятся обсидианово-черными, и я вновь терялся где-то в глубине своего тела, с отвращением наблюдая, что творит оно, скуля и подвывая от ужаса. Мой Палач, постепенно подавил меня, сходя с ума от боли, терзающей лицо, такой, что я с трудом удерживал его от того, чтобы не сорвать мою кожу с его лица. От жажды его разум мучающей, он творил страшные вещи. Иногда я думал, что бы случилось, если бы странным вирусом, разлагающим нашу общую душу, заразился я, а не он? Если бы был на его месте – я так же сейчас заблудился во тьме безумия, а он молча наблюдал за моими страданиями? И эгоистичное наслаждение заливало мою душу. Я пленник своего тела, но я свободен. Я чувствую его гнев, и злится он... На меня?.. Почему? Я же просто...
Сегодня я очнулся, стоя на коленях перед молодым студентом, его шея была услужливо распорота палачом, который, мерзко ухмыляясь, сидел где-то в области сердца, сжигая его своим голодом. Я рассматривал свои руки, впервые за много месяцев по настоящему мои, отстраненно замечая желтые и крепкие, по звериному изогнутые когти, в корочке подсыхающей крови, и мне хотелось плакать от счастья. Я снова здесь, я могу ходить, могу, наконец, вернуться домой к своей семье, наверняка считающей меня давно погибшим, могу снова стать самим собой. Волна облегчение, накрывшая мое сознание на несколько блаженных минут распахнуло занавесь, и я, наконец, почувствовал.
Мое тело терзала боль, мою душу разрывало столько чувств: гнев, сомнения, отвращение, ужас, желание, жажда... Жажда…
Я почувствовал, как по подбородку течет слюна, и сглотнул, погружая свои пальцы в кровавое месиво, с силой развел кожу и странную волокнистую связками плоть в стороны, ломая и вытаскивая змеиную, непослушную кость хребта, превращая горло в свою персональную миску из плоти, наполненной такой питательной и вкусной кровью.
В голове издевательски рассмеялся палач, показывая мне образы и чувства наслаждения, которые я испытаю, как только язык мой, по звериному лакнет угощение, а я все упирался, не в состоянии сделать глоток, и страстно желая этого. Мои ноги свело судорогой, но я почувствовал это лишь, когда захотел встать, и не смог.
Тогда я подумал: Почему я ни разу не заговорил с ним?.. В тот момент, когда я задал себе этот вопрос, я понял, что смех внутри меня был моим собственным, хрипением скатывающимся с моих искривленных гримасой губ. Палача не стало, я... Остался совершенно один, наедине со своей болью, и некому больше было поддерживать мою тяжелую, как у младенца, с тонкой шеей, голову черным колпаком. Понимание.. Я всегда был один, создавая себе в своем воображении защитника и убийцу, монстра и покровителя… Но когда он успел стать мои врагом, старательно создавшим чашу Петри из моей души, и трогательно выращивая в ней безумие?
Я знал ответ. Я сам… сам считал его чудовищем, и ненавидел за то, что он всеми силами желал оправдать мои ожидания.. Он захотел сделать чудовищем и меня, чтобы я почувствовал, осознал.. Я вспомнил безумца и убийцу, предрекающего мне мой итог, и пошатнулся, без сил опускаясь ниже, руками упираясь по разные стороны от головы мертвеца.
Я не хотел его смерти... Не хотел… Я не хочу… Я…
… Склонился низко, касаясь губами мягкого края наполненной до краев чаши.







|Sperare contra spem|

Я желал его смерти всем сердцем. Убийца и психопат, восемь лет я шел по его следам, успевая лишь закапывать зверски истерзанным, наполовину сожранные тела. Помню, когда я впервые увидел его «работу» моей силы воли хватило лишь на то, чтобы не выблевать свой завтрак сразу же, а добежать до кустов. Боже… То, что я увидел тогда, перевернуло весь мой мир. В тот вечер, я поклялся себе, что отправлю эту мразь на плаху, под топор палача.
О.. Сколько раз я мечтал увидеть, как его голова отделяется от тела, и летит на булыжную мостовую, где я, подойдя к ней, буду пинать, ее, как ребенок катать по земле, наблюдая, как камни обдирают кожу со щек и выбивают зубы, как наступив сверху, я выдавлю его глаза, раздавив их сапогом, с приглушенным хлюпом, как из забавы давят особо жирного червя.
