Александр Басов Красота мгновений

Лирические заметки По поводу романа...

Дочитал роман Ч.Айтматова «И дольше века длится день». Якутская зима. Ночь. Спать не могу. А Люся доверчиво прижалась к моей спине и спит.

Как-то стало мне светло и одиноко, как будто поднялся один в синеву неба, и с высоты многое открылось мне, ранее непонятное, как будто на ступеньку поднялся, шаг вверх в сознании сделал, приоткрылось что-то во мне. И захотелось как в детстве к кому-то большому и опытному прижать-ся, рассказать о светлом мучении своем и открытии душевном.
Отец далеко, а как бы хорошо было уткнуться ему в грудь на минутку, вздохнуть глубоко, счастливо и облегченно от его понимания. Но он далеко.

Захотелось Сашу увидеть. Но рассказать ему не все можно. Иногда он просто ограждает себя от незнакомого или непонятного. Не в профессиональном деле, конечно, там он сам ищет еще незнае-мое, а в душевных делах. Но великое его счастье, что ему и не надо много говорить. Он своим при-родным, и даже как бы звериным, чутьем очень многое глубоко чувствует и, не умея объяснить сло-вами, замыкается. Но его чутье меня иногда просто поражает.

С Эриком хорошо бы поговорить. Есть в нем чудесная струнка отзывчивая. Сердцем земным он как-то принимает чужую боль. Хоть и бывает догматиком. Иногда как бы зажмуривается от правды, если она не совпадает с его представлениями.

А Феденька, такой большой, сильный, страстный, отчаянный часто сам нуждается в опоре. Гло-жет его какая-то тревога, неуверенность, неполноценность, на мой взгляд, ложная. Как будто жизнь его неожиданно распахнулась. Увиделись радости и тревоги, и новые горизонты, трудности естест-венные и искусственные в его новой жизни. Как будто взгляд его был раньше более узким, и хвата-ло сил и души, и все было просто, чтобы закрыть собой эту часть жизни, и счастлив и беззаботен был, закрывая. А сейчас почувствовал в себе новые качества и другую жизнь, как будто остановился на гребне горы перед распахнувшейся широкой долиной, и трудно стало найти в ней свое место. Самолюбие, гордость, вновь открытые качества ума и характера ведут его, подталкивают к поиску новых интересов и заслуженного, достойного места. А путь жизненный предыдущий сдерживает душу, не пускает ее на радостное завоевание этой долины.

Почему не к Люсеньке в такой пронзительный миг. Так я же еще старше стал в этот момент, и от доверия ее детского и женского, уверенность растет во мне в лучшие исходы многих дел, и не могу поэтому приносить к ней свои глубокие, во многом самому еще непонятные тревоги и заботы. Ее радостное спокойствие для меня высокая награда.                Якутск. 1984 год.


Старая баржа
 
Обводный канал, особенно в том месте, где он впадает в речку Екатерингофку, очень грязен. Гаражи, пивзавод «Степана Разина», экспериментальный завод непрерывно сваливают в него свой мусор. А зимой многочисленные машины со снегом с улиц Ленинграда нескончаемым потоком бегут сюда освобождаться от своего грязного груза. И вот в этом месте, для заправки катеров, буксирчиков, маленьких плавучих земснарядов топливом поставили 50-ти тонную наливную баржонку. Когда-то она была выкрашена серым цветом, но теперь краска облезла, обнажив ржавые помятые борта.

И ничем бы эта баржа не выделялась от множества таких же, если бы не ее палуба, в каждом своБодном месте которой, стояли ящички, ящики, ведра, банки с цветами. Цветы стояли яркие, свежие, как-то особенно привлекательные, среди плывущих по воде пятен мазута, ящиков, щепок, арбузных корок, тряпок и какой-то серой пены.
И когда уставшие черные буксирчики подходили к этому неожиданному оазису за топливом, они наверняка запасались и долей трогательного семейного уюта, чистоты, теплоты и надежности.

Шкипера баржи я не встретил ни разу, а чистенькую, подвижную пожилую женщину видел часто, когда поздно возвращался с работы в институте в свое общежитие. Она говорила неожиданным для такой должности тихим, даже ласковым голосом. И неизменность ее облика, чистота ее судна, яркость цветов над серой водой и под серым небом, вливали и в меня чувство уверенности и согласия с МИРОМ                Ленинград. 1965 год.

Песня

Вокруг лежали сжатые печальные поля с отсыревшими стогами и редкими желтыми пятнами ос-тавленных хлебов. Небо низко нависало над полями, дорогой и над нами, двадцатью солдатами, си-девшими, прижавшись друг к другу, в кузове армейского грузовика, который переваливаясь по уха-бам полз по проселочной дороге. Казалось еще немного, и тяжелое небо раздавит последнюю по-лоску заката на горизонте. Мы сидели притихшие после трудового и суматошного дня, и молча ку-рили. Последний свет дня бросал на наши лица причудливые блики.

Многое всколыхнулось в моей душе за эти минуты: и родной дом, оставленный далеко от этих мест, непростая и долгая уже служба, старые женщины на деревенской улице, по которой недавно проезжали, и которые долго махали платками нам в след. Видно, не один я испытывал подобные чувства. Просветленные лица моих товарищей говорили об этом. Почти облетевшие тополя стояли у дороги, и при подъеме из балки мы увидели такой четкий их контур на закатной полосе неба, что сердце замерло. Тихо толкнули в спину - «Скажи, здорово. А?» - «Да, очень!» - и все... ничего нельзя было сказать и добавить к этому состоянию.

