Парень с чердака. Глава 2. Безнадёжный рыжий мечта

1.

     В нашей стране правоохранительные органы зачастую сбрасывают со счетов подобные преступления. Толи убийство бомжа – это и не преступление вовсе. Зачем тратить столько сил и времени на какие-то мелочи, когда в районе столько непойманных призывников-уклонистов и бабушек, из-под полы приторговывающих самогоном?
      Убийство в нашем дворе исключением не стало. Через день я видел лейтенанта Уварова снова. Но это был его последний визит по данному делу.
     В тот день он подошёл к компании Кости Ширяева и попытался их допросить. Но проще разговаривать со стеной, чем с горсткой упоротых в усмерть наркоманов. Лейтенант стоял перед ними с видом Александра Македонского, в полной мере ощущая своё превосходство. А Костя прятал глаза и пытался что-то объяснить, но язык его явно не слушался. В тот момент он думал только о своих исколотых венах, и что самое главное – о пяти кубах «ханки» в кармане. Если мент устроит «шмон» - пиши пропало.
       Не знаю точно, сколько тогда простоял перед ними этот Уваров и чем вообще закончился сбор свидетельских показаний. Тогда я просто отошёл от окна и постарался выбросить всю эту историю из головы. Однако она ещё долго не давала мне покоя. Мёртвый бомж иногда снился по ночам. Голуби клевали его обнажённый мозг, а сам он лежал вниз лицом на газоне и хрипло пел:
    - Владимирский центра-ал!..
    Об убийстве бомжа ещё некоторое время говорили только обитатели Станционного. Но скоро и они потеряли к этой истории всякий интерес. Один только я, возвращаясь каждый раз с работы, сам того не желая, бросал взгляд на тот злополучный газон, где ещё долго в корнях высохшей травы бурели тёмные пятна крови.
      И только мысли об Эле позволяли мне хоть на какое-то время избавиться от неприятного осадка в душе. Я караулил возле окна и поглядывал на часы, ожидая того момента, когда она, грустная и прекрасная выйдет из своего подъезда и закурит длинную дамскую сигарету. И все эти несколько минут я не мог оторвать глаз, с замиранием сердца следя за каждым её движением, впитывая всем существом каждый мимолётный жест, словно хотел запечатлеть это в своей памяти навсегда. В такие моменты я был безмерно рад и несчастен одновременно. Рад оттого, что увидел её снова, и несчастен, потому что знал, что мы никогда не будем вместе.
     Скорее всего, высказываясь по поводу Эли, мой друг, Мишган Собеев был прав, и мне действительно стоило бы подыскать для себя другой объект воздыханий. Так было бы лучше для нас обоих... Если бы я только мог.
      Эля мне тоже снилась, и довольно часто. В основном, это были яркие эротические сновидения, где она порой представала в таких образах, в каких наяву я даже не мечтал её увидеть. В каком-то немыслимом сексуальном танце мы сплетали свои тела в единое целое и обтекали друг друга изнутри и снаружи, заставляя сознание трепетать и плавиться. В этих снах я был безмерно счастлив и, пробуждаясь, каждый раз испытывал сильное разочарование.
      Но однажды мне приснилось нечто иное: Я увидел Элю посреди нашего двора. Она стояла ко мне спиной, и в тёмных её волосах я разглядел седые пряди. Вокруг не было ни души. Звук моих шагов отдавался пугающим басовым эхо. Неба я не помню. По-моему, в том сне над Станционным и над всей Выей зияла пустота. Это был холодный и первозданный космос, космос без звёзд и света, просто Тьма. Наверное, таким он был тогда, когда Бог ещё спал.
     Эля стояла как истукан. Лишь слабый ветерок слегка покачивал отдельные пряди её волос. Она так притягивала меня, была так желанна, но вместе с этим и пугала своим холодным безразличием ко всему происходящему.
      - Эля, - позвал я и сделал пару нерешительных шагов вперёд. Она никак не отреагировала на это. Седые пряди волос беспокоили меня всё больше и больше.
      - Эля? – мучимый желанием снова увидеть её лицо, я сделал ещё два нерешительных шага.
