Заботливый дон Гасанио

               
Когда-то дон Гасанио с грустью отмечал про себя, что ему никогда не достичь уровня премудрости дона Петрунио, который легко ориентировался в многообразии способов делать деньги из чего угодно, черпая нужную информацию в биржевых сводках, экономических журналах и даже в глазах подчинённых. Бывало, пристально всматриваясь в хищный блеск тёмных зрачков своего преданного соратника, хранящих немало тайных замыслов и надежд, дон Петрунио говаривал: «Хорошо, Гасанио, сделай это. Но не забывай о заботливом твоём патроне. Он тоже нуждается в деньгах...» И поощрительно похлопав Гасанио по растянувшейся в заискивающей улыбке щеке, дон Петрунио удалялся в свой рабочий кабинет.
Тогда Гасанио только мечтал стать доном, терпеливо постигая сложную науку подчинения окружающих своей воле. Ибо в этом подчинении он видел залог осуществления всех своих жизненных планов. Блаженно прикрывая масляные от сладостных мечтаний хитрые глаза, Гасанио представлял себя то восходящим в сопровождении обворожительной блондинки на белонежную океанскую яхту, то эффектно несущимся на лыжах по горному склону где-то в австрийских Альпах, то снисоходительно похлопывающим по щеке самого... дона Петрунио... Но Гасанио - и в этом надо отдать ему должное - всегда был реалистом. Он  понимал, что ни яхта, ни блондинка, ни серебристо искрящиеся снежные склоны Альп сами собой никогда не появятся, и у каждой мечты — своя цена, как и у каждого человека... Гасанио принял чрезвычайно важное для себя решение — постичь все человеческие слабости, чтобы, умело манипулируя людьми, добиваться своего. С решительным выражением лица, он надевал халат санитара, и без всякой брезгливости мыл горшки больных, страдающих от хронического обжорства, затем переоблачался в одеяние медбрата и бесстрастно ставил клизмы, задумчиво вглядываясь в разнокалиберные анусы пациентов, словно оттуда могла невзначай появиться разгадка тайны всех людских слабостей. В клеёнчатом фартуке прозектора Гасанио увлечённо вскрывал черепные коробки, тщательно перебирая мозговые извилины препарируемых, изучал содержимое желудков мертвецов, находя там немало разгадок мучивших его вопросов. С упорством бульдозера, заправленного под завязку качественной соляркой, он расчищал себе путь к познанию человеческой природы. В его умелых руках в холодном свете операционной беззащитно трепетало сердце, покорно замирала печень, от опытного взгляда хирурга не могли укрыться изъяны ни почек, ни селезёнки, ни даже мочевого пузыря. Да, познания упорного Гасанио ширились день ото дня. Молва о его умениях с быстротой прожорливой саранчи разлетелась по городу. Говорили, что однажды Гасанио даже удалось вдвое увеличить размер мужского достоинства одного из пациентов, супруга которого, узнав о достигнутом успехе, с восклицанием: «Это невероятно!», забылась в счастливом обмороке. Но глаза талантливого Гасанио, несмотря на успехи, оставались в пелене холодной неудовлетворённости. Ведь ему до сих пор не удалось найти в гуще человеческих внутренностей даже признаков невидимой души, о существовании которой ему рассказывала ещё бабушка. Интуитивно он ощущал присутствие души в любом человеке, но вот почувствовать её в своих цепких руках никак не получалось, и Гасанио тяготило это, потому что он был уверен: подчинить себе человека, не подчинив его душу, - невозможно. И он, стиснув зубы, продолжал поиски, пока не получил предложение дона Петрунио. «Не там ищешь, Гасанио! - сказал Петрунио. Поищи её в человеческих пороках...» И предложил Гасанио возглавить городское здравоохранение.
Дон Петрунио вдохнул в него уверенность, посеял в подчинённом зёрна управленческих амбиций, пахнущих свежими денежными купюрами, и жизнь расцвела в глазах Гасанио, не померкнув даже с приходом к власти строгого сеньора Сержио. Лишившись официальной должности, Гасанио не прекращал поисков заветной души в людских пороках. С каждым днём он всё больше верил в то, что в скором времени ему суждено будет стать доном. Так и вышло: развенчанный дон Петрунио, запершись в своём неприступном замке, постепенно смирялся с тем, что звучное слово «дон» всё реже произносилось рядом с его фамилией, и что Гасанио, вопреки желанию бывшего патрона, неумолимо превращался в дона Гасанио – расчетливого властителя слабохарактерных или же предельно циничных в безмерном корыстолюбии приспешников. Не будем вдаваться в подробности взаимоотношений двух донов. Это их личное дело. Но стоит отметить, что не найдя той самой души и в людских пороках, дон Гасанио, решил отказаться от дальнейших поисков. Он пришёл к утешительному для себя выводу, что именно в пороках людей кроется его спасение, и именно они – пороки – воплотят в жизнь его мечты о белоснежной яхте с обворожительной блондинкой и о крутых альпийских склонах, тонущих  в целебной чистоте  горного воздуха.