И вдруг, над машиной, над этими вечереющими полями вознесся чистый, свободный и, как бы, обнаженный голос. Пел наш товарищ, родом из донской станицы, пел легко, без надрыва и напря-жения. Пел простую песню о доме, о матери, о девушке, которая его ждет. В этом голосе, в этой песне так легко и естественно слышны были, и любовь к своему краю, и жалость к оставшимся до-ма, и, вместе с тем радость, что он здесь, а не там. Как будто оробевшие, ребята сначала даже подпе-вать не могли, и только со второй песни легонько подхватили, постепенно расходясь хриплыми ог-рубевшими голосами, которые тоже в песне очищались и становились мягче и свободней.

И эти песни вдруг сроднили меня с товарищами по машине так, как, казалось, не сблизят и годы службы. Ибо они, эти песни затрагивали в нас, еще недавно таких разных, одни и те же струны, бу-дили одинаковые мысли и чувства, снимали на какой-то момент защитную корку с нашей души,
и она становилась податливой для взаимного притирания. Сердце переполнялось добрыми чувства-ми к этим ребятам, делящим со мной все тяготы и радости службы. Я видел по взглядам своих дру-зей, что и они переполнены очарованием этой минуты, в этот обычный, и уже необычный вечер в середине России.

А машина по-прежнему ползла по старой разбитой дороге, в окружении тополей, а по сторонам по-прежнему лежали мокрые поля со стогами сена, и только мы были уже немного другими.
                г. Острогожск. 1961 год.


Дети

Мы с маленькой Люсей в гостях у друзей. Их собака , огромный дратхарн садится на стул к сто-лу. Люся боязливо сторонится собаки. Хозяева говорят: - «Не бойся, Люся, эта собака добрая и ум-ная, она детей защищает». Люся успокоилась, погладила собаку и гордо говорит: - «Моя мама как собака, она тоже меня защищает!»
***

Теплый весенний день в Крыму. Я лежал на еще прохладных камнях у моря и под его бесконеч-ный мерный шум смотрел, запрокинув голову, на волшебный полет чаек. Они до того плавно пере-мещались перед моим взглядом, что мне начало казаться, что двигаюсь я, а не чайки, и что тихий пляж, на котором я лежал, превратился в сказочный ковер-самолет. Я  был  как завороженный и да-же не обернулся когда услышал скрип гальки под чьими-то легкими шагами. Шаги замерли около меня. Опускаю глаза - соседская девчушка Оленька. Ветер разметал ее белые волосы и окутал ими голову как ореолом. Она выросла около моря, поэтому садится прямо на холодную гальку и, начи-нается очередная беседа с этим, наполненным своим достоинством маленьким человеком.
- Оленька, ты пионерка? Нет. В первом классе еще не принимают. - Вдруг, опечаленное лицо ее озаряется надеждой - Но ведь октябренок тоже неплохо, правда?
- Правда - говорю - хотя пионер всем ребятам пример, но октябрята мне тоже нравятся.
- Оля, Оля - доносится голос ее подружки. Но она не трогается с места. Ей так хочется поговорить с взрослым человеком о взрослых вещах.

 ***
Люська, слушая пластинку - Ой, кто это поет таким легким голосом?

***
Люська играя - Я побегу к тебе быстрым разгоном.

***
Я  лег на живот на санки, Люська и Юля сели мне на спину и мы в таком составе съехали с горы. И, вдруг, Юля заплакала: - Что ты плачешь? - Папу жалко! - Какого, Люсиного? - Нет, своего!!! Вот она, мировая скорбь.

***
Группа девочек бегает по мокрой гальке у самой воды. А одну девочку в красивом выходном бархатном платьице и замшевых туфельках к воде не пускают, и она всячески пытается привлечь внимание девочек к себе. Наконец разозлившись она кричит -  «Дуры, смотрите, я вам бесплатный концерт покажу!»  - и начинает петь, плясать и кривляться.

***
Люся идет с Санькой гулять. Он сидит в коляске и пускает пузыри. Вдруг из-за кустов вылетает современный «вождь краснокожих» 5-ти лет от роду, с пистолетом в руке и азартной физиономией. Увидев Саньку, он подбегает к Люсе и вдруг говорит заботливо: «Мама, у вашего сына слюнка на-текла.» Как бывает обманчива внешность.

***
За грубость мама шлепнула Люську по губам. Та заплакала, и мама стала ее ласкать и успокаи-вать. Люська сквозь слезы: - Разве так детей воспитывают? Сначала накажут, а потом ласкают.
                Якутск. 1984 год - Ялта. 1998 год


Одиночество
                «Мое   Мое одиночество. Дочиста                Вымыты ночи слезами...»
              И.Басова               

Одиночество. Такое это оказалось многоплановое понятие, что даже растерялся, когда захотел изложить свое понимание этого явления.

В полном, глубоком, долгом и принудительном смысле мне, к счастью, не довелось его испытать, так как всю жизнь меня окружали родные, духовно близкие и интересные люди. Но возникало же-лание испытать его. Пусть не долго, пусть не абсолютно, только чтобы ощутить себя самого, по-смотреть на себя как бы со стороны, очиститься от мешающих пониманию наслоений.

Детство

Летом в Алупке, в нашем доме у самого моря, всегда бывало такое количество людей, что даже темными крымскими ночами ты не бывал один. Общая открытая веранда и примыкающий к ней сад, где мы всей семьей и гостями ночевали, и долго не могли угомониться. Рассказы, стихи, шутки, воспоминания, обсуждение папиных картин и его страсти к живописи, мамина феноменальная па-мять на стихи, Иркина фантазия, все наполняло крымские плотные, душистые вечера такой густой жизнью, что только в ноябре начинал понемногу ощущать себя самостоятельно. Каникулы, море, плавания, походы в горы, друзья. Дни были заполнены до отказа и казались бесконечными.

Но вот, на прибрежных камнях появлялись чайки. Значит, приходит осень, народ постепенно разъезжается, камни свободны. Еще долго купаешься, но воздух уже свеж и прозрачен, такой вкусный рано утром, как вода родника.

