Бессмертие художника

Несколько дней Лугин не мог спокойно уснуть в недавно купленном им доме. То ему мерещилось, что где-то скребутся мыши. То он отчётливо слышал вой собак. А ещё Лугин никак не мог понять, зачем прежний хозяин оставил ему в подарок портрет. Огромный поясной портрет совершенно незнакомого Лугину пожилого человека в дорогом лиловом халате?
Собственно говоря, Лугин переехал в этот дом затем, чтобы открыть в нём галерею своих картин, переваливших за добрую тысячу. И если бывший хозяин хотел сделать ему приятный подарок – он был не прав. Портрет раздражал Лугина!
— Боже правый! Да что это такое!
Тщетно пытаясь заснуть, Лугин лежал в постели и доказывал себе, что привидений не бывает, и что кашлять сейчас в его доме никто не может, так как он один.
— Всё, хватит! Я знаю причину моих неврозов! Дурацкий портрет! Ненавижу портреты!      
Лугин вскочил на ноги. Вооружившись палитрой и кистями, спустился в столовую и решительно подошёл к портрету. Широкими мазками, не скрывая удовольствия, он наложил на лоб и щёки старика грим. Тонкой кистью обвёл чёрным глаза. Удлинил нос. Мастерски изобразил большой алый рот.
По свежевыкрашенной щеке портрет пустил грязную слезу, но Лугин не заметил её. Смешав красную с оранжевой, он увлеченно нахлобучивал на голову незнакомца скомороший колпак с бубенцами. Вскоре на дорогом халате появились разноцветные полосы, а красный широкий кушак довершил костюм Петрушки.
Подумав немного, Лугин вложил старику в одну ладонь яблоко, в другую – змею. 
— Вот так уже лучше! — с облегчением вздохнул Лугин. — Спорю, что никто и никогда не сможет догадаться, что это – палимпсест.
Художник налил себе коньяку, выпил и сел в кресло-качалку.
В коридоре послышался шорох. Потом – стук. Извёстка с потолка посыпалась на пол. Лугин дрожал. Его левое веко подёргивалось, а пальцы нервно сжимали и отпускали деревянный подлокотник. И вот дверь распахнулась.
От неожиданности у Лугина чуть не остановилось сердце.
— Вы? Какими судьбами? — еле выдавил он из себя.
— Милый мой, любимый, голубчик! Да Вы же мне жизнь спасли. Да я уж и не думала вырваться из этого плена! Нет! Нет! Я знала, всегда знала, что Вы станете моим спасителем! Боже, как мне хорошо сейчас!
Без церемоний она села к нему на колени, обвила руками и целовала, целовала, целовала…
Женщина-ангел. Он видел её всего лишь раз, на какой-то презентации в Риме. Она была совершенна. Такие глаза, руки не забыть. Они вдохновляют и наполняют жизнь смыслом.
Лугин был счастлив. Он много и вдохновенно работал, и время очень долго осознавалось им не в сменах дня и ночи, а в перемене времён года, хорошей и плохой погоды. А потом оно вдруг разделилось на время с ней и время без неё.
Трудно сказать, как это получилось. Сначала она стала исчезать на день-два. Неделю. Вскоре её отсутствие растянулось на месяцы, а то и годы.
В такие периоды Лугин мог делать лишь копии своих же картин.
Когда она возвращалась, а происходило это всегда рано утром, то тихо садилась на край постели и нежно гладила его голову, бороду, щёки. Лугин открывал глаза и ничего не говорил ей. Любовь и радость наполняли его сердце. Он, молча, целовал её пальцы, ладони, а сам молил Бога об одном: пусть уходит, если ей так нужно, пусть, только бы возвращалась, только бы не навсегда. С ней Лугин снова был счастлив и снова писал. Много и вдохновенно.   
Сейчас Лугин не мог вспомнить зачем, почему и как они уехали из России. Так повелось, что лето он проводил в Париже, а зиму – в Барселоне.
