Сиреневые кальсоны

Таинственность, окружавшая нас в глазах взрослых, не имела никакого значения для детворы. Я был такой же босоногий, вечно голодный и шумный, как и все дети из нашего двора. А детей, надо сказать, было очень много. Мальчишки лет до шести ходили в майках, низ которых был зашит снизу так, что из них получалось что-то похожее на комбинезоны. Девочки тоже ходили в маечках, но незашитых. Зато они носили трусики. Мальчишек очень интересовало, что у них там в этих трусиках, и мы всегда старались подсмотреть, когда они где нибудь приседали пописать. Никто не обращал внимание, кто во что одет. Было не до того. Что имели, то и носили.

Детвора тоже была при деле. Взрослые, чтобы самим не стоять в бесконечных очередях, отправляли туда детей, и мы по несколько часов в день проводили время за этим не очень интересным, но очень нужным занятием. Покинуть очередь было нельзя, так как через каждые полчаса проводили перекличку, и отсутствующий терял свою очередь. Чтобы было нескучно стоять в очереди, мы рассказывали друг другу всякие истории, и тут мне не было равных. Никто из детворы никогда не бывал дальше нашего квартала, поэтому мои истории про Самарканд и госпитали пользовались огромным успехом. С каждой новой очередью они обрастали все новыми и новыми подробностями. Особенно всем нравилась история, когда в госпиталь приехал огромный, пузатый и усатый генерал, который увидев, как я помогаю оперировать больных, возмутился и страшным голосом велел не пускать меня больше в госпиталь. И как раненные отказались пить, есть и оперироваться, пока меня не вернут. И как этот генерал пришел ко мне и на коленях умолял простить его, и даже предлагал мне за это свою медаль Героя Советского Союза, и как я от этой медали гордо отказался. Рассказы о торжествах, посвященных моему возвращению в госпиталь и резко выросшему из-за этого проценту выздоровляемости раненных занимали по времени часа два-три, и их слушала вся очередь. Если кто-то мне не верил, я в доказательство этого отсылал их к газетам «Првда Узбекистана» и «Социалистический Самарканд», в которых мои подвиги были подробно описаны.

В очередях обычно стояли одни и те же люди, и если я по причине детского сада отсутствовал, все об этом очень жалели. Даже взрослые. Короче, через пару недель стояния в очередях я заслужил прозвище Мишик-Писатель, которым очень гордился.

В это время я впервые в жизни влюбился. Ей было 7 лет и звали ее Лали. Худенькая девочка с огромными черными глазами и вечно спутанными волосами она была единственной, допущенной в нашу мужскую компанию. Лали быстрее всех бегала, плевала сквозь зубы дальше всех и умела свистеть двумя пальцами. Мне все время хотелось быть поближе к ней, а перед сном я мечтал, как на нее нападут фашисты, а я ее спасу. По-моему, Лали ни о чем не догадывалась. Еще у нас во дворе был мальчишка по имени Кохмаз. Тоже на пару лет старше меня. Почему-то он всегда старался сделать Лали какую-нибудь гадость: то подставит ножку, то обольет водой, то еще что-нибудь. Она его терпеть не могла, а я его за это просто ненавидел.

Однажды я получил сразу целую кучу подарков. Папа подарил мне блестящие черные галоши, красивые сиреневые трикотажные кальсоны и гольфы в яркую красно-сине-желтую полоску. Мама одолжила у Маник швейную машинку, которую надо было крутить вручную, и сшила мне из наворованных на фабрике обрезков материи тапочки и шортики на бретельках. Как я был горд! Никогда у меня не было столько одежды! Я не мог дождаться, когда смогу похвастаться перед детьми. Кохмаз наверное лопнет от зависти, а Лали...Я даже не мог представить, что Лали.

