БУРЯ, Акт первый

По мотивам пьесы В. Шекспира  «THE TEMPEST”
Действующие лица

АЛОНСО,  неаполитанский король.
СЕБАСТЬЯН,  брат короля.
ПРОСПЕРО, законный герцог Милана.
АНТОНИО, брат Просперо, узурпатор миланского престола.
ФЕРДИНАНД, сын  короля неаполитанского.
ГОНСАЛО, старый честный советник.
АДРИАН, ФРАНЦИСКО – вельможи.
КАЛИБАН, злой и уродливый слуга.
ТРИНКУЛО, шут.
СТЕФАНО, пьяный дворецкий.
Капитан корабля