Восемь лет. Долгий срок, но для меня он превратился в самый длинный день моей жизни. Я почти не спал, и ел, лишь когда желудок начинало сводить судорогой от голода. Я желал лишь одного – найти и покарать его, и забыл обо всем на свете. «Хранить и Защищать» - моя клятва, когда я ступил на этот пост, я не собирался нарушать ее.
Как-то тихо, и почти незаметно ушли из жизни мои родители, их смерть отразилась лишь тучей на небосклоне моего дня, которую быстро снес в сторону бурный ветер. Однажды, придя вечером домой, я нашел квартиру пустой, и лишь на холодильнике висела прикрепленная ручным магнитом, с отпечатком детской ладошки – «Я ухожу от тебя». Помню в тот вечер… Я разорвал эту записку на мелкие кусочки, ярость охватила меня, мне хотелось орать, крушить мебель и выпустить в стену и окна всю обойму, чтобы весь мир услышал, насколько я его ненавижу. Его. Я злился, не на жену, и не на себя. Он! Это все он виноват, в том, что моя жизнь покатилась к Дьяволу! Он должен заплатить за это, во что бы то ни стало! И подавив свой гнев, я просто сел за стол и с утроенным усердием принялся за поиски.
Я по камушку, по песчинке перебирал каждое место преступление, я самостоятельно перерывал трупы, вырезая куски плоти, на которых остались отпечатки его зубов, пытками выбивал у свидетелей и подозреваемых сведения, по крупицам собирал их, как слезы в чан собирают юные девушки, и с той же скоростью наполняя свой.
Я стал одержим, как пес, приученный лишь к одному запаху, я шел за ним. Ненависть. Теперь она, а не жажда справедливости двигала мною. Должен найти. Должен. Должен!
Я пропустил смерть моей бывшей жены, и то, как мой сын пошел в школу. На самом деле мне был безразличен и он и она, я легко научился сушить свое сердце, не откликаясь больше не на мольбу, ни на страх в глазах при виде меня. Я так и не нашел времени, чтобы увидеться с сыном, да и он не горел желанием встретиться со мной, и мне так даже было удобнее. Хорошо, мне не надо тратить время на бесполезное, я могу заняться главным. Только Он был важен, этот зверь, тварь вырвавшаяся из Тартара, мой долг загнать его обратно.
Я помню тот вечер, когда я наконец его взял. Маленький северный городок, жители которого ложились спать сразу после ужина. Стояла ночь, и я жутко мерз в своем тонком пальто, но ничто не могло остановить меня – я чуял его запах в воздухе, так близко, что он сводил меня с ума, я ощущал его порами кожи, мне казалось, что я слышу его мысли, вижу его глазами. Чувствую, как мои зубы вонзаются в плоть очередной жертвы, с отвратительным чавканьем он жрал внутренности еще теплые, смакуя, и облизывая покрытые багровой коркой перчаток пальцы.
Желание пристрелить его на месте раздирало меня. О, больше всего на свете, я жаждал бы сделать это сейчас, не откладывая ни минуты больше, ни секунды! Но тогда бы я не увидел его казни, прилюдной, позорной, чтобы каждый видел, что он наконец-то сдох. Я уничтожил его!
Я простелил ему обе ноги, и за мгновения, которые я стоял в нерешительности перед этим окровавленным, скулящим от боли созданием, он неожиданно подался всем телом вперед и вцепился острыми клыками мне в руку, прокусывая до кости и вырывая кусок, заглотил. Конечность тут же скрутило болью, и сознание мое затопил шквал ярости, красная пелена заслала разум, и он, не выдержав перегрузок, просто отключил систему. Как я узнал позже – вовремя подбежали остальные агенты из моего спецподразделения, за шкварник оттаскивая меня от него, и разжимая мои пальцы, которыми я вцепился ему в глотку, словно страстно желал порвать на куски. Не знаю, что побудило меня на это, да и не хотел знать. Так близко...Так… Помню он еще улыбался, окровавленным, с острыми остовами зубов, ртом, когда я пытался впиться ногтями как можно глубже, и вырвать твою чертову ухмылку из горла, покрытой темно-багровыми пятнами, которые казалось, как клопы бегали в темноте по нервно гуляющему вверх-вниз кадыку.