Главное, считал знаток человеческих слабостей, вовремя определить порок того, кто тебе необходим. Пусть он покуражится для вида и незаметно превращается в безропотную жертву господских прихотей.
Жертва не заставила себя долго ждать. Серо Отсидико, самоуверенный, будто бык во время весеннего гона, обещал растоптать Гасанио, поставить его в тесное стойло общественного мнения, но под воздействием сладких речей дона, не заметил, как сам оказался в том стойле, горестно втянув носом совершенно  неаппетитный запах тюремной баланды.
«Ну, вот и всё, - подумал тогда дон Гасанио, - теперь я действительно дон». И услышал вдруг, как в небе отдалось колокольным перезвоном: «ди-би-дон, ди-би-дон, ди-би-дон…». Вздрогнув от неожиданности, Гасанио неистово перекрестился и зашагал прочь, в сторону неизвестности, в которой, впрочем, роли основных фигурантов грядущих событий были уже подробно расписаны.
Дон Гасанио с утра пребывал в прекрасном расположении духа: всё продвигалось по заранее намеченному плану: сомневавшиеся уверовали в его могущество, заблуждавшиеся – постигли истину и смирились, сумасбродствующие из последних сил допевали хриплыми голосами гимн справедливости. Но им суждено вскоре умолкнуть: ведь на голодный желудок долго петь невозможно. «Они всё равно смирятся, - думал дон Гасанио, - и полюбят меня любовью шаловливых детей, боящихся наказания строгого родителя».
Взглянув на часы, дон вспомнил, что его ждёт Луко Сбраза для обсуждения дальнейшей участи убогого Серо Отсидико.
Луко Сбраза, доверенное лицо сеньора Дерипузо – владельца всего движимого и недвижимого, видимого и невидимого, лениво размешивая громадной волосатой рукой кофе в крохотной чашке, хитро поглядывал на дона Гасанио и трубно басил: - Мы не можем отдать тебе город на откуп, Гасанио. Пойми нас правильно: нам нужны гарантии, которых ты дать не способен. А Серо Отсидико пусть остаётся в стойле до завершения парламентских выборов. Так будет спокойнее.
- А что делать сейчас? – не скрывая досады, спросил дон Гасанио.
- Займись народными представителями, - протрубил в ответ Луко Сбраза, и покровительственно похлопал Гасанио по плечу – Чем больше ты их приручишь, тем больше получишь. Чти наши семейные устои и будь заботливым доном.
- А что делать с непокорными?
- Пусть ими займётся Клименсо. Извини, мне пора. – Луко Сбраза неторопливо сняв телефонную трубку, отрывисто прорычал в неё: - Машину дону Гасанио!
Надо ли пересказывать, каких усилий стоило дону Гасанио приручение представителей народа, ведь в каждом из них необходимо было найти именно тот изъян, именно ту невидимую кнопку, нажав на которую, он получал возможность манипулировать человеком, его руками добиваться желаемого. И, как правило, дон безошибочно определял волнующую тему для собеседника, завершая душевный разговор крепким обнадёживающим рукопожатием. «Наш заботливый дон Гасанио», - говорили народные представители, дружно выстраиваясь для рукоцелования. Теперь им не надо было думать ни о чём постороннем, а лишь сконцентрировать всё своё внимание на том, чтобы заботливый дон всегда был доволен их покорностью.
- Да пребудет милостивый дон Гасанио в добром здравии и долгой милости у сеньора Дерипузо, - вышёптывал с придыханием очередной покорившийся, касаясь влажными губами заботливой руки дона.
- Мир тебе, слуга народа. И впредь доказывай преданность свою беспрекословием и покорностью, - отвечал дон Гасанио, затем уверенным движением доставал из кармана кусочек душистого хлеба, намазывал его маслом и вкладывал аппетитный бутерброд прямо в рот обласканному господским вниманием слуге.
Окидывая лучистым взглядом змеящуюся очередь верноподданных и довольно щурясь от радостной картины нескончаемого раболепия, дон Гасанио потирал руки и тихо приговаривал:
- Да пребудут дни мои в вечном блаженстве, покуда живут на земле страх, жадность и корыстолюбие. Аминь!