      - Стой где стоишь! Не подходи! – Явные ноты истерики в её голосе больно резанули по нервам. Я встал как вкопанный и вдруг с ужасом осознал, что голос Эли прозвучал у меня за спиной. Кто же тогда стоит впереди?! И почему-то сразу расхотелось, чтобы эта Эля поворачивалась ко мне лицом.
      - Это опасная зона, идиотина безмозглый! – Орали у меня за спиной. – Не суйся, куда не просят, если тебе хоть чуть-чуть дорога жизнь!
      В голосе Эли смешались злость и отчаянье. Никогда в реальной жизни я не слышал от неё ничего подобного. Наверное, именно поэтому мне вдруг захотелось заплакать, но я крепко зажмурился, стремясь остановить поток слёз, готовых в любую секунду хлынуть наружу.
      Это был странный, но действенный способ, который я обнаружил ещё в детстве. Мать всегда это вспоминала: Чтобы не реветь, я крепко зажмуривал глаза. Боль и обида сразу же уходили, точнее, это я от них уходил, погружаясь в глубины своего прекрасного внутреннего мира. Там было комфортно и спокойно. И там жили герои старых отцовских книжек: отважный Синдбад Мореход, или добрый и гостеприимный Бильбо Бэггинс. Там был и мой старый деревянный меч, который я прозвал Убийцей Демонов. Его мне сделал отец незадолго до своей смерти. Этим мечём я убил не одного демона из своих кошмаров. Во сне я мог его визуализировать в любой момент, в реальности же этого предмета уже давно не существовало.
       В том сне я также смог остановить всё возрастающее чувство обиды и беспомощности. Но ледяной, сковывающий всё тело страх, уходить никуда не собирался. Он полз, как холодная скользкая змея прямо по позвоночнику, заставляя цепенеть и терять возможность трезво мыслить.
       - Беги! – скомандовала Эля за моей спиной.
       Я перестал жмуриться и рванул что есть мочи вправо, к дому Мишгана, но ноги едва шевелились, словно облепленные стаей мёртвых медуз. И чем больше усилий вкладывал я в свой побег, тем медленней я двигался, и тем тяжелей становились мои ноги.
       - Не приходи сюда больше! – кричала Эля. – Опасная зона! Здесь нельзя быть живым! Опасная зона! Опасная!..
       - Хватит! Я больше не хочу! – я зажал уши руками и упал прямо в лужу грязной холодной воды. В ней я не увидел своего отражения – только чёрное безжизненное небо, повисшее над Станционным.
       Я закричал, а в следующий момент уже проснулся в своей комнате. За окном тихо шелестел осенний дождь, и ветер гонял по двору опавшую листву. Я пошарил в темноте рукой и наткнулся на свой старенький пейджер. Дисплей вспыхнул ярким зеленоватым светом, прогоняя остатки сна. Времени было 3:30. Я подумал, что сейчас было бы неплохо сходить в ванную и умыться холодной водой.

2.

      Спустя пару дней, я возвращался с работы в подпитии. У нашего кладовщика, Серёжи Сурова был день рождения, сорок лет как-никак. Учитывая то, что кладовщикам на овощебазе приходилось практически жить, становится понятно, почему он предпочёл справлять этот праздник на работе, а не дома в кругу семьи и друзей, как все нормальные люди.
       Двое кладовщиков, начальник склада, водитель «ГАЗели» азербайджанец Эльчин, и ещё четверо грузчиков закрылись на складе и, закусывая, чем бог послал, принялись глушить водку. Я не хотел участвовать в этой попойке, тем более что всегда ненавидел вкус и запах этого искомо русского напитка. Однако отказаться не смог – слишком сильно было давление коллектива.
      - Ты чё, не мужик что ли?! Выпей с нами! – говорили они все вместе.
      И я выпивал, закусывал и снова выпивал. А когда уже голова пошла кругом, раскланялся и побрёл домой. Никто мне больше не возражал. К тому же Эльчин предложил заказать девочек, и я здесь явно становился лишним. Вдобавок, мне пришлось провожать грузчика Лёху Парамонова до дому, так как он был пьян до безобразия, блевал на каждом углу, и в одиночку мог запросто угодить в вытрезвитель. А жил он на Вогульской, так что мне пришлось протопать пару километров туда и обратно, и уже во втором часу ночи плестись по тёмному и негостеприимному городку в свой район.
