Будничные Будни, - slash, PG-13

Название: Будничные Будни
Автор: Amaterasu aka Арьик
Бета: -
Жанр: angst, romance, hurt/comfort, slash
Рейтинг: PG-13
Пейринг: Никита/Дима
Состояние: завершен
Размещение: только с разрешения автора
Предупреждение: POV, self-harming
Саммари: У каждого героя любого произведения всегда есть некая цель, любимый человек, лучший друг и счастливый конец. А что делать, если ты - самый обыкновенный обыватель? Если у тебя нет друзей, ты ни разу не влюблялся и понятия не имеешь, чем заниматься в будущем? Попытаться всё это изменить?..

Дни… они простые, обыденные такие. И верить не хочется, что всё в этом мире простое до окисления, тьфу, омерзения. И утром, если глаза откроешь, то первым делом не солнце там или что-нибудь такое же радостное видишь, а стену и обои бежевые в полоску, или стол рабочий с чужой чашкой кофе и не своим же чёрным ноутбуком. Это, смотря на каком боку проснёшься. И мысль первая: «Спааать…». Потому что день будний и надо в универ топать. А следующая: «Займут ведь». И приходится вылезать из уютного кокона одеяла и в ванную идти, молча и костеря мысленно соседний блок на чём свет стоит, они же, если займут, то надолго. Вражда у нас, глупая такая и противная, надоевшая лично мне до зубного скрежета. И длится она с самого сентября, или октября?.. Зубы почистил, умылся и в туалет, а потом обратно в комнату, переодеваться. Джинсы натягиваешь и только тут вспоминаешь, что доброго утра бодрствующему соседу не пожелал. И хорошо, если сейчас вспомнил, а не посреди дороги в универ. Потому что смешно тогда выходит, и чуть-чуть неловко. И каждое утро такое.

И в универе всё как обычно. Придёшь минут на пятнадцать раньше, обопрешься о стенку и уткнёшься в телефон. Изредка только голову поднимая, здороваясь с прибывающими однокурсниками (или одногруппниками, это, смотря какая пара) и снова утыкаясь в экран. Когда подойдут два единственных друга, откроешь проигрыватель и задвинешь выезжающую панельку, чтобы телефон заблокировался. И в карман. А потом улыбнёшься, поприветствуешь и окунёшься в поток взаимных подколок, дружелюбных издёвок и смеха. Пары начнутся и закончатся– если хорошо, весело и ты готов, то быстро, если же нет – будут тянуться медленно и нудно. В конце последней друзья, как и всегда, не подождут и не попрощаются. Уйдут. И останется только сжимать кулаки в безвыходной злости да закусывать щёку от чувства ненужности. И пускай такое каждый день происходит, а всё равно обидно и горько. Особенно, когда смотришь по сторонам, а вокруг у всех есть компания и друзья, настоящие хотя бы в такой малости как ожидание после занятий. В груди сжимается что-то болезненно, прокатывает стальной волной до самых пят, не раз и не два. Привычно, только вот к такому не привыкнешь.

Каждый день простой, без неожиданностей. Обыкновенный. Серый. Будничный.

Довольно часто задаюсь вопросом, зачем вообще живу? Ещё чаще мечтаю умереть. Уже и способы продуманы до мелочей, мешает только одно – место. Потому что знаешь, если успеют спасти, то надзор потом будет… А однажды произошло нечто странное: решимости было выше крыши, но внезапно словно переключилось что-то внутри и ничего не вышло. Спустя некоторое время такое повторилось. В Бога я никогда не верил, ко всем этим христианским праздникам, молитвам и прочему относился с презрением. Словам бабули о том, что у каждого есть собственный ангел-хранитель так же не доверял. А тут… просто поверил, даже нет, обдумал, осознал и пожал плечами. Есть и есть, мне-то что? Внутри же так тепло стало: у меня есть не только я сам, но и тот, кто никогда не бросит, будет рядом и остановит вовремя.

У меня есть семья, полноценная в какой-то мере. Мама, бабуля, дядя, двоюродный брат – это самые близкие. Они меня любят. А я их?.. Не знаю. Люблю, наверное. Мама и бабуля живут далеко в южной части нашей страны– дядя обитает в столице, а брат, его сын, – в одном из подмосковных городков. Мой универ тоже расположен в Москве, как и общага. В деньгах острой нужды не испытываю. Живу. Только жизнь, пусть и яркая и впечатлениями насыщенная, а всё равно пустая и бессмысленная.

Недавно вот попытался покончить с этой самой жизнью. Не вышло. Вот как дело было…

Проснулся утром, мрачный такой, и осознание в голове странное: «Сегодня». Поэтому умылся быстро, оделся, ветровку натянул (на улице дождь как раз шёл), распихал всякую мелочёвку (как то: сто рублей, пропуск в общагу, телефон) по карманам. И ушёл. В близлежащем книжном канцелярский ножик купил, в сети информацию о том, как правильно вены резать нашёл. Долго бродил по дворам и улочкам всяким, пока не вспомнил о парке. Потратил где-то около двух часов на поиски нужного входа. Прогулялся немного, забрёл в какое-то глухое местечко, нашёл уютный закуток между огромным деревом, разлапистым кустом и забором. Устроился прямо там. Сначала долго болтал сам с собой, не решаясь приступить к делу. В конце концов, вспылил и обозвал себя трусом. Кровь поначалу собиралась бисеринками, не торопясь течь. Сделал несколько порезов в надежде на убыстрение процесса. Не помогло, более того, вскоре она начала сворачиваться и засыхать. Чёртова регенерация. Ни обещанного головокружения, ни смерти не наступало. Зато начал замерзать – на улице дул холодный ветер, а сидел я на голой земле. С чертыханьем и матом пришлось встать и топать к трамвайной остановке. Решил так: «Либо умру по дороге или где-нибудь в тёплом трамвайном вагончике, либо да ну нафиг всю эту лабуду с самоубийствами!». И ведь не умер же. Живёхоньким сначала до аптеки (в которую я зачем-то на другой конец города поехал), а потом и до дома добрался. Чёртово убыстренное восстановление. Чёртов привычный к травмам организм. Хотя, конечно, не в привычности дело, просто крови должно было утечь много, много больше. А я испугался: как-то до ужаса одиноко было умирать вот так – посреди парка.

А сегодня… Сегодня я… Чёрт. Чёрт-чёрт-чёрт. Сегодня, две недели спустя, в «Копейке» я потянулся левой рукой за стоящими на верхней полке хлопьями, и повязка, скрывающая почти полностью зажившие порезы, задралась. Я бы и не заметил, только вот незнакомый мужской голос из-за спины не дал этого сделать.

– Ты что с рукой своей сделал, недоумок?!

Вздрогнув от неожиданности и выронив вожделенную пачку мюслей, обернулся. А там детина такой, нехилого роста и телосложения. В спортивном костюме и с пустой корзинкой в одной руке. Волосы короткие и тёмно-каштановые с медным отливом, а глаза, зло прищуренные и метающие молнии, тёплого карего оттенка. У меня сердце в пятки мгновенно ухнуло. С детства таких громил побаиваюсь – они же задавят и не заметят, а если и заметят, то поржут. Неприятные личности.

– Моя рука – что хочу, то и делаю! – это у меня реакция такая, защитная. – Тебе чего вообще надо?!

Громила не ответил, лишь желваками заиграл да лапищей своей как схватит за предплечье здоровой руки, как дёрнет на себя. Я думал у меня сейчас либо кости сломаются, либо… не знаю, ещё чего похуже. Страшно вдруг так стало. Я не из пугливых, но всё равно… Зажмурился крепко и голову в плечи втянул. А то, что мы посреди магазина стоим не то что роли не играло, просто как-то из головы напрочь вылетело.

– Трусишь, мелкий?! А за поступки свои отвечать не собираешься, да? – встряхнул хорошенько и пошёл куда-то, а меня за собой потащил.

Мы покинули магазин, завернули в ближайший двор, зашли в девятиэтажку, что прямо напротив нашей общаги стоит, поднялись на восьмой этаж… Как я оказался на кухне с кружкой чая прямо перед собой так и не понял. Просто как-то вот так получилось. Меня трясло, и трясло не хило. Парень этот стоял на балконе и курил в распахнутое настежь окно. Когда дрожь более менее улеглась, отхлебнул немного чая и тут же, скривившись, отодвинул кружку подальше. Терпеть не могу сладкий.

– Слушай, – окликнул громилу, тот глянул косо, не говоря ничего. Я сглотнул, сцепил пальцы в замок. – Ммм… А почему я вообще должен за свои поступки отвечать? Нет, в смысле, не «вообще», а именно перед тобой? Ну, блин, я имею ввиду…

– Мелкий, – пока я заикался, пытаясь точно выразить свои мысли, парень успел докурить сигарету, щелчком пальца отправить «бычок» на улицу и подойти ко мне. Я моргнул, замолчал на полуслове и неуверенно посмотрел куда-то в район его плеча. Он вздохнул, окинув недовольным взглядом отодвинутую чашку. – Ты чего чай не пьёшь? Он сладкий, как тебе нравится, – и пододвинул обратно.

– А? – приподнял одну бровь в недоумении, пытаясь осмыслить сказанное. «Сладкий»? «Как мне нравится»?.. – Эээ… Не понял?.. – что-то я немного не догоняю. А при чём здесь мои вкусы? И вообще, откуда эта уверенность в собственных словах? – Ты что, СЛЕДИЛ за мной?!

– Ты в продуктовом постоянно сладкое покупаешь, мелкий. За те разы, что мы с тобой пересекались, я ещё ни разу не видел тебя в каком-либо другом отделе. Ну, разве что в молочном иногда или мучающимся напротив соков, – ничуть не смутившись и не спеша отрицать всё мною сказанное.

– Я не!.. Ты!.. Я и в других отделах бываю, колбасу там или сыр покупаю, мороженое, творог с изюмом или курагой иногда… И вообще, чего пристал?! Я даже имени твоего не знаю!

– Никита, – пожал он плечами, явно пропустив всё остальное мимо ушей. – Мне вот только одно интересно, мелкий, ты зачем руку свою так изуродовал? О родителях, когда делал это, подумал? Как им плохо без тебя будет? Как тяжело? О матери своей не вспомнил, а? – он продолжал вопрошать, спокойно так, холодно. Ни следа от прежней весёлости.

– Я не… – в конце концов не выдержал я. Протянул руку, благо он прямо напротив меня стоял, сжал судорожно край его футболки, голову опустил. – Не надо, пожалуйста. Я не… Я…

– Что «ты»? Что «пожалуйста»?! – всё равнодушие слетело ореховой шелухой. Голос его наполнился яростью, а руки – крепкие, сильные, огромные лапищи – сжали мои плечи, отталкивая, встряхивая. Дёрнулась безвольно голова, хрустнуло что-то в шее. Я с силой закусил щёку, смотря прямо в его наполненные жутким бешенством глаза. Мне не страшно. Я не боюсь. Мне не плохо. Я не чувствую боли. Всё будет хорошо. Я переживу это, как переживал уже много раз. А потом, потом, может, и не наступит «завтра». Я просто, просто… – Ты о родителях своих, мразь, подумал?! О матери своей, отце?! О том, что жизни их своим поступком перечеркнешь, возможно?! Ты, ублюдок, даже не задумывался о подобном, верно?! Испугался чего-то – уж не ответственности ли?! – и нашёл самый простой способ избежать этого, не так ли?! Вены перерезать решил, тварь трусливая! – внезапный, внимательный взгляд прямо мне в глаза. Мне казалось, что дальше этого бешенства уже некуда… Похоже, ошибался. – Ты и сейчас об этом думаешь, верно? Думаешь: «Ничего. Вот, он сейчас меня отпустит, и не наступит никого завтра. Для меня, по крайней мере», да? Ты, ублюдок недоделанный, у тебя мозги вообще есть?! Ты хоть понимаешь, что…

– Всё я понимаю, – опустив веки, из-под которых всё-таки скатились слезинки: одна… две… три… – И то, что от ответственности сбегаю, и что маме с бабулей плохо будет, и что трусость это. Да вот только не такая уж и трусость на самом деле. Жить-то в разы проще, чем на смерть решиться, знаешь? Очень сложно не думать о последствиях для близких, о том, что не будет никакого «потом»… – голос сорвался. Ровно дышать мешали душащие рыдания, молчаливые, без всхлипов и стонов. Надо было успокоиться, прекратить эту истерику, да вот только слёзы продолжали течь… – Жизнь-то она – знаешь? – как игра на приставке без карты памяти: если умрёшь, то раз и навсегда. Никаких повторных запусков, возможностей начать сначала… Ничего. Так что это что угодно, но не трусость, Никит, – качаю головой из стороны в сторону. Медленно. Он меня уже не трясёт, лишь держит крепко и слушает внимательно. – Да и не получилось у меня. Жив я, чувствуешь? Это всё везучесть моя и регенерация быстрая. Тело-то умирать не спешит, оно молодое ещё, ничего не изведывавшее толком. Так что если в чём-то и есть эта трусость, то только в моём желании жить.

– Глупый ты, мелкий, – вздыхает после продолжительного затишья. – Ублюдочный, эгоистичный… и глупый, как котёнок нашкодивший. Ладно, пошли, умоешься.

В ванной, совмещённой с туалетом, он тщательно вымыл мою раскрасневшуюся от рыданий моську, заставил высморкаться, вручил полотенце, а сам занялся моими «ранениями». Когда размотал бинт, бросил на меня такой яростный взгляд, что меня пробрало, но промолчал. Хорошо, что не видел её в первую неделю – вот это было действительно жуткое зрелище. Потом меня отконвоировали обратно на кухню, поинтересовались какой чай я люблю и вручили крепкий чёрный. А на закуску печенек овсяных с шоколадной крошкой дали. Пока я хрустел сладостями, ожидая когда напиток остынет до приемлемой температуры, Никита внимательно меня разглядывал. А потом неожиданно заявил, что сегодня я у него на ночь останусь. Все мои возмущения на тему «моя хата рядом» были успешно им проигнорированы. В конце концов, я сдался и отправил одному из соседей СМСку с предупреждением.

– Я ведь совсем близко живу, – ворчу, глядя на него исподлобья. Хмыкает недоверчиво. Тогда отставляю кружку в сторону, поднимаюсь и, приблизившись, тяну его на балкон. – Пойдём, покажу, Фома неверующий! – следует за мной, чтобы приобняв за плечи, послушно высунуться наружу. – Не туда смотришь! Нет, и не туда тоже. Неа, общагу напротив видишь? – вытягиваю руку указывая на нашу комнату. – Смотри, одиннадцатый этаж, седьмое окно слева… Или ещё проще, просто найди окно с самыми яркими оранжевыми шторами. Это и есть мой дом.

– Так ты у нас общажный выходец? – хмурится почему-то. Слежу за ним тревожно, ни с того ни с сего его мнение стало очень много значить. – И готовить не умеешь, да?

– Не «не умею», а «не люблю»! – возмущаюсь. – У меня неплохо яичница выходит, картошка, котлеты, макароны, пельмени и блинчики, вот! Салатики всякие нарезать могу! А! Ещё огурцы консервировать! – гордо вздёрнул подбородок.

– Угум, и в магазине ты закупаешься ТОЛЬКО сладостями, изредка покупая колбасу и сыр, – добавил Никита. Я смутился. – Короче, мелкий, отныне обедать и ужинать будешь ТОЛЬКО у меня, понял? Никаких столовых, «Макдональдсов» и сладкого вместо нормального приёма пищи, ясно? Завтраки, так и быть, оставляю за тобой. И кстати, у меня в твоём универе пацаны, так что даже не надейся проскользнуть в столовку – узнаю и тогда тебе, мелкий, мало не покажется! Я понятно выражаюсь?

– Да… – буркнул угрюмо, после чего добавил неохотно. – У меня имя вообще-то есть.

– Ну и молодец. А мне больше обращение «мелкий» нравится.

А вот на это возразить уже было нечего.

На ужин у нас была лапша на курином бульоне и огуречно-помидорный салатик, быстренько накромсанный мной. Никита долго умилялся в своей насмешливой манере всем моим напрасным попыткам не глядеть в сторону медленно закипающего супчика. Курицу я обожал с детства, в любом виде и состоянии, ну, кроме сырого конечно. Помнится, на этих зимних каникулах, дома, я разогревал суп на плите… В общем, пятнадцать минут спустя, прибежав на «аромат» дымка, я обнаружил закоптившуюся кастрюльку с отлично поджаренным мясцом. Невозмутимо вооружившись вилкой, стал есть прямо из пострадавшей посудины, позже на отмывку которой ушло не менее часа. Жидкости с тех пор я разогревал ТОЛЬКО в микроволновке.