И вот этот миг настал! Был жаркий летний день. Все дети играли во дворе. Женщины шумели вокруг крана, обсуждая свои извечные проблемы. Мама пошла к очередному больному. Я одел кальсоны, гольфы, тапочки, голубую майку, шортики, засунул тапочки в галоши, и убедившись, что шортики и носки не закрывают полностью кальсоны, скромно вышел во двор, и молча, выставив левую ногу вперед, стал у порога. Сначала никто не обратил на меня внимание. Потом тетя Гаянэ что то сказала женщинам, они враз замолчали и уставились на меня. Наступившая среди женщин тишина насторожила ребятню. Дети посмотрели, куда смотрят женщины, и тоже застыли в изумлении. Я наслаждался триумфом. Дети подходили ко мне все ближе и ближе. Наконец они окружили меня. И вдруг весь двор зашелся хохотом. Первой засмеялась Лали... Я ничего не понимал. Ой, не могу! – заорал Кохмаз. – Настоящий Гитлерюгенд! И вся детвора подхватила: Гитлерюгенд! Гитлерюгенд! Мишик-Гитлерюгенд!

Вы представляете, что в то время означало получить такое прозвище? Для нас, детворы, человечество делилось на две части – на наших и немцев. Немцы были врагами, которых наши побеждали всегда. Все наши игры в основном состояли из боев между нашими и немцами, причем немцами добровольно быть никто не хотел. Немцы были злые, жестокие, жадные, противные и обладали еще множеством отвратительных черт. А самым отвратительным среди всех немцев был Гитлер. И я заработал такую кличку! В слезах я забежал к себе в комнату, сорвал с себя все свои обновки и залился горькими слезами.

Для меня наступили черные дни. Я не мог выйти во двор. Увидев меня, дети начинали скакать вокруг меня и корча рожи, кричать «Гитлерюгенд!» «Мишик-Гитлерюгенд». Особенно изощрялся Кохмаз. Я его ненавидел все сильнее и сильнее. В своих мечтах каких только казней я ему не придумывал! Но он был на пару лет старше и намного сильнее.

В один из таких дней, получив очередную порцию оскорблений, я в слезах заскочил к себе на веранду. Веранда была наполнена упоительным запахом бараньих косточек, жареных с луком. Это Ваник, как всегда в одних трусах, готовил себе обед. Мухи безуспешно пытались пробиться сквозь густую шерсть, сплошь покрывавшую его могучий торс. Достав толстыми пальцами одну косточку, и зажмурив от удовольствия глаза, он пробовал ее на вкус. Мой плач отвлек его от этого приятного занятия.

- Мишик, ты зачем плачешь? – удивился он. – На, скушай косточку! – он достал из сковородки самую большую косточку и протянул мне. Не переставая плакать, я начал ее обгрызать. – Расскажи мне, кто тебя обидел! Я знаешь, что с ним сделаю? Смотри! – И Ваник перегрыз кость. – Вот так!

Не переставая грызть кость, захлебываясь слезами и соплями, я рассказал Ванику о своем горе, особенно выделяя при этом Кохмаза. Как мне хотелось, чтобы Ваник перегрыз его своими огромными зубами!

Ваник перестал грызть кость. – А почему ты его не побил? – удивленно спросил он.

- А как я его побью? Он же больше меня! – всхлипнул я.

- Ну и что, что больше? Ты же мужчина! А мужчина никогда не плачет! И никогда не прощает обиды! – Ваник сурово нахмурил брови. – Ты меня понял?

- Но он же большой! – продолжал хныкать я.

- Не имеет значения! Ты должен на него разозлиться так, чтобы у тебя в голове была одна только мысль: Он мой враг! Я его должен убить! Если не я его, то он меня! Понял?

- Ваник, а как мне так разозлиться? Я так не умею?

