Три эпизода из жизни Оли Пчелкиной

Это было в незабвенные шестидесятые, когда пел нам свои песни В.Высоцкий, а мы… Мы «были молодые и чушь прекрасную несли…»

Напилася я пьяной,
Не дойду я до дому...
Русская народная песня

 Лёгкий наркоз

В первый раз в жизни Оля Пчёлкина напилась допьяна вполне сознательно и действовала целеустремленно. Дело было на 2-ом курсе. Как-то весной после лекций Оля с подружками Аней и Таней сидела в читальне родного института и конспектировала К. Маркса, готовясь к завтрашнему семинару. Впрочем, глаза следили за текстом, рука механически исписывала страницу за страницей, мысли же Олины в который раз пробегали события последних дней, когда жизнь внезапно разбилась вдребезги. Случилось странное, необъяснимое: Оля потеряла возлюбленного. Был, звонил, приходил, провожал – и вдруг исчез, как и не было. Кажется, ничто не предвещало такого финала.

Вчера ещё в глаза глядел,
А нынче – всё косится в сторону!
Вчера ещё до птиц сидел,–
Все жаворонки нынче – вороны!

Эти цветаевские строчки постоянно вертелись в голове, как испорченная пластинка.
Они встречались уже три месяца. Кино, прогулки, долгие разговоры, поцелуи под холодным взглядом луны – всё, всё было волшебно. Они почти не ссорились. Впрочем, иногда... не вполне понимали друг друга. Если честно, подчас просто говорили на разных языках: разной, очень разной была их жизнь дo этой встречи; разные семьи, привычки, уклад. Что с того? Разве можно было устоять, не влюбиться с первого взгляда в этого стройного светловолосого студента с карими глазами и милой ямочкой на подбородке! Видеть его улыбку, слышать его голос, гладить густые светлые волосы – разве можно теперь без этого жить? Последний раз они были в кино неделю, нет, уже десять дней назад. Всё было как всегда: он проводил, поцеловал в щеку, сказал: «На днях позвоню. Пока». И это всё. Что же случилось? Понять невозможно. Правда, если вдуматься, ощущалось некое подспудное напряжение в отношениях, что-то непонятное, невысказанное, тревожное. Но что, что не так?!
Больше вынести эту муку Оля не могла. Решила: надо напиться. Слышала: в таких случаях помогает. Посмотрела на сидящую рядом и усердно строчащую конспект Аню. У Ани тоже были причины для недовольства жизнью: её новый друг Миша давненько ей не звонил. Правда, предупредил, что будет много заниматься, но кто его знает? Позвонить-то можно. Танина личная жизнь тем более оставляла желать лучшего: она была влюблена в сына друзей своих родителей, причем явно безответно. Там не было ни встреч, ни звонков. Только общение на семейных праздниках да совместный летний отдых их семей. Надежды, конечно, у Тани были, – как жить без надежд! – но в настоящем – увы! – ничего. Поэтому призыв «Пойдем напьемся – жизнь поломатая!» нашел в подругах понимание и сочувствие. Решили «сообразить на троих», благо родители Тани отдыхали в санатории – квартира свободна.
В ближайшем магазине девочки купили фляжку дагестанского коньяка и бутылку сухого болгарского вина "Бисер", а также сыр, колбасу, конфеты. В уютной Таниной квартире за круглым столом жертвы несчастливой любви произносили пламенные тосты, перемешав коньяк с вином, добавив для вкуса малиновое варенье. Напивались с упоением. Покончив с закупленным алкоголем, добавили домашнего вина Таниных родителей. Потом девочки почему-то уселись на пол  (так удобней), достали карты, и Аня стала гадать на себя, подруг и соответствующих королей. Получалось не слишком обнадеживающе. Тогда, отбросив карты, Аня сняла телефон с тумбочки на пол, достала записную книжку и начала обзвон знакомых молодых людей. «Будьте любезны, позовите Сережу, – вкрадчиво просила Аня, – ах, нет дома? Ну, извините»,– с достоинством пьяного человека заканчивала она. И... далее по алфавиту.
Потом надо было ехать домой. Ноги плохо слушались, но настрой был весёлый и бесшабашный. Как Оля добралась до дома, она не помнила: как-то на автопилоте, благо жила недалеко. После краткого провала памяти обнаружила себя сидящей на кухне и сосущей кружок лимона. Рядом суетилась взволнованная и обескураженная мама. Мутило. Кухня кружилась с нарастающей скоростью. «Как на центрифуге»,– вяло подумала Оля.
Зато проклятый и неразрешимый вопрос: «Мой милый, что тебе я сделала?» хоть временно, но испарился – наркоз подействовал.

Как-то вечером...