Дальнейшее прошло как в тумане. Долгий суд, бесконечные улики, свидетели, превышение полномочий, апелляции, выпуск под залог, отказ, процессы, процессы, беспорядочно меняющиеся адвокаты и прокуроры, даже судьи... Я был на каждом процессе, я пытался разглядеть в его глазах то, что так давно жаждал увидеть – Гнев. Где, черт подери тебя, ненависть? Почему она бурлит лишь во мне, а он так спокойно молчит, не отвечая на вопросы, и равнодушно взирая на обвинителей и родственников убитых? Даже мне тяжело было вынести их истерики. А он молчал. Никому так и не удалось добиться от него ни слова, ни крика, ни сожалений, ни оправданий.
Остальное казалось мне глупым и не стоящим внимания. Принципы гуманизма вызывали горькую усмешку. Хотелось встать и, сунув в лицо присяжным фотографии с мест преступлений закричать: «Люди, мать вашу, о каком гуманизме может идти речь, когда говорят об этом чудовище!? Какая к черту объективность?? Да суд Линча был бы для него самым мягким приговором! А если бы он сожрал кишки твоего отца, сука!? Или сердце твоей дочери? Вы бы тоже здесь распинались о правах и душевных болезнях, зная, что кто-то родной и близкий сейчас лежит грудой кожи под землей, с пенопластом, вместо мяса?! Права есть у людей, это же – не человек больше!!» Где-то в глубине того, что осталось от моего разума мелькало «И на ЭТО ты потратил восемь лет жизни?» На это, мой меркантильный мозг, на это.
Мои руки, там, где теперь красовалась уродливая мясистая, покрытая тонкой кожицей вмятина, пошли пятнами, постепенно покрывая все мое тело, но я не находил времени сходить к врачу. В голове моей тогда билась лишь одна мысль: если они только посмеют его отпустить, пусть даже в психушку, я подорву это здание. Он не уйдет отсюда победителем с последнего процесса.
И вот, спустя еще один бесконечно долгий год, присяжные все же вынесли вердикт. – В собственном уме. Виновен. Приговор – смертная казнь.
Я стоял рядом с дверью, когда его под руки выводили приставы. Я ликовал. Виновен! Я победил!
Мучительное, выматывающее желание мести должно было быть удовлетворено с ударом топора о шею, но тут...
Он остановился, и взглянул на меня, глазами, на мгновение отозвавшимися тьмой из самих глубин его души. Я помню бешеную усмешку, и полный презрения взгляд на меня – я давно не брился, и не стирал одежду, больше походя сейчас на бродягу, чем на доблестного агента полиции. Чертовы пятна чесались, и я был на взводе, готовый сорваться в любую минуту от ожидания, которое вот-вот должно было окончиться, чтобы я мог получить, наконец, такую долгожданную свободу. Он сказал всего одно слово, тихо, с какой-то странной неуверенностью, первое слово за все время его заключения, перед тем, как пристав бесцеремонно толкнул его прикладом ружья вперед, уводя прочь.
- Спасибо.
Нет! Это не должно было так закончиться! Он не должен благодарить меня, он должен валяться в грязи и молить и милости! И ненависть, которая казалась утихла, и готовилась вот-вот отпустить мою измученную душу, вгрызлась в нее с силой голодного ястреба в испуганно замершую на месте мышь.
Я закричал – громко, изо всех сил, не обращая внимания на шарахнувшихся от меня людей, и кинувшуюся на меня охрану, я забился как рыба на суше, пытаясь освободиться, очиститься хоть немного от кислоты разъедающей мои жилы… И не смог.
На казнь я так и не попал.
… Где я сейчас?.. Сколько меня сейчас?.. Я потерял счет времени, я перестал понимать, что оно идет. Для меня застывшее желе событий остановилось на одном моменте. Я перестал понимать, что происходит.
Меня уволили с работы, постепенно мне стало нечем платить за дом, я оказался на улице. Друзей у меня не было уже давно, мои руки покрыла короста, а пятна на теле подернулись гнойной пленкой. Меня мучила непонятная жажда, я ненавидел все и себя больше всего, но ненависть моя больше не находила выхода. Все чувства вдруг обострились до предела, и что удерживало меня на грани пропасти небытия – я не знал. Быть может то, что я хочу остаться человеком? Настоящим. Не зверем. Звери по сути своей – те же бешеные собаки, у которых одна участь – быть пристреленными, но я не зверь.
... Сегодня я очнулся в убогом переулке, за горами мусора, перед еще свежим трупом молодой девушки. В нескольких метрах от меня, скрытого от людских глаз, текла жизнь. Стучали по мостовой подошвы, шумели люди, сердито гудели машины в пробке. Но я видел лишь ее бездумный взгляд, вспоминал ее последнее дыхание на вкус – которое я ловил своими губами, пока мои руки раздирали ее тело.