Начиналась школа со всеми делами, играми, суматохой и проблемами. После школы остаешься играть в казаки-разбойники и так избегаешься по алупкинским кручам, что с трудом спускаешься к дому - ноги не держат.

И вот, когда в ноябре начинались тяжелые осенние шторма, и наш дом немного вздрагивал от ударов волн в дикий берег, пробуждалось первое желание уединения и осмысления. Хотелось при-слушаться к своим фантазиям, ощутить зарождение мечты, не стесняясь, представить себя моряком, или первопроходцем, или «Тружеником моря», или «Настоящим человеком», или «Капитаном Гре-ем», или «Пятнадцатилетним капитаном», или человеческим «Бэмби». Поэтому часто в воскресенье, выполнив или пропустив нехитрые свои обязанности по дому, уходил на берег штормового моря и шел далеко, до Симеиза или Мисхора.

И низкое темное небо, с быстронесущимися облаками, и громады волн, нависающие как бы надо мной, разбивающиеся о скалы и обдающие меня фонтанами брызг, и мокрая грохочущая галька, и остро пахнущие йодом гряды выброшенных штормом водорослей, все создавало прекрасный фон, декорации для спектакля, который разыгрывался в моей душе. Роясь среди водорослей, находил куски природной пемзы, легкой плавающей вулканической породы, принесенной сюда волнами от каких-то неведомых вулканов, диковинные шишки, добела вымытые водой коряги, пустые панцири крабов, пробки, кору неизвестных мне деревьев, и много всего интересного, тщательного отполиро-ванного и вымытого морем мусора. И так до полного изнеможения шел по берегу, увертываясь от волн. Мокрые скользкие камни под ногами сменялись вязкой мелкой галькой, потом снова камни, далее пляжик, еще коряга, сточенное водой и песком железо, и шум, и запах... и ты погружаешься в грезы.

Приходил домой поздно, мокрый и холодный, и как-то внутренне преображенный. И наш дом с единственной теплой печкой, такой одинокий и затерянный в мире, продуваемый ветрами среди ка-чающихся и стучащих голыми ветвями деревьев, казался  чудом уюта и надежности в этом штормо-вом мире. Долго молчал, отогревался, отходил, возвращаясь из одиночества.

Армия и студенчество

Учился в Симферополе, в техникуме. Учеба, друзья, подруги, спорт, поездки домой в Алупку почти не оставляли времени для очищающего одиночества. Мне никогда не бывало скучно одному. Но так хотелось все познать, почувствовать, успеть доказать, попробовать, увидеть, что жизнь пре-вращалась в калейдоскоп неповторимых сочетаний, людей, дел, событий и открытий.

В армии и вовсе остаться одному было гигантской проблемой. И только 8 часов твоего уединения на посту в ка-рауле давали простор собственным ощущениям. И, особенно, если этот пост был не в густом
и тревожном буковом лесу в Карпатах, а на вершине холма на окраине спокойного города Острогожска в центре российского черноземья. Низкое тяжелое небо нависло над убранными полями, и четкие контуры голых деревьев  были хорошо видны на закатном небе, стояла звенящая тишина. Так все было завораживающе чисто и звонко, что даже приход, ранее долгожданной, смены не радо-вал меня.

Институт в Ленинграде. Общежитие на площади Стачек, живущее своей неповторимой и бурной жизнью. Я уже взрослый, после техникума и армии, поэтому увлечение учебой, вернее специально-стью, глубокое. Все время, после занятий, работаю в Опытном КБ института. Но я еще достаточно молод, чтобы кроме всего быть в команде КВН факультета, плавать и играть в водное поло за сбор-ную института. Когда 4 раза в неделю почти  приползаешь в общежитие в час ночи после трениров-ки в бассейне, с трудом находишь силы даже на простое общение с ребятами, мечтая об одиночестве и осмыслении себя. А потом курсовые и моя конструкторская и чертежная помощь половине курса.

А наша коммуна с еженедельными походами в музеи, театры, прогулками по городу в неведомые доселе парки, острова, набережные и районы. А влюбленности, вечера, танцы, праздники, свидания, встречи, когда душа горит и хочется поделиться всем добрым и интересным, что накопил в душе. А общежитие, с его перевернутым режимом дня и ночи, а дополнительная работа для питания и оде-вания... И чтение, чтение, напитывание, как будто на всю последующую жизнь.

И вот когда клубок этой активной интересной и непрерывной жизни разрастался и переполнял меня, я садился на поезд, электричку и уезжал на 3-4 дня в Приозерск, на Вуоксу, под Выборг или в Лодейное поле с маленькой палаткой и нехитрой едой. Бродил вокруг озер с прозрачной водой и гранитными валунами или вдоль таинственных лесных речек, проходил темными еловыми борами или светло-нарядными рощами берез и осин, ночевал на опушке леса у красных углей маленького уютного костра, и... постепенно приходил в себя.

Отсюда, из лесной и озерной тишины становились слышны все фальшивые голоса суматошной жизни, прозрачными многие поступки, открывалось глубокое смысловое и сердечное видение дел событий и связей. Вряд ли в другой обстановке я смог бы так жестко-самокритично оценить свои действия, или радостно почувствовать свое взросление или углубление понимания. Большой город со всеми своими чудесами, открытиями, грехами и раз-очарованиями – остывал во мне. И в эту застывающую и болезненно сбрасываемую корку попадало много чуждого, наносного и мелкого. И к концу моего уединения, успокоенный и очистившийся, я выходил к дороге, людям, поезду и уже улыбкой встречал приближающийся город.

Снова находились силы для любви, учебы, спорта, работы, познания. Многое увиденное, прочувствованное, от-крытое там, в тишине, потом постепенно уходило или засорялось, но тот свет истины, приходивший к тебе в светлые минуты одиночества, оставался в тебе, делал тебя сильнее, самостоятельней. Та ступенька нравственности, которую ты открывал в себе, уже не давала тебе возможности отступить или шагнуть вниз.