– Никит? – задумчиво разглядывая золотистый бульон в тарелке и прикидывая процент возможности вернуться сегодня домой. Судя по выражению лица нового знакомого – шансов нет. – А мне обязательно сегодня здесь оставаться? Ну, в смысле, завтра к первой паре, а лишние пять минут утром я лучше потрачу на сон, чем на мотание в общагу… Да и не случится со мной ничего! В конце концов, семнадцать мне или сколько?!

– Что не помешало тебе изуродовать свою руку, – мимоходом заметил этот… этот! Нахмурившись, отложил ложку и вперил в него свой недовольный взгляд. – Знаешь, мелкий, я тебе сейчас совсем не доверяю. Чувство самосохранения у тебя напрочь отсутствует, – на мою попытку возмутиться лишь отмахнулся. – Не спорь. Будь оно – не резался бы. Поэтому эту ночку проведёшь у меня, ладно? Мне так спокойнее.

Спокойнее ему! А мне что прикажете делать?! Где спать, зубы чем утром чистить и, самое главное, это во сколько же мне завтра просыпаться придётся?! Выхожу обычно я за полчаса до начала пар, а просыпаюсь за десять минут до выхода. Ещё неизвестно, во сколько ЭТОТ просыпается.

Спокойно доедаю свою порцию, дожидаюсь, пока доест он, сгребаю всю грязную посуду и топаю к раковине, мыть. Никита сначала смотрит удивлённо, а потом пытается отговорить меня, но куда уж там. На все возражения коротко мотаю головой и всовываю «капельки» наушников в уши. Руки уже мокрые, поэтому небрежно вытираю правую ладонь о задний карман джинс прежде, чем взять сотовый. Быстрый просмотр плейлиста, и в ушах звучит Trust Company “Downfall”, трек, на который меня недавно подсадил сосед по комнате. Беззвучно подпевая, неторопливо мою посуду: сначала столовые приборы, затем тарелки и напоследок кастрюлю. Ополоснув намыленные ладони под прохладной струёй, выключаю воду и оборачиваюсь, задумчиво оглядывая пустую кухню. Кухонного полотенца не видно. Значит, опять о джинсы. Эх… Прохожу на балкон, опираюсь боком о подоконник, а виском о раму. На улице солнечно и жарко. Яркость расплывчатого мира слепит, и я щурюсь, жалея, что не надел очки. Ну, не моя вина. В конце концов, откуда было знать, что поход в магазин окончится посиделками у личного сталкера? Хмыкаю собственному замечанию. Вот тебе и серая обыденность, вот тебе и скучность дней.

У нашего окна две створки из трёх распахнуты настежь. Это я способен разглядеть и без очков. Эх… А в холодильнике конфеты «Маска» лежат… и бутылочка «Чудо»-какао… А я тут маюсь, блин. В проёме появляется знакомый силуэт, усаживается на подоконник, спокойно разглядывая улицу. Я подаюсь вперёд, вытягиваю руку и машу ладонью. С губ срывается оглушительный, прямо как в детстве, крик: «Дяяятел!!!». Блондин, как пить дать, вздрагивает и испуганно обшаривает улицу взглядом. Смеюсь и повторяю вопль. За спиной раздаётся покашливание, отмахиваюсь в ответ. Леонид, похоже, замечает меня. Замирает, на секунду оборачивается и что-то говорит внутрь. Его отпихивают в сторону. Теперь на меня (ну, мне вообще-то не видно, но судя по наклону головы…) смотрит ещё и Павел, крашеный рыжик. «Паштееет!!!» – счастливо восклицаю на появление соседа, а блондин ржёт. В ответ слышу не менее громкий посыл.

– И с этими психами ты живёшь? – Никита облокачивается рядом, подцепляя меня за ремень джинс и затягивая обратно в помещение. – Ну вот, что я там говорил о самосохранении? Вывалишься ведь, мелкий! – бросаю на него косой взгляд и продолжаю «диалог» через улицу. – Ведёшь себя словно восьмилетний, ужас просто. И этот рыжий не отстаёт. Впрочем, я рад, что хотя бы у белобрысого хватает мозгов не высовываться и не орать на всю улицу. На вас уже люди пялятся.

– Блин, Никит, чего ты пристал?! Не видишь, я с народом общаюсь? – наконец оторвавшись, смотрю на раздражителя. – Комп я дома оставил, очки тоже, оставь мне хоть какое-то развлечение, а? Кроме того… – на сотовый приходит СМСка от Паштета. Отвлекаюсь, просматриваю текст и закатываю глаза. Ну конечно, он заметил Никиту. И заинтересовался. Потому что именно такие в его вкусе. А теперь требует их познакомить. Выглядываю из окна и ору. – Иди нафиииг!!! А ты, – это уже тише, – говори, что хотел и проваливай. Мне настроение только что испортили.

– Прощайся со своими товарищами, мелкий, и пошли, – и на мой недоумённый взгляд. – Покажу тебе, где спать будешь.

Распределили меня в гостиную-она-же-кабинет, вручив лишь простынь. На угрюмое молчание пожали плечами, пояснив, что подушка и одеяло имеются в единичном комплекте. Ну и ладно. Не больно-то надо. Всё время до сна меня успешно держали в поле зрения, внимательно следя чуть ли не за каждым вдохом. Не сказал бы, что меня это нервировало. Стянув носки и джинсы, небрежно накрыл диван простынею и разлёгся на нём, уткнувшись в телефон, в левом наушнике Kinya Kotani пел очередную заводную композицию из своего репертуара. Перевернувшись на живот, закачал ногами в такт. Никита уткнулся в ноутбук, наверное, тоже в Интернет вышел, но не факт. Как обычно зачитавшись ориджиналом, я совершенно потерял счёт времени и, когда плеча коснулась чья-то ладонь, вздрогнул. Нарушителем покоя оказался, конечно же, Никита.

– Ну, ты даёшь, мелкий, – усмехается, качая головой. Зачем-то проводит по моим волосам, подаюсь навстречу ласке. Я ещё лет с тринадцати полюбил прикосновения. Особенно, когда они исходят от приятного мне человека. – Уже полвторого, спать пора, – моргаю с замедлением, пытаясь вникнуть в смысл слов. В голове настойчиво вертится последняя прочитанная фраза, ужасно мешая процессу. – Говорю, телефон выключай и баиньки, тормоз. Или сначала в душ?

– Я не тормоз! – отталкиваю его руку, всё ещё перебирающую мои волосы. – И нет, спасибо, обойдусь без душа.

С этими словами отворачиваюсь к спинке. Проверяю будильники, обнаружив что мне завтра к первой паре, делаю самому себе заметку о чуть более раннем пробуждении и закрываю глаза. Из ванной раздаётся монотонный шум воды. Широко зеваю, переворачиваясь на левый бок и не спеша вынимать наушник. Подожду, пока он не выйдет. Шесть композиций спустя, сквозь накатывающую дрёму, слышу приближающиеся шаги. Открываю глаза, душераздирающе зевая. На нём пижамные штаны и полотенце на плечах. Вынимаю «капельку», выключаю плеер и, запихнув телефон в щель между сиденьем и спинкой, вновь закрываю глаза.

– Спок ночи, – неразборчиво, в сгиб локтя.

– Спокойной, – проводит пальцами по макушке легонько и, выключив свет, уходит.

Это утро разилось с предыдущими хотя бы тем, что матрас удобством не отличался. Да и открыв глаза, я первым делом увидел овальный полосатый ковёр, которого в нашей комнате отродясь не было. Нащупав орущий телефон где-то в районе пяток, нажал первую попавшуюся клавишу, выключая будильник. Вернее, временно отключая, потому что ровно через девять минут он снова запоёт голосами Blood On The Dance Floor, и я ещё долго буду напевать про себя их матерную песенку. Обычно подобные песни я терпеть не могу, но эта… зацепила она меня, да и забавная к тому же. Настенные часы показывали полвосьмого. Моргнув, закрыл глаза, вновь проваливаясь в сон. Чтобы через девять минут нащупать ступнёй чёртов сотовый и, не просыпаясь, нажать на какую-то клавишу. И так ещё два раза. А потом композиция сменится на “Phenomenon” группы Thousand Foot Croutch, но замечу я это не раньше 8:27, когда как раз через три минуты надо будет выходить. И только тогда я сначала сяду, бессмысленным взглядом уставившись в пространство, а затем, осознав собственное местонахождение, торопливо натяну джинсы с носками, заскочу в туалет и рвану в общагу, совершенно забыв предупредить хозяина квартиры о собственном уходе. В общежитии придётся воспользоваться лестницей, потому что все лифты будут заняты спускающимися студентами. До породнившейся уже комнаты я едва доползу, потому что одиннадцатый это вам не пятый, блин. Получив порцию ошарашенных взглядов, метнусь в ванную, быстро умоюсь и, со скоростью света собрав сумку, махну замершим в шоке Дятлу и Паштету. А самое удивительное заключится в том, что на пары я прибуду минута в минуту.

И вновь обычные университетские будни. Взаимные улыбки и приветствия с друзьями, дружелюбные подколки. Рисунки на полях тетради во время практической грамматики, напевание первого будильника в микрофон вместо заданного текста на фонетике и, как кульминация, родное сердцу возмущение преподавателя по практике устной речи на тему вновь невыполненного перевода. Успешно написанный диктант, выслушивание ворчания друзей и собственные глупые фразы, направленные на разряжение атмосферы. А в итоге чувство ненужности и заброшенности, когда на просьбу подождать оба качают головами и заявляют что у них трамвай и им нужно спешить. Как будто этот представитель «усатого» транспорта не ходит каждые десять-пятнадцать минут. Дурацкая шутка на прощание, взаимный смех и знакомые уже болезненные волны. Почему мне вечно не везёт с компанией?.. Что в школе, что здесь… везде одно и то же. Тоскливый взгляд вслед ушедшим «друзьям», левая «капелька» в ухо и очередная композиция Matchbox Twenty.

Уже три часа дня, а я всё ещё сижу в столовой, уткнувшись в телефон и слушая музыку. В этот раз вместо любимой жареной курочки и булочки с повидлом пришлось взять только сок, который давным-давно закончился. Потому что помню слова Никиты. Он обещал кормить меня, и это… приятно. Очень-очень. Так, что время от времени губы расплываются в невольной улыбке. Ещё один взгляд на время на дисплее. Три минуты четвёртого. Ладно, пора домой.

Уже у самой общаги кто-то хватает меня за перебинтованную руку. Вздрагиваю, резко оборачиваясь. Это Никита. Чуть позади него, явно ожидая, негромко переговариваются незнакомые парни. От их любопытствующих взглядов, мне становится неуютно, и я повожу плечами, вновь переключая своё внимание на стоящего напротив парня. А он хмурится, внимательно разглядывая сначала моё лицо, а потом покалеченную руку.

– Привет, – начинаю я, но замолкаю, так и не договорив. Резко мотаю головой, сбавляю громкость в плеере до минимальной и продолжаю. – Я сегодня едва не опоздал, так что извиняй, что не разбудил. Немного не до того было. Кстати, в столовой я сегодня не поел, поэтому с тебя обед! Но сначала мне надо домой: сумку там вернуть и вообще… Никит?

– Сегодня без обеда, мелкий. И без ужина, – следит внимательно за моей реакцией. А я что? Я ничего. Ну, подумаешь, очередной болезненный спазм в груди! Ничего страшного, я такое каждый день переживаю, одним разом больше – одним меньше… – Завтра встретимся, лады?

Киваю, вырывая руку. От обиды плакать хочется. Но нет, нельзя. Слёзы – для слабаков и девчонок, а я сильный, мальчик к тому же! Так что нечего тут сырость разводить. Махаю на прощание и быстро скрываюсь в общаге. Успешно делая вид, что не услышал оклика. Охранник смотрит удивлённо, но я лишь буркаю привычное «здравствуйте» и, успешно пройдя турникет, иду к лифтам. Подняться на одиннадцатый этаж, войти в нашу комнату, помыть руки, бросить сумку у кровати, разуться и упасть на постель лицом вниз. Игнорируя настырные вопросы соседей. Не хочу никого видеть. Переворачиваюсь на бок лицом к стенке. Не желаю ничего слышать. Вставляю оба наушника и увеличиваю громкость. Закрываю глаза. Всё хорошо.

То, что для меня толчок в сторону и сжавшееся от боли сердце, для Никиты – обыденная вещь. Он не видит в своих словах ничего такого, а мне очень обидно, что проявленная вчера забота – всего лишь глупая необдуманная прихоть. Сегодня же, всё взвесив, он одумался, о чём и известил меня. Глупо, как же глупо.

Восстановилось привычное течение времени. Когда, заснув в три, просыпаешься в шесть вечера и ещё часа два тратишь на тупое валяние в кровати. Когда соседи привычно шутливо собачатся друг с другом, и ты смеёшься над ними, время от времени вставляя что-то на тему «Паштет/Дятел какой же ты Паштет/Дятел!», сказанное противным голосом. И они в ответ пытаются заткнуть тебя, посылают далеко и надолго. И ты смеёшься, стараясь не вспоминать о дневном происшествии. И этим нарушаешь обыденность. Проницательный рыжик первым обращает внимание и требует выкладывать, что меня там гложет. Сначала отмахиваюсь, отнекиваюсь, а потом сдаюсь и рассказываю. Всё, умалчивая только о руке, потому что им я наврал о неудачном падении и сдирании кожи об асфальт. До сих пор удивляюсь их вере в правдивость моих слов. Павел возмутился сначала моему везению со знакомствами, потом моей тупостью и напоследок обматерил Никиту, пополнив мой словарный запас. Второй же меня лишь высмеял, что было настолько привычным…

А потом в дверь постучали. Мы переглянулись, я рванул прятать плитку, а ребята затеяли шёпотом спор, кто откроет дверь. То, что щеколда не была задвинута, мы все благополучно забыли. Поэтому гробовое молчание последовавшее за распахнувшейся дверью несколько насторожило. Накрыв заныканную под собственную кровать плитку веником, выглянул из случайного укрытия. На пороге стоял Никита и изучал моих соседей безразличным, каким-то пронизывающим, взглядом. Меня он заметил не сразу, прошёл внутрь, щёлкнул щеколдой и тихо-тихо поинтересовался у замерших парней, где я. Дятел ткнул пальцем в сторону моего местонахождения и гостю не осталось ничего кроме как проследить в направлении некрасивого жеста.

– А что ты здесь забыл? – из коленопреклонённого положения, снизу вверх. – Ужина же не будет, сам говорил.

– Плитку прячешь? Похвально, – вздрагиваю, но глаз не отвожу. Он смотрит неотрывно, брови хмурит, взгляд по туго забинтованной руке скользит. – Мы с тобой контактами не обменялись, мелкий. Да, и ещё кое-что… Пойдём на лестницу, поговорить надо.

Он выходит, я следом. На лестничной клетке никого, к счастью, нет. Никита закуривает, опираясь спиной о перила. Я сажусь прямо на ступеньку, нисколько не заботясь о джинсах. Они, в конце концов, для того и предназначены. «Отморозишь», – бросает знакомый. Пропускаю мимо ушей, облокачиваясь о стену. Так и стоим/сидим, существуем, в общем. А потом парень заводит разговор о моей невыносимой жеманности, о том какая я девчонка и ещё о чём-то, но я уже не слушаю. Смотрю спокойно, прикусив щёку, сознательно стараясь доставить себе как можно больше физической боли, чтобы заглушить другую. Он распаляется всё больше и больше, обвиняя меня чуть ли не во всех смертных грехах… И я не выдерживаю. Вскакиваю на ноги, резко ударяя его судорожно сжатым кулаком в челюсть. Конечно, Никита перехватывает. Отбрасывает истлевший бычок в сторону, одной лапищей перехватывает мои руки, а другой сжимает подбородок. Смотрит зло прямо в глаза и цедит разъярённо что-то вроде: «Нет, ты будешь меня слушать!». И продолжает. Сначала дёргаю удерживаемыми конечностями, а потом ухитряюсь двинуть ему коленом в пах. Ну, или порываюсь это сделать. Потому что рука, удерживающая подбородок, в одно мгновение оказывается на моём колене, сжимая и отводя в сторону. От собственного бессилия хочется выть. Но это ещё не всё. Я не собираюсь молча и безропотно терпеть пока меня поливают грязью, будь он хоть трижды выше, сильнее и злее меня. Приоткрываю рот и всем телом дёргаюсь вперёд, на него, вцепляясь зубами в подбородок. До крови. Вкуса не чувствую. А он отшатывается, выпуская из захватов. Шарахаюсь назад, настороженно следя за ним. Сердце бешено колотится в груди. И неизвестно какая эмоция сильнее: страх или ярость.