В 1930 году Министерство культуры Франции намерилось выразить глубокое почтение великому русскому художнику и стало наводить справки – не намечается ли в ближайшее время его юбилей. Сделали запрос в советскую Россию о дате его рождения. Посчитали – через год Лугину 150 лет. Министр списал это на шутку пролетариата, и, с его лёгкой руки, на Елисейских полях отметили пятидесятилетие «Мастера, в чьём творчестве прекрасно сочетаются лучшие традиции русских и западноевропейских художественных школ». Среди гостей-иммигрантов оказалась внучка графини Минской. Она поведала, что у её бабушки в столовой висел натюрморт с автографом Лугина. Так то был его отец, посмеялись над нею!
Спустя месяц Русский музей экспонировался в Гранд-Пале, и министр не забыл пригласить мсье Лугина в качестве почётного гостя.
Лугин, отца своего непомнящий, шёл на выставку в надежде встретить там его работы. Он знал, что они тёзки, но не более того. Долго Лугин ходил по залам Большого дворца, но своей фамилии так нигде и не встретил. Разочарованный он направлялся к выходу, как внезапно глаз его уцепился за что-то до боли знакомого, незамеченного им ранее от того, что вокруг картины всё время толпились посетители. Лугин подошёл ближе.
Петрушка – раешный артист – гротескно написанный П.Лугиным был признан фаворитом выставки.
Лугина тут же узнали. Журналисты обступили «сына выдающегося русского художника середины девятнадцатого столетия». Кто-то сумничал, и на ходу развернулась бурная дискуссия на тему «отцов и детей». В основном сравнивали и противопоставляли кисти Брейгеля Старшего и Брейгеля Младшего (по прозвищу Бархатный), Беллини Якопо и Беллини Джованни, Парроселей Жозефа и Шарля, Ван Лоо Якоба и Жана-Батиста.   
Липкий пот выступил на лбу Лугина. Сердце билось словно птица, пойманная в силки. Во рту пересохло. Он еле-еле держался на ногах.
Пишущая публика была в восторге от столь пафосной встречи отца и сына.
Официант в белых перчатках снял с большого жостовского подноса и протянул Лугину бокал с шампанским. Лугин выпил залпом и попросил ещё. Ноги сделались ватными. Мешком, сгорбившись, он занял слишком много места на танкетке. Суету вокруг себя не замечал, и журналисты, обидевшись, отступили. Долго сидел Лугин перед картиной, листая день за днём книгу своей судьбы.
«А ведь не соврали русские! Мне и впрямь сто пятьдесят! Не было никакого отца-художника. Помещиком он был в N-ской губернии. Умер от подагры. И мать умерла. В монастыре. Боже! За что прогневил я тебя? Неужто как Агасфер буду ждать Твоего Второго Пришествия? За что посланы мне Тобой страдания Мельмота Скитальца?»
Лугин заплакал, а сердобольные французы умилялись и шептали друг другу: «Вот она – таинственная русская душа».
Наконец, Лугин нашёл в себе силы встать и, шатаясь, направился в гардероб. Тот же официант, видимо, с русскими корнями, услужливо помог ему одеться, вывел на улицу и посадил в такси.
На верхних этажах белокаменного дома вспыхнул свет. Лугин скинул в коридоре пальто и направился в спальню. Долго он возился с замками старинного расписного сундука, купленного на блошином рынке. Открыл и дрожащими руками извлек завернутую в плат икону св. Николая Чудотворца. Всё, что осталось ему на память от матери. Бережно Лугин поставил икону прямо перед собой и, упав на колени, стал просить Николая Мирликийского просветить его разум и научить, как вымолить у Господа свою смерть.
И тут он почему-то вспомнил о ней: «Знакомству нашему уж лет сто, а она всё также свежа и молода»...
Измученный вконец мыслями, Лугин уснул на ковре подле кровати.         
Солнца луч шкодливо пробрался сквозь узкую прореху плотно сомкнутых штор. Лугин всё также лежал на полу. Его дыхание было ровным и спокойным. Луч солнца коснулся уха Лугина и нагрел его до красноты. Лугин открыл глаза и встретился со взглядом святого.
«Слава Господу! Слава Господу! Слава Господу!» — вспомнил Лугин любимые слова матери. Он поднялся. Перекрестился. Поставил икону на камин.
Теперь он чётко сознавал, что должен делать. Наспех выпив чашку кофе с круассаном в кафе, Лугин поехал в Сорбонну.