Одиночество в толпе

Это особый вид одиночества, и впервые я его почувствовал в Ленинграде, когда окончив очередной курсовой проект и здорово “перегревшись” за последнюю неделю, я вышел на площадь Стачек где-то в 23 часа, побродил под Триумфальной аркой, вокруг ДК им. Горького и оказался на останов-ке автобуса. Подошел №2, который идет от Кировского до Пискаревки. Видно последний автобус. Втиснулся с трудом, через две остановки сел у окна на заднем теплом и высоком сиденье. Народ в автобусе гудел, говорил, смеялся, но как-то равномерно-ненавязчиво. Двигатель за спиной уютно урчал. Я возвращался в свои мысли, как бы не замечаемый никем. Машинально фиксировал взгля-дом знакомые улицы, провожал глазами яркое лицо или красивую фигуру, промелькнувшие в моем окне. И я незаметно погружался в свое, отстраненное от рядом текущей жизни, состояние. Напряже-ние последней недели отступало, проявлялись яркие и удачные события последнего времени, неза-меченные в суматохе. Ярче увиделись промахи, становилось больно.

Какое-то странное чувство полета охватило меня. Не только пространство, город, улицы, километры обтекали меня, но сместились временные понятия. И я свободно парил от давних событий к будущим, которым еще предстояло состояться при моем участии. Не просто мечталось, а как бы предвиделось грядущее.

Доехал до далекой Пискаревки. На конечной я не вышел, водитель подозрительно посмотрел на меня, но убедившись, что я не пьяный, ничего не сказал. Таким же одиноким среди заполнявших автобус людей я ехал обратно и старался удержать себя в этом странном, но приятном состоянии провидения и предвидения. Водитель довез нас до набережной Обводного и высадил. И мой, дейст-вительно одинокий путь до общежития прошел незаметно в прекрасном мысленном полете от дет-ства до грядущей работы, от моей милой Алупки до манившего меня все сильней загадочного Севе-ра.                Якутск 1970 г.
               
Радость бытия

Почти бежал по набережной Невы, с жадностью поглощая просторы реки, мосты, дома, увядаю-щее вечернее небо и толпы прохожих, редеющие к вечеру. Какая-то сила толкала меня в неведомые ранее переулки, выводила на знакомые улицы, втягивала в круговерть рек и каналов. А что там, за этим чудным изогнутым мостом, а там, за углом красивого с колоннами дома, что откроется моему взору? Какой дворик увижу в арке ворот — грустно-запущенный или уютно убранный, с заботливо спасенным деревцем. Какая фигура — девически стройная или старчески согбенная промелькнет в сквере при моем стремительном пробеге.
Михайловский сад, горбатый мостик через Мойку, набережная Фонтанки и приятная темная про-хлада Летнего сада, таинственное красное кольцо Михайловского замка и чарующая прямота Лебяжьей канавки — все, все дарило доселе неведомые ощущения и тревожно щемящие воспомина-ния. На ходу тронул прохладные мышцы прекрасно одинаковых атлантов Эрмитажа, увидел отра-женные в воде канала обновленные купола Спаса, ласково погладил решетку уже затихшего Русского музея.

Горечью кольнуло отсутствие рядом со мной Люси. Как захотелось снова наполнить ее, встрево-женную долгой разлукой, душу своим ликованием, возродить в ней прекрасное чувство полета, не-прерывного подъема, которое не отпускало ее все годы жизни в Якутске и три года в Будапеште, и подавленное сейчас вынужденной жизнью в Днепропетровске, вытеснить хоть на время тревожные заботы и тревоги, увести от серой одинаковости микрорайона с толпами усталых мрачных людей на остановках и у магазинов.

Эти, так резко нахлынувшие воспоминания, странным образом переплетаясь с видами старого Ленинграда, давали удивительный эффект участия Люси в моем «полете» по улицам и набережным. Ее, наполненные до краев тревогой и грустью глаза в аэропорту, при моем отлете в Якутск, были сейчас со мной, рядом с призрачными видениями скульптур Летнего сада и звуками флейты, нежно звучавшими под сводами вековых деревьев у домика Петра и с загадочными улыбками людей, скользящих в угасающем свете дня к выходу из сада.
Стало тесно в душе от наполненности чувств, невысказанности раздумий. Ведь завтра, в деловом дне, исчезнет это ликование, острота ощущений и неповторимость каждой минуты.

Какой-то естественной непрерывностью прошли дни нашей Якутской жизни: счастливые глаза друзей при посадке вертолета на узкую песчаную косу реки Синей, торжественная приподнятость и летучий юмор наших встреч, мои зимние горы и палатка на леднике, пройденные перевалы и первые костер и чай в лесной зоне, поэтические вечера в нашем доме и задумчивая гитара в руках геолога. Так же как и недавняя, перед этой командировкой, встреча у друзей, и уже ночной разговор о жизни, любви и дружбе, на эту древнюю и вечно молодую тему. И как потом, уже предутренний сон сморил хозяйку и она заснула рядом с детьми, а я попрощавшись с другом, ушел из затихшей квартиры, и в четыре часа утра при якутском летнем ночном солнце, шел по совершенно безлюдному городу, вдыхая запахи диких трав, растущих так пышно и недолго на газонах и обочинах. Шел, улыбаясь нашей встрече, этому маленькому рукотворному празднику и предстоящей командировке в Ленинград, а затем в Киев за компьютером, и на свидание с моими Люсями,  женой и дочкой.