– Ах ты, гадёныш…

Молчу. Моё положение сейчас выгоднее: за спиной спуск на десятый этаж. Так что пути для отступления есть. А вниз по лестницам я бегаю быстро. Одного не понимаю: почему? За что все эти нападки? Где я ошибся? Что я сделал не так? Почему, почему каждый раз все мои поступки приводят к плохому результату и никогда – к хорошему?! Почему? Что ни сделаю, всегда всё плохо! Господи, когда же у меня хоть что-то получится хорошо?!

– Мелкий, – вырываюсь из своих тяжких размышлений. Внимательно слежу за Никитой. Тот, вроде, успокоился. – Ты даже дерёшься как девчонка, – качает головой. Напрягаюсь. – Ну чего ты молчишь? Почему взгляд такой несчастный? – медленно качаю головой, не спеша приближаться. Кто его знает, может, всё это лишь приманка. Может… – Скажи уже что-нибудь. Или руку покажи хотя бы, – делаю микроскопический шажок назад. – Мелкий… – и замираю. Потому что взгляд у него потерянный такой…

– За что? – тихо-тихо, едва слышным шёпотом. Но он мгновенно вскидывается и смотрит так… непонятно, в хорошем смысле странно. – Что я сделал не так? Ты же сам сказал – ужина не будет. В чём тогда меня винишь? Не дело это, Никит, бросаться вот так – ни за что и не про что. Кто-то испортил настроение? Ну и срывайся на здоровье! Только на виновнике, пожалуйста, а не на мне, – слушает внимательно, смотрит. Вздыхаю, отводя взгляд в сторону. – И ещё кое-что… Давай, прекратим наше общение. Ладно? – лёгкий наклон головы к плечу, улыбка. Как это постоянно делают персонажи японской мультипликации.

И резко разворачиваюсь, сбегая через одну-две ступеньки вниз. Вслед слышится сначала лишь: «Мелкий!», а затем топот преследования. Ускоряюсь, стараясь не думать, что так и ноги сломать – раз плюнуть. Прыжки через две, а то и через три ступени, левая рука постоянно на перилах, удерживая от неминуемого падения, резкие развороты на лестничных площадках. И преследователь, отстающий буквально на полпролёта. А на предпоследней «клетке» вспоминаю, что пропуск остался в сумке и резко торможу, потому что без него не выйти. И естественно, меня догоняют. Крепко обнимают, прижимая к себе без возможности сопротивления.

– Хах… ха… Ну, ладно-ладно… поймал!.. – задыхаясь и чувствуя как дрожат от переизбытка адреналина руки. Смеюсь хрипло, откидываясь назад, на крепкое-пофиг-что-мужское тело. – Ха… ха… Хорошо пробежались, а? Как насчет ещё раз?

– Не шути так больше, – амплитуда давления увеличивается, но я как-то не против. Мне даже нравится. – Слышишь, мелкий? Не шути, – мы ещё долго так стоим, пока он не прерывает относительную тишину лестниц. – Так что с рукой? Или просто бинт сменил? – киваю, он заметно расслабляется. – Блин, я уж испугался, что ты опять… – взбрыкиваю, желая высказать этому гаду всё, что о нём думаю. Успокаивающе поглаживает пальцами правой руки левое предплечье. – Ну-ну, спокойно. Я ни в чём тебя не упрекаю, просто забочусь, – поворачиваю голову, удивлённо смотря на него. «Заботится»? – Если ты сам этим не занимаешься, то кому кроме меня?.. Да, и ещё, как насчет того, чтобы переночевать у меня? Завтра суббота, да и…

Решающим пунктом оказалось наличие персонального компа и разрешение им пользоваться в своё удовольствие: «Всё равно пылится…».

У Никиты в квартире хорошо, уютно так, знакомо. Правда, я на это не особо внимание обращаю, потому что уже часа четыре безвылазно сижу в Sims Medieval, увлечённо играя. Игра устанавливалась недолго, на создание персонажа ушло около сорока минут, а потом… ну, потом меня унесло. Во время очередной «жутко важной» миссии, знакомая лапища ставит на стол передо мной тарелку с печеньками и полную кружку чая. Ставлю паузу и оборачиваюсь, недоуменно глядя на Никиту. А он лишь ухмыляется понимающе, ничего не говоря, и уходит. Прослеживаю зачем-то за его передвижениями: коридор – ванная (судя по шуму воды, хотя, может и кухня) – опять гостиная – диван. На вопросительное: «Мелкий?» лишь качаю головой, отворачиваясь обратно к монитору. Странно, но играть довольно быстро надоедает и я, выключив комп, беру угощение и топаю к дивану, усаживаясь на подлокотник. Колонки не работали, поэтому игровой процесс проходил, как обычно, в левом наушнике. И сейчас, глядя на задремавшего парня, лишь улыбнулся слабо. Зачем я согласился? Надо было дома остаться – очевидно же, что мешаю…

Чашка с тарелкой отправляются обратно на компьютерный стол. Стою в нерешительности, не зная, чем заняться, куда себя деть. С тихим вздохом, вынимаю сотовый из кармана, подсоединяю к нему гарнитуру, вставляю «капельку» в ухо и устраиваюсь на полу, оперевшись спиной о диван. Ну ладно. Проведём эту ночь как любую другую. Где-то на сороковой главе заинтересовавшего макси про космические приключения, вырубаю музыку и сворачиваюсь калачиком прямо на полу. На улице жара, в комнате не дует, а заснуть я могу где угодно, кроме поездов. Жутко устав предварительно, да.

Кто-то ласково ерошит мои волосы. Прияяятно… Вытягиваюсь в струнку, потягиваясь, и широко зеваю. Ммм… Тепло, хорошо, вставать не хочется.

– Мелкий, ты чего меня не разбудил, когда спать ложился? – раздаётся над ухом хриплый спросонья голос. Вздрагиваю, отшатываюсь (далеко не получается – спинка мешает) и широко распахнутыми глазами взираю на хмурого парня. – Чего ты?

– Я не… То есть… Я же… – путаясь в словах и не отрывая взгляда от постепенно расслабляющегося лица парня. Губы которого медленно расплываются в понимающей усмешке. – Что я тут делаю?! Я ж на полу засыпал! И, и вообще!.. – пальцы, так и не выпутавшиеся из моих волос, возвращаются к прерванному моим пробуждением действию. Давлюсь воздухом. – Ни-ки-та, ты!.. Блииин… – последнее слово практически выдыхаю, не выдерживая этой пытки удовольствием, и всем телом подаюсь вперёд. И плевать, что таким образом я лишь крепче вжимаюсь в мужика! По-фи-гу.

– Какой ты отзывчивый, – смеётся, но не обидно, а как-то… дружелюбно, что ли. Сдавленно фыркаю в ответ, зарываясь носом куда-то в его рубашку и закрывая глаза. – Мелкий, ты что, решил сегодня весь день проспать? Ну ты даёшь… Ты хоть знаешь, что уже десять утра?

– Рано ещё, – бурчу, не размыкая век. В попытке устроиться поудобнее приходится частично улечься на парне, обхватив его рукой и закинув на него ногу. Тот, видно, ничего не имеет против: хмыкает и приобнимает свободной рукой, ещё больше перетаскивая меня на себя. – Ммм… Хорошооо… У меня ещё есть два часа. Всё равно в полдень… проснусь.

– Ладно уж, мелкий, спи дальше.

Эти слова я слышу уже в полусне.

Кто-то мягко сжимает мою ладонь. Пытаюсь выдернуть руку, но не выходит. Мычу что-то протестующе, а в ответ – смешок в ухо. Это-то и выдёргивает из сна окончательно. Глаза открываются с трудом, в сознании всё ещё проносятся красочные картины сновидений и одно из них, особенно реалистичное, вызывает запоздалое содрогание. В нём я с двумя своими однокурсниками сидел посреди какого-то асфальтированного пятачка и о чём-то болтал, когда Олег вдруг указал пальцем в небо и сказал: «Смотри, самолёты столкнулись», спокойно так, словно не было в этом ничего необычного. Я задрал голову и заинтересованно уставился на то, как один лайнер мягко отклоняет другого со своей траектории. Ткнул локтем Лера, привлекая и его внимание. Воздушный транспорт накренялся неохотно, словно в замедленной съёмке, но неотвратимо. Полностью зачарованный происходящим, я едва не упустил момент, когда Лер прохрипел: «Ребят, а ведь он на нас падает». Эти слова выдернули из какого-то оцепенелого состояния, пришлось задавить порыв сорваться с места и убежать в зародыше, потому что эта воспламенившаяся махина неслась в нашем направлении со скоростью подобающей любому падающему объекту в реальном времени. Олег крепко обнял меня за плечи, вжимая в свой бок, и я был ему благодарен как никогда. «Не надо бояться», – прошептал он. Сжав в ладони пальцы Лера, крепко зажмурился, страшась смотреть в лицо своей смерти. Сердце судорожно билось то в горле, то в районе пяток. Но умереть мне было не суждено – ласковое рукопожатие оборвало сон, не дав добраться до кульминации. И это… хорошо.

– Проснись и пой, мелкий, уже двадцать минут третьего, – раздался довольный голос Никиты. Широко зевнув, вновь закрыл глаза, ленясь вставать. – Эй, не смей тут засыпать! Я есть, между прочим, хочу! Слышишь, ты, спящее чудовище?

– «Спящие» обычно не чудовища, а красавицы, ну, или красавцы на крайняк – неохотно открываю глаза и порываюсь приподняться на локтях, но неожиданно крепкие объятия никуда не пускают. Гляжу на него в недоумении. – Никит, ты чего? Сам же хотел, чтобы я проснулся. Или передумал уже?

– Давай ещё так полежим, – утягивает обратно на себя. Фыркаю такой непоследовательности, но покорно укладываюсь. Мы существа ленивые, нам поваляться лишний раз – не проблема.

Конечно, приходить к Никите было делом нелёгким, ну, для такого человечка как я. Каждый раз, выходя из общаги, невольно замирал, сомневаясь: идти ли в магазин или не надо? В конце концов, в гости не принято ходить с пустыми руками, но… Стоя у входа в общежитие, перекачивался с пятки на носок и всё никак не мог определиться. Потом вспыливал и, громко ворча, топал к Никите, зависая уже у двери, не решаясь позвонить. Обычно она открывалась без моего вмешательства. Хозяин окидывал меня с ног до головы насмешливым взглядом и приглашал внутрь, запирал дверь и подталкивал на кухню, не давая как следует помяться на пороге. Затем шёл процесс кормёжки. В ходе которого я обычно расслаблялся, наглел и начинал крайне эмоционально болтать, на что Никита реагировал несколько снисходительно. Посуду мыть он мне не давал. Однажды, когда я заявился нааамного раньше обычного, он вручил мне тазик с постиранным бельём, а на моё возмущённое недоумение лишь пожал плечами да заявил, мол, с меня – развешивание, с него – обед. И ушёл на кухню. Пришлось покорно заняться делом.

Иногда, приходя к нему, я подолгу молчал, на все вопросы отвечая утвердительными или отрицательными невнятными звуками. Никита не лез с навязчивой заботой, лишь звал поесть и спокойно дожидался окончания «тихого периода». Был даже такой случай, когда я позвонил ему и сообщил, что не смогу сегодня прийти, а он, не слушая, спросил о моём местонахождении. Наверное, уловил еле сдерживаемую дрожь в голосе. Он спрашивал-спрашивал, а я говорил-говорил-говорил, но что-то совсем отвлечённое, наигранно-весёлое, шутливое, желая поскорее отвязаться и бросить трубку. В конце концов так и поступил, потому что он требовал чёткого ответа, а мне было плохо и необходимо побыть одному. И что вы думаете? Конечно же Никита нашёл меня, начал было кричать, но, заметив общее состояние, тяжко вздохнул и потянул за собой. Дома всунул кружку горячего какао, усадил на диван и уселся рядом, приобняв за плечи и крепко прижав к себе. Я молчал, давился напитком и слезами, и сам всё крепче и крепче вжимался в его горячий бок.

И всё-таки люди – существа не способные понять друг друга. Хотя, возможно, это только мне одному в жизни не везёт, потому что… сколько бы я не старался, как часто не заводил бы новые знакомства – все эти мужчины, женщины, дети и подростки, все они, рано или поздно делают мне больно, совершают нечто такое, что ты как-то резко осознаёшь, что вновь наступил на те же грабли. И что самое плохое – сколько бы раз я не повторял себе: не доверяй, не ходи вместе со всеми, не надейся на других… всё равно рано или поздно сближаюсь, подпускаю к себе ближе… ещё ближе… а конец каждый раз один и тот же.

Силы духа мне что ли не хватает? Оттолкнуть бы, взглянуть презрительно или, ещё лучше, равнодушно, так нееет, мы – существа ранимые, доверчивые, тянущиеся к руке, дарующей хоть малую толику любви, и как щенок – как ЩЕНОК! – скулящие от малейшей боли, пусть и не вслух. Лучше бы таких нас в природе не существовало, правда, умирать уже как-то не особо хочется. Не сейчас, когда появился кто-то… заботящийся, кто-то такой близкий, ближе, чем мама или бабуля. В конце концов, они – там, а он – здесь. Никита ведь хороший, только вот… не ошибусь ли я снова? Не поранюсь ли, не…

– Паштет? – провожу пальцами по прутьям второй полки, привлекая к себе внимание, а то мало ли, вдруг он в наушниках? В ответ раздаётся раздраженный посыл. – Ага, я тебя тоже люблю. Слууушай, а как ты приготовил вчерашний соус? Ну, помнишь, тот, белый…

– Дитрих, – свешивается головой вниз и недоверчиво смотрит на меня, при этом его длинные ярко-рыжие волосы густой волной так заманчиво всколыхиваются в воздухе, что я не удерживаю порыв коснуться их. Парень не реагирует, свыкся уже с моим фетишом касательно волос, – ты не заболел? Температуры нет?

– Да нет у меня ничего, – отмахиваюсь.

– Или же ты… влюбился?! – глаза хитро прищуривает, улыбается лукаво.

– Делать мне больше нечего, – кривлюсь на подобное предположение и добавляю. – Да соус твой просто понравился, вот я и хочу, чтобы мне его Никита приготовил, а для этого нужен реце… Ну что опять?!

– Никита – это тот парень, который к нам неделю назад заявлялся? С которым ты отказался меня познакомить? – тяну осторожное: «Ну да…». Выражение лица Паштета меняется. Он резко соскакивает с кровати и кидается к шкафу, судорожно ища и напяливая на себя какие-то шмотки. Недоуменно слежу за процессом. Заметив моё пассивное внимание, парень рявкает. – Чего разлёгся?! Ноги в руки – и вперёд! Будешь меня с ним знакомить!

– А? – обалдело приоткрываю рот, моргаю. – Чегооо?!

– Того! Быстро оделся и вперёд! Ну?!

И так грозно нахмурился, что мне не осталось ничего кроме как послушаться. Точнее, я уже начал было переодевать домашнее на уличное, но, осенённый внезапной мыслью, прервал это занятие. Мысль была нехорошая: эгоистичная и какая-то очень жадная. Проще говоря, мне совершенно точно не хотелось вести Паштета туда, куда он требовал, и знакомить с тем, кого делить с кем-то совершенно точно не желалось. Помимо всего этого меня гложил банальный страх: а вдруг, познакомившись с Павлом поближе, Никита увидит, что рыжик во многом лучше, и перестанет со мной общаться? Проверять как-то не хотелось.

– Вообще-то его сегодня дома нет, – тихо, глядя в пол, заметил я. Да, это ложь! Ну и что? – У него какие-то дела в городе.

– А сразу сказать не вариант?!

Нетерпеливо дожидавшийся меня у выхода, Паштет вполне ожидаемо вспылил и неохотно вернулся обратно, зло костеря меня и мою тормознутость. Я, как обычно, не удержал язык за зубами. Наша потихоньку разгоравшаяся свара была прервана зашедшим Дятлом и нашими взаимными приветствиями, после чего Паштет оприходовал мой PSP и забрался к себе на полку. Вздохнув, решил всё-таки переодеться и сгонять в книжный, может, там фантастика какая-нибудь новая вышла? Было бы неплохо.

