Посвящается тебе Гл 7 Праздники и торжества

Праздники и торжества детства.(отрывок из романа)

Праздник без выпивки - что человек без праздника.
А.Минченков

Праздники остались там, в голодной жизни. Они были настоящими, едва ли не единственным чудом нищей деревни. Гуляли по неделе, выпивали и поедали то, что собиралось на протяжении года  и хранилось только для праздников: залитые салом колбасы и мясо от зарезанного зимой поросенка, самодельная лапша, самодельное масло, у некоторых и копченые окорока, ведра творога. Теперь, в конце 60-х годов, такие пиры колхозники уже могли себе позволить. Уже не надо было все излишки обязательно сдавать государству за копейки.

Новый год и Рождество, последнее официально игнорировалось, поэтому ходили колядовать на Новый год. Открывалась дверь и в избу входила кучка детей, пели « Сею, сею, посеваю, с Новым годом поздравляю. В поле ведром, в доме добром». Мама давала семечек из тыквы, печенье и даже конфеты. Но чаще детям давали простые домашние пирожки с капустой или краюха белого хлеба, который тоже пекли сами. Одним словом – натуральное хозяйство.

Настоящая жизнь в деревне начиналась весной.  Ждали  Пасху и Троицу. Пасха в деревне была незабываема. Стиралось и отбеливалось все почерневшее и закоптившееся за зиму. Белились обязательно стены и печь, потом в обновленной избе начинали печь хлеб и пасхи, запах ванили просачивался через трубы и обволакивал предпраздничным счастьем всю деревню.

В чистый четверг шли в баню. В их семье тоже появилось это страшилище. Таковым она осталась для Али до самого конца пребывания в деревне. Вечером, по заросшей тыквами с огромными колючими листьями тропинке, надо было на ощупь брести в конец огорода, где в бане мама с папой уже ждали её. Начиналась экзекуция: заставляли залезать на полок, где совершенно нечем было дышать, и начинали хлестать веником. Она задыхалась и орала, ор переходил в истерику. Оздоровительной процедуры, каковой папа считал баню, не получалось.  Кое-как вымыв и обдав на прощание холодной водой, мама передавала строптивую дочь отцу, который уносил её домой почти мертвую. Чуть бы меньше фанатизма, меньше раскаленного пара и, может быть, дочке понравилась бы эта русская черная банька…
Уже много позже огромным усилием Аля выпросила у мамы одно желание – просто мыться после всех в почти остывшей бане. Она даже готова была перенести ужас самостоятельного похода и возвращения в абсолютной черноте ночи, лишь бы не умереть от невыносимого пекла этой преисподней. С десяти лет ей это позволили, скорее – смирились.
К этому времени в деревню провели электричество. До бань его не дотягивали. Поэтому Алю  встречал мрак сначала с лучиной, потом с керосинкой и мистический ужас: привидения, ведьмы, лешие и домовые.  В пятидесяти метрах за баней тревожно и устрашающе вздыхал лес, который незаметно вырос из тщедушных саженцев и во тьме которого иногда блуждали пары светящихся точек – лис ли, кошек ли, лешаков… До самой старости ей снилась эта первая банька, которую позже перенесли во двор. И даже во сне она вызывала мистический ужас. Итак, помывка перед пасхой заканчивалась.
В пятницу вешали чистые занавески и рушники, пекли пасхи и красили яйца. Некоторые ребята исхитрялись, делались смолянки: через маленькую дырочку высасывалось содержимое яйца, а потом внутрь заливалась смола.

На праздник все высыпали на улицу. Возле каждого двора сооружались маленькие горки, с которых катались яйца – чье разбивалось, становилось добычей. Бились в ладошках попкой и носиком. Иногда секрет маслянок  раскрывался, и тогда доходило до драки. Молодежь шла на самое сухое место деревни в небольшой лесок на песчаном холме, называемом Гаек. Там собиралось почти вся молодежь. Вокруг холма шумел паводок, а на холме, прикрытом со всех сторон лесом и кустарником, была настоящая весна. Можно было бегать босиком и даже снять телогрейки. Горы кирзовых сапог разных размеров и портянок с ватниками валялись под елочками.
Сколько тогда было молодежи! Пять поколений от ста с лишним семей и в каждой от трех до шести деток… А было по семь, у Князихи девять. Однажды она рожала целый день. На свет появлялись по очереди совершенно недоношенные восемь малюток. Вокруг собрались люди и обсуждали сие невиданное явление. Семья Князя была не совсем нормальная, но тихая и плодовитая. Детки сразу умерли и были преданы земле.
Аля помнит покосившийся домишко, прилепленный к стене старого магазина с расшатанными ступеньками поднимающимися к входной корявой двери, в котором жило семейство Титовых. Мать рожала до пятидесяти лет, последний сын был младше родившей дочку внучки. Деревня ломала голову: это теперича кто кому кем приходится: дядя или дед внучке, а она ему? Энто ж чаго  - дед млаже внучки?
Итак, несколько поколений собирались на песчаной полянке и начиналась главная игра: в лапту. Набирались две команды, остальные сидели вокруг поля и наблюдали. Было счастьем бегать за далеко улетевшим мячиком или, вдруг, заменить тех, кто уходил домой. 