Раннее мое пробуждение в гостинице как бы стерло, отодвинуло прекрасные виденья вчерашней прогулки, оставив только общее светлое ощущение.
С утра работал в ЦКБ по нашим общим проектам. А после обеда был на международной специа-лизированной выставке. Встречи с судостроителями наших и зарубежных фирм, были интересны, сложны и увлекательны. Чувство сопричастности к общечеловеческому процессу творчества под-нимало настроение, и переплетаясь естественным образом с моими личными ощущениями, обогащалось само и наполняло их новым содержанием. Споры и откровения, разнообразие решений, глу-бина и серьезность подхода окрыляли меня, рождали множество оригинальных ассоциаций. Как хо-телось сейчас же, немедленно приступить к реализации дерзких решений, как радовала кажущаяся реальность и простота их исполнения.

И тогда, когда снова пришел мой одинокий вечер, и Ленинград снова доверчиво пригласил меня в лабиринты улиц, рек и каналов, когда красивое, цветное, многослойное небо раскинулось над затихающим городом, мои воспоминания о Якутии, реке, Люсе, Отце, Ире, и нашем доме на берегу моря в Алупке, моих кораблях и друзьях, снова нахлынули на меня. Они были снова светлы и нарядны, и еще окрашены радостной деловой сутью сегодняшнего дня. И все опять переплеталось в неожиданных сочетаниях. И давнее наше путешествие всей семьей на грузовом судне по Лене, и на машине с отцом и Ирой к развалинам Херсонеса и в пещерный город средневековья Черкес-Кермен, и Каралезскую долину. И недавняя беседа с проектантами экранопланов из Нижнего Новгорода, проходившая на палубе туристического теплохода, когда перед нами проплывали величественные Ленские столбы и запах свежескошенных трав с островов дурманил голову. Так же, как в путешествии на байдарке по реке Синей, мы попадали в калейдоскоп волшебной реки, каменных столбов, трав, ягод, рыб, запахов тайги, перекатов. И путь с журналистами и французским дипломатом через пряное многоцветное поле к поджидавшему нас теплоходу. И наш веселый и глубокий разговор, и этот резкий переход от моих хлопотных командировок на судоверфи к этому полю, к взволнованным беседам о флоте, реке, людях и небе. И быстрый свеже-ветренный бег нашего теплохода к Якутску.

И этот вечер, радостно наполненный, уже умиротворенный, постепенно переходил в ночь и, к моему пешему возвращению в гостиницу, ставший уже утром. Утром того дня, когда я попрощавшись с друзьями и Ленинградом, улечу в Киев к делам и родным, а потом снова в Якутск к своей реке, друзьям, кораблям, а потом...               
                Якутск. 1992 год.

Мгновения красоты

В нашей жизни происходило, и происходит сейчас, множество встреч и событий, которые как будто проходят незаметно, не влияя кардинально на нашу судьбу, но которые надолго сохраняются в памяти чувств. И они согревают нас, всплывая неожиданно из глубины в тяжелые или прекрасные минуты  нашей жизни. 
В этих заметках не будет хронологии, они ложатся на лист по мере воспоминания. В них не будет фактологической точности, хотя речь пойдет о реальных событиях и неискаженных фактах. Потому что это заметки о чувствах, впечатлениях, и даже о самых маленьких светлых шевелениях нашей души.

Северное сияние

Конец сентября 1974 года. На танкере «Ленанефть-1» спешим с реки Яна в Тикси и далее на реку Лену, в Якутск. Впереди лежат почти 1800 км сложного пути по замерзающей Лене, через обмелевшие перекаты и уже долгие темные ночи, отсутствие бакенов и негорящие створы, измененный к осени фарватер и другие неожиданности, которые во множестве попадаются на этом пути. Но это все потом, а сейчас—холодная ночь, легкая  шуга, слабая встречная волна, машины работают ровно, позади долгий и сложный опытный рейс на реку Индигирку, испытания судна в штормовом море Лаптевых, пожар на судне в районе Ванькиной губы. Но тревога о предстоящем пути по Лене еще не овладела нами, поэтому в ночной рубке тихий умиротворенный разговор.

Выхожу на крыло мостика и с восторгом вижу начинающиеся сполохи Северного сияния. Быстро за теплой курткой, забираюсь на крышу рубки, укладываюсь  лицом к небу на деревянный настил и... воспаряю. Исчезает все земное, шум машин и вибрация не привязывают меня к судну. Я один, я в космосе, я в невесомости. Мне жалко моих, сейчас далеких, друзей и родных – я не могу им показать это чудо, у меня нет камеры, чтобы остановить и сохранить мгновение.

Сначала из неведомых космических глубин к морю стали опускаться расходящиеся голубоватые лучи. Они, как бы соревнуясь, вытягивались, поочередно обгоняя друг друга. Потом они стали превращаться в вертикальные, с плавными волнами, цветные гигантские занавеси. Цвета плавно перетекали от фиолетового к светло-зеленому. Потом занавес был торжественно поднят, и я увидел черное небо, на котором мерцали плоские голубые следы гигантской метлы, которой создатель тщательно подметал небо к новому дню. Вдруг небо как бы взорвалось несколькими центрами цветного фейерверка, медленно опадавшего догорающими огнями. Корабль качался подо мной, и происходящее и вовсе становилось сказочным. Очнулся я только тогда, когда, испуганный моим долгим отсутствием, старпом прибежал за мной. Оказалось, прошло 3 часа, я был достаточно заморожен и заторможен. Отходил долго, молча пил чай на камбузе. А потом было еще несколько таких ночей, украсивших наш долгий и одинокий путь к дому.
Это было давно, а я и сейчас ощущаю в себе этот волшебный свет.



Ночная рыбалка

Почему-то все, что происходило со мной ночью, имеет для меня особую значимость и произво-дит сильное впечатление. И всегда в памяти рассказ Джека Лондона «Рожденная в ночи» и стихи Генри Торо.