На улице серо, ветрено и моросит. Дождь я всегда любил, а вот зонтики – нет. Удивительно, как только не заболевал после каждого выпадения осадков… Неторопливо бреду по улице, в левом ухе 30 Seconds To Mars как-то невообразимо в тему играют “This Is War”, мне нравятся слова этой песни, только не припев, а та часть, что поется тихо и как-то… неизбежно, что ли. Невольно шёпотом подпеваю, почему-то кажется, что стоит только повысить голос, как случится что-нибудь нехорошее. Вырвется из оков слов война и обрушится на нашу реальность, серую, скучную, до омерзения обыденную. И в этом прорыве погибнут люди, среди которых может оказаться Никита. Вздрагиваю всем телом и зачем-то смотрю на небо, потемневшее ещё больше, угрожающе нависшее над Москвой. Становится страшно, так страшно, что я, не разбирая дороги, несусь обратно, только не в общагу, а… «Надо успеть, успеть!» – единственные слова, грохочущие в ушах сумасшедшим биением сердца. И, когда знакомая до последней трещинки дверь распахивается после непродолжительного стука, вместе с первым раскатом грома я врываюсь в квартиру. Спотыкаюсь о коврик, нелепо взмахиваю руками в попытке удержаться на ногах, но таки падаю. Над головой раздаётся смешок, после чего дверь закрывают, а меня за шкирку поднимают и тянут на кухню, терпеливо дожидаясь пока сниму кроссовки на липучках.

– И что это было? – насмешливо интересуется Никита, садясь напротив.

– Я… это… – становится стыдно. Мало того, что поддался какому-то порыву, так ещё и пришёл утром в воскресенье, а вдруг он спал? Что-то я совсем не думаю в последнее время. Склоняю голову и бормочу, обращаясь к столу. – Сам себя напугал. Вот.

– Тебе заняться больше нечем, мелкий?

Голос у него какой-то… Невольно поднимаю голову и неуверенно смотрю на собеседника. Он зол? Нет вроде, но почему тогда брови нахмурил? Почему тело такое напряженное, словно еле сдерживается, чтобы не встать и вышвырнуть меня вон или, ещё лучше, накинуться с кулаками? Закусываю внутреннюю сторону щеки и снова опускаю взгляд. Не надо было сегодня выходить из дома, да и разговор тот затевать не стоило. Промолчал бы и не мучился сейчас неизвестностью. С резким скрежетом отодвигается стул, и я сжимаюсь ещё сильнее. Но никто не приближается, не вздёргивает грубо вверх, не ударяет. Наоборот, шаги удаляются, шумит вода где-то в коридоре, похоже, парень ушёл в ванную. Но почему? Я же – вот, рядом… Стоп. Значит, он и правда разозлился моему раннему приходу, но вместо того чтобы срывать гнев непосредственно на причине, ушёл охладиться?! А если не поможет? На меня, вот, никогда подобное не действовало, разве что когда плакал... И то только ради того, чтобы всё лицо мокрым было, а не только глаза.

– Вот чего ты трясёшься, а? – на голову падает сыроватое полотенце. Я вздрагиваю от неожиданности. Над ухом раздаётся раздражённый вздох, и поверх полотенца ложится тяжёлая ладонь, стягивает оное, возвращается обратно и взъерошивает волосы. Ёжусь, но послушно подставляюсь, трусь об неё, чуть ли не мурлыча от удовольствия, и не сдерживаю недовольного ворчания, когда она исчезает. – Так бы и сразу. А то заявился: нервный, издёрганный, как будто только что из драки или… – прерывается, недоговорив. И после непродолжительной паузы интересуется, вкрадчиво так. – А не принимал ли ты чего вчера?

Задираю голову, недоумённо смотрю на него, а он на меня в ответ, только не недоумённо, а… не знаю, нехорошо так. Вот интересно: взгляд, его можно почувствовать? Лично я никогда не ОЩУЩАЛ чьё бы то ни было пристальное внимание. То есть, пока не окликнут, не дотронутся – и глазом не моргну. Хотя, может это я какой-то неправильный, потому что когда смотрю на кого-то больше полминуты – этот некто обязательно оборачивается, и глаза отвести вовремя не всегда выходит. Да тот же Никита, к примеру! Стоит зависнуть на его подтянутой фигуре, как тут же, практически сразу, спрашивает, в чём дело. Ну вот как можно быть таким чувствительным, а? И ведь не пялюсь, не просверливаю дырки, а просто… смотрю. Так-с, что-то я отвлёкся. О чём он там спрашивал? Ааа… вспомнил.

– Я ещё несовершеннолетний, между прочим, – хмурюсь недовольно, а потом расплываюсь в улыбке. Медленно, не спорю, но до меня таки дошло, что это – очередное проявление его заботы. – Никииит, – чешу кончик носа. Парень молчит, смотрит выжидательно. А я внезапно забываю, что хотел сказать, со мной такое часто бывает. – Эм… ну… – смеюсь нервно, но глаз не отвожу. Почему-то. – Забыл, представляешь? Забыл…

– Не грусти, мелкий, и на твоей улице перевернётся фургон с мороженым, – и улыбается так, что под ложечкой что-то ёкает и замирает сладко, прямо, как у героев в рассказах. Но это я, конечно, загнул. На самом деле, я просто жутко занервничал. Как, впрочем, и каждый раз, когда он мне так улыбался. – Ну, так как? Чай и по домам?

Конечно же я соглашаюсь.

Таким как я не место в этом мире. Я не должен был существовать, рождаться… Зачем оно? Зачем произошло моё появление на свет? Неужели вот за ЭТИМ? Чтобы чуть ли не каждый день реветь в подушку, чувствовать боль в груди от малейшего упрёка, размышлять о смысле жизни и, приходя к неоднозначным выводам, желать смерти? Нет, наверное, но ради чего тогда? Я чувствую счастье и горечь, смеюсь и плачу, я живу, но не понимаю причин этой самой жизни. Надо было появиться на свет и выживать-выживать-выживать каждый раз, словно некий Ангел-Хранитель не даёт мне нацепить белые тапочки и выйти. Разве это правильно? Да, я понимаю, что многие мечтают о такой удачливости, но… Вот уже четыре года как я грежу самоубийством, но никак не могу решиться. Однажды, правда, не выдержал и попытался, но не вышло. И я даже рад этому, потому что пережил столько классных вещей за эти… май, июнь, июль, август… четыре месяца. Столько и хорошего, и грустного, произошло! Столько… и Никита. Этот высоченный бугай, начавший наше общение неожиданно и так ярко. Он был рядом и во время поездки в Скандинавию, когда мы собрали группу желающих со всего факультета и направились в недельный тур по странам Шенгенского соглашения– и последующие месяцы летних каникул, правда, в аське и контакте… но ведь был! И первого сентября выловил на подходе к университету, обнял крепко, волосы взлохматил и отругал за отсутствие «хорошего летнего загара», выяснил, сколько у меня было в тот день пар и вручил неожиданный подарок: связку новеньких ключей на забавном брелоке ярко-оранжевого цвета. А я не знал, что и сказать: стоял дурак-дураком и тупо пялился на них, а он как заржет, хлопнет меня по плечу и отправит в сторону третьего корпуса. И всё. А я с тех пор так ни разу и не решился ими воспользоваться, только хранил бережно и постоянно держал при себе – на всякий пожарный…

Столько всего произошло, а я… Сижу на кровати, пялюсь тупо на вопросы для экзамена по языкознанию, который уже завтра утром сдавать надо, а я до сих пор ничего не знаю, не выучил за лето, идиот. Знал ведь и откладывал, оттягивал… Кретин. Что делать теперь – не знаю. Попытаюсь, конечно, что-нибудь выучить, но вряд ли выйдет что-то путное, а сегодня ведь уже седьмое, вечер, а сдать надо до десятого, иначе – отчисление. Сижу, вот, и думаю: если не сдам, то умру, доведу до конца весеннее дело. И на руку левую смотрю: там шрамы розовые, длинные, а тот, что у вен, выпуклый и чувствительный. Вспоминаю, как мечтал тринадцатого, что выживу и спустя некоторое время буду вот так вот на эти самые шрамы поглядывать… Не хотел я тогда умирать и сейчас не хочу, страшно потому что. И ведь не самого факта смерти боюсь или того, что никакого «после» не будет, а того невыносимого чувства одиночества, которое во время резания руки почувствовал, когда кровь из самого глубокого пореза лилась в три ручья. Потому что смерть – это не просто уход из жизни, это ещё и самое сильное испытание, это такое одиночество, когда, сколько бы народу вокруг не было, ты всё равно один. Именно этого и боюсь. Смешно, правда?

– Дитрииих, – вырывает голос Паштета из совсем невесёлых раздумий. – Ты в магазин пойдёшь? – буркаю нечто положительное. – Купишь тогда минералки?

Встаю и неторопливо одеваюсь: джинсы, футболка и пушистая двустороння безрукавка, в которой, по словам окружающих, я похож на бурого мишку. Беру деньги и новенький пропуск в общагу и выхожу. Пока добираюсь до «съеденной» «Пятерочкой» «Копейки» успеваю продумать все варианты самоубийства, опускаясь тем самым на самое дно депрессии. В магазине нахожу нужную воду и бреду к кассе, расплачиваюсь. Однако на улице, вместо того, чтобы вернуться домой, зачем-то заворачиваю во двор, поднимаюсь на восьмой этаж и приваливаюсь спиной к двери. В окнах свет не горел, а ключами воспользоваться не то, что решимости, банального желания нет. Хотелось… не знаю, чего хотелось. Наверное, Никиты. Чтобы он оказался рядом, сказал что-нибудь – не важно, что. Но его не было. И экзамен завтра, а я не готов. Сползаю на холодный пол, подтягивая колени к груди и утыкаясь в них носом. Что же мне делать?..

– Парень, ты чего здесь расселся? – дверь напротив открывается, и из-за неё выглядывает обычный такой дедок.

– Никиту жду, – отвечаю честно, не меняя позы.

– На твоём месте я бы к нему лишний раз не совался, он, знаешь ли…

Договорить дедуле было не суждено: дверь позади распахнулась и я, не ожидавший подобного, повалился на спину. Оказывается, друг был дома, а я – идиот. При его появлении, дедок поспешно скрылся в недрах своего жилища, захлопнув за собой дверь. Вид у Никиты был мрачный, ничего хорошего не обещающий.

– Какого чёрта ты здесь забыл?!

Почему все так любят срываться на мне? Чего бы не произошло – виноват Дитрих! Кричат постоянно, злятся, смотрят вот как Никита сейчас… Почему именно на мне? Почему?! Что я такого делаю, что каждому хочется сделать мне плохо? Довести до слёз, до депрессии? Мало этого идиотского экзамена, к которому я не готов к тому же, так ещё и эти постоянные нападки! Почему, Никита? Почему, Паштет? За что? Что я не так-то делаю, а? Наверное, таким образом жизнь показывает, что мне нет места в этом мире, что я должен умереть, что… Медленно поднимаюсь на затёкшие от долгого сидения ноги и неловко подаюсь вперёд, утыкаясь носом в могучую грудь друга, уже не надеясь на поддержку, а просто… не в состоянии стоять прямо, когда колени то и дело норовят подогнуться. Сейчас-сейчас, только дай почувствовать собственные конечности, и я уйду. Правда. И, и к экзамену готовиться буду, хотя и не сдам его, а завтра умру. Ты только подожди немного, ладно?

– Мелкий, а у тебя ведь опять что-то случилось, да? – вздыхает тяжко, подхватывает меня на руки, захлопывает дверь небрежно и идёт в гостиную, где укладывает на диван осторожно и садится рядом. В немом изумлении гляжу на него. – Рассказывай.

– Нет, я просто… – мотаю головой, морщусь от отвратительной щекотки в ногах. – Я тебя увидеть хотел.

– В половине одиннадцатого? Сказки не рассказывай, – но я молчу. И он молчит. А потом говорит внезапно. – Верни ключи.

– Ч-что?

– Я сказал: верни ключи, –и ладонь протягивает. Смотрю на неё тупо, а потом улыбаюсь, вытаскиваю из внутреннего кармана безрукавки подарок, бережно завёрнутый в мягкую тряпицу, и отдаю его. Молча, улыбаясь. И, видимо, было в этой улыбке нечто такое, что парень вздрогнул, выронил связку и притянул меня в объятия. И зашептал на ухо. – Ну что же ты молчишь-то? Не сопротивляешься и не возмущаешься, не споришь, как обычно, только усмехаешься горько… Не надо, мелкий, всё ведь хорошо будет. Всё же всегда хорошо выходит. И этот раз такой же. Слышишь?

Киваю, стискивая в руках ткань его футболки, вжимаясь всем телом. Потому что боюсь [одиночества], потому что не хочу [покидать его]. Только ведь не поможет уже ничего. Ничего не поможет. Не сдам я завтра экзамен, меня отчислят и… На глаза слёзы наворачиваются, прямо как в мелодраме какой-то! Но воли им я не даю, потому что плач – это слабость, а я сильный! Сильный же? Я всё выдержу! Я… я… я умирать не хочу. Повторяется история четырёхмесячной давности. И снова я на грани, вот только рядом уже кто-то есть, кому не безразлично моё душевное спокойствие. Кому я нужен со всеми своими недостатками и закидонами. Кто сейчас так крепко обнимает и шепчет успокаивающие слова, доставляющие столько боли. Потому что не хочу я умирать, а после такого – особенно.

Конечно же, экзамен я сдал. После ТАКОГО не сдать попросту не вышло бы. Получил свою заслуженную тройку и, счастливый, пошёл домой. В коридорах универа меня «совершенно случайно» выловил Никита, каким-то образом выяснивший причину вчерашней истерики. Прилюдно высказал всё, что думал о таком девчачьем поведении, даже в лицо ударить не постеснялся, а я… Ну, что «я»? Я стоял там, вернее, сидел – силушки-то у друга немало, я вам скажу – потирал пострадавшее место и смотрел на него, не скрывая своей радости. Все, наверное, решили, что парень свихнулся. А я попросту экзамен сдал наконец! И был счастлив. Пока не понял, что Никиты рядом уже нет, что он, выместив свою злость, ушёл куда-то. Мир мгновенно обрёл совсем не радостные тона. Сам не знаю, почему.

В общагу я заявился мрачнее тучи с двумя пакетами в руках, под завязку набитыми сладостями, газировкой, двумя целлофановыми пакетами зелёных яблок и тремя пачками «Доширака». Ни на обед, ни на ужин сегодня попасть не удастся: Никита сказал, что у него вечеринка по какому-то случаю, он даже меня пригласил, но я отказался. Потому что терпеть не могу Дни Рождения, гуляния и праздники. За необходимость принимать или давать подарки и за огромные сборища народу. Это у меня где-то лет с четырнадцати началось, до этого подобных закидонов не было.

Дома было тихо и спокойно – все спали. Пожав плечами, сунул пакеты под стол Леонида и устроился на кровати. Читать не хотелось, играть – тоже. Хотелось… чего-то непонятного. Поэтому попросту подсоединил наушники к телефону, включил музыку погромче и закрыл глаза. Пусть воображение рисует свои картины, возможно в процессе я засну и не буду думать о… Не буду думать! И всё-таки, как там Никита? Празднует, конечно, что ему моё отсутствие? Потом выскажет всё, возможно, побьёт даже, а в самом худшем случае – перестанет общаться. И я снова вернусь в свою серую обыденность, мерзопакостную будничность, когда всё до такой степени приевшееся, что горло сводит. Глупо я сегодня поступил, ой, глупо. Надо было согласиться, прийти, затолкать собственное неудобство и тоску куда подальше. Нет, если бы я так поступил, то испортил бы ему весь праздник, а это – сущее свинство. Закусываю губу и решительно поднимаюсь с постели, суя сотовый в карман джинс – надо позвонить, поздравить. Пусть и страшно. Как можно тише открываю окно и вдыхаю свежий, пропитанный дождём воздух. Окно балкона нужного этажа распахнуто настежь, кто-то стоит у него и курит. Улыбаюсь самыми уголками губ, натянуто и неуверенно. Высовываюсь наружу, под льющиеся с небес сплошные потоки ледяной воды, судорожно цепляясь пальцами за подоконник. И кричу. Плевать на спящих соседей, всё равно они в бирушах. Плевать на высоту в одиннадцать этажей. Плевать на трепещущее от страха сердце. На всё плевать. И когда мобильник начинает вибрировать, расплываюсь в совсем уж бесшабашной улыбке и неохотно возвращаюсь обратно в помещение. Судорожно обыскиваю сумку в поисках пропуска, найдя, сую в задний карман. Обуваюсь, накидываю пушистую безрукавку и выбегаю из комнаты. Телефон затихает лишь на секунду, чтобы завибрировать вновь. Ёжусь от щекотки и принимаю вызов.

– Совсем с дуба рухнул?! – далее последовал такой поток ругательств, что я, приученный к матерным конструкциям посредством Паштета, невольно сначала заслушался, а потом заржал. На том конце замолчали, а потом поинтересовались вкрадчиво. – Тебе весело?

– Есть немного! – сбегаю по ступенькам, не в состоянии дождаться лифта. – Я к тебе сейчас заскочу, ладно? Ненадолго.

