Верная любовь

Таисия Петровна выбрала именно этот храм на самой окраине города – небольшой и уютный. Службы здесь начинались рано, что было очень удобно: прямо из церкви можно успеть на работу. К тому же батюшка Михаил был всегда добр и умел найти такие веские и одновременно тёплые слова утешения, что, казалось, сам Дух Святой озарял его. Это он, отец Михаил, пять лет тому назад отпевал скоропостижно скончавшегося супруга Таисии Петровны.
До начала службы было ещё далеко, и в храме стояла тишина. Таисия принесла жертву на канун: положила на панихидный стол булочку, несколько шоколадных конфет и яблок; написала поминальную записку. Пять лет... Целых пять лет прошло с того дня, как смерть унесла любимого человека...
Уйдя в свои думы, Таисия Петровна не услышала, как подошёл отец Михаил.
– Редко вы у нас в храме стали бывать. Как детки ваши?
– Тяжко им без отца, а мне – без супруга. Мучаемся, а не живём, – пожаловалась Тая, и слёзы заблестели на её глазах.
Батюшка сострадательно покачал головой:
– Пойдёмте, матушка, присядем, поговорим.
Он повёл вдову на лавочку, сел сам и предложил сесть Таисии.
– Ну, рассказывай... – мягко повелел отец Михаил.
– Что рассказывать? В обиде я на Бога. Зачем Он отнял кормильца у детей, а у меня полдуши вырвал? В Писании сказано: тому, кто почитает отца с матерью, Господь дарует долгую жизнь. Уж как муж своих родителей почитал, что до ста лет жить должен был! А он и до пятидесяти не дотянул. За что такие тяготы?
Батюшка долгим взглядом посмотрел на горемычную и тихо сказал:
– Знаю, скорбь твоя велика, но Господь поможет перенести её. Я и сам недавно чуть было не впал в уныние и отчаяние. Только освятил новый автомобиль, а следом отпевал любимую внучку и её мужа – они разбились на нём. Печаль такая охватила, что жить не интересно стало. Тут, сам не знаю почему, потянуло меня на место аварии. А погода – хиль, мокредь. Небо затянуто тучами. Дождь противный такой сеет и сеет. Привезли меня. Издали груду искорёженного металла увидел – сердце так и оборвалось. Вышел из машины – ноги дрожат, шагу ступить не могу. Перекрестился, глянул вверх – а там... Радуга во всё небо сияет! А над ней – другая! А радуга – это что? Правильно – радость! Одного корня слова эти – радуга и радость. И такое спокойствие в душе водворилось, словно Божественное Откровение получил о том, что дорогие моему сердцу люди переселились в страну вечного блаженства. Дошёл я до скорбного места, и в ту же минуту дождь иссяк, тучи раздвинулись, и синева проступила, а в ней два голубя белых круги чертят. Полюбовался я на птиц и с просветлённой душой вернулся к машине. Но прежде чем забраться на сиденье, оглянулся: а в небе ни радуги, ни голубей – одни тучи…
Храм наполнялся людьми. Стало светло от множества вспыхнувших свечей и светильников. Взгляды прихожан устремлялись на отца Михаила. Многим хотелось задать мудрому старцу свой самый сокровенный вопрос: как жить, чтобы спастись? И люди подходили ближе, прислушиваясь к словам батюшки. А он продолжал беседу.
– Человекам положено однажды умереть. Умирает тело, душа же, всё помнящая и весь окружающий мир узнающая, переходит в мир иной. Что скорбеть? Всё равно не миновать того, что промысел Божий нам уготовил. Временной скорби последует радость вечная.
– Батюшка Михаил, а правда, что венчанные супруги после смерти вместе будут? – спросила хорошенькая прихожанка.
Лицо священника расплылось в улыбке:
  – А как же! Тому свидетельство – житие муромского князя Петра и его княгини – поселянки Февроньи. Супругов ещё при жизни хотели разлучить, считая оскорбительным низкое происхождение княгини. Но свято почитавший таинство брака князь предпочёл разлуке с любимой женой отказ от княжества и изгнание.
– И они умерли? – огорчилась девушка.
– Вовсе нет! – успокоил её батюшка. – Милостью Божьей князь Пётр и княгиня Февронья вернулись в Муром, где правили, как чадолюбивые отец и мать: всех равно любили, принимали странников, одевали нищих, кормили голодных. Они дожили до глубокой старости и завещали похоронить себя в одном гробе. Однако наказ не был выполнен. После того, как Пётр и Февронья в один день предали свои чистые души в руки Божии, им сделали отдельные гробы и похоронили врозь: Петра – внутри города, в соборной церкви Пречистой Богородицы, а Февронью – за городом, в женском монастыре. Только наутро люди увидели, что их гробы пусты, а тела обретаются в едином гробе, который они повелели для них истесать. Их снова переложили и разнесли по разным церквям, и снова наутро обрели их в едином гробе. На этот раз уже никто не посмел прикоснуться к святым телам...