Как-то вечером патриции
собрались у Капитолия
новостями поделиться – и
выпить малость алкоголия.
В. Высоцкий

В тот раз Оля переступила зыбкую черту, отделяющую состояние радостного подъёма от тоскливой муки отравленного организма, неосознанно и без всякого внешнего принуждения.
Она уже оканчивала 4-ый курс. Тем ярким майским днем, вернувшись домой после утомительных лекций и семинаров, Оля со вкусом отобедала и уселась за курсовой проект. Работа спорилась, на углу широкого письменного стола магнитофон "Комета" пел голосом
В.Высоцкого, Олина душа ему вторила.
Надо сказать, что со 2-ого курса с появлением у Оли лучшего по тем временам магнитофона Владимир Семенович всегда сопровождал ее по крутым и извилистым лабиринтам всех инженерных курсов, преподаваемых тогда в МАИ. Коллекция записей пополнялась, в основном, соседом Сережей, общительным и энергичным студентом МИМО. Они с Олей не то, чтобы дружили, но приятельствовали. Сережа вел интенсивную светскую жизнь и имел все данные для успеха у девушек: высокий и стройный блондин, уверенный в себе и легкий в общении, он этим успехом вовсю пользовался и любил поделиться с Олей сюжетами быстро сменяющих друг друга романов. Она была хорошей слушательницей:  искренней и заинтересованной, во всё вникала и могла по-женски оценить ситуацию, дать совет. Сказать по правде, Оля вообще больше любила слушать чужие истории о любви или читать романы, чем самой быть героиней такой истории в реальной жизни. Со стороны всё было понятно и очевидно: как себя вести, что сказать, кто прав и чья вина; а когда кто-то кого-то бросал (это всегда происходит, рано или поздно), можно брошенному посочувствовать, но твое-то сердце не рвется. Как пел Высоцкий:

Я посочувствую слегка
Погибшим им, – издалека.

Другое дело – своя жизнь: тут всё больно и ничего не понятно. И так – всегда. Так вот: Олина душа летела вслед за песнями, дело шло своим чередом, и тут зазвонил телефон... Сережа сообщил, что к нему зашел приятель с пленкой новых песен Высоцкого, а у него сломался   магнитофон, так нельзя ли прийти к ней послушать?  «Что за вопрос! Конечно, я с удовольствием», – сразу вскинулась Оля. Друзья явились через несколько минут, включили магнитофон и, убедившись, что Оля дома одна, поставили на журнальный столик бутылку водки. «Ребята, ну зачем это? Я не буду»,– сразу отказалась Оля. «Не хочешь, не надо, – легко согласились они, – но принеси, пожалуйста, рюмки».
Мама всегда учила Олю, что надо быть гостеприимной: кто бы ни пришел, человека следует угостить, чем бог послал. А потому Оля подала и три рюмки, и быстро нарезала что-то на закуску. Ребята хотели налить ей чуть-чуть, за компанию. Ну, вышло побольше, – да ладно.
Высоцкий пел новые песни, и это было прекрасно. Разговор сплетался легкий, живой, приятный... Майский день уже догорал, в открытую дверь балкона вплывал теплый воздух, пахнущий молодой листвой, и трамваи звенели как-то по-весеннему волнующе. Время исчезло.
Внезапно раздался звонок – это мама возвращалась с работы. Оля вскочила, чтобы открыть дверь, но коридор покосился, пол, словно плот, норовил уйти из-под ног. Пришлось держаться за стену. Открыв дверь и поздоровавшись, Оля медленно, держась стенки, под изумленным маминым взглядом вернулась в комнату. Молодые люди тут же поспешили откланяться. Дальше всё повторилось: лимон, нарастающее кружение потолка и стен, и недоумение: как же так получилось? И клятвенное обещание себе: теперь - не больше одной рюмки!


Не удовольствия ради, а здоровья для...

Считать по-нашему, мы выпили немного,
 не вру, ей-богу, скажи, Серега!
…………………………………….
Мы, правда, третьего насильно затащили,
 но тут промашка – переборщили.
В. Высоцкий