Выскакиваю под проливной дождь, вихрем проношусь через дорогу, чудом не оказавшись сбитым легковушкой, «газелью» и трамваем, и по лестнице взлетаю на восьмой этаж, не в силах дождаться лифта. На пороге меня встречает разъярённый громила в чёрной футболке и чёрных же джинсах, за его спиной грохочет музыка, раздаётся гогот и вполне ощутимо тянет дымком и алкогольным душком. Замираю истуканом, напряженно рассматривая парня перед собой. И медленно, ооочень медленно, понимаю, КТО это. Карие глаза с чуть расширенными зрачками, взъерошенные каштановые волосы с медным отливом, знакомые грубые черты лица… Покачиваюсь с носка на пятку в боязливой задумчивости, но в конце концов решаюсь и с громким «с Днём Рожденья!» бросаюсь ему на шею. В принципе вполне нормальное для меня поведение в щекотливой ситуации. Я всегда становлюсь чрезмерно громким, когда растерян или не знаю, как себя вести. Никита, что удивительно, мой порыв выдерживает стоически. Лишь морщится.

– Извини, что без подарка, ладно? Сам не ожидал, что приду… То есть… – соображаю, что сморозил что-то не то, и пытаюсь оправдаться. В итоге не выдерживаю и обрушиваю на него радостные вести. – А я экзамен сдал! Ну, по поводу которого так психовал и истерил! Ты представляешь, это так просто оказалось! Хотя из тридцати восьми вопросов на «отлично» я знал только два…

– Хочешь сказать, что совсем не готовился? – отцепив от себя мою тушку и поставив рядом, угрожающе поинтересовался он. В ответ опустил глаза и слабо пожал плечами. – И какого чёрта?

– Потому что лучше всего у меня выходит не думать и оттягивать, оттягивать… – бурчу неохотно, на что мой собеседник лишь вздыхает да интересуется, собираюсь ли я заходить. Огибаю его и настороженно вслушиваюсь/вглядываюсь в квартиру. Затем поднимаю взгляд обратно на Никиту и яростно мотаю головой. – Извини, конечно, но я лучше пойду, погуляю. Так что пока!

– До завтра, – бросает вслед. Оборачиваюсь и широко улыбаюсь.

Завтра пойду гулять. Гулять пойду, кому сказал! На улице осень – красота, пусть и прохладная, а я дома сижу. Уже три дня как. На пары в пятницу не ходил потому что, а на улицу выбирался лишь единожды – с Паштетом в продуктовые, он загорелся домашний горячий шоколад делать, видите ли. А у нас с ним тандем на днях образовался: он готовит, а я продукты закупаю. Вот так-то вот. Короче говоря, подошёл сегодня к окну, распахнул его нараспашку, высунулся, вдохнул незабываемый аромат осени и… Да. Решил пойти гулять завтра. И по барабану, что по понедельникам у нас физ-ра сдвоенная до половины четвёртого. Мужик – сказал, мужик – сделал.

Закат красивый сегодня, яркий. Жёлтый-жёлтый, словно шербет лимонный. Глаз не отвести, так прекрасен. Я вот что заметил: стоило только Никите появиться в моей жизни, как она перестала казаться такой уж серой и будничной. Странно это. Ладно ещё был бы я девушкой (любовь там, шурум-бурум…), но я ведь ПАРЕНЬ! Ну вот что в нём такого… Тьфу, не это хотел сказать! Чего я в него вцепился? И звоню (САМ! Не из-под палки, не он – мне!), и в гости чуть ли не каждый день хожу, и… блин, да я его даже в универе неосознанно высматриваю! Ну, что это за поведение такое?! Не нормальный восемнадцатилетний второкурсник, а какая-то двухмесячная хвостатая мелочь женского пола! Блин, аж самому противно. Решено, завтра же меняю линию своего поведения! Ну, с Никитой хотя бы. Однокурсники, боюсь, не поймут.

Дятел с Паштетом на пару проходятся на тему моей косноязычности, смеются. А я губу закусываю и обратно в книгу утыкаюсь. Им смешно, а мне больно. В детстве, классе этак во втором или третьем, я искренне недоумевал, как это у дяди Лёши выходит так сильно заикаться. До сих пор проклинаю своё чрезмерное любопытство, сглазил потому что. И ведь мысленно ТАКИЕ словесные конструкции построить могу, а вслух… Ещё и ударения, бывает, неправильно расставляю. А им смешно. Вот только над чем тут смеяться? Не над чем же, совершенно.

Смотрю на свои шрамы, провожу по ним пальцем задумчиво. Бросаю случайный взгляд за окно. Небо сейчас цвета лавы: сиренево-серые тучи с красными прожилками солнечных лучей. И не верится, что буквально пару минут назад оно было лимонно-жёлтым. Интересно, что сейчас Никита делает? Странный ты, Дим, конечно же с компанией своей гуляет или, не знаю, девушкой? А может ли у такого бугая девушка быть? Пф, по себе людей не суди, а! Если у тебя, мелочи пузатой, никого нет, это ещё не значит, что… Чёрт, да почему так больно-то?! Ну да, не со мной он и что с того?! Позвонить что ли, в компанию напроситься? Ага, а потом в растерянности по углам жаться или, ещё лучше, в самом конце плестись, боясь хоть слово вставить? Ты же, Дим, почему на днюху его не пошёл? Вооот, так что сиди, читай и не отсвечивай.

На улице уже темно, сверкает огнями гостиница «Космос», стелятся рыжим туманом низкие облака. Книга оказалась совсем не такой как я ожидал. Думал, будет нечто про космические приключения, а тут – инопланетный детектив– текст сухой, без эмоций, без малейшего намёка на изюминку. Скучно. Неосознанно тянусь к телефону и набираю первый попавшийся номер. Идёт вызов. Гудки поначалу длинные, но не проходит и пары секунд, как меня сбрасывают. Отнимаю мобильный от уха и с горькой усмешкой смотрю на имя вызываемого абонента. Сбросил. А ведь ещё и десяти нет. Наверное, он занят чем-нибудь… или кем-нибудь. Только вот меня это ни в коей степени касаться не должно. А оно и не «касается» – наждаком по нервам проводит. Больно.

Всё. Пора спать. Собираю сумку, но почти тут же вспоминаю, что завтра – суббота, выходной. Пожав плечами, пожелал всем спокойной ночи и улёгся, укрывшись одеялом чуть ли не по самую макушку. Закрываю глаза и сосредотачиваюсь на первом попавшемся образе: главном герое из какой-то книги. Представляю его действия, эмоции. Это тоже мой обыденный ритуал, иначе – не засну.

Выходные проходят чередой привычных действий или отсутствия оных. Я смеюсь, шутливо огрызаюсь на подначки друзей, читаю, слушаю музыку, поглощаю сладости в огромных количествах, думаю, бессмысленно пялясь в пространство, сочетаю несколько несочетаемые продукты и спокойно поедаю их на глазах у кривящихся от отвращения друзей… Хотя, какие они друзья. Их двое, а я – один. И так было всегда. Хорошо, что сейчас у меня появился Никита, так вовремя разбавивший моё одиночество. Да, я одинок и не боюсь признаться в этом, по крайней мере, самому себе. Правда, его соучастие настолько привязало меня к нему, что… Мда, надеюсь, всё это не выльется в… я ведь парень, в конце-то концов!

И, конечно же, этому козлу надо было выловить меня именно в воскресенье во время моей неторопливой прогулки по дворам и улицам своего района.

– Хай, – киваю не особо дружелюбно на его приветствие.

Прищуривается недовольно, а у меня в наушниках Bowling For Soup со своей “Sometimes” пытаются поднять настроение. Вполне успешно, только вот этого придурка это не спасёт. Потому что настроение у меня ну очень низкое. Почему обзываю его? Я в данный момент вообще ВСЕХ обзываю, и его – мягче остальных. Вот так вот.

– Чего бесишься, мелкий? Задел кто? – а голос у него спокойный такой, только глухой немного, словно эмоции сдерживает, не показывает. Странно, чего это он? Склоняю голову набок и задумчиво изучаю выражение его лица, глаз. Да нет, не зол вроде. – Так и будешь молчать или, может, ответишь?

– Да всё у меня в порядке, – снижаю громкость, нащупав кнопку сквозь ткань джинсов. – Со своими поцапался, а тебе-то что?

– Ты на мне-то не срывайся. Я тебя не ради этого догонял, – тупо пялюсь на него. Ась? – У меня номер сменился, а дома кое-кого не было. «Твои» же посоветовали во дворах поискать. Понятно выражаюсь?

– Более чем, – хмуро наблюдаю за проходящей мимо старушенцией. Никита прослеживает направление моего взгляда и отвешивает нехилый такой подзатыльник. – Ай! За что?!

– Побольше уважения к старшим, а? – закатываю глаза, потирая место удара. Затем вбиваю в память мобильника его новый номер, перезваниваю. И изумлённо округляю глаза, когда слышу “I’m Yours” Jason’а Mraz из кармана его рваных джинс. Никогда бы не подумал, что ему может понравиться ЭТО. Ну а то, что песня нравится лично мне – никого не касается. – И чего ты ржёшь?

– Нет… я не… это просто… – не в состоянии остановиться, согнулся пополам и едва не рухнул наземь, но был вовремя подхвачен за локти. Отсмеявшись и переведя дух, ткнул его кулаком в плечо. – Блин, я столько усилий приложил, чтобы успокоиться, а тут ты со своей песней! – и улыбаюсь ему, чтобы не благодарить вслух. Потому что это смущает. Всегда смущало. Кивает и тянет меня в сторону дома. Упираюсь. – Ну уж нет! Я гуляю вообще-то! Давай лучше со мной гуляй! Просто так, бесцельно. Лады?

– Лады-лады, только в «Макдональдс» мы всё равно не зайдём.

– Да зачем он мне? – фыркаю пренебрежительно. – У меня ТЫ есть.

Помню, раньше, во время летней сессии я ещё был наивным ребёнком, верящим в чудеса и надеющимся на удачу. Нет, не спорю, в последнее я до сих пор верю, но молчу, стараясь не сглазить. А вот вера в чудо пропала как-то неуловимо и почти мгновенно. Если раньше я мечтал отмотать время вспять, то сейчас перестал, понял потому что: всё в этой жизни необходимо делать своими руками. Иначе никак.

А ещё, в этом мире всё построено на случайностях. Если бы я не психанул в мае от стресса и не изрезал себе руку, кто знает, а состоялось ли бы наше с Никитой знакомство? Странно, но думать об этом совершенно не хочется. В голове мерный ритм отстукивают слова «что есть, то есть». Убаюкивают. Интересно, а если рассказать Никите о собственных умозаключениях, что он скажет? Но нет – промолчу, слишком уж сильно боюсь критики. И обязательных волн боли в груди. Забавно, но в Его присутствии я стал как-то сдержаннее что ли? Точнее, перестал принимать всё близко к сердцу. Мама говорила, что нечто подобное происходит, когда тебе исполняется восемнадцать лет, но что-то подсказывает мне – причина в моём новом друге. И это, с одной стороны, хорошо, а вот с другой подобная зависимость не может не напрягать. Вот и получается, что я хожу то весь из себя такой радостный и сияющий, то – раздражительней не выспавшегося и, вдобавок, заболевшего Паштета. Окружающие от этих перемен совершенно не в восторге.

Сегодня днём к нам пришёл Женя – тихий, скромный первокурсник из соседнего блока, с моего факультета. У нас с ним довольно неплохие отношения, чем этот бюджетник и пользуется, заявляясь без стеснений и стука. Я бы не сказал, что отлично знаю весь пройденный материал, поэтому, когда Паштет с Дятлом дома (а они дома практически всегда), неизменно испытываю крайне негативные ощущения, если не в состоянии ответить на заданный вопрос. Это бесит, и я ухожу гулять.

Сегодняшний визит, правда, отличился тем, что заявились не ко мне, а к Паштету. У нас в комнате не горел свет, потому что ещё был день на дворе, но Жене он зачем-то понадобился: «Свет никому не помешает?..», сказано это было голосом робкой овечки посреди стаи голодных волков. Ребята промолчали, а я вот сдержаться не смог: «Конечно, помешает! Ослепит же!». Фразы эти вырвались сами собой, в комнате повисло гробовое молчание. Я уже привык, что над моими, пусть и несколько корявыми, шутками никто не смеётся, хотя, если бы эту фразу произнёс кто-нибудь из соседей, то хохот стоял бы просто безудержный. Вот оно, лишнее доказательство, что их – двое, а я – один.

А мне почему-то не весело. Ну, вот совсем. Понимаю: поздно уже, спать пора, но вместо этого сижу, перечитываю очередной оридж, который на самом деле книга. Понял недавно, что все книги они, по сути своей, обычные ориджиналы написанные такими же обычными авторами, потому и не трачусь больше на бумажно-картонные переплёты, дорого потому что да и Интернет мне на что? Зеваю, широко и громко. Ребята смеются. А я… ну, спать я хочу, что уж там.

На левой руке вздулась вена. Задумчиво прощупываю её, морщусь: живот болит. В который раз уже. Бесит. Устал. Спать хочу – умираю. Может, позвонить ему? Да ну, нафиг. Спит уже. Только я бодрствую, да соседи с Женей. Тихий, скромный мальчик… хороший… бесит иногда только…


[i]– …пока из деканата с допуском не придёт, на занятия может не приходить. Так и передайте.[/i]

Вышла на прошлой неделе такая нехорошая вещь, что я в туалете на полчаса завис с больным животом, а потом решил: на пары идти без толку, потому дома и остался. Дело в четверг было, у нас – сдвоенная пара по Практике, вообще-то пропускать нельзя было, но я решил, что ничего плохого не случится. А зря. На следующий день выяснилось, что вчера нас четыре раза подряд проверяли, и я был единственным отсутствующим. Преподавательница взъелась и заявила… ну, вон то и заявила.

Конечно же, в деканате я побывал. Долго пытался придумать отмазку, в итоге услышал, как замдекана жалуется на головную боль и… Да, жизнь воистину построена на случайностях, пусть и не всегда счастливых. Деканше я так и заявил, нет, не про случайности, а причину собственного отсутствия: «Что-то с давлением было. Из комнаты не смог выйти». Она мне: «Ты из общежития?». «Ага». «Какой номер?». «Одиннадцать ноль семь». Понятия не имею, зачем последнее спросила, но бумажку таки оформила и мне отдала. Довольный я был… прямо как если бы Никиту встретил. Но нет, не повстречал. А жаль.

И вот сегодня… Открыла Маргарита, та самая преподавательница, дверь, впустила нашу галдящую группу из десяти человек, да кааак уставится на меня. Я аж плечами передёрнул. Неприятно.

– Вот. Держите, – вынимаю бумажку из учебника, встаю, протягиваю ей. Принимает, пробегает глазами. Опять на меня смотрит. – Что-то не так?

– Скажи, Дима, почему тебя на предыдущем занятии не было? – интересуется сладким таким тоном. Бе.

– Так разве там не написано? – включаю «дурачка». Знаю, что там. «Отсутствие студента такого-то такого-то на занятиях такого-то числа уважительное. Прошу допустить до занятий» и подпись.

– Нет, – качает головой сокрушительно. Хочется поморщиться, но сдерживаюсь.

– Так вышло, – пожимаю плечами, отвожу взгляд на окно. Там пасмурно, ветер качает ветви какого-то дерева. Спать хочется.

– Дима, ты можешь всё мне рассказать. Здесь никто тебе не враг. Правда, ребята? – встаёт, выходит из-за стола, обращаясь к группе. Однокурсники посмеиваются. Им, как и мне, прекрасно знакома эта ситуация. Такое уже было. И не раз. Только вот, лично со мной это происходит впервые. Но я держусь. Маргарита замечает моё нежелание раскрывать душу и решает добить контрольным ударом. – Что же… Задержишься после занятий, слышишь? Не вздумай уйти, Дима. Я всё вижу.

Конечно, видишь, старуха пятидесятилетняя! Я же на первой парте, прямо перед твоим носом сижу! Убил бы!

А рука тем временем судорожно и незаметно для препода набирает: «Приду позже. Извиняй». Кому сообщение – и так понятно. Другое дело, что сегодня Никита узнает о моём отсутствии в универе в прошлый четверг… Если, конечно, УЖЕ не знает. У него же, блин, свяяязи.

Убью. Всех.

Урою.

Изверги.

Дома одолжил у Паштета инет и накачал разнообразных манг и ориджиналов под завязку, потому что «Opera Mini» в сотовом после очередного «полёта шмеля»(1) попросту перестала работать. Ну, я её и удалил. Теперь, вот, оказалось, что без Интернета столько свободного времени появляется! Ужас просто. Сижу, читаю накаченное, плачу. Потому что, блин, словно специально выбирал самые грустные произведения! Печаль.