     Фонари в Станционном переулке уже давно не функционировали. Это были одинокие ржавые столбы без ламп и проводов, которые в ветреную погоду противно скрипели, вызывая лично у меня подчас очень нехорошие ассоциации. Особенно, когда ты шагаешь в полном одиночестве по пустынной проезжей части, а справа от тебя, шумит высокой травой пустырь и ветер насвистывает свою мрачную песенку в развалинах старого морга.
      Небо над головой было тёмным. Под ногами шуршала листва. «Осень» - подумал я отстранённо и до самого горла застегнул молнию куртки. Когда ты пьян, ты не чувствуешь холода. А у меня с детства хронический бронхит, будь он неладен. В то время я болел довольно часто, и чаще всего заболевал именно осенью. Не хотелось бы сейчас ещё и слечь до кучи. Больничные в нашей грёбаной конторе не оплачивались. Так решил начальник. Хочешь – подыхай, но на работу чтобы вышел. Иначе в следующем месяце будешь сосать лапу.
      - Вот такая жопа, - сказал я сам себе.
      И всё-таки не всё было так плохо: Завтра у меня первый из двух выходных. А хмель уже начал выветриваться. Я подумал о том, что сейчас приду домой и хорошо поем, прежде чем завалиться спать. Мать наверняка ждёт меня и уже волнуется, хотя я и предупреждал её о том, что задержусь. Но таковы уж наши матери. Их нельзя уже переделать, да и не нужно. Близких людей надо ценить и принимать такими, какие они есть. А у меня кроме матери в Вые не было больше родственников. Отец был детдомовцем, а бабушка по матери умерла, когда я был ещё в утробе. Дед же жил далеко отсюда, в читинской области с семьёй материного брата, и до нас ему не было никаких дел вот уже лет двадцать. И я думаю, зная всё это, мать мечтала только о том, чтобы я как-нибудь смог обустроить свою жизнь, хотя бы здесь, в городе Выя. А если повезёт, то и в Высокогорске. Хотя это уже вряд ли.

3.

      Когда я оказался в нашем дворе, то был почти рад увидеть возле своего подъезда компанию Кости Ширяева. Очень не хотелось в тёмное время суток проходить одному возле этого злосчастного газона. Тем более что в пьяном состоянии может померещиться что-нибудь нехорошее. Со мной такое бывало иногда. Наверное, это тоже особенность моей нестабильной психики, а может быть, так бывает у всех после каких-нибудь стрессов. Не каждый день под окнами твоего дома находят мёртвого бомжа с пробитым черепом.
      Костя заметил меня издалека.
      - Здорово, Рыжий!
      - Здорово, Ширяй! – вяло отозвался я.
      При виде меня вся наркоманская компания зашевелилась. Кто-то протягивал холодные и сухие ладони для полумёртвых рукопожатий. Кто-то бесцветным голосом спрашивал, как у меня дела. Но всех без исключения как всегда интересовало только одно – нет ли у меня немного деньжат. Ну, хотя бы рублей двадцать?.. Ну, или десятка?.. Очень надо, Рыжий, выручи, а?..
       Я протянул червонец Косте уже практически по привычке. У всех наркоманов есть такая способность, умение клянчить деньги. Но Косте я давал не по этому, хотя и знал всегда, на что они будут потрачены.
       - Спасибо, Рыжий!
      Вообще-то, с местными наркоманами я никогда не стремился поддерживать приятельских отношений. Зачем мне это нужно? Они липли сами, а я лишь старался держаться на дистанции – не отталкивал, но и близко к себе не подпускал.
      Внезапно Костя принюхался.
      - Ты чё, Рыжий, бухой что ли? – Он стоял и весело смотрел на меня сквозь дым сигареты, зажатой в зубах. Жалкое, надо сказать, зрелище: Тощий, бледный и небритый, весь какой-то сморщенный, как использованный презерватив. Чёрная «пумовская» куртка, грязная и потёртая, висела на его плечах как на проволочной вешалке.
      - Да, - ответил я. - Есть немного.
      - Иногда помогает, - улыбнулся Костя. – Чтобы жизнь говном не показалась... Работаешь, Рыжий?
      - Да, оттуда и иду.
      - Всё там же, на овощебазе?
      - Всё там же... А ты?
      Костя невесело рассмеялся.