Вечером, насвистывая весёлый мотив, перехваченный у студентов, Лугин легко поднимался по лестнице на свой этаж. На площадке перед квартирой он услышал её духи и очень удивился, ведь на этот раз она нарушила традицию — вернулась не рано утром, а поздно вечером.
Елена Дмитриевна сидела в его кабинете:
— Паша, милый, прости меня!
Она бросилась ему на шею, но он холодно отстранился и усадил её обратно в кресло.
— Bonjour… Il y a du bon…
— Пожалуйста, говори по-русски, — попросила она. — Что случилось? Ты меня больше не любишь?
— Нет, отчего же, — Лугин закурил.
— Пока меня не было, ты нашёл другую? Да? 
— Что за бред! Просто, смысл моей жизни теперь не ты, а смерть.
Елена вздрогнула. Глаза её стали стальными.
— Ты догадался?
— Это было нетрудно. Спасибо тому, кто придумал библиотеки. Аристотель, Платон, Сенека и Вергилий жили до 1476 года, пока фламандец Юсту де Ганду и испанец Алонсо Берругете не надсмеялись над их портретами. Сами они отошли в мир иной в 1573 году благодаря Джузеппе Арчимбольдо, который виртуозно обескуражил их лица овощами да фруктами. Портрет Арчимбольдо высмеял в 1620 году Петер Пауль Рубенс в образе Силена. Чтобы избавиться от навязчивого влияния Рубенса Антуан Ватто выставил его в 1720 году в костюме Пьеро в картине «Жиль». Сам Ватто потерпел поражение от Эжена Делакруа. Последний изобразил его в 1825 году ненавистным турком, курящим на диване. И так можно выследить каждого. Даже бедняшка Рембранд – этот мастер светотени, написавший более десяти самых разных портретов, был загнан в угол Малевичем в картинах без лиц! Все так недоумевали! А он их просто замазал! Все до одного! А каков хитрец Леонардо! Прикрылся женскими одеждами! Рассчитывал жить вечно! Но ты всех, всех обманула!
— Паша, опомнись, о чём ты?!
Лугин грубо схватив Елену Дмитриевну за руку и потащил в спальню. Он толкнул её к камину, на полке которого, излучая свет, стояла икона св. Николая. Елена Дмитриевна упала на ковёр и разрыдалась.
— Раньше я был уверен, что художник – Бог. В жаркой пустыне он может создать уголок прохлады, может забраться на самую высокую гору и  взирать оттуда на мир, он может вложить планету в собственные руки, раздеть любую женщину и учинить над ней насилие, а потом очистить от скверны, провозгласив её святой. Он может наделить любую вещь властью и тут же высмеять её. Боже, прости меня! Какая глупость посягать на место Творца! Дар – это милость Божия, и он не может быть уворованным. Понимаешь? Понимаешь, о чём я говорю?
Лугин с презрением смотрел на неё:
— Понимаешь. Знаю, что понимаешь. Что? Что он обещал тебе взамен? Сохранить красоту? Молодость? Да? Трофей Трояна, муза Рубенса… Ты даже не меняла имя. Но я знаю, как Он звал тебя там, и первого, кого тебе удалось обмануть, кто лишился из-за тебя Рая.
Она подняла голову. Длинные, белокурые волосы растрепались, на щеках играл розовый румянец, чувственные, хорошо очерченные губы дрожали, в огромных голубых глазах стояли чистые, как роса, слёзы. В её взгляде смешались страх, отчаяние, боль, мольба.
Настроение Лугина резко изменилось. Упав рядом с ней на колени, он нежно держал в ладонях её красивое лицо и страстно шептал.
— Это твой выбор. Я не буду разоблачать тебя. Я хочу только одного – умереть. Понимаешь? К кому ты уходила от меня в последнее время? Назови его имя. Только имя. Остальное я придумаю сам.
Она пристально посмотрела ему в глаза и поняла, что он не обманывает.
Впервые ей тоже захотелось умереть. Она так устала скитаться по земной жизни. Её новый возлюбленный странный, слишком странный. Таких она ещё не встречала. Он поможет ему, поможет ей.
— Сальвадор. Его имя Сальвадор Дали.