Звонил Никита. Раз двадцать, наверное. Я не отвечал. У меня тут… трагедия на трагедии! Не до того. И в плейлисте практически все песни называются “The Last Song”, кроме B-Complex “Beautiful Lies” да Linkin Park “New Divide”. Да уж.

Дразнит, опять он меня дразнит. Смеётся. Весело ему. А мне неприятно, но почему-то молчу. Глупо? Да. Зато по-взрослому. Наверное… Одеться бы сейчас, попрощаться со всеми и рвануть к нему в гости. Да вот только на часах – половина второго. Вряд ли моё прибытие его обрадует. Ой, вряд ли. Тогда, может, послать сообщение? И потом весь завтрашний день выслушивать, какой я ребёнок? Не хочу. Снова Паштет дразнится. Не выдерживаю и рявкаю что-то. Разгорается ссора, только в этот раз я не иду на попятный, как раньше, а продолжаю наступать. Рычу-рычу-рычу, а толку? Павел, он ведь если разозлится, то поставит в игнор дня на два-три как минимум. А это сложно, когда сосед по комнате старательно не обращает на тебя внимания. Знаю, проходили. И, не смотря на это, продолжаю рявкать злые, колючие фразы. Потому что мне тоже больно, тоже хочется быть частью их общения, но… их – двое, а я – один.

Укладываясь спать, набираю SMSку: «Спокойной ночи».

И забываю отправить.

Снилась тёплая осенняя музыка, немного грустная, с нотками пронзительной тоски, осевшей на губах грейпфрутовой горечью, немного властная в своих завораживающих переливах, немного… родная. Она была пропитана знакомыми ароматами прелых листьев нашего парка, хрустальной чистотой горных ключей, дымом сжигаемой сухой травы, когда в каждом дворике весело трещит хотя бы один костерок. Проснувшись, я ещё долго лежал и улыбался в пространство. Мне снился дом.

На пары не пошёл. Не захотел потому что. Глупо, эгоистично, и что с того? После увиденного сна хотелось свернуться клубочком, укрыться одеялом и закрыть глаза. Нет, не заснуть. Просто… успокоиться. Потому что осень в своём родном городе я смогу увидеть лишь по окончании обучения, то есть через долгих четыре года. И то не факт.

Дома никого. Долго лежу в бездействии, затем поднимаюсь, нехотя бреду в туалет, оттуда – в ванную, зубы чистить. В комнате же включаю PSP и устраиваюсь на кровати. А когда наскучивает – выбираю номер Никиты из телефонной книжки и звоню ему. На часах – половина первого, третья пара. Да уж, нашёл время.

Конечно же он сбрасывает.

Мне не нравится фраза «never again», не внушает совершенно никакой радости. А за сегодняшний день столько раз уже её слышал, что аж тошно. Да ещё и пару по латыни прогулял, было тупо лень вставать. Хотя и пообещал сам себе в конце предыдущей недели, что на этой не пропущу ни одного дня. И это недержание собственного слова как-то угнетает, портит настроение. Ещё и пообщаться хочется с кем-нибудь. Но не с Паштетом или Дятлом и, ни в коем случае, не с Женей – врагом всея народа, как я его прозвал. Потому что бесит, тупо – бесит. А звонить одному небезызвестному соседу из девятиэтажки напротив… стрёмно. Будет меня отчитывать за прогулы, глумиться, а мне и Дятла вполне хватает с его… «шуточками». А больше-то и общаться не с кем. Печаль.

Хочется покричать, поорать, но я не могу найти слов. В итоге, просто сажусь за нетбук, включаю плеер и… слушаю. Какой-то список, созданный ещё вчера или позавчера. Музыка не грустная и не весёлая, обычная, но именно та, что нужна сейчас. Особенно за душу цепляет Bowling For Soup “When We Die”. Делаю глоток давным-давно остывшего какао, смотрю сквозь ярко-оранжевые шторы на знакомую до последнего кирпичика облицовки многоэтажку. Сотовый лежит на кровати, заряжается. На улице холодно, дождь идёт. А мне хочется позвонить Никите. Просто так. И, ладно, выслушать его недовольство, нотации. Зато, может быть, он в итоге пригласит меня к себе. На обед. Или… не знаю, ради чего ещё можно меня пригласить? Я ведь не особо интересный собеседник, со мной и помолчать-то не о чем.

– Говори быстрей, мне некогда, – на заднем фоне какой-то шум-гам, девичий смех. Морщусь, резко засомневавшись в своих намерениях. – Чего молчишь? – голос на секунду отдаляется, а когда звучит вновь, то переполнен удивлением до самых краёв. Похоже, он только сейчас взглянул на дисплей. – Мелкий?

– Да уж не твоя подружка, – ждал кого-то другого? Почему мне так неприятно? – У тебя пары когда заканчиваются?

– В 17:40. Уже план составил? – подначивает, а я не замечаю, потому что наличие подружки не отрицает. Господи, да что же это за ощущение-то такое – неприятное?!

– Ааа… Да нет, просто интересуюсь, – поболтать я хотел, а на часах только половина четвёртого. Может, мне его встретить? А то грустно как-то, скучно. – Слушай, а если я к тебе заявлюсь?..

– Опять учудил что-то? – недовольный, а я улыбаюсь чему-то. – Ну, заявись. Компьютер в твоём распоряжении.

– Я вообще-то о другом говорил, – бурчу, а он фыркает. Фыркает! Он! – Это я что-то сказал, или у тебя там что?

– Ты, мелкий, ты, – рявкнул что-то матерное в сторону, я аж какао подавился от неожиданности. Думал: это он мне. – Всё, у меня препод пришёл. Смотри, не скучай.

– Ага-ага. Слушай, а инетом воспользоваться можно? – ворчит в ответ нечто положительное, а я счастлииив!

[i](1) живописное падение с сопутствующим крушением всего близлежащего.[/i]

Ходить по улицами было грустным занятием, каким-то несчастливым, что ли? Особенно по вечерам. Особенно, если только что проводил Паштета до поезда домой. Особенно в середину недели. Как-то невыносимо тоскливо было слушать очередную песню из плейлиста и думать, что вот, до следующего понедельника он не вернётся. И вроде бы нет никакого дела, а всё равно… гложет что-то, тянет за болезненно-чувствительные места. Потому и грустно, потому и тоскливо.

Подхожу к общаге, на улице темно, восемь часов, осень. И смотрю на окно восьмого этажа многоэтажки напротив. Зачем смотрю – не знаю, просто так, на автомате. И телефон в кармане куртки сжимаю, опять-таки зачем-то. На что надеюсь не понятно, чего хочу – тоже. Просто стою и смотрю, пока в уютно-жёлтом окне не мелькает силуэт, отодвигая в сторону тонкий тюль, а он тонкий, я точно знаю, потому что в эти выходные порвал случайно, а потом мучился – зашивал. Никита тогда ругался сильно и долго, пока не успокоился как-то внезапно и отошёл. Позже оказалось, что у него телефон зазвонил, вот он и вышел на лестничную клетку. Я ещё тогда подумал: хорошо, что после тринадцатого я как-то поуспокоился, а то, чувствую, болезненных волн было бы в разы больше…

На балконе открылось окно и кто-то задымил сигаретой. Я продолжал стоять.

В кармане завибрировал мобильный. Неохотно вытянув его, взглянул на дисплей: незнакомый номер. Неохотно ответив, едва не выронил телефон, настолько громким оказался голос бывшей однокашницы. Только вот одноклассники бывшими не бывают, по крайней мере, именно это она заявила в ответ на моё недоумение. Я неохотно согласился, и на целых десять минут выпал из реальности, наслаждаясь общением со школьной подругой. Пока Томка не сказала, что скучает. Будто бы я не знал, что это не так, что ей на самом деле плевать и сказала она это из банальной вежливости или просто так. Вгрызшаяся в нервные окончания боль оказалась настолько неожиданной, что я тихо попрощался и сбросил вызов. И поднял взгляд обратно на окно. Там уже никого не было, а на кухне не горел свет.

Со вздохом отвернувшись и сунув руки в карманы куртки, побрёл в общагу. Не сегодня. Может быть завтра… но не сегодня. Определённо. Хотя и хочется невыносимо просто.

Как давно дни перестали быть серым потоком обыденности? С появлением Никиты или сами по себе, то есть ещё до нашей встречи? Интересно, как часто я буду задавать себе этот вопрос? Топчусь вокруг да около, наворачиваю круг за кругом, и ладно бы по спирали, развиваясь, так нет же… Постоянно думаю, особенно в утренние часы, когда сознание отличается кристальной чистотой. Поэтому к этому времени стараюсь лечь спать, во избежание, так сказать. На днях признался самому себе, что привязался к Паштету, к этому крашенному рыжику, а ещё стал терпимее относиться к шуточкам Дятла. Про Никиту не думается. То есть думается, конечно, но как-то странно, то постоянно, то урывками. Одно точно: когда мне плохо, в первую очередь на ум приходит именно он. Хочется встать и пойти к нему, чтобы разогнал все нависшие над головой тучи-проблемы, чтобы всучил кружку горячего чая или какао, чтобы выпытал, в чём дело, посокрушался над моим ребячеством и ткнул носом в решение. И пусть мне будет больно от его упрёков и саркастических замечаний, но уж лучше так, чем вообще без какой-либо поддержки. То есть, как это было раньше.

– Что-то ты какой-то угрюмый последнее время, – откладывает ноут в сторону, смотрит внимательно, хмурится. Перевожу взгляд на пустую кружку на компьютерном столе. Может, в Интернете полазить? Давно меня там не было. – Мелкий, я к кому обращаюсь?

– Без понятия, – когда я растерян, грубости – единственное, что вертится на языке. К тому же сейчас я тупо не могу сказать в чём дело, потому что сам не понимаю. Вот и рычу. – Я нормального роста и имя у меня есть. Так что…

Закончить не успеваю. Никита неторопливо поднимается с кресла и шагает ко мне, нависает подобно скале. У него мешки под глазами, ещё не явные, но всё же… И щетина двухдневная. И смотрит он неласково. Ёжусь под этим его взглядом, но глаз не отвожу… почему-то. В обычной ситуации уже давным-давно бы отвёл, а тут – нет. Вместо этого протягиваю руку и касаюсь его ноги, вернее, застиранной ткани домашних штанов. Сжимаю в пальцах и слабо тяну на себя, отпускаю. Смотрю задумчиво на образовавшуюся складку. И вздрагиваю, потому что на макушку совершенно неожиданно опускается тяжёлая ладонь, ерошит волосы, почёсывает. Повожу плечами и со вздохом подаюсь вперёд.

– Колючий, – говорит Никита и мне кажется, что он улыбается. Вскидываю голову, вернее, пытаюсь, потому что он надавливает несильно и приходится остаться в исходном положении. – Характер у тебя колючий, мелкий, изменчивый.

– Спасибо, кэп, – фыркаю недовольно, не ожидая подобного замечания.

– Обращайся, – и отходит, убирая ладонь с моей макушки. А я тут же вскакиваю, хватаю его за руку и сжимаю, сильно. Кривит губы в улыбке. – Что, мелкий, понравилось?

– Ты, ****ь, задолбал уже! Если проблемы у меня, тут же лезешь со своими нравоучениями, а если у тебя… – похоже, мне удалось его удивить. Наверное, не ожидал, что я умею материться. Блин, да где я, по его мнению, живу?! В общаге и не такому научишься, но сейчас не это главное. – Ты какого хрена молчишь, а?! Стрелки переводить вздумал?! Ни хрена у тебя не выйдет! Я, бля, не слепой и способен заметить, что у тебя произошло что-то! Скажешь, меня это не касается?! А оно и не «касается»! Наждаком, сука, по нервам!..

Давлюсь воздухом. Потому что невольно повторяю вслух свои недавние мысли. И потому что это действительно невыносимо: волны в груди заставляют свободную руку сжаться в кулак. Меня трясёт.

– Забавно, – вздрагиваю, – обычно ты такой рассеянный, Дим, а тут… прямо вызверился.

– Потому что мне не всё равно, ясно? – бурчу смущённо, как-то разом успокоившись. – Так, как, сам скажешь или мне принять меры?

– Девушка моя позавчера вены себе перерезала, – спокойно так, а меня аж дрожь пробирает. Гулко сглатываю и смотрю на Никиту, не знаю как. А у него губы в усмешке кривятся. Взгляд пугает. – Что же ты реагируешь так? Ты же храбрый в этом плане, сам говорил.

– Я не… не… это… – мотаю головой, не в состоянии выдавить из себя хоть что-то. Хочется спросить, умерла ли она. Но я молчу, только дрожу сильно. Потому что по Никите видно, по его поведению, внешнему виду. И мне больно, но, странное дело, не потому, что у него была девушка. Мне больно из-за него. – Мне… я... Есть разница! – смотрит насмешливо. – Пусть и небольшая, но есть! И… я… просто…

– Не знаешь, что сказать? А ведь только что горел желанием помочь, – насмехается-насмехается-насмехается… Понимаю, ему больно, потому и срывается, но… у меня такое ощущение, словно я вернулся на первый курс, ещё до знакомства с этим парнем. Когда Дятел вот точно так же издевался надо мной. Неприятно. – Ну, чего замолчал? Ничего сказать не хочешь?

– Хочу, – шепчу сквозь сжатые зубы, выходит какое-то змеиное шипение. Словно я в бешенстве, а это далеко не так. Мне больно и ужасно тоскливо. – Я бы сказал. Только ты не услышишь. Для тебя сейчас ничего нет. Кроме той девушки, – фразы короткие, словно рублёные. Мне кажется, что я сейчас разрыдаюсь. – Вот так.

Отпускаю его, разворачиваюсь и ухожу в ванную. Щеколда отсутствует, но я этого не замечаю, просто захлопываю за собой дверь и выворачиваю вентиль с холодной водой. Сгорбившись над раковиной, смотрю на шумящий водоворот и плачу. Как обычно беззвучно, разве что шмыгая время от времени. Девчонку жалко. Никиту жалко. Себя почему-то тоже. А ещё сердце словно сжимает ледяная рука: а ведь я мог закончить так же…

– Эх ты, плакса…

У Никиты сейчас очень тёплый и какой-то ласковый голос. Подходит, уменьшает напор и помогает мне умыться. Вернее, именно что умывает, я сейчас несколько не в состоянии. Аккуратно промокает лицо махровым полотенцем, приобнимает за плечи и ведёт обратно в гостиную. Усаживает на диван, садится рядом, со вздохом откидываясь на спинку.

– Я не знаю, что у неё произошло, она не делилась, говорила, что всё в порядке. Улыбалась… Вчера я встретился с её родителями. Они, знаешь, мне показалось, будто передо мной два призрака. Показали её прощальное письмо… Она никого не обвиняла, написала, что просто ей не место в этом мире. Даже объяснила почему. Только вот выводы эти… Я, когда читал, тебя вспомнил, как ты рассуждал о храбрости. Знаешь… не нужна людям такая храбрость, определённо не нужна, – его слова были пропитаны горечью и болью. Я не знал, что делать, как поддержать. Поэтому просто вжимался всё крепче и крепче в его бок, не в состоянии успокоиться. – Забавно, горе у меня, а плачешь ты. Мелкий…

Я вспоминал прошедшую весну, ещё до Никиты, и пытался понять его девушку. Не выходило. У неё был любимый человек, готовый поддержать в случае чего. Родители, квартира в Москве, обучение в университете. Я не понимал. Впрочем, я и своей мотивации не понимал. Тоже было что-то на тему «смысл моего появления на свет». Ну и побег от ответственности, вроде. Не помню.

– Никит… – такое ощущение, будто он спит. – Блин, не знаю просто, что сказать. Всё кажется таким не подходящим. Я запутался, – не реагирует. Дышит. – У тебя горе, а я тут … Мало тебе своих проблем, так ещё и мои решать приходится. Нет, сейчас у меня всё в порядке, – сам не замечаю, как повторяю слова покойной. Он вздрагивает. – Мне… я… Это эгоизм, да? Помнишь, ты говорил, что я ублюдочный и эгоистичный? Ну, так, в общем-то, и есть, только вот сейчас мне очень хочется как-то подбодрить тебя, а способов я не знаю. Чёрт, нашёл время мысли озвучивать, у тебя же…

– Спасибо.

Только остановившийся поток слёз, вновь возобновляется. Потому что Никита улыбается и ласково перебирает волосы у меня на загривке. А я не знаю, что такого сделал для этого.