      - Куда мне, бля, с такой биографией?
      Я подумал, что самосознания Ширяй ещё не лишился. Если уж он и нарик, то по крайней мере полностью это осознаёт, со всеми вытекающими последствиями.
      - Да и «мусора» мною всё ещё интересуются, - добавил он.
      - Из-за той кражи?
     Костя пожал плечами.
     Год назад они вчетвером вытащили автомагнитолу из «Нивы-шевроле», что на свою беду припарковалась в тёмное время суток возле ночного магазинчика «Ромашка». Костю сцапали на следующий день. А через месяц был уже суд и им всем дали по два года условно. С тех пор Костя потерял покой. Милиция была самым частым гостем в их доме. Как говорил он сам: « Они готовы половину всех краж на Старой Вые теперь повесить на меня».
       - Бомжа тут кто-то завалил, - задумчиво сказал Костя и качнул головой в сторону газона. – Слыхал?
      «Боже, опять про это!» - подумал я, но вслух сказал:
      - Не только слышал, но и видел. Он как раз под моими окнами валялся. Утром на работу пошёл, а тут – менты, «скорая».
      Костя задумчиво кивнул.
      - Короче, кто-то этому бомжу «флягу» ломиком пробил. А «мусор» говорит, что мы с пацанами должны знать, кто это сделал. Говорит, вы, наркоманы вонючие, здесь днями и ночами трётесь, поэтому должны были видеть всё. Может, говорит, вы и сами его грохнули? А я ему – ты чё, мол, совсем дурак? Нахрен нам этот бомжара сдался?!
     Костя сделал глубокую затяжку и выпустил дым через ноздри.
     - Короче, докопался этот козёл до нас конкретно. Я ни фига ему специально не сказал, хотя и знаю, кто это сделал.
     - Что? Ты знаешь, кто убил бомжа?
     Костя кивнул.
     - Видели мы в ту ночь одного странного мужика. А было это как раз ближе к утру, когда жмурик уже валялся под твоими окнами. Мы заходили к Димону и тусовались там возле четвёртого дома. Так вот, этот мужик шёл как раз из вашего двора.
      - Что за мужик то?
      - Странный он какой-то, - Костя нахмурился. – На улице тьма, а он в тёмных очках, прикинь. Зачем, спрашивается? Чтобы морду его никто не запомнил. Да ещё и одет во всё чёрное. Явно псих, или извращенец какой-нибудь. Прошёл так медленно мимо нас, рассмотрел всех в упор. Запоминал что ли?
      - Да не псих он, - подал голос Макс Шилов, ухватив нить нашего разговора. – У него рожа бледная. Чувак торчок ещё тот, да и похоже, на чём-то конкретно сидит. На «порошке», наверное.
      - Может, и торчок, - пожал плечами Костя. – Мне он всё равно не понравился. Димон ещё ему в след крикнул, мол, ты чё за чучело ночное? А мужик этот повернулся и говорит: «На себя посмотри, спидоносный». Димон хоть и парень смелый, а рыпаться не стал. Мало ли чего у этого психа на уме. Правильно?
      Я кивнул.
      - Мужик этот, - продолжал Костя. – Где-то у нас, в Станционном поселился. Он тогда ещё свернул во двор пятого дома. А вчера я его снова видел. Иду, значит, по улице Гоголя, и тут он мне навстречу. А было это уже под вечер. Короче, с ним какая-то тёлка была, по-моему, старовыйская. Шла вся в слезах. А он ей что-то «втирал».
       Он замолчал, раскуривая новую сигарету.
       - Ну? – нетерпеливо спросил я.
       - Когда они мимо меня проходили, - продолжал Костя. – Я краем уха уловил их разговор. Что она ему там промямлила, я не расслышал. Но точно помню, что сказал он.
      Костя выдержал многозначительную паузу.
      - Для него, говорит, смерть была избавлением... Ты понял, Рыжий?
      - Не-а, - я зевнул, потому что уже начинало клонить в сон от этого затянувшегося разговора. Да и алкоголь всё ещё давал о себе знать.
      Костя отмахнулся.
      - В общем, я уверен, что это именно он завалил бомжа. Больше не кому.
      - А на кой чёрт ему это было нужно?