- Слушай! Иногда к нам привозят старую лошадь или быка, замороженных так, что никто не верит, что я могу ее разрубить. Директор меня спрашивает: Ваник, ты сможешь ее разрубить? Я говорю: Смогу! Директор говорит: На спор, что не сможешь. А я говорю: Спорим на 2 кило мяса, что смогу! Бьем по рукам. Мне отступать нельзя. Где я ему возьму два кило мяса? Я же не директор магазина!Я кладу тушу на колоду и начинаю ее ненавидеть. Я делаю страшное лицо! – Тут Ваник делает страшную гримасу. – И кричу: Ах ты сволочь, Фашист, готверан (педераст по азербайджански, страшное в Тбилиси оскорбление). Это ты моего папу убил.Я твою маму (дальше непечатное ругательство). И такая вдруг сила у меня в руках появляется, что эту тушу я одним ударом разрубаю. Два кило мяса мои! – С гордостью закончил Ваник. – Ну что, давай попробуем? – я утвердительно кивнул головой. – Тогда становись туда и начинай. Но запомни, если ты начал драться, то умри, но победи! Иначе ты не мужчина. Бей руками, ногами, кусай зубами, хватай что попало и бей, бей, бей не останавливаясь, пока враг не запросит пощады. Он должен понять, что ты скорее умрешь, чем сдашься!

Я стал в угол. Ваник выпятил живот. – Начинай! – скомандовал он. – Ах ты сволочь, фашист, готверан! Это ты Ваникина папу убил! Я твою маму...! – запищал я и бросился колотить огромный живот.

- Кто же так бьет! Сильнее! Где страшное лицо? - Я выпучил глаза. – Кричи, ругай, и бей, бей сильнее! - Я изо всех сил продолжал колотить толстый живот, повторяя все те же слова. – Кто же так бьет? – заливался смехом Ваник, отбиваясь от меня словно от мухи. – Слабак ! Гитлерюгенд! – Я заревел от возмущения и стал колотить еще сильнее. – Слабак! Гитлерюгенд!– Продолжал издеваться Ваник, смеясь мне в лицо. – Бей сильнее! Маменькин сынок! – последние слова он не должен был говорить! Быть маменькиным сынком среди пацанов считалось страшным позором. С маменькиными сынками никто не хотел иметь дело. Полностью озверев, я со страшной силой вцепился зубами в ненавистное брюхо, продолжая что-то мычать, давясь волосами и колотя изо всех сил ногами и руками. Казалось, что я стал во сто крат сильнее.

Не знаю, сколько бы времени продолжался этот урок, если бы пришедшая с работы Маник с трудом не оторвала меня от Ваника.

- Что у вас здесь происходит? Мишик, почему ты укусил моего Ваника в живот? -  испуганно спросила Маник.

- Потому что он сволочь, фашист, готверан, он своего папу убил, я его маму....- задыхаясь и выплевывая изо рта курчавые волосы, злобно прокричал я, вырываясь из крепких рук Маник, чтобы довести бой до победы.

От изумления у Маник волосы встали дыбом.  – Мишик, откуда ты знаешь такие слова? Кто тебя научил?

- Я!- гордо сказал Ваник, вытирая кровь с живота. – я его учу не давать себя в обиду!

- Ишак карабахский (страшное оскорбление. Карабахские ишаки считаются самыми тупыми и упрямыми среди всех ишаков)! – Вскричала Маник. – Разве можно учить ребенка таким словам? – Она изо всех сил залепила Ванику оплеуху.- Вот придет Анечка с работы, она тебе все глаза выцарапает за это! Да я сама тебе раньше выцарапаю! – Маник снова кинулась на Ваника.

- Ты что, хочешь, чтобы нашего мальчика мог обидеть всякий готверан? - Ваник легко отбил атаку. – Успокойся, и лучше сделай мне дезинфекцию, а то кто его знает, что у этого волчонка в зубах! Еще, не дай бог, поймаю столбняк! Вдовой станешь! – Ваник подхватил меня на руки и несколько раз подбросил вверх. – Вот так и надо! Понял!

- Дурак!  - сказала Маник.

Прошло несколько дней. Мама забрала меня из детского сада и оставила на попечение Маник. Маник накормила меня чем-то вкусным и отправила во двор. Ей было не до меня. Что-то обычно спокойные близнята в тот день капризничали. Я вышел во двор. - Смотрите, Мишик-Гитлерюгенд! – Радостно закричал Кохмаз. – Где ты потерял свои фашистские шорты? - Детвора стала тоже надо мной смеяться. Среди них была Лали. Правда, она ничего не кричала, и с сочувтвием смотрела на меня.

