Сарма

Сарма - самый свирепый и коварный из байкальских ветров. Налетает внезапно, скорость нарастает скачками, максимальная скорость может достигать 40-50 м/с.


Айаана бесшумно подошла к почти погасшему костру, положила в него несколько толстых сучьев и поправила на плече лямку мешка, недавно сшитого ею из оленьих шкур. Солнце едва-едва начало выбеливать небо, стирая молочно-белые звезды, было тихо и морозно, все в наслеге еще спали чутким, но мирным сном. Была пора уходить. Балык и хлеб на первое время есть, а потом начнется тайга - она не даст погибнуть. В тайге находят приют все, кому не сидится на месте, и непуганые лоси и изюбри, объедающие лишайник с упавших ветвей, с интересом смотрят на тебя огромными внимательными глазами и ждут, не дашь ли ты им корочку хлеба, густо присыпанную солью.
Земля в эту ночь промерзла глубоко, на светло-зеленой редкой траве кружевом паутины лежал иней, а колкий холодок уже ощутимо щипал за щеки. Айаана не слушающимися пальцами подняла щеколду на калитке, не смазанные петли тоскливо скрипнули, и в то же мгновение теплая широкая ладонь легла на плечо девушки.
-Куда же ты, не попрощавшись? - это был Эркин - высокий длинноволосый молодой мужчина с красивыми большими глазами орехового цвета.
-Мы думали, ты оставила эти затеи, как и обещала. Но ты, как я вижу, все же решила уйти. Чем тебе худо в наслеге?
Айаана окинула быстрым взглядом из-под неровно стриженой челки сначала Эркина, потом Дархана, своего старшего брата, и глухо произнесла:
-Хорошо, когда далека родня и когда близка вода. Настало моё время. Не держите, руки ваши - что плети осоки.
-Зла ты, сестра. А как же Сайыына, отец, мать?
-Мысли отца и матери о детях, мысли детей - по скале.
За спиной хрустнул под чьим-то неверным шагом тонкий ледок, сломалась промерзшая ветка карликовой березы. Айаана резко обернулась, будто затравленный колонок, тонкие пальцы ее побелели от утреннего мороза и страха, страха, что не поймут, не пустят, заберут домой к теплому очагу, напоят молоком и заговорят, заклянут, что все будет лучше. Она испугалась, что вновь им уступит.
Это была Кэскилээнэ, та, кого Айаана любила больше всего на свете, больше отца и матери, больше души. Если она заглянет в глаза, обнимет, одними губами прошепчет "Останься", Айаана закроет калитку и безропотно вернется домой, к очагу и кружке горячего дымящегося молока. Вот только по ночам ей всё так же будут сниться непроторенные тропы, безоблачное, синее, словно майская вода, небо и пряные ягоды голубики, покрытые тонким матовым налетом. Каждую длинную темную холодную ночь ей будут грезиться улыбчивые люди с медной кожей и зелеными глазами, заплетающие в волнистые волосы ленты и бусины, в треске костра будут мститься нездешние напевы и звонкий причудливый говор. Каждый раз, выходя к калитке, она будет видеть тонкую цепочку следов, уходящую за горизонт, манящую, пахнущую ласковой весной. Но Кэскилээнэ и сама знает всё это, она ни за что не обречет подругу на вечный покой в наслеге, оттого Эркин и смотрит так тревожно, что хотел идти сегодня просить у родителей ее руки. А значит это, что если не уйдет она, туда, в зеленую, пахнущую смолой и брусникой, тайгу сегодня, то не уйдет никогда.

Но Кэскилээнэ не сказала ничего. Она лишь указала на вершины Приморского хребта, над которыми стремительно, будто кто-то подгоняет их бичом, собирались слоисто-кучевые свинцовые облака с резко очерченными границами. Морозный воздух резанул наотмашь лёгкие, да так, что вдруг нечем стало дышать, всё вокруг - и обветшалый, покрытый мхом забор, и красавец-Эркин, и низкие рано пожелтевшие березки, и тонкая дорожка следов колонка - все, потеряло четкость, завертелось перед глазами.
- Минут через 20 налетит сарма, завьюжит, застучит в закрытые ставни. Не ходи, сестра, не ходи. Тебе не дойти до тайги, не укрыться. Послушай меня, сестра!
Но Айаана рванулась, что было сил, ноги ее подкосились и если бы не подруга, то растянулась бы она, что гусенок сиволапый на первом льду.
-Кэскилээнэ, скажи мне, прошу тебя, Богами прошу, скажи, - лепетала Айаана, но сознанье уже ускользало из ее черных, как ночь, и грустных, как день, глаз.


Спустя несколько часов Айаана очнулась и еще не поднимая ресниц ощутила, что лежит на мягкой перине, до самого носа укрытая мохнатыми оленьими шкурами, рядом мерно потрескивает костер, яркими бликами выплясывая под плотно закрытыми веками и вкусно пахнет молоком и медом из душистого тополя. А в накрепко закрытые ставни неистово бьется ледяная безжалостная сарма, скребется когтями и пронизывает своим мертвящим холодом сквозь самое сердце.
Айаана не вздохнула, не пошевелилась. Лишь из-под плотно сомкнутых век скатились на мягкую горячую подушку две крупные соленые капли.