– Дьявол, я такая девчонка! – утираю яростно слёзы и сопли. Смотрю мрачно на неаппетитные разводы на рукавах. – Чёрт! Никит, я воспользуюсь твоей стиралкой? Да и умыться было бы неплохо. Опять. Боже, что за эмоциональное существо, а! – в ванной скидываю водолазку с футболкой и, недолго думая, джинсы. Запускаю стирку и возвращаюсь обратно. В одних трусах. Падаю на диван, вытягиваясь в полный рост, и, ничуть не смущаясь, кладу голову парню на колени. Смотрит на меня в немом изумлении. – Значит так, сейчас ты вот этой вот рукой, – тыкаю в нужную конечность, – перебираешь мои волосы. Всё ясно?

– Так точно, сэр, – смеётся и с видимой охотой запускает пальцы в мою шевелюру. А я доволен, что и сам отвлёкся и его отвлёк. И улыбка у меня соответствующая. – Хитрое ты создание, мелкий. Ладно, в награду на ужин пожарю куриные ножки.

У меня разве что слюна не закапала.

Наблюдая за готовящим Никитой, я старательно удерживал улыбку на лице. Мне не хотелось думать, потому что все мысли, как назло, напрямую касались этого парня, его девушки и собственных мучений совести. Свежевыстиранные джинсы вместе с футболкой и водолазкой висели на балконе, а я расхаживал в трусах и спортивке с чужого плеча. И старательно прикрывал шрамы на левой руке. Потому что взгляд друга то и дело скользил по ним. Я не знал, что делать, мялся растерянно, бродил по кухне, не решаясь выйти за её пределы. Порывался помочь, но был просто не способен выдавить и звука. Руки дрожали, я прятал ладони в карманах. Когда же мы сели за стол, стало понятно, что больше скрывать своё состояние не выйдет. Есть-то придётся руками.

Никита моё состояние никак не прокомментировал, только пожелал приятного аппетита, да протянул салфетку, когда я выронил кусочек курицы прямо на стол. На скатерти появилось небольшое жирное пятнышко.

Посуду мне не доверили, но и уйти, как обычно, в гостиную я не мог. Подошёл к холодильнику, открыл привычным движением, заскользил невидящим взглядом по его содержимому. На заднем фоне шумела вода, звенели тарелки и прочая намываемая кухонная утварь. Взял с полки пачку апельсинового сока, подержал на весу, поставил обратно. Как вести себя в данной ситуации? Что делать, говорить? Я не знал. А ещё, чувствовал какую-то неясную вину, словно, не будь меня – девушка не перерезала бы себе вены, не умерла так глупо и рано, не оставила Никиту. Такого хорошего и заботливого Никиту. Почему она ушла? У неё же был тот, на кого всегда можно положиться, кто не бросит, не оставит в сложной ситуации. Это у меня весной никого не было. Кроме Ангела-Хранителя, моего вечного сопровождающего. Я не понимал. И не мог простить. Глупо и некрасиво злиться на покинувших нас, знаю. Только вот от этого чувства было никак не избавиться. Наверное, я её почти ненавидел.

Закрыв холодильник, растеряно огляделся: на кухне было пусто. Появилось неудержимое желание как следует треснуть кулаком по стене, потому что стало ясно, что Никита избегает меня. Смотря на меня, он видит погибшую. Внутри всё сжималось от этой несправедливости, одна болезненная волна сменялась другой, а я всё никак не мог заставить себя сдвинуться с места. Нужно было уйти, может, даже не попрощавшись. Вот только… куда? Не в общежитие же, честное слово! А гулять по улицам в такой собачий холод как-то не улыбается. По привычке прикусив щеку и почувствовав металлический привкус, направился на поиски парня. Нужно что-то сделать, не знаю, правда, что именно, но если сейчас не сделаю, потом буду очень сильно жалеть.

В гостиной его не было, как и в ванной с туалетом, в прихожей и на балконе. Я даже решился поскрестись в его комнату, но там было заперто. Зато по ту сторону двери раздался еле слышный тяжёлый вздох. Похоже, хозяин квартиры надеялся, что я свалю без прощаний. В этот раз порыв удержать не удалось, и мой кулак повстречался с покрытой обоями стеной. Резкая боль нисколько не отрезвила, только брызнули из глаз злые слёзы. Прислонившись спиной к двери, сполз на пол и прикрыл глаза, подтянув колени к груди.

Из комнаты больше не раздавалось ни звука.

– Ты знаешь… Это как молчание, только слова, – тихо-тихо выдохнул я. Поколебался немного и продолжил, грустно, горько, роняя слова будто капли. Слёз больше не было. – Вроде бы и знаешь, что не виноват, а внутри что-то всё же сжимается. Сильно так, с надрывом. Хочется пойти куда-то, сделать что-то, лишь бы не сидеть на месте, не дышать этой застоявшейся тишиной. Не видеть направленных на тебя взглядов, не чувствовать груза чужих проблем… Хочется повернуть время вспять и поменять как-то… что-то… или проснуться завтра и понять, что всё произошедшее было всего-навсего кошмаром, одним из многих. Только вот, сколько не пытайся, такого не сотворишь, – дыхание перехватило, я закашлялся. Подумалось, что, вполне возможно, Никита сидит там в наушниках и не слышит ничего из произносимого мною. Открыл глаза и криво улыбнулся потолку. – Эй, знаешь? Это как бой с тенью. Вроде бы и бьёшь кого-то, только ни один из ударов не достигает цели. Разжигаешь что-то в себе, разжигаешь, а толку? – поднимаюсь на ноги, оборачиваюсь и говорю так громко, как только могу. – Вместо того чтобы сравнивать меня с ней и передёргиваться от одного лишь вида шрамов, лучше бы пошёл и развеялся! Нет, ну честное слово, сколько можно себя винить?! Она же не поленилась, написала в чём причина, а ты тут сопли разводишь! Ты! Тот, кто чуть душу из меня не вытряхнул при первом знакомстве! Господи, поверить не могу! Ладно, я пошёл, и только попробуй завтра в универ не прийти!

Это было неправильно. Мои слова относительно девчонки. Да вот только я не мог по-другому. Ещё и это чувство ненужности, когда понял, что меня действительно никто не слушает. Надо было показать, что у меня всё в порядке, что обо мне можно не беспокоиться, что я сам справлюсь со всеми выпавшими на мою долю трудностями.

К тому, что на лестничной клетке меня тупо схватят, перекинут через плечо и отволокут обратно в квартиру, я был не готов. Как и к последующей демонстрации силы в виде непродолжительного мордобоя, закончившегося ничьёй и то только потому, что даже в состоянии плохо контролируемой ярости Никита не забывал с кем имеет дело. Потом было взаимное зализывание ссадин, взгляды исподлобья, резкие окрики и, наконец, диван. Поначалу вольготно развалившись, под пристальным и мрачным взглядом мне пришлось неохотно подвинуться, а потом и вовсе с ворчанием подняться и уползти на кухню. Напившись же апельсинового сока, вернуться обратно и со счастливым вздохом растянуться на не ожидавшем такой подлости Никите. Впрочем, он довольно быстро оклемался, обхватил своей лапищей за плечо, прижал к себе поближе и вздохнул удовлетворённо мне в макушку.

У меня такое ощущение, словно мы не два друга, а какая-то женатая парочка из очередного ориджинала. И самое убийственное состоит в том, что я даже как-то и не против.

На одном желании не пронесёшься, как бы не старался, как бы не сжимал кулаки, не стискивал зубы. Желания не достаточно. Никогда не было. И сейчас, стоя среди таких же как я, слыша их разговоры и тихие, почти молчаливые подвывания, мне хочется исчезнуть. Но и в тоже время встать во весь рост и сказать… сказать… хоть что-нибудь, а не мяться в сторонке, ожидая собственной участи. И вроде бы уже приподнялся, приоткрыл рот, как тут же затыкаешься и падаешь обратно в общую гущу. Потому что чей-то суровый взгляд одним своим существованием разбивает какой-то внутренний стержень, словно спичку переламывает. Хочется сжаться в комочек пыли и затеряться среди трещин пола, лишь бы избежать этого прямого, обжигающего, ужасающего…

– …I hate everything about you why do I love you? You hate…

– Твою… что за?.. – горячим дыханием по уху.

Вздрагиваю, нашариваю телефон, нажимаю первую попавшуюся клавишу и со счастливым вздохом отрубаюсь. Чтобы через девять минут повторить процедуру и так ещё неизвестно сколько раз, потому что я уже не просыпаюсь. «Рефлекс выключения будильника» называется, если бы он ещё не мешал мне просыпаться вовремя…

Раньше, проснувшись и открыв глаза, я неизменно видел Леонидов стол с его же кружкой кофе или стену в бежевую полоску, смотря на каком боку просыпался. Потом привычным стало пробуждение в квартире из девятиэтажки напротив. Тут уж первым делом замечал овальный полосатый ковёр, ну, или спинку дивана. Чего я никак не ожидал, так это места сегодняшнего пробуждения. Первым сигналом стало тепло, даже жар, который ну никак не могла источать тонкая простынка. Вторым – ощущение непонятной тяжести на спине. Третьим и, пожалуй, самым важным было то, что проснулся я на животе, хотя никогда раньше не мог на нём заснуть. И, тем не менее, сонный и ничего не соображающий, я даже и не подумал обратить внимание на эти факторы! О нет, вместо этого пошевелился, пробурчал-промяукал нечто раздражённо-кислое и попытался сползти на пол. Что-то помешало. Я дёрнулся: раз, другой, пока препятствие не притиснуло меня ближе к себе и не выдохнуло куда-то в плечо: «Спи, рано ещё».

Это было сродни опрокинутому на голову тазику ледяной воды.

Замутнённое сознание в одно мгновение прояснилось, окружающий мир преобразился, а я почувствовал себя героем какого-нибудь бульварного романа, вернее, героиней. Лежал я на диване в Никитиной квартире. На животе. А этот гадёныш развалился на мне, вдавив, казалось, в саму суть предмета мебели. А ещё… меня аж передёрнуло. Нет, я знаю, что такое утренние стояки, на себе испытал… и сейчас испытываю… но, блин! Его нехилый… твёрдый… горячий… прямо в меня упирается, сука! Надеюсь, он уже проснулся. А, нет-нет-нет! Не надо просыпаться, спи дальше! А я тут пока как-нибудь… что-нибудь… покемарю в общем. Мда.

Целую вечность спустя я тупо не выдержал.

– Никииит? – ноль реакции. – Эээй? – попытался ткнуть его пяткой. Не вышло. Зато мои бока огладили, вызвав истерическое хихиканье. Щекотно, блин! – Солнышко, пора вставааать, – аж перекосило. А этому хоть бы хны. Лежит себе, сопит… мне в ухо. Спит, козёл. – Ммм… Что бы тебя разбудило, а? – не к месту вспомнился «Король Лев». – Никит, твой сын проснулся!

– …после рассвета он твой сын, – хрипло, сонно и как-то слишком уж счастливо. Такой бурной радости от лицезрения себя любимого я не ожидал. Потому впал в ступор. Ещё и это его знание классики! В наше время, у кого не спрошу, НИКТО не смотрел в детстве Диснея! Никто! – Замечательно пахнешь. Хорошо спалось?

Нет, вот скажите мне, пожалуйста, где тут логика? Где?! Сначала он отвешивает мне сомнительный комплимент, а потом, без перехода, интересуется выспался ли я! Ладно, замнём вопрос с логикой, но в чём связь между этими двумя фразами?! То есть, получается, если от тебя приятно пахнет, то автоматически выходит, что ты выспался? Гениально просто.

– Не знаю, чем уж тебя так вдохновил аромат давно не мытой головы, но нет, я не выспался, – бурчу куда-то в диванные подушки, мечтая о том прекрасном моменте, когда этот бугай слезет, наконец, с меня.

– Мелкий, – обращение приводит в себя. Растерянно повожу плечами и приоткрываю левый глаз. Сквозь занавесь волос смутно виднеется его не совсем довольно лицо. – Тебе никогда не говорили, что врать нехорошо?

– Говорили, – пытаюсь убрать мешающий шухер, но затёкшие руки плохо слушаются. Фыркаю, отплёвываюсь от лезущих в рот прядей, пока Никита со вздохом не помогает мне. – Благодарю. Так вот, видишь ли какое дело… Я не вру. Потому что один отнюдь не мелкий засранец всю ночь валялся на мне! Вплавил, понимаешь, своей пышущей жаром горой мускулов в саму суть дивана! И после этого ещё имеет наглость спрашивать: хорошо ли мне спалось! – кое-как приподнимаюсь на локтях и оборачиваюсь. Из глаз разве что слёзы не брызжут. – Фак! Моя шея! Всё, никуда с этого места не двинусь, слышишь? Ни-ку-да.

И в подтверждение своих слов заваливаюсь обратно, шипя сквозь зубы разнообразные ругательства почему-то на английском языке. И глаза закрываю, чтобы не видеть его скалящейся рожи, отвратительно бодрой и жизнерадостной. Лучше бы с ног моих слез, я их уже не чувствую. И от стояка избавился. Эх, студенческая жизнь не справедлива.

Кажется, Никита хмыкнул что-то довольное и обнял меня. Но, скорее всего, это мне уже приснилось.

Сегодняшний день отличался от предыдущих тем, что мне удалось-таки оторвать свою ленивую задницу от кровати и отправиться в город. И не куда-то там, а в сам «Библио-Глобус», потому что почитать видите ли захотелось да и вообще я книжные по жизни люблю, а вот библиотек отчего-то побаиваюсь. Мда. Так вот, направил я, значит, свои стопы в центр, прокатился на метро и зашёл в этот золотистый рай. Чуть ли не бегом рванул в отдел с художественной литературой, предварительно, правда, зависнув в секторе с англоязычными книжками. В мир русскоязычный вернула вибрация в кармане, звонил Никита. Я покаянно вспомнил, что не предупредил его, а сейчас время моего обычного обеденного прибытия, а я тут, и вообще…

– Ну и куда тебя унесло? – ворчит почти не агрессивно. Мне почему-то кажется, что он сейчас на балконе стоит, курит в щёлочку, потому что на улице мороз и ветер жуткий, а ведь ещё только ноябрь. – Совсем про договоренность забыл?

– У меня дела первостепенной важности, – неохотно отхожу от стеллажа и максимально неторопливо бреду в нужную сторону, ловко избегая встречи с остальными посетителями и прочими препятствиями. – Извини, как-то про обед не вспомнилось… Тц! Под ноги гляди, куда прёшь?! А, прости, что ты там говорил, я прослушал?

– Мелкий, ты денег, я надеюсь, с собой не взял? Опять ведь на ерунду какую-нибудь потратишь, – злится, только как-то заботливо. А я уже в нужном отделе, завис перед полками с мангой. – Как насчет отвлечься от своих обожаемых книженций и дослушать меня?

– Как ты узнал, что я в книжном?! – не перестаю поражаться его постоянной осведомлённости о моём местоположении. И ладно, в универе, у него же там связи и всё такое, но здесь?! – Я же не сказал ничего…

– Забыть о еде тебя могут заставить лишь две вещи: компьютер и чтиво, ну, ещё и лень, – улыбается, гад, нутром чую – улыбается! Кривлюсь в ответ, пусть он и не видит. – Предсказуемый ты, мелкий. Ладно, даю тебе… два часа. И чтобы по их истечении как штык был у меня на пороге, понятно?

И отключился, сволочь такая, оставив последнее слово за собой, а меня недоверчиво уставившегося в пространство. Ограничения, козёл, рамки, сука, поставил! Нет, ну где это видано, чтобы восемнадцатилетнему парню кто-то мешал делать то, что ему хочется?! А хотелось мне на ближайшие три часа погрузиться в мир выдуманных историй, но нееет… Вернусь – убью. И плевать, что за такое сажают! Честное слово, ну как можно быть таким… таким… тираном?! Отец семейства, балин!

Ладно, где там мои любимые книжечки?..

Культивируем в себе что-то, культивируем… а толку? Ни слова наружу, ни одной эмоции истинной, только смех да слёзы иногда сквозь броню пробиваются. И всё, ничего больше. Вот разве можно так жить? Нет, но никто же и не говорит, что нельзя на самом деле. Молчат все или, если точнее и правдивее, точно так же живут, дышат тем же воздухом. Под себя подгребаем, словно драконы золото, и если уж признаёмся в чём-то, то только самим себе. Жизнь такая, суровая и пустая. Ты, Никит, когда в последний раз любил? Не знаешь? Вот и я тоже. В школе то было, кажется, а может и ещё раньше, когда целыми дворами дружили. Я даже не помню мальчик то был или девочка… Не смотри так, ладно? Я сам в своей ориентации не разбираюсь, да и кто в ней разобраться может? Это всё химия, мать её, не более.