Я подошел к Кохмазу. – Кто Гитлерюгенд? – Я сделал страшное лицо. На Кохмаза это не произвело должное впечатление. Он еще больше развеселился. – Это вас в Гитлерюгенде научили кривляться? – И он изо всех сил толкнул меня. Я упал. Поднялся. Дикая злоба охватила меня. С криком: Сволочь, фашист, готверан, это ты ваникиного папу убил! Я твою маму....! – я бросился на не ожидавшего от меня такой прыти Кохмаза. Сначала он легко от меня отбивался, даже разбил мне нос. Вид собственной крови придал мне новые силы. Я осыпал его ударами ног и рук, я непрерывно кричал ругательства. Сопротивление Кохмаза стало слабеть. Вымазанный моей кровью, он перешел от нападения к защите, сопротивление его стало слабеть. Выбрав удобный момент, я вцепился зубами ему в голову и нанес несколько ударов в лицо. Теперь из его носа полилась кровь. Кохмаз в попытках освободиться от моих зубов повалился на землю. Я упал на него и не останавливаясь ни на миг, продолжал колотить ненавистную рожу. Кохмазу наконец удалось вырваться из моих рук. Он вскочил на ноги, и весь вымазанный в грязи, своей и моей крови, слезах и соплях с криком «мама!» понесся домой. Детвора с удивлением рассматривала меня. Подошла Лали, сняла с меня порванную майку, выстирала ее под краном и начала обтирать мне лицо. – Ну ты и молодец! Бился как Георгий Саакадзе (Грузинский полководец, славившийся непобедимостью в битвах с турками и персами. Обладал огромной физической силой. В детских играх Георгием Саакадзе назначали самых достойных пацанов).

Не остывший после драки, я как небесную музыку слушал слова Лали, а ее ласковые прикосновения снимали боль в разбитом носу и содранных коленках. Я даже жалел, что Кохмаз оказался таким слабаком. Я бы ему еще и за Лали отомстил. Это был момент моего триумфа! Дети с уважением смотрели на меня и делились впечатлениями от моей победы.

Тут из своей комнаты выскочила тетя Зейнаб, мама Кохмаза, таща сына за руку. Она вырвала меня из ласковых рук Лали и начала с силой трясти. – За что ты изувечил моего сыночка! – завопила она. – Какое ты имел право его бить?

- Потому что он первый начал!  - смело вступилась за меня Лали.

- А ты заткнись, засранка! – напустилась на нее тетя Зейнаб. – Тебя не спрашивают!

Она обозвала мою Лали засранкой! В негодовании я вырвался из ее цепких рук и кинулся с кулаками на Кохмаза. Тот в страхе спрятался за мать. Та снова схватила меня за майку.- Почему ты побил Кохмаза?

- Поторму что он сволочь, фашист, готверан. Он убил Ваникиного папу. Я его маму....! – прокричал я все обвинения ей в лицо. Тетка опешила. – Идиот, ты понимаешь, что говоришь?  Где ты научился таким словам?

- Не ваше дело! – гордо ответил я, вырвавшись из ее рук.

На ее крики появился отец Кохмаза дядя Гасан. Все дети его очень любили. Он потерял на войне ногу и зарабатывал себе на жизнь продажей газированной воды на углу нашего квартала. Когда ему нужно было отлучиться по нужде, он просил нас покараулить его тележку, а за это поил нас газировкой. Какая она была вкусная! Особенно я любил кизиловую и яичную. Но и другие тоже пил с удовольствием. В отличие от своей сварливой жены, был он человеком спокойным и очень вежливым, а так как со здоровьем у него не все было в порядке, то он часто пользовался услугами моей мамы. Увидев, что тетя Зейнаб собирается вытрясти из меня душу, он вырвал меня из ее рук и спрятал за собой.-   В чем дело? – грозно спросил он жену. – Почему ты хочешь побить Мишика?

- Я хочу? – завопила тетя Зейнаб.- Да убить его мало! Ты посмотри, что он сделал с нашим Кохмазиком! – Она извлекла из-за спины сына. Вид у него действительно был не очень. Нос распух, под глазом расплывался огромный синяк. Из укуса на голове сочилась кровь, порванная в клочья майка вымазана в грязи. – Пусть скажет, за что он его так побил!