      - Не знаю. Это его дело. Я же говорю, может, он извращенец какой-нибудь. Ходит по Старой Вые и бомжей ломиком мочит. Может, ему в кайф это говно.
      - Искать его будете? – спросил я.
      - Ты чё, шизанулся?! На хрен нам связываться с этим дебилом?! Пусть «мусора» его вылавливают, если им надо.
       Боятся, подумал я. Это уже было странно. На Старой Вые все боялись наркоманов, а не наоборот. А у нас, в Станционном компания Кости Ширяева боялась только Мишгана Собеева, да и то лишь после той истории, что приключилась с ними прошлым летом.
      Все вместе они доставали Мишгана, подкалывая его насчёт неформальной внешности. Долго он терпеть не стал – накатил Максу Шилову в нос. А они рады стараться. Набросились на него вшестером и вываляли в грязи. На следующий день Мишган явился в Станционный со своим товарищем по нефорской тусовке. Это был Вован по кличке Терминатор, накачанный двухметровый дядька в кожаной косухе и с огромным кольцом в носу. Они вдвоём обошли дворы и «наваляли» всем, кто им попался в тот день из ширяевских сотоварищей. Досталось тогда и Косте: До конца лета он так и проходил в тёмных очках, пряча два фиолетовых фингала. После этого они оставили Мишгана в покое, и насколько я знал, в разговорах между собой избегали затрагивать эту тему.
       - Ладно, Ширяй, я домой пойду, - я снова зевнул. – Спать уже хочется. День сегодня был длинный. Я устал.
       - Ну, давай, Рыжий, высыпайся, - он протянул мне свою костлявую руку.
       Я попрощался с остальными и нырнул в свой тёмный подъезд.

4.

     Сентябрь 2003-го медленно подходил к концу. Пасмурный и дождливый месяц, навевающий чувство грусти. Но я любил в это время года смотреть из окна маминой комнаты на пасмурное небо, землю, засыпанную опавшей листвой. С той стороны дома вид открывался на ещё один двор Станционного и часть улицы Валдайской, что была границей между двумя районами нашего города, Старой и Новой Выей. По этой улице день и ночь ездили машины, так как она выводила на Липовый тракт, а тот в свою очередь – на большую «междугородку».
      Там, за Валдайской начиналась другая жизнь: Частный сектор и облезлые шахтёрские бараки оставались по эту сторону. По ту был больничный городок, школа, в которую когда-то ходили мы с Мишганом, и более комфортабельное жильё – хрущёвские пятиэтажки. А ещё дальше располагался Приречный район, где квартиры были самыми новыми и дорогими в городе. Жить где-нибудь там я мог только мечтать.
      А ещё в окно маминой комнаты я наблюдал за детьми, которые каждый день носили свои тяжёлые ранцы в школу. Вид при этом у них был такой же серый и безрадостный, как и погода. Когда-то я тоже так ходил и думал, что хуже вот такой жизни не может быть уже ничего, когда тебе вместо того, чтобы сидеть дома и играть в солдатиков, приходится тащиться в школу к садистам-старшеклассникам и хмурым учителям, чтобы получать подзатыльники и загружать свой мозг всяческой нудятиной. Алгебра, геометрия, физика, химия... Как же я ненавидел эти слова тогда, и как же теперь мне было грустно осознавать то, что время это уже ушло безвозвратно. Освободившись от школы, я получил жизнь ещё более безрадостную, жизнь одинокого парня, работника овощебазы, у которого не было будущего.
      Быть может, знай я тогда, чем для меня обернётся халатное отношение к учёбе, уж наверное взял бы себя в руки и получил бы достойный аттестат. Хотя смысла в этом всё равно не было никакого: Матери дали инвалидность, и мне пришлось даже отказаться от затеи поступить в училище, не говоря уже о каких-то там институтах. Тем более, что в Вые не было ни одного. Для получения высшего образования нужно было брать «бабло» и ехать в Высокогорск.
      Именно поэтому я не мог повернуть жизнь к себе лицом. Слово в голове вертелось страшное, но единственно подходящее – безысходность. Сколько раз утром я завтракал перед работой и пытался напрячь свои никчёмные мозги, чтобы найти хоть какое-нибудь решение. Но всякий раз я выходил из-за стола с пустой головой и отвратительным настроением. Вскоре я убедился, что ничего изменить уже не в силах. Оставалось только смириться и жить, стараясь в этих сложных условиях не потерять человечности.
