В Крым

НИКОЛАЙ ИВАНЕНКО - http://proza.ru/avtor/niva081 - ТРЕТЬЕ МЕСТО В КОНКУРСЕ «ЛАУРЕАТ 02» МЕЖДУНАРОДНОГО ФОНДА ВЕЛИКИЙ СТРАННИК МОЛОДЫМ


     В 1944 году после депортации крымских татар Крым начали заселять русскими и украинцами. Называли их переселенцами. На новом месте им обещано жильё и материальная помощь (подъёмные) . Нашей многодетной семье тоже предложили переселиться в Крым, и родители согласились (не от хорошей жизни).
     Итак, мы на полустанке. Недельное ожидание паровоза, погрузка в вагоны (а с большими сундуками-чемоданами это сделать ой как не просто!), несколько часов отдыха на полу вагона под перестук колёс, снова выгрузка, снова ожидание, погрузка, перегон. Мы выехали в первой половине сентября, когда солнце ещё жарило по-летнему. Когда на пароме переплывали Керченский пролив, уже дул неприятный северный ветер, и солнечные лучи лишь изредка пробивались сквозь почти обложные облака. Возле города Керчь наш поезд постоял пару дней. Подъехали несколько машин и увезли десятка три семей. Поезд медленно потянулся дальше, останавливался на каких-то разъездах, подъезжали машины, забирали несколько семей, и мы двигались дальше, как мне казалось, по бескрайней серой степи.
     Наконец, во второй половине октября мы приехали в тупик, а именно – в Феодосию. Дальше рельсов не было, поэтому из поезда выгрузились оставшиеся несколько сотен людей. Расположились тут же около насыпи напротив развалин гостиницы Астория. Дул ветер, и с неба уже сыпалось что-то моросящее. Чемоданов с нашим скарбом уже не было – по дороге всё обменяли на еду, да и той едва хватало, чтобы «заморить червячка». Только у мамы на руке висел маленький узелок, в котором она хранила корочки на всякий голодный случай. Мужчины выяснили, что сегодня машин не будет, и придётся ночевать под открытым небом. От ветра ещё можно было спрятаться за обгорелыми стенами, а от моросящего дождя спасения не было – в ближайших домах все перекрытия обрушены. Мужики натаскали досок и брёвен из разрушенных зданий и жгли всю ночь костры. На другой день пришли три машины, увезли полсотни «счастливчиков», остальные снова сутки грудились вокруг костров. Зима ещё не наступила, но шёл мелкий всепроникающий дождь, и дул ветер. Костры помогали не замёрзнуть совсем, но просушить одежду не удавалось.  Вокруг слышен был сплошной кашель простуженных. Если в начале путешествия мы, дети, бегали и смеялись, то к этому моменту уже чувствовали общий пессимизм окружающей толпы. Мы плотно прижались к маме, держась за её юбку, она гладила руками наши головы, а по щекам катились крупные слёзы.
     На третьи сутки, наконец, и нашу семью погрузили в открытую бортовую машину с самодельными скамейками. Сначала ехали по шоссе. Колонна из пяти машин двигалась очень быстро, и встречный ветер продувал до костей. Родители положили нас на пол кузова и распростёрли над нами свои телогрейки, но всё равно у всех, как говорится, зуб на зуб не попадал. Потом колонна машин свернула на грунтовую, раскисшую от избытка влаги, дорогу. Скорость уменьшилась, в некоторых местах мужикам приходилось выталкивать машины из луж. Долго ли, коротко ли, но, в конце концов, дорога кончилась.
     Остановились в долине между гор посредине почти сплошь разрушенного селения. Лишь кое-где стояли, на первый взгляд, целые хаты. Сопровождающий обвёл вокруг рукой и сказал: «Выбирайте любой уцелевший дом и обживайте», после чего сел в кабину, и колонна уехала. Вскоре выяснилось - в этом селении не было ни старосты, ни какого-либо другого представителя власти. Люди разбрелись в поисках подходящего жилья. Но оказалось, что домА, устоявшие во время бомбёжек, получили огромные трещины в стенах и провалы в кровлях. В общем, ни в один дом сразу вселяться было нельзя, Опасно! И ещё одну ночь всем пришлось провести вокруг костров – благо, на пожарищах было много древесных обломков. Но многих это не спасло от заболевания. Дело в том, что нас привезли в горную местность, где ночью было звёздное небо, и на земле уже случались заморозки.