Тяжелое, всеобъемлющее и неясное желание, как бетонная плита плющила мое тело, как доза героина обещала наслаждение взамен ломки. Я вонзил ей в живот свои ногти, отросшие и отвердевшие, уже больше похожие на звериные когти и, ощерившись, как бешеный лис, опустился лицом ниже, вдыхая терпкий металлический запах, разъедающий ноздри и сводящий судорогой желудок. И на мгновение, увидел свое отражение во вспышке света – куске стекла, все еще целым пребывающем в этом тупичке.
Сознание мое обожгло, и я отшатнулся от тела, поспешно отползая. Я понял, что перестал быть человеком. Давно. Давно перестал, в тот день, в ту минуту, когда, сдерживая позывы желудка, возвращался из кустов и записывал имя жертвы в планшет, что-то во мне изменилось тогда. Я начал смотреть на мир ЕГО взглядом. Когда дал себе обязывающее ответственностью обещание, когда поставил зверя на пьедестал, отодвинув с него все остальные составляющие моей жизни, я поклонился ему.
Я желал его смерти больше всего на свете. Мое желание, в конце концов, и превратило меня в то, что я ненавидел всем своим естеством, душою и мыслями. Я забыл кто я, я позволил себе забыть.
Кроме него у меня никого не было, и возможно где-то в глубине души, понимая это, я и не мог поймать его так долго. Не желал, ведь без него у меня не оставалось смысла. Он и был моим смыслом, и теперь, когда из моей жизни исчезла цель, огромное, невыраженное желание и ненависть поглощают мой разум.
Я желал его смерти. Но я не буду его монстром, пожирающим себя изнутри... Я просто…
… Звериные когти вскрывают грудь, но я улыбаюсь. Я давно уже не чувствую боли – она осталась там, в осколках прошлой жизни. За мгновение до того, как в глазах потемнело, я почувствовал под пальцами бьющийся комок мышц, и, впившись в него когтями, скользящими по крови, рванул ослабевающими пальцами, что было сил, вырывая собственное сердце.
Никогда... Только не таким... Как он...







|Horror vacui|

Я боялся, его смерти, больше всего на свете. Не помню, когда я встретил его – вся моя жизнь, после встречи с ним, разделилась на «до» и «после», и что было «до» – я просто напросто постарался выкинуть из своей памяти.
Иногда мне снились сны... Я видел себя, скрючившимся у батареи, в тщетной попытке согреться, видел шикарные комнаты и праздничный стол, видел, как убегал от кого-то, видел, как меня догнали... И неизменно видел его. Кем был я, до встречи с ним – разве это так важно? Единственное, что имело для меня значение – я встретил его. И этот период моей жизни закончился – я никогда не жалел об этом. «До» меня просто не было. И никто не сможет убедить меня в обратном.
Вся моя жизнь прошла рядом с ним. Я помню, как впервые увидел его деяния – он притащил в квартиру огромную тушу неопределенного пола, а я молча стоял и наблюдал, как он рвет ее на части, время от времени поднимая на меня антрациты глаз – не испугаюсь ли? Не побегу ли звать на помощь? А я мог думать лишь о том, что теперь придется менять ковер, и делать генеральную уборку, чтобы не осталось ни капли крови, ни запаха, ничего, что напоминало бы о порезанном на кусочки – ленточки теле. Помню, я присел на корточки, чтобы увидеть поближе его пальцы, скользящие в потрохах, мне было любопытно, как он там находит, то, что его интересует. Думаю, тогда я доказал, что он может мне доверять.
Мне всегда было страшно. Не с ним – за него. Я не хотел отпускать его на ночные прогулки, хоть и понимал, что ему это необходимо, как траве, пусть сорной, колючему пустоцвету – нужна вода. Я знал, что за ним охотятся, что его ищут, и знал, что однажды найдут, надеясь лишь, что это случится нескоро.
Из города в город я шел за ним, молча, если он хотел тишины, кричал, не слыша собственного голоса, если он жаждал шума. Я ловил его взгляд, угадывал его желания. Ждал его с вылазок, иногда не смыкая глаз помногу дней, чтобы спустя бесконечно длинную ночь, увидеть, как распахивается дверь, и быстро подойти к нему, почувствовать на губах вкус чужой крови, всегда новой, всегда не его. Ощутить у себя на ребрах тиски-объятия и впустить в рот его горячий, жадный язык, терпя укусы. Я жил им, дышал его дыханием, был его спиной, защищая от холода и яркого солнца, в самые светлые дни.