Раз в неделю привозили в клуб кино. Индийские фильмы запомнились больше всех: слезы лились из глаз героев, у женщин и детей в зале, даже у мужиков. Старенький клуб трещал по швам. Дети воровали яйца прямо из-под кур и бежали в лавку сдавать. Два яйца десять копеек. Хватало на две серии. После начала сеанса дети, у которых не было и этой мелочи, лезли в окно, выходящее на сцену и закрытое занавесом, вынув стекло в форточке. К середине сеанса весь пол был заполнен подростками.

На Красную горку начинался сезон свадеб. Ездили в гости к родне в другие деревни. На свадьбу, даже в другие села, бегали смотреть все дети. Ритуал был длинным, и невеста с одетым на голову венком и множеством ниспадающих от него атласных ленточек должна была обязательно плакать. Женился и дядя Миша. Уж здесь они, племянницы, были не  на заборе и под окнами, а в избе, рядом с невестой.

Троица, самый оригинальный праздник. Весь дом украшался зеленью. Молодые веточки березы, калины на стенах, на полу явор-аир, росший вдоль реки тропическими зарослями. Впервые открывались окна, потому что от пряного аромата внутри дома кружилась голова. Дворы, ворота, скамеечки возле домов украшались березками. К этому времени уже подсыхала вся весенняя грязь, и по дорожкам можно было ходить в туфельках. Туфельки представляли собой дерматиновый ужас, но это уже не кирзовые сапоги. Но даже дерматиновый ужас берегли только для школы, а с самой ранней весны детвора предпочитала бегать босиком. Босые ноги с удовольствием месили первую грязь, закалялись, потом кожа грубела, и стопы превращались в настоящую подошву, которая могла выдержать к лету походы за колосками на сжатое поле ржи. Стерня колола неимоверно больно, но кто не баловал ноженьки мытьем, тот выдерживал и ее и  все остальное – ельники, скошенную осоку. Для Али же навсегда босоногость и боль стали синонимами. Но на праздник все выходили в обуви, девочки ещё и белые носочки.

Застолье на праздник обязательно было с гостями, приезжали родичи из других деревень, заходили сваты или друзья… Это происходило обычно к обеду. Аля помнит эти застолья, когда раздвигался стол, накрывался белой скатертью, ставилась посуда из сервиза, но стопки для вина уже деревенские. Первые тосты, тихий говор, и уже после третьей рюмки кто-нибудь предлагал спеть.   
- Михаил, запевай!
- Какую? – спрашивал дядя Миша.
- Давай «Бродягу», она у тебя хорошо получается.
- Пусть тогда поможет Михайловна, - просил дядя и начинал сначала тихо, как бы пробуя голос, запев, - «По диким степям Закавказья, где золото моют в горах, бродяга, судьбу проклиная, тащится с сумой на плечах…»
- «Бродяга, судьбу проклиная ...» - взрывался хор.

Аля пела вместе со всеми, и душа её скорбела по замёрзшему ямщику или летела  стрелой к возлюбленной на горячем коне. Эти застольные песни преображали лица поющих: глаза оживали, щеки покрывались румянцем, спины распрямлялись: - Эх, полным полна коробушка!
А уж если совсем расходились, то начинались пляски с выходом… Аля смеялась, добавляя, с выходом из-за печки – пространства для плясок не хватало. Тут уж перепляс сопровождался частушками, иногда такими залихватскими, только уши затыкай!

К вечеру все шли в клуб, где гармонист уже вырывал из инструмента развесёлые плясовые. Как узнать здесь тех замотанных в серые платки баб? Все – молодухи в цветастых шалях кружатся в танцах, и кажется, что они вот-вот еще поддадут жару, и лихая освободившаяся от тяжести душа оторвёт их от  земли и унесёт к звёздам.

Праздники, их ожидание, веселье и пиршество застолий, осталось навсегда в том далёком деревенском детстве. Больше никогда в последующей жизни они не приносили столько радости и счастья.