Третий раз в жизни Оля захмелела до состояния «центрифуги» не добровольно, а по настоянию общественности, точнее, начальства.
Оля, молодой специалист, попала в женский коллектив планового отдела, возглавляемый Антониной Александровной, дамой властной, категоричной, абсолютно не терпящей возражений. «Девочек», впрочем, давно переступивших сорокалетний рубеж, она держала в страхе и трепете, как и домашних – мужа и сына. Маленького роста, с обильными женскими статями, Антонина любила, носить яркие, обтягивающие платья  (на два размера меньше), эти стати подчеркивающие. Купол обесцвеченных, начесанных и крепко схваченных лаком волос напоминал шлем мотоциклиста. По утрам, всегда с некоторым опозданием, она резко влетала в отдел, набычившись и мрачно оглядывая всех исподлобья. «Девочки» мигом затихали, уставившись в развалы бумаг на столах. Кто-то энергично писал, кто-то яростно щелкал на счетах (да-да, тогда кое у кого они еще были). «Опять начальница с утра не в духе» – витало в воздухе. Воздух сгущался, любое слово, не говоря, жест, мог вызвать бурю.
Однако к обеду напряжение спадало. Дело было в том, что «железная» Антонина имела слабость: любила в обеденный перерыв побаловаться коньячком в обществе тех же «девочек». Повод находился часто: то день рожденья чей-то, то праздник наступающий, то кто-то в гости в отдел зашел. Да мало ли что можно отметить? После нескольких рюмок Антонина совершенно расцветала и без устали рассказывала истории из своей жизни, при этом искренно любуясь собой, к вящей радости внимающих подчиненных. Происходило это так: за час до обеда в магазин отряжалась Маруся, веселая и юркая сорокалетняя мать семейства, уже тогда сильно пьющая (впоследствии, как случайно узнала Оля, она спилась окончательно). Работник она была никакой, но начальству всегда умела угодить: сбегать куда-то с поручением, продукты в очереди выстоять и доставить, да мало ли что. К тому же куда денешь мать двоих детей? Мы не звери. Поэтому Оля часто (по указанию начальницы) выполняла всю Марусину работу помимо своей. Зарплату же они получали одинаковую. «Понимаешь, она же всё перепутает, – объясняла доверительно Антонина, – что тебе, трудно помочь человеку?» И Оля помогала человеку, работая, не поднимая головы, что всеми почему-то воспринималось как должное.
Итак, Маруся, которой разрешалось оторваться от невнятных ей цифр и скучных расчетов в обмен на предвкушение праздника, пулей неслась в соседний магазин. Растолкав очередь угрюмых мужиков с громким криком: «Пропустите лучшую женщину Москвы и Московской области! Мне – срочно! Меня муж бросил!», Маруся рывком оказывалась у прилавка и получала вожделенную жидкость. Ошалевшие мужики никогда не роптали, только посмеиваясь. Невзрачная, неряшливо одетая Маруся, одарив их игривой улыбкой и подмигивая, прятала в сумку «бутылёк» и покупала стандартную закуску: сыр, колбасу, конфеты. Её миссия всегда была успешной.
В тот пасмурный ноябрьский день опять кого-то поздравляли. Уклониться от общего застолья не было никакой возможности. «Подумаешь, голова болит! – недоумевала Антонина в ответ на робкую Олину попытку, – коньяк расширяет сосуды. И вообще, коллектив надо уважать! Давай-давай, быстро допивай! Итак, девочки: – Чтобы елось и пилось, чтоб хотелось и моглось! – Чтобы вместе, а не врозь! – дружно подтягивали «девочки».
Коньяк подходил к концу, когда в отдел вошел директор треста, – он любил иногда в обед расслабиться в женском обществе. Усядется, бывало, за стол Антонины, тут же предупредительно уступавшей ему место, и начинает декламировать стихи Есенина. После каждого «девочкам»: – Ну, кто автор? Ответом неизменно было молчание: девочки никогда никаких стихов не читали. Оля же сразу на вопрос ответила, и с тех пор директор читал стихи, обращаясь только к ней,  к тайному неудовольствию всех прочих.
На сей раз директор уселся к общему столу и достал бутылку хереса, которую тут же стали разливать. Очередная Олина попытка  объяснить, что она не хотела бы мешать напитки, полностью провалилась –  на неё зашикали: «Ты что, неудобно! Он обидится! Быстро пей!» Директор посмотрел на неё внимательно, и Оля обреченно опрокинула рюмку.
Наконец, веселье закончилось. Оля двинулась домой на мелко подрагивающих и готовых к предательству ногах. Сильно мутило, однако сознание было ясным. То, что она испытывала, можно, пожалуй, назвать негодованием: её душил гнев на начальницу, давящую всех, как бульдозер; на коллектив, рабски покорный и равняющий всех под одну гребенку, а главное, конечно же, на себя, такую безвольную,  не умеющую себя отстоять, просто сказать "нет!" (Учиться тебе, Оля, всю оставшуюся жизнь).
Путь домой пролегал через огромный мост над автомобильной магистралью. Мост под ногами качался и вздрагивал, несмотря на всю свою железобетонность, и только широкие перила, казалось Оле, удерживали её от полёта в пропасть, вниз, на проносящиеся машины.
«Только бы добраться до дома, – просила кого-то Оля, – я больше – никогда!» Эх…

           (рисунок Ю. Штейнгарца)