Уже 45 дней работаем в подшефном колхозе на Алдане. Строим навесы для техники и укладыва-ем  бревна в ненасытное болото для поддержания дороги. Трое ребят из нашей «пароходской» бригады живут в палатке на правом берегу Алдана с лодкой и неводом, и поставляют к нашему столу рыбу. В единственный выходной решаем всей бригадой съездить на ночную рыбалку. Колхоз дает огромный невод, который только трактором вытягивать, и машину, чтобы увезти к берегу этого плетеного гиганта.

В ночи, с кострами, фонарями мучаемся долго. Моторкой завозим невод, всей бригадой тянем, укладываем, снова завозим... После пятого пустого раза, народ уезжает на машине в деревню, а я с Костей и Сашей на их «Прогрессе» с мотором идем в деревню рекой, через несколько проток, вокруг островов, кружным путем.
Огромное звездное небо раскинулось над нами. Я лежу на куче барахла лицом к небу и звездам, и эта великая звездность завораживает меня. Лодка ровно идет по гладкой реке. Костя, как древний мореход идет, кажется, по звездам. Как еще можно разобраться в темноте среди десятков проток, островов и мелей? Два раза мягко садимся на песчаную отмель, молча прыгаем в холодную черную воду, сталкиваем или стягиваем лодку, и продолжается наш таинственный путь-полет. Запах трав с островов и прибрежной тайги кружит голову, звезды качаются надо мной. Ощущение чуда. И даже гудение мотора и шорох рассекаемой воды не возвращают меня к реальности.

Через два часа сказочного пути тихо идем неподвижной сельской протокой, молча таскаем ба-рахло в сарай, молча идем через березовую рощу и скошенный луг к себе в дом-сарай. Вся бригада уже там и спит, а мы, не в силах расстаться с небом и звездами, еще долго сидим на улице.

Купание на Алдане

И опять ночь. И опять удивительная. После долгого жаркого дня сенокоса на острове посреди Алдана. Сильный запах скошенного сена и тальника, еле слышный запах остывающего костра из нашего лагеря, дальний затихающий гомон ребят. С Сашей Павловым идем на мелкую протоку купаться. Звездное небо бархатным куполом  застыло над нами.
Вода в протоке прохладная, ведь Алдан – река горная, но течение реки создало у берега чудесные песчаные волны-ванны, мелкие и хорошо прогреваемые жарким солнцем, наполненные удивительно мягкой и теплой водой. Мы, раздевшись догола, укладываемся в ванны. Комары с недовольным гулом летают над нашим лицом, не добравшись до тела. Мы лежим и разговариваем спокойно обо всем на свете, но больше о кораблях, прошлых и настоящих, и о людях их создававших. И вообще о людях, чистых и ясных, добрых и созидательных. Сколько прекрасного в мире создано ими. И как хочется быть продолжателями их дел, и как прекрасно косить траву, строить корабли, водить их по морям и рекам, проводить экспедиции, бродить по тайге и писать историю.

Вылезаем из ванны, быстро натягиваем на мокрое тело одежду, пока не заели комары, и медленно бредем к лагерю. Просветленные и молчаливые. Потом, успокоившись, до глубокой ночи, у костра, поем наши туристские песни.
                Якутск. 1981 год

На берегу Босфора

Судоремонтным заводом Гемак (в Тузле, в Турции) закончен сложный и хлопотный ремонт судна Сибирский-2102. Приходится уходить на одном винте, в Ростове подготовят к установке новый гребной вал. Все остальное фирма выполнила хорошо. Документы подписаны, шампанское выпито. Я переехал в гостиницу, судно должно прийти на рейд Стамбула завтра к вечеру. По случаю окончания ремонта Глава фирмы «Космос» (фирмы – оператора судна и кредитора ремонта) Абдулла Хепсен приглашает меня, капитана и старшего механика в ресторан. Вечером ждем катер агента на набережной бухты Золотой рог. Тепло, мягко. Через пролив идут бесчисленные паромы, катера, катерочки и лодки. Пришел катер агента, встретили капитана и ст.меха. На машине едем по европейскому берегу Босфора.
Ресторан на самом берегу, рядом с Южным мостом. Я сел у самого парапета набережной. В двух метрах ниже темная маслянистая, вся в отблесках огней вода Босфора. Абдулпа привел с собой всю фирму, поэтому довольно шумно. Неизменные тосты за хорошую совместную работу, с переводчиком и без, краткие и длинные. На столе много овощей, рыбы, мяса, лимонов и морской живности. Красиво и вкусно. Ракия (анисовая водка) разведенная водой, совсем не ударяет в голову. Весело и интересно.
 
Опустилась темная южная ночь с яркими звездами. Рядом высится огромная, эффектно подсве-ченная, старинная мечеть, красивый, ажурно-воздушнй дворец Султана и где-то в вышине светится плавно изогнутое тело моста через Босфор. К причалу ресторана тихо подходят несколько яхт, их экипажи переселяются за столики.

Несколько небольших сухогрузов, отсвечивая ходовыми и палубными огнями прошли в Средиземное море. Потом прошел, поражая размерами, огромный рудовоз, глухо шумя машинами, как бы раздвигая колонны  встречных и поперечных судов. Все было загадочно, красиво, нереально.