     Мой отец не стал реанимировать потрескавшиеся хаты. Он отыскал сохранившийся каменный подвал, расчистил сверху обломки бывшего строения, сделал покатый настил и накрыл валявшейся вокруг черепицей. Подвал, или теперь уже наша хата, состоял из двух отделений, площадью 4х5 метров каждое. Первое отделение называлось сенцы, второе стало жилым. В нём вплотную к противоположной от входа стене отец сложил печку, которая имела продолжение в виде широкой лежанки вдоль всей стены. Под лежанкой был дымоход, и пока печь топилась, лежанка была тёплой. Лежанка стала  нашим детским жизненным пространством. А в сенцах с  правой стороны от входа отец навалил дров под самый потолок.
     Нас привезли в село (под названием Алянма) в преддверии зимы, фактически бросили на произвол судьбы, и государство совсем не озаботилось обеспечением хотя бы провизией. В первые же дни выяснилось, что сельсовет находится в 12-ти километрах от нашего села (в Бахчи-Эли), а районное начальство ещё дальше – в Карасубазаре. Началась зима, и ни до тех, ни до других по бездорожью не добраться. Начался голод. Во многих семьях дети первыми пухли от голода и умирали. Наш отец ушёл на заработки, бродил по всему Крыму, возвращался через три-четыре недели, привозил на тачке мешок муки и мешок картошки, и опять уходил. А что представляют два мешка провизии для восьми голодных ртов? Мама с трудом могла растянуть это «удовольствие» на пару недель, разбавляя всякими отварами из относительно молодых веток обычных лесных деревьев. Потом она тоже стала уходить из дома по ближайшим сёлам, возвращалась на другой день с кусочком хлеба или несколькими картошинами. Две старшие сестры (16 и 14 лет) тоже не выдержали и пошли по сёлам просить милостыню. Дома оставались пятеро: старший брат - 13 лет,  сестра – 10,  я – 7,5. Про младших сестрёнку и братика и говорить боязно – это были две тростиночки, которые не могли держаться на ножках. Хорошо, что папа сложил хорошую печку: она практически не дымила, и в ней горели не только рубленые дрова, но и просто брёвна, сложенные отцом в сенцах. Мы втроём затаскивали брёвна в комнату, засовывали один конец в топку, под другой подставляли скамейку. Когда конец  бревна отгорал, мы опять подвигали его в топку, и таким образом почти круглосуточно поддерживали тепло. К концу зимы мы уже, как козы, грызли просто ветки в дополнение к маминым отварам из таких же веток. Весной при появлении первых зелёных ростков и корешков, которые можно было выкопать, мы сразу перешли на подножный корм. Особенно нас выручала крапива, из которой мама варила борщи, жарила (без масла и жира) котлеты и подавала нам без ограничения. Слава Богу, мы хоть и пухли с голоду, но все выжили.
     Много лет спустя, когда крымским татарам разрешили возвращаться в Крым и дали особый статус – депортированный народ, я вспомнил наше переселение и задал себе вопрос: в чём разница между нами и ими? Ведь нас так же, как и крымских татар, заставили бросить всё нажитое, так же мурыжили на полустанках, везли, как свиней в хлеву, завезли в самый дальний угол от цивилизации, бросили в зиму фактически без жилья, без работы и без продовольствия. А разница вот в чём: крымские татары имеют статус – депортированные, то есть, пострадавшие. И государство им обязано! И они требуют! И получают. А мы имеем статус – переселенцы, то есть, «захватчики». Мы сейчас «повинны» перед крымскими татарами. Нас можно выгонять с обжитых мест, потому что это чья-то вотчина. Нам невозможно приватизировать землю, которую обрабатывали 65 послевоенных лет. И многое другое «нельзя».
     Хорошо, что русских в Крыму пока ещё большинство! А то пришлось бы стать беженцами.