       Иногда я думал о том, чем мне скрасить или разнообразить свою жизнь, если уж изменить её никак не удаётся. Я искал оправдание своему пребыванию в этом мире. Но и на этот вопрос ответ постоянно ускользал от меня. Как будто невидимые негативные силы не хотели, чтобы я начал жить по-другому. Ведь дело всей моей жизни, как оказалось, скрывалось не где-то в потусторонней вселенной, а здесь, совсем рядом со мной. И если бы не Левис, парень с чердака пятого дома, возможно, я долго бы ещё не смог понять это.
      Какая нелёгкая занесла его в Станционный? Теперь уже я знаю точно. Но тогда я понятия не имел о том, кто же этот странный тип в тёмных очках, и зачем ему понадобилось убивать бомжа, если, конечно, это сделал именно он?
      Второй раз о нём я услышал от нашего мудрого пенсионера, которого в Станционном все без исключения звали не иначе как дядя Женя. Он жил один в полупустой квартире над нами с матерью. Я помню его с детства, а дядя Женя когда-то давно качал на руках мою мать. Всегда крепкий и бодрый, не смотря на более чем солидный возраст. И даже чёрная лакированная трость, сделанная своими руками, казалось, не принижала, а напротив – подчёркивала его достоинства. Старость не смогла согнуть ему спину. Всегда дядя Женя ходил по нашему двору с высоко поднятой головой. Высокий и широкоплечий, каждое утро он выходил на улицу и кормил голубей. «Они меня понимают» - ласково говорил он и бросал им на асфальт пригоршни мочёного хлеба. А раз в год дядя Женя выходил из подъезда в чёрном отутюженном пиджаке, на котором позвякивали и сверкали на солнце его многочисленные боевые награды. Гордый и молчаливый он проходил по нашему двору и затем садился в автобус до центра, чтобы поучаствовать на очередном параде.
      Я всегда относился к нему с большим уважением, и не только за его природную человечность и житейскую мудрость. В голове не укладывалось, что ему было тогда всего восемнадцать, когда вокруг рвались снаряды, а над головой свистели пули. Смерть была всегда рядом, и в любую секунду её безжалостная коса могла опуститься на твою шею.
     Простым советским пацаном, сыном уральского шахтёра он пошёл на фронт, чтобы на своей шкуре испытать все кошмары войны, получить ранение и дважды побывать в полной уверенности, что в данный момент ты проживаешь свои последние минуты. Дядя Женя воевал на Курской дуге, участвовал в снятии ленинградской блокады, а путь свой закончил уже в Берлине. Он говорил, что не увидел того исторического момента своими глазами, когда красный флаг гордо встал над рейхстагом, и теперь об этом очень жалел.
     - Наш взвод заходил в город тогда, когда армия Гитлера была уже на последнем издыхании. Повоевать удалось, но уже не так, как тем, кто пришёл раньше. – Рассказывал он. – А потом до нас долетела весть, что рейхстаг взят и фрицы капитулируют. Вот тогда, Дениска, я и понял, что дожил до этого момента не напрасно. Вот такие дела.
       В детстве мы любили послушать его истории о войне. Дядя Женя был отличным рассказчиком. Правда для нас, детей, он создавал свои версии, как профессиональный цензор, «вырезая» всё, что было связано с кровью и смертью. Дети об этом знать не должны. Это территория для взрослых умов, таких, как мой в настоящее время. Незачем отравлять светлый и открытый миру ум мрачными реалиями нашей жизни. Всему своё время. И дядя Женя понимал это прекрасно.
      Своих внуков у него не было, и потому к нам с Мишганом, Вовке Лосинскому и даже Ширяю он относился как к родным: Где-то совет дельный даст, а где-то и пожурит, если на то имелись причины. Правда, он никогда не матерился, предпочитая таких словечек в своём лексиконе не иметь.
     В первый день октября я встретил его в нашем дворе. Позднее утро плавно превращалось в день. На слегка прояснившееся небо выкатился яркий солнечный диск. Но лучи, хоть и изливали на землю свет, всё же тепла не давали. Я шёл в куртке, застёгнутой по самое горло, а изо рта вырывался лёгкий парок.