Тихонько говорили со старшим механиком Володей Красюковым, который месяц назад был еще на ремонте своего судна в Жатайской РЭБ в Якутске. Срочное назначение, и он здесь, сразу – от замерзшей еще реки Лены, от уже белых ночей Якутска, от тяжелого труда на саморемонте. И в нашем разговоре медленно проходили: то мощный и красивый ленский ледоход, то штормовая Арктика, то зимний караван вмерзших судов на случайном отстое на реке, то летняя Верхняя Лена, узкая и переполненная судами. А потом прошли недавние дела, хлопоты ремонта, купание в бухте Тузлы  рядом с легендарным гигантом «Yunayted States», последним обладателем приза «Голубая лента Атлантики», прогулка по стамбульскому рынку, посещение храма Св. Софии, и снова ремонт и проблемы.
Проводили экипаж на катер, который отвезет их на судно. Я сердечно попрощался со своим  «земляком» механиком и пошел пешком в гостиницу, сохраняя в себе чудо и неповторимость этой ночи.
А в декабре 1996 года встретился с Володей в Ростове, когда я был на ремонте Сибирского-2130, где старшим механиком был его брат, а их судно зашло за грузом в Ростов. Вспоминали добром и тот ремонт, и наши ночные прогулки по сказочному Стамбулу и удивительную ночь на берегу Босфора.
                Ялта. 1997 год

Невод на тугунка

Осень перед заморозками, облетает лист с берез, осин, тальника. Солнце яркое, но не греет. Са-мое время ловить неводом на Лене тугунка – маленькую серебристую рыбку, похожую на черноморскую кильку.
В выходной день едем с неводом и нехитрой едой с Эриком и Сашей на его машине. Поднимаем-ся по дороге выше Мохсоголоха еще на 15 км, и по проселку спускаемся к берегу. В нетерпении распутываем невод, на резиновой лодке завозим его, по кругу высыпая в воду, потом втроем тащим его к берегу. Пусто, потом – почти пусто, на третий раз невод цепляет корягу на дне. Тащим сильно, но осторожно, в разные стороны, с лодки и с берега. Вспоминаю свои ныряния в море, и понимая, что это дело я сделаю лучше Саши и Эрика, молча раздеваюсь. Они в один голос: - С ума сошел, холодно, темно, течение! Не слушая их, вхожу в воду. Вода обжигает. Плыву к неводу, ныряю и захожу к нему против течения, чтобы в любой момент можно было его бросить и всплыть, а если по течению плыть, может занести в невод – не выберешься. Я не ожидал, что на дне будет так темно. Гребу изо всех сил и медленно плыву вверх. Вижу невод, цепляясь за коряги подбираюсь к нему, вода несет много песка, глаза режет, хватаюсь за невод, осторожно дергаю и, вместе с течением, аккуратно снимаю его с коряги. Какая радость, что с первого раза удалось. От удачи уже и не холодно. На берег к костру, одеваюсь, тело горит. Отдохнули и снова заводим невод. Опять рыбы немного – и  так два раза.
На третий раз опять зацепили невод. Тут они и слова сказать не успели, как я уже разделся и стою у воды. Договариваемся, как тянуть с лодки, и ныряю. Здесь дело похуже, глубже и течение сильней, так и не смог пробиться к неводу. Вынырнул, небо темное, низкое, тяжелое. Сашка орет – вылезай. Пока я сам не испугался, ныряю снова. Темно, несет коряги и листья, еще глубже, цепляюсь за камни и продвигаюсь вперед – опять не дошел. Выныриваю, глотаю воздух и снова вниз, пока не снесло далеко. На пределе воздуха добираюсь до невода, с трудом отцепляю, чувствую Эрик его подбирает в лодку и – радостно наверх. Бегу к костру, одеваюсь. Собираем невод – на сегодня хватит. Быстро варим еду, нехитрый стол, пол кружки водки для «сугрева», веселый говор, радостное чувство, что не дал неводу пропасть. Добычи мало, зато есть что вспомнить. И едем обратно с радостью и смехом, рассказывая всякие жизненные истории, которых у каждого было множество, едем по прекрасной якутской осенней дороге. Так бы и ехал до сегодняшнего дня.               
Якутск. 1986
               
История одной фотографии

На фото – обрывистый берег реки, за спиной заезженный машинами подъезд к парому, березовые островки, дальше коренной берег Лены в желтых осенних лиственницах. А на переднем плане на рюкзаках сидим мы втроем: Юра Емельянов, Миша Софронов и я. Солнце в глаза, мы щуримся и греемся в его теплых еще лучах. Давнее фото, сделанное по нашей просьбе случайным попутчиком. И реально ощутимо всплывают эти дни. Осень 1969 года. Выходные дни, на пароме пересекаем Лену, и по правому берегу реки уходим вниз по течению за поселок Н.Бестях и нефтебазу. Вечереет, пройдя около 12 км, отыскиваем хорошее место на берегу заросшей протоки и ставим палатку.

Полыхает закат. Его яркое отражение в воде протоки освещает палатку и нас, притихших и таких маленьких под этим огромным горящим небом. Тишина. И вдруг далекий, небесный, неведомый еще нам звук заполняет пространство. Вертим головами, не можем понять что это, и вдруг видим, как на фоне огненных облаков появляются гусиные стаи, летящие на юг. Их много, они закрывают все небо. Мы лежим на хвое, лицом к небу, и в какой-то момент мне начинает казаться, что это я плыву на корабле с оранжево-желтыми парусами осенних берез, сквозь облака-волны полыхающего моря, под торжествующие звуки.

Потом была тихая, темная, прохладная осенняя ночь с уютным костром. Ночь, наполненная чистым голосом Юры и его гитарой, треском хвороста в огне и шорохом падающих березовых листьев.

На следующий день к вечеру, мы вернулись к парому, и если бы догадались так же сфотографироваться, то объектив бы отметил – мы те же. Но душою, я думаю, мы были уже другими.