Не выходит у меня слова красивые и понятные произносить, запутанно всё выходит, словно и не говорю я всего этого вслух, а думаю. Или снится мне, что я с тобой беседы задушевные вывожу, кто знает…

Страшно признаться, ответить правдиво, вопрос задать, потому что никогда заранее не знаешь, как собеседник отреагирует, только и остаётся, что отмалчиваться. Не люди словно, а световые палочки-кольца-браслеты – светимся, но не освещаем. Всё в себя, всё себе: и размышления, и слова, и даже грёбаные чувства. Тут не только прикоснуться, просто потянуться – страшно. Ещё и стадный инстинкт этот, когда «раз никто, то и я тоже не». Ты, Никит, не злись только, но я иногда как-то радуюсь даже своему весеннему поступку, у меня ведь тогда словно помутнение-просветление случилось. Сейчас уже на такое не способен, закопался в ворох страха и носа наружу не показываю. Вот так и живу. Знаю, есть другие, совсем не похожие. Только вот, сколько не говори «правильно-неправильно» – все мы люди, подогнанные под примерно одинаковые рамки, текстурой да цветом различающиеся.

Вырастая, человек, как и любое другое существо, развивается. Изменяются поступки, линия поведения, ход мыслей… Этот процесс называется «взросление». Правда, в последнее время мне кажется, будто я деградирую: забываю правильную расстановку ударения в словах, верное их написание, ещё и заикание усилилось. Стало страшно говорить. Не знаю, заметил ли Никита или решил, что это попросту один из моих «периодов молчания». В любом случае, он ничего не делал в отношении меня, только спросил однажды: «Ты знаешь что такое “стадный инстинкт”?». Я не ответил тогда, даже плечами не пожал, словно вовсе обращения не заметил. А на следующий день не пришёл. Остался дома, ненадолго, правда, вскоре не выдержал и сорвался в город. Долго катался на метро, бесцельно шлялся по улицам и завис на четыре с лишним часа в «Макдональдс». Возвращаясь же, зачем-то зашёл в подъезд девятиэтажки, покачался с пятки на носок и махнул рукой. Это была пятница, выходные я провёл в общаге, не выходя ни с кем на связь, ограничиваясь односложными предложениями вместо обычно развёрнутых ответов и забавно-странных звуков.

А потом просто не выдержал и прямо посреди пары по немецкому вышел в коридор, нетерпеливо вызывая по сотовому. К собственному разочарованию, но какой-то понимающей ухмылке, длинные гудки сменились быстрыми и короткими. Я не сдался: набрал SMSку и долго-долго стоял под дверьми аудитории, дожидаясь ответа.

– С чего такая тоска по готовке? – раздраженный голос Никиты на фоне какого-то неясного шума. Я невольно задался вопросом о его местонахождении. – Отвечать собираешься, или как?

– Задумался просто, – в этот раз без просьб о прощении. Откашливаюсь и интересуюсь как можно равнодушнее. – А ты яблоки любишь? Зелёные, – поясняю зачем-то. – Не неспелые, а просто… сорт такой. Не знаю, они как-то на «гр» начинаются… «Гренни» вроде.

– Мелкий, – тон такой угрожающий, что я в стенку невольно вжимаюсь. Привык уже, что подобные интонации означают приближающуюся драку. – Ты что, совсем не говорил всё это время?

– Эм… Заметно, да? – неловко чешу шею. Вздыхаю. – Рецидив у меня был. Ты же знаешь… Извини, что оттолкнул, ладно? – дверь в аудиторию открывается, на меня широко распахнутыми глазами смотрит староста. Наверное, преподавательница попросила её позвать меня. Коротко киваю однокурснице. – Слушай, у меня сейчас пары вообще-то и… – однако, его матерные конструкции заслуживают уважения. – Эй… Эй! Да, блин, послушай же ты меня, а не своё окружение! – постукиваю пальцами по стене, закатив глаза и размышляя о своей нелёгкой судьбе. Наконец, целых две минуты спустя, на том конце повисла тишина. – Короче, я освобождаюсь в двенадцать. Третий «общажный» корпус, четвертый этаж, сорок… – вопросительный взгляд так и не ушедшей никуда девушке. Показала два пальца. – Сорок вторая аудитория. Впрочем, уверен, твои связные и так в курсе: где, что и во сколько. До встречи.

И сбросил. Следом за старостой заходя вовнутрь. А там попал в центр всеобщего внимания, исключая преподавательницу (постоянно забываю её имя-отчество). Пожав плечами, уселся на своё место и уткнулся в тетрадку, продолжая недоделанное задание. Кажется, мне удалось их заинтересовать. Интересно, чем?

Немецкий подошёл к концу. Я неторопливо собирался, перебрасываясь с Лером ничего незначащими фразами. Ему удалось получить «плюсик» на этом занятии, а мне – отделаться гневной репликой по поводу невыполненного домашнего задания. Девчонки уже натягивали куртки, впрочем, тоже никуда не торопясь, что было довольно удивительным. На моё явное недоумение Лер пожал плечами и, перекинув сумку через плечо, поинтересовался дожидаться ли меня. Ответить я не успел – в комнату вошёл Никита. Немка успела куда-то свалить, так что этого великолепного явления не застала, в отличие от моих однокурсников.

– Ты чего возишься? Устал? – с издёвкой интересуется он, взглядом непонятным окидывая. А затем лапищей своей как схватит меня за воротник джемпера, как притянет к себе резко, я только и успел, что визг девчачий да собственное сердцебиение услышать. И дыхание задержать, потому что взгляд у него – тёмный и нехороший был. – Опять за старое? Я тебе сколько раз повторить должен, недомерок ты ходячий, а?! Произошло что – звони, не запирайся в себе! Ты…

– Слушай, ты страшный, – говорю весело, а у самого пульс частит как у зверя загнанного. – Ворвался, напугал всех… Цел я, неужели не заметно? В порядке всё. Давай, ты меня отпустишь, и мы в магазин пойдём, а? Наступление сессии отпразднуем?

Смотрит, пристально так, и взгляда отвести не даёт. Да я и не стремлюсь в общем-то. Стою на цыпочках, жду реакции ответной. А её всё нет и нет, реакции этой. Он просто отпускает меня, выходит в коридор и прислоняется там к стене, ждёт. Отчего-то скорость моих собираний увеличивается, и к другу я подлетаю через несколько секунд: в полу-расстёгнутой куртке, с криво болтающимся шарфом и сумкой наперевес. Привожу себя в порядок уже на ходу, эмоционально и громко рассказывая о вышедшей недавно «Assassins Creed» и наших с Паштетом похождениях на игровом поприще. И чувствуя себя жутко неуютно под прицельными взглядами однокурсниц (Лер-то уже давным-давно к трамваю своему ненаглядному смылся), идущих позади.

– Успокойся уже, – и жестом привычным по макушке проводит, я как раз шапку сегодня надеть забыл. Потому и ушам холодно, красные небось. – Сейчас в овощной заглянем, яблок твоих купим, а потом домой – отогреваться, простынешь же.

– Ага… – соглашаюсь тихо и под его ласку невольно подставляюсь, совершенно забывая не то что о девчонках надоедливых, но и о мире в целом. Никита же, явно заметив моё «ускользание», лишь приобнимает со смешком за плечи, не давая поскользнуться или под машину на пешеходном попасть.

Дома я принимаюсь за очистку яблок и параллельно интересуюсь, какого он забыл у меня в универе. Это не напрягало, просто… задницей чую – теперь покоя мне не видать. Вещи, о которых Никита говорил в их присутствии, его поведение, да чего уж там – собственное поведение! Ох, что-то предстоит, нехорошее такое. Блин. Ну что, Дитрих, напрыгался? Нажелался дней ярких и незабываемых? Будни серенькие поднадоели, а? Дурак, призвал на свою голову «счастье». С другой стороны, лично против Никиты я ничего не имею. Но ТОЛЬКО против него! Слухи на потоке и внезапно появившаяся популярность мне ни к чему! ..а может, и не популярность вовсе…

– Не грузись ты так, – отрывается от отбивания какого-то мясца. – И с ножом полегче – всю мякоть же счистишь.

– Ага… – перехватываю рукоять поудобнее и стараюсь следовать совету. Выходит не очень. – Постараюсь. Никит, ты к теме возвращаться не будешь?

– Нет, мелкий, – возвращается к методичному занятию. Теперь отрываюсь уже я, во все глаза пялясь на его мощную спину. – Я тебе ещё весной всё сказал. Если не дошло – не мои проблемы, – голос равнодушный, а мне больно отчего-то становится.

И тут же, не ведая что творю, со всей силы сжимаю пальцами левой руки лезвие ножа. Перебивая одной болью – другую. Нож острый, но не настолько, чтобы кожу от одного только давления порезать. Поэтому, когда друг оборачивается за чем-то стоящем на столе, я уже преспокойно очищаю очередное яблоко, непринуждённой улыбкой отвечая на его невербальное недоумение.

– Не делай только того, о чём впоследствии пожалеть не сможешь, – хмурится, явно заподозрив неладное. Вздрагиваю: заметил?! – Мелкий, слышишь меня? Не делай такого.

– Я не… Я просто… Мне надо было… – подходящие слова никак не придут в голову.

– Если надо – звони, приходи, шли сообщение, в конце концов! Не молчи только и, заклинаю тебя, прекрати резать самого себя, – невольно сжимаю левое предплечье. Заметил. Но… когда? Как? – Подойди. Давай, мелкий, не пугайся. Подойди.

– Я не трус! И-и за поступки свои отве… отвечать не б-боюсь! – от нахлынувших эмоций вернулось заикание. Пришлось сжать челюсти, отложить фрукты с ножиком и встать из-за стола. Подойти, протянуть руку Никите и, крепко зажмурившись, спустить растянутый ворот джемпера. – Вот. Я… четыре утра было… и я не…То есть, не «я не», а просто… помутнение было. Я боли даже не почувствовал. Порезы сделал, лезвие убрал и завалился досыпать. У меня футболка красная, поэтому соседи не заметили. Даже Паштет… Никит?

Ничего не говоря, отводит меня в гостиную и толкает на диван. Покорно плюхаюсь, только голову задираю, смотря выжидающе и боязливо одновременно. Нагибается, тянет джемпер вверх, я руки поднимаю, снять его помогая. С футболкой проводятся те же манипуляции. Верхняя одежда отброшена в сторону, повожу плечами: зябко. И голову поднимать страшно. А Никита неожиданно ласков: аккуратно собирает наэлектризовавшиеся волосы, откидывает их мне за спину, самыми кончиками пальцев проводит по значку «решётка» у подмышки, приподнимает мою руку, чтобы можно было внимательно рассмотреть тонкий «браслет» под самым плечом. Я сижу напряженно, ожидая вспышки, но её не следует. Он внезапно опускается на пол, придвигается ближе и обнимает за колени, пряча лицо. Неловко тянусь к нему, касаюсь робко макушки. Не отталкивает. Поглаживаю, не боясь быть отвергнутым, даже намурлыкиваю что-то. Не знаю почему, но Никите нужна моя поддержка. И это… невыносимо приятно.

– И кто кого теперь утешает? – иронизирует, но не отстраняется. – А, мелкий?

– У нас взаимовыгодный обмен, – улыбаюсь, добавляя наигранно-возмущенно. – Тебя что-то не устраивает?

– Да нет, почему же? – отводит мои руки в сторону. Заползает на диван, устраивая меня на себе. Фыркаю удивленно. – Ты сегодня у меня?

– Ммм… Я бы с радостью, – зеваю, обнимая его. – Но понедельник же, разве у тебя не?.. – неопределённо повожу рукой в воздухе.

– Не сегодня. Так что можешь спать в своё удовольствие, Дим, – перебирает привычно волосы на затылке.

– Мммхм… Люблю тебя, знаешь? – и отрубаюсь.

Просыпаюсь спустя хрен знает сколько времени с мыслью: «Я ему в любви признавался?!». Подскакиваю, огребаю по макушке и со сдавленным шипением валюсь обратно. Глаза открывать уже как-то не хочется.

– Чего дёргаешься, паршивец? Совсем забылся? – рычит зло матрас. Вернее, диван. Вернее… чёрт, я ОПЯТЬ на Нём спал. – Теперь что?

– Доброе утро, диванчик, мне так тебя не хватало, – ворчу в ответ, выпутываясь из объятий. Эффект неожиданности – наше всё. Теперь осталось добрести до ванной, а там… – Ты куда бумагу туалетную подевал, ирод?!

– Закончилась, – шарканье по ту сторону двери в направлении кухни. – Совсем.

– А предупредить никак? Козёл, – задумчиво оглядываю окружающее пространство в поисках хоть чего-нибудь. Стук. Поднимаю голову, мрачно изучая пластик «под дерево». – Занято, не слышно что ли?

– Открой, – судорожно ловлю челюсть. – Салфетки дам.

– Идиота кусок, –щелчок, в образовавшуюся щель протискивается пачка «Ola!». Хватаю и выпихиваю конечность. – Дебил.

Шарканье. Шум бьющей о раковину воды. Щелчок включенного кипятильника. Затишье. Смываю и иду в коридор. Пачка носовых платочков благополучно забыта на сливном бачке. Никита стоит на балконе, курит, жмурится чему-то. Смотрю на него, а потом подхожу и отбираю полуистлевшую сигарету. Изучаю её задумчиво, стряхиваю пепел в пепельницу и протягиваю обратно. Кажется, он удивлён. Может, решил, что я курю? А может – ещё чему… Зеваю и возвращаюсь обратно в помещение, вытаскиваю из одного из настенных шкафчиков пачку овсяных печенюшек и с удовольствием принимаюсь за их поедание. А тут и чайник вскипел. Зажав сладость губами, разливаю кипяток по чашкам: чай и кофе, оба чёрные и без сахара. Возвращаю кипятильник на место, а кружки ставлю на стол. Плюхаюсь напротив той, что с чаем, и обмусоливаю печеньку.

– Умыться не хочешь?– садится напротив. Неохотно качаю головой. Он тянется через всю столешницу, волосы мои взъерошивает. Мурчу что-то утвердительно. – Забавный ты, когда сонный.

– Угум, – подставляюсь под ласку, лениво размышляя: браться за чай или обожгусь? – Прямо кошак, а?

– Иногда, – почёсывает за ухом. Трясу головой, перехватываю его руку и возвращаю на макушку. Смеётся. – Ну, какой из тебя кот? Заушные почесоны не нравятся же.

– Неправильный, – ворчу. – Механический.

– Слишком живой для механического, – хмыкает и руку убирает. Отпивает свой кофе. Сверлю его недовольным взглядом. – Недостаточно ласки?

Фыркаю и принимаюсь за свой чай. А он раскалённый. Отставляю кружку и кидаюсь к раковине, подставляю обожжённый язык под ледяную струю. Чёрт! Почему ему так нравится играть со мной? Забавляется, забавляется, а потом неожиданно нападает! Что за человек, а?!

– Из-за тебя я забываюсь, – обвинительно тыкаю в него пальцем и сажусь обратно. – Дебил.

– Повторяешься, – у него телефон уже минуты две по столу разъезжает. Мог бы и ответить! – Не надейся.

– И не собирался даже, – макаю печенье в чай. Всегда откуда-то знает что со мной или чем я обеспокоен. Идеальный партнёр. Стоп, что?! Какой партнёр?! О чём я вообще, чёрт побери, думаю?! – Блин! – печенька бесславно ушла на дно. – Похоже, я слишком много думаю… Никит? – смотрит вопросительно. – У тебя же всё в порядке, правда?

Молчит. Значит, не в порядке. Значит, я опять повёл себя эгоистично. Он заботится обо мне, оберегает, а что делаю я? Принимаю, не отвечая. Вот как такое называется, а? Неблагодарность – вот как.

– Эм… Я могу как-нибудь… помочь? – смотрю в глубины кружки так, словно ищу там смысл бытия.

– Можешь, – вздрагиваю. Никогда не любил ответственность, но… Никита – мой друг! А значит, я не должен быть неблагодарной скотиной и… – Прекрати себя резать.

…что? Почему он?.. Причём здесь вообще это?! Какого хрена этот придурок лезет, куда его не просят?!

А. Точно. Его бывшая. То, что я делаю с собой, пускай и не нарочно, но задевает Никиту. Он смотрит на эти царапины, касается их, и вспоминает то, что хочет забыть. Грубо с моей стороны служить постоянным напоминанием.

– Тогда… – тяну медленно и неуверенно, так и не подняв глаз. – Ты поддержишь меня? В любое время, в любом месте? Если пообещаешь – соглашусь, – это как курение или наркотики – избавиться сложно, но возможно. Лишь бы было что на замену.

– Мелкий, ты меня хоть раз слушал? – недовольный, а я улыбаюсь тихонько – поможет, будет рядом. Всегда.