     Дядя Женя шагал мне навстречу, одетый в коричневую болоньевую куртку и выглаженные по стрелкам брюки. На ногах были надеты ботинки, старые, но начищенные гуталином до зеркального блеска. Из-под ворота куртки торчал чистый воротничок белой рубашки. Даже спустя пятнадцать лет после смерти своей благоверной, он умудрялся поддерживать себя в хорошей форме. Правой рукой дядя Женя опирался на чёрную лакированную трость, а левой сжимал пакет с булкой дарницкого хлеба.
       - Здорово, дядь Жень!
       - Здорово-здорово, Дениска! – Он поправил за ухом слуховой аппарат.
       - За хлебом в «Ромашку» летал? – Спросил я с улыбкой.
       - Летал, Дениска, летал, - он хрипло рассмеялся. – Пока крылья не склеил, полетать ещё можно маленько. Вот такие дела.
       Он всегда добавлял эту фразу «вот такие дела» в конце своих высказываний. Одна из привычек дяди Жени, запомнившихся мне на всю жизнь.
       - Дядь Жень, мама борщ сварила. Тебя звала. Так что давай, залетай.
       Старик кивнул и пошамкал губами.
       - Борщ это хорошо, - сказал он. – Это добрая еда. Моя старуха, помнится, хороший борщец варила. Да и мамка твоя умеет... Береги мамку-то, слышь, Дениска?
       - Берегу, дядь Жень, - сказал я.
       В тот день у меня был выходной, и я по уже устоявшейся привычке собирался идти в третий дом, к Мишгану Собееву. Собственно, это я уже и делал, когда встретил по дороге дядю Женю. И теперь я хотел было уже продолжить путь, но остановился, заметив странный взгляд старика. А смотрел он прямо на второй подъезд противоположного дома, тот самый, в котором жила Эля Воронина.
      - Ты чего, дядь Жень? – Спросил я озадаченно.
      Старик снова пошамкал пересохшими бледными губами.
      - Да вот думаю, Дениска, отчего голуби возле того места не летают.
      - Так ты их кормишь здесь, - сказал я. – Вот птицы и не летят в другое место.
      - Нет, - сказал он. – Если ты подметил, я имям везде кормёжку оставляю. Возле всех подъездов клюют и воркуют,  а там – нет, и всё тут. Вот такие дела.
      Я не нашёл, чем ответить старику и потому просто пожал плечами.
      - Может, боятся чего? – спросил дядя Женя.
      - Может, - я снова пожал плечами.
      - Ты только не думай, Дениска, что я старый маразматик и несу сейчас чёрти что. Нет. Хоть я и старый, как пенёк, а глаз у меня – алмаз. Всё вижу и ничего не упускаю. Вот такие дела.
      - Да брось ты, дядь Жень, какой ты маразматик!
      - Нечисто там что-то, Дениска. Ты понял, нечисто?
      Если честно, тогда я ничего не почувствовал, но данный факт почему-то заставил меня напрячься. Интуитивно я понял, что всё это как-то связано с девушкой, в которую я безответно влюблён.
      Дядя Женя пристально посмотрел мне прямо в глаза, нахмурив седые кустистые брови.
      - Будь осторожен, Дениска, - сказал он. – Не нравится мне всё это. В нашем Станционном есть что-то, что-то этакое. – Старик скривился, как будто в рот ему попало что-то очень горькое. – Людей убивают ни за что ни про что. А некоторые и сами – прости Господи – смерти ищут.
      - Ты это про кого, дядь Жень?
      Но старик уже пошёл к подъезду, давая мне понять, что разговор наш можно заканчивать. Я продолжал смотреть ему в след.
      Возле самых дверей дядя Женя обернулся.
      - Видел тут кого-нибудь странного?
      - Я? Нет, дядь Жень.
      - А я видел, - сказал он и взялся за ручку двери.
      - Кого, дядь Жень?
      Он на секунду замешкался, видимо прикидывая, стоит ли посвящать меня в свои тайны. Затем снова пристально посмотрел мне в глаза и многозначительно произнёс:
      - Парня с чердака.
      После этого он скрылся в подъезде, оставив меня в полном недоумении стоять на улице под лучами холодного осеннего солнца.