Я никогда не видел, чтобы он говорил – иногда помногу часов, наблюдая за его губами во сне – не шевельнуться ли? Вдруг, я смогу прочитать слово? И со слезами бессилия смыкал глаза в своей вечной тишине. Я никогда ни у кого не видел такой улыбки – он не двигал ни губами, ни глазами, показывая свою радость, но я всегда знал, когда он улыбается – и улыбался в ответ. Никто так много не значил в моей жизни.
Его тело было покрыто странными красными пятнами, но я никогда не спрашивал его о них. Я вообще никогда ни о чем его не спрашивал, я даже не уверен был, понял бы он меня? Я никогда не разговаривал с ним, не спрашивал у него разрешения, и был уверен: захоти я уйти – он не стал бы меня удерживать. Просто однажды, я пошел за ним, а он не стал меня прогонять. Что двигало им? Ему было одиноко? Или просто все равно? Я понимал, что так и не узнаю этого, просто не смогу спросить. А он не сможет мне ответить.
Однажды он слег с лихорадкой, его трясло, он метался, молча, с открытыми глазами, уставленными в одну точку, что было еще страшнее, он не приходил в себя, был не в сознании, был не собой. Его постоянно тошнило кровью, и он держал меня за руку, время от времени, впиваясь губами в мое запястье, клыками осторожно вспарывая вены, оставляя на нем тонкие порезы от зубов, и тщательно зализывал следы, отчего прекращала идти кровь – вряд ли он проявлял нежность. Он был просто голоден. Тогда я впервые сам привел ему жертву, ребенка. Не помню как я заманил его, как смог добиться полнейшего доверия, помню лишь его удивленно испуганный взгляд, и беззвучный для меня крик, когда груда тряпок неожиданно зашевелилась и на свет выполз Он, по звериному изогнувшись, на четвереньках, не раздумывая бросился на ребенка, в мгновение ока отрывая ему голову, и разрывая напополам хрупкое тельце. Я зажмурился и отвернулся, стараясь не дышать и, лишь спустя некоторое время, почувствовал на себе чужие руки, обнимающие меня со спины, горячее, отдающее трупной желчью дыхание на моей шее и, развернувшись, обнял его в ответ, прижимаясь всем телом, нашел теплые, влажные губы, жадно, впиваясь в них поцелуем. Несколько нерешительно и вяло он ответил, а потом оттолкнул меня. Помню, что был тогда счастлив – я тоже сумел стать ему полезным, хотя бы в такой малости.
А потом наступило после «после», когда его поймали. Меня не было рядом, и я не смог защитить его, кинуться под ноги преследователям, мешая бежать, закрыть его своим телом, я снова остался один. Я не знал где он, что с ним, я искал его по разным городам, без сна и отдыха, позволяя это измученному телу лишь когда оно падало и теряло сознание. Я искал его везде, где он мог и где не мог быть. Я прятался вместе с крысами на корабле и однажды, в одном захудалом городке, когда силы почти оставили меня и я готов был сдаться, какой-то прохожий брезгливо накрыл меня газетой, не в состоянии смотреть на сочащиеся гноем пятна у меня на руках и шее, и на первой странице я увидел его фото.
У меня открылось второе дыхание. Я не смог прочитать ни слова, но нашел карту, где какая-то добрая женщина нарисовала мне маршрут, я так боялся сбиться с пути, что заходил в каждый город и тыкал пальцем в карту, жестами спрашивал туда ли я иду. И неизменно мне утвердительно кивали. Чувство радости наполняло мою душу. Я скоро увижу его, я вытащу его, мы снова будем вместе. Я шел очень, очень долго, и когда…
…Когда нашел, понял, что уже опоздал. Слишком долгий срок я отмерил своим поискам, его больше нет. Медвежьей лапой вдруг сжало мое сердце, но слез не было. Я просто стоял на коленях весь в холодной земле, которую с таким усердием раскапывал несколько часов кряду, руками, как собака, ищущая заветную косточку. Рассматривал наполовину изъеденное червями лицо, ужасное в своем узнавании. Рассматривал, без единой мысли, или сожаления, словно, вместе с воздухом вырывающимся из моих легких, переполняющая меня надежда, подхватив под руки все остальные чувства, выпорхнула в сосуд поприличней.