Таисия Петровна недоверчиво посмотрела на батюшку, но тот усмехнулся в окладистую платиновую бороду:
– Я расскажу одну историю. Всё это я видел своими глазами. А верить тому или нет – воля ваша.
Моего дедушку звали Леонтием, а бабушку – Устиньей. Сколько помню, жили они душа в душу, от самого венчания и до самого скончания верность супружеской клятве хранили.
Когда мне исполнилось восемь годков, дед неожиданно заболел, слёг и больше не поднимался. Когда он уже стоял на пороге вечности, пригласили из храма священника для совершения Таинств исповеди, причащения и елеосвящения, и вскоре дед в мирном духе отошёл ко Господу. Усопшего омыли тёплой водой, облачили в новые одежды и положили в гроб, скрестив на груди руки и вложив в них погребальный крест. Покойник лежал, как говорят в таких случаях, «красивый» или «как живой». Даже я совсем не боялся его, хотя  понимал, что это уже не мой дед, которого я любил бесконечно и с которым проводил всё свободное время.
Бабка Устинья ещё больше постарела от горя. Она не отходила от гроба, беззвучно молилась и всё плакала, плакала. Я не знал, как её утешить, и просто, стоя рядом, гладил по плечу.
Гроб поставили посреди горницы перед домашними иконами. Вокруг гроба собралась многочисленная родня. Все ждали священника, чтобы он совершил заупокойное богослужение.
Дальше всё произошло так неожиданно и быстро, что никто не успел испугаться. Усопший вдруг открыл глаза, сел и, повернув лицо к бабушке, ровным спокойным голосом произнёс:
– Из дома никуда не уходи. Я уже видел наше жилище. Скоро приду за тобой, – и снова опустился в гроб…
Боже милостивый, что тут началось!!! Кто-то вопил, что дедушка Леонтий вовсе не предал дух, и надо немедленно бежать за фельдшером. Кое-кому понадобился нашатырь. Иные, вне себя, бросились вон из хаты на свежий воздух. Только бабушка оставалась сидеть так же невозмутимо, и я стоял рядом, как громом поражённый. Все притихли, когда вошёл отец Григорий. Кто-то из родни дрожащим голосом сообщил:
– Батюшка, Леонтий, вроде как живой. Он только что поднимался и разговаривал…
Все присутствующие при этом дружно закивали.
Священник обошёл вокруг новопреставленного и сердито гаркнул:
– Ума вы лишились, что ли? На улице жара, усопший вот-вот разлагаться начнёт!
Меньше, чем через час, покойника уже предали земле, «яко земля еси и в землю отыдеши», оплакали и на поминальной трапезе помянули чаркой и добрыми словами…
С того дня бабушка стала ожидать, когда дед, как и обещал, придёт за ней. Не было ни одного дня, чтобы она заночевала у кого-то из родни. Был случай, когда ей поясницу скрутило: шевельнуться без слёз не могла. Но и тогда, перебирая руками плетень, домой воротилась.
Тётки уговаривали старуху с ними жить. Тяжко им было на два дома работать: у себя нужно печку вытопить, обед приготовить, в доме прибраться. А тут ещё бабка. Только никакие уговоры не могли подействовать на неё.
 Так десять лет и прождала она своего Леонтия… – вздохнул отец Михаил и тут же добавил:  – Что наша жизнь? Одна минута в сравнении с вечностью. А что такое десять лет?  Ничто…
Он поднялся и ласково похлопал Таисию по плечу:
– Дом души – терпение, пища души – смирение... Поплачься Господу и Он вытрет твои слёзы...
Народ расступился, пропуская батюшку.
 Начиналась служба. Певчие занимали свои места на клиросе, и первые высокие ноты церковного песнопения поднялись под самое небо обители. Отец Михаил в праздничной ризе вышел из Царских Врат, и с амвона громовым раскатом прокатилось по храму:
– Во-онме-ем!
 Прихожане, преклонив головы, стали креститься.
 Таисия Петровна встала в конец очереди на исповедь, воздыхая о своих грехах. Слёзы застилали глаза вдовы. Но это были не горькие слёзы обиды. Это были слёзы умиления, которые очищают душу человека и утешают сердце.

                2.01.07