А потом судьба по разному распорядилась нами. Сейчас, 30 лет спустя, я в одиночестве сижу на берегу теплого Черного моря, смотрю на это старое фото, и с горечью вспоминаю ушедшего из жизни на самом творческом взлете Юру, изломанную колонией и психушкой жизнь Миши, и стараюсь сохранить, как бы и по их поручению, тот удивительный закат в волшебных звуках.
                Ялта. 1998 год

Осенний лес

В начале октября мы с Люсей возвращаемся из отпуска в Якутск. Горюем, что летим так поздно и уже не застанем осень. Ведь в октябре уже бывают морозы и снег. Самолет снижается к Якутску. Видим тайгу, всю в пятнах—темных и рыжих. Снижаемся еще... и чудо! Полыхают в тайге лиственницы и березы, осины и шиповник. Невероятно – успеваем увидеть любимую якутскую осень!
А утром... не пошли на работу. Взяли велосипеды и рано поехали в лес, на нашу Землянку... и попали в сказочный светлый храм. Березы, лиственницы – просто светились, земля, дорога, брусничник – все устлано желтым ковром хвои и листьев, запах сводит с ума, тишина оглушает. Березовую рощу прошли пешком, быстро проехать такую красоту – кощунство. Через сосняк снова поехали, быстрей до нашего места добраться, посмотреть, а как там, если здесь уже такое чудо. «Новая землянка», примечательная тем, что с высокого борта долины охватываешь сразу весь лагерь, марь с озерцами воды и холмистое поле брусничника, и пылающее море лиственниц, берез и осин. Спустились вниз к кострищу и бревенчатому столу-«коновязи» для туристов. Хозяйским оком осмотрели лагерь – как будто в порядке. Рюкзаки наземь – все, мы дома, можно не спешить.
Пошли низом к «Старой землянке» через березовую рощу, оставляя справа крутой склон долины с толокнянником и красными листьями какой-то травы. Вся земля под березами была укрыта слоем упавших желтых листев, в разрывах густела зелень брусничника. Среди этого желтого буйства стояла тоненькая, с огненно-красными листьями рябинка. «Старая землянка» отдохнув от туристсткого нашествия постепенно заростала кустарником, брусничник поднимался выше, на кострище прорастал куст шиповника, бревна-сиденья скрывались в траве. Мы присели на них. Вниз в глубину распадка, в заболоченную марь уходили желтые лиственницы. Как их зеркальное отражение, земля под ними была усеяна оранжевыми иголками.
Полное безветрие. В звенящей тишине, слышен только легчайший  шорох планирующих желтых листьев. Сидели молча, постепенно остывая от отпускной суматохи, погружаясь в желто-оранжевый звездопад. перед глазами, неспешно разворачиваясь, проходили картины: первого открытия этого места – нашей «землянки» с Витей Афанасьевым и маленьким Юрой, сборы бруcники, неоконченное строительство самой «Землянки», походы  с палатками и гитарой Юры или Толика, наши общие песни, чудесные откровения у ночного костра, свежие росные утра или оплетенный нами в затопленной мари бочажок с водой, в котором плавают желтые листья, клюква и веточка багульника.
Вдруг возникло ощущение нашего ночного зимнего похода с Афанасьевыми и нашими детьми. Светила полная луна, снег блестел сказочными кристаллами, в моем рюкзаке хрустальным звоном при каждом шаге «говорила» кукла-неваляшка Гурвинек, наш подарок Толику, который уже ждал нас с палаткой на «Землянке», и наша счастливая встреча с ним. И последующий мой ночной одинокий бег по лунному лесу, чтобы быть в 5 утра в городе и ехать на охоту с ребятами.
    А в памяти уже теснились образы друзей по горным походам, молодых туристов, побывавших здесь, и друзей наших близких и душеных, родных, которые были сейчас далеко и никак не могли видеть  с нами это чудо. Переполненные светлыми воспоминаниями, через верх борта долины, с которого открывался вид на оранжевое море осенней тайги, мы вернулись к «Старой землянке», на тихом костерке вскипятили чай, и поехали домой дальним кружным путем, через желтые листвиничные чащи, прозрачные березовые рощи, темные ельники и светлые сосняки, через просторные поляны, и дальще, дальше, вплывая в мечту или в прекрасную реальность под названием жизнь.
                Якутск. 1985 год

На рейде Балаклавы

В Крыму январь. Свеже-ветренный, то вдруг мягко-теплый с цветущим миндалем, то сыро-дождливый. Заканчивается ремонт нашего ленского судна Сибирский-2102 на балаклавском СРЗ. Мы вышли из плавучего дока на буксире и стоим на рейде в миле от входа в бухту в ожидании до-работок и испытаний. Вид из рубки на берег – удивительный. Справа, высокая отвесная стена мыса Айя, которая то понижаясь, то поднимаясь прерывается  осыпями и пляжиками. Слева, полого вздымающийся и такой же отвесный, мыс Фиолент. Прямо – почти незаметный среди скал, вход в бухту и, правее, на косо поднимающейся скале развалины генуэзской крепости Чембало. Восходящее солнце красным светом освещает эту панораму, делая ее еще более сказочной.

Северный свежий ветер гонит к судну острую волну. Судно плавно раскачивается. С капитаном и двумя механиками прыгаем в спасательный бот. Нас спускают на воду. Первые же волны обдают брызгами. Быстро отходим от свежеокрашенного, нависающего над нами, борта судна и против ко-сой волны идем к берегу. Из качающегося бота, сидя на уровне волн, сквозь накрывающие нас фонтаны брызг, берег выглядит и вовсе фантастическим. Двое матросов, которые вернутся на боте к судну, сидят в красно-желтых теплоизолирущих костюмах, как существа из фантастических фильмов.

Вдруг, справа и слева, на расстоянии 8-10 метров от бота, появляется стая дельфинов, которые кувыркаясь и совершая удивительные по легкости прыжки, провожают нас до самого входа в бухту.

Уже вблизи от береговых скал вдруг открывается вход в бухту, сети, вход в подземный грот, в котором еще недавно стояли подводные лодки, поворот вправо, потом влево, открывается вся бухта, дома, док, корабли, сады, дальние виноградники на холмах. Вся Балаклава перед нами – бывшее гнездо пиратов, пристанище рыбаков, база флотилий, место гибели огромного флота союзников в войне 1854 - 55 годов, древняя и вечная в своей сказочности и неповторимости.
                Ялта. 1996 год