Я наклонился, легко касаясь губами его зашитых губ, и они потекли вбок под моим напором, обнажая оскал зубов. Мне подумалось, что ему должно быть холодно, лежать вот так, в жалких тряпках, прикрывающих его тело, ведь уже конец осени, и вчера, впервые, изморозь покрыла землю, быстро истаивая под возмущенным, столь наглым вмешательством в свое царство, солнцем. Я лег рядом, обнимая хрупкие косточки с легким налетом подгнившей плоти, закрыл пустые глазницы своей ладонью и осторожно уткнулся носом в шею, где крупным швом проходило крепление головы к телу. Все хорошо… Я с ним, и могу спать спокойно, я… Больше не боюсь того, что он уйдет. Я…
… Закрываю глаза. Мы уснем вместе.







|Absque omni exceptione|

Я видел его смерть. Было шумно и светло, я сидел на земле, и солнце жарило мою голову. Меня оглушали крики толпы, я не понимал, чему они радуются, но смеялся вместе с ними.
Снизу вверх я заглядывал в их радостно-возбужденные лица, они что-то кричали, некоторые больно пинали меня, и я, поскуливая, отползал от них подальше. Неожиданно, окатив меня какой-то липкой жидкостью, мне на руки упала голова, заставляя толпу народа шарахнуться от меня в разные стороны. Я с любопытством поднял за уши мое неожиданное спасение, на уровень глаз, заглядывая в его глаза, черные, как бусины куриных, которыми в меня часто швыряли плохие дети. И неожиданно заметил, как от головы, по моим рукам ползет вереница круглых буро-красных жуков, по моим рукам, на грудь, легкой щекоткой переползая и неожиданно все разом впились в мою кожу, вгрызаясь под нее, впуская в меня усики-ростки, которые казалось, стремятся в самую глубину меня, в потаенные уголки души, жестокими укусами лаская сердце.
Я закричал и отбросил голову как можно дальше, но было поздно. Я забился, закричал, что было сил, стараясь вырвать из себя мелких тварей, вместе с кусками плоти, если понадобится, гнетущая тишина вдруг окружила меня. Я услышал голос – невыразимо прекрасный, завораживающий, зовущий меня, он сулил неземное наслаждение, бледное сияние тишины протягивало ко мне руки, и когда я уже был готов согласиться и шагнуть в его исцеляющую пустоту, я вдруг понял… Что Он просто не может до меня добраться. Я понял, что должен делать, и проигнорировав такой манящий свет, пополз назад, в свою личную замусоренную страхами тьму, отдающую зловонием моей грязной души, как свинья стремится залезть в лужу, я закрыл за собой дверь, оставляя свет наедине со своей испепеляющей ложью.
Я чувствовал, как под кожу, тонкими нитями-иглами Он впивался в нервные окончания, постепенно молодым сосновым лесом вставая внутри, заполняя щебетом-свистом металла по стеклу, рыком ручных животных в клетке сердца, подкармливает, и тыча сквозь прутья раскаленным прутом, дразнит зверье души, заражает бешенством, и.. Выпускает на волю, как добрая мамаша, веселитесь детки.. И тогда я вспомнил.
Это все и в моей власти тоже. Мое зверье способно разорвать его. Ну что ж, тогда просто... Фас?
Я глубоко вздохнул и встал с колен, стряхивая с рук как шелуху с прожаренного ореха, заразные пятна, и впервые за долгое время выпрямившись во весь рост, медленно вдохнул полной грудью, до боли заполняя легкие воздухом, ощутив разом и гомон толпы, и вонь моих грязных лохмотьев. Наверное, стоит вернуться домой. Судьба подарила мне второй шанс, и на этот раз я не упущу его.
Клин клином. Смешно, ему, такому могущественному, так неосмотрительно и глупо выбрать себе нового носителя и… Запереть себя в ядре моей Земли, ее нерушимом атоне*, без права и возможности на освобождение.
Безумцу не сойти с ума во второй раз.
Я все-таки победил.




*Атон - это воздушная среда вокруг Земли, вращающаяся вместе с нею, и одновременно самая маленькая молекула, меньше атома.

Inter parietes. - В четырех стенах
Sperare contra spem. - Без надежды надеяться
Horror vacui. - Боязнь пустоты
Absque omni exceptione. - Безо всякого исключения