- Не может этого быть! Ведь Кохмаз в два раза его больше!– удивился дядя Гасан.- Мишик, это правда, что ты его побил? За что?

- Правда! – с гордостью ответила за меня Лали. – Он сам нарвался!

- Заткнись! - Снова завопила тетя Зейнаб. – Пусть сам скажет!

- Говори! – потребовал дядя Гасан. Я повторил все свои обвинения. У дяди Гасана от удивления глаза полезли на лоб. – Мишик, у тебя все в порядке? Причем здесь Ваникин папа? Почему ты материшь мою жену? Ты же никогда не говорил таких слов!

- А ты знаешь, что этот набичвари (по грузински ублюдок, незаконорожденный. Очень серьезное оскорбление) обозвал нашего сына готвераном? – снова кинулась на меня тетя Зейнаб.

- Почему это ты, старая обезьяна,  назвала моего сына набичвари? – вмешалась в перепалку вернувшаяся мама. Набичвари было одним из немногих знакомых ей грузинских слов. – Да я тебе за эти слова глаза выцарапаю! – Вот этого я от мамы никак не ожидал.

- А что, неправда? Да вся улица знает, кто его настоящий отец! – подбоченилась тетя Зейнаб.

- Кто? – потребовала мама. – Говори!

- И скажу! – сказала тетя Зейнаб. – Тебе хуже будет!

- И кто его отец?  - не на шутку заинтересовалась мама. – Говори, паскудная сплетница! Или я тебе вырву язык!

- Да вся улица знает что его отец ...! – весь двор в ужасе затих. Неужели эта безумная раскроет страшную тайну, неужели для нее безопасность страны ничего не значит? Положение спас дядя Гасан. Прежде чем она успела назвать великое имя, дядя Гасан успел закрыть жене ладонью рот. Все облегченно вздохнули. – Пошли домой! – приказал он. – Анечка, вы тоже идите к себе. Сейчас надо успокоиться, а то из-за драки пацанов перессорится весь двор.

- Ты прав, Гасан, - согласилась мама. – Если бы у твоей жены была бы капля твоих мозгов!

Мама любила, чтобы за ней оставалось последнее слово.

К вечеру вернулись Маник и Ваник. Они уже знали о произошедшем, и Ваник на радостях устроил пиршество. Лучшие куски шашлыка достались мне. Мама от всей души расцеловала Ваника. – Анечка, если моего Ваника поцеловала бы кто нибудь другая, я бы убила ее! – Сказала Маник. - Но тебе можно. Ты наша сестра, а Мишик наш сын. - Глаза Ваника сияли гордостью, как будто он, а не я отомстил за его убитого отца.

Ночью, перед сном, мама расцеловала меня: - Ты мой герой! – вздохнула она. – Только поклянись, что никогда больше не будешь материться!

Клянусь мамой! – поклялся я. – Мама, а готверан можно говорить?

Можно. – сквозь сон проговорила мама.

Ночью мне приснилась Лали. Она шла по небу. На нее налетели деви (демоны) и хотели ее похитить. И тут примчался я на белом коне с крыльями и с огромным мечом в руках. При виде меня дэви трусливо разбежались. Я подхватил обессиленную Лали и посадил в седло впереди себя. Лали опустила голову мне на грудь и прошептала «Ты мой спаситель, ты мой Амирани (герой грузинского эпоса). Это была лучшая ночь в моей жизни.

С тех пор меня никто больше не называл Гитлерюгендом. К моей старой кличке Мишик-писатель добавилась новая – Мишик, который побил Кохмаза, а Кохмаза иначе как маменькиным сынком и Кохмазом, которого побил Мишик, никто не называл.


Рецензии
Восхитительный Мишик,Мишик, который побил Кохмаза, браво,
очень понравился рассказ, с уважением.

Дебора Вишневская   24.03.2013 05:35     Заявить о нарушении
Юность — время отваги.

Дебора Вишневская   28.03.2013 21:30   Заявить о нарушении
большое спасибо

Михаил Шанидзе   17.08.2013 19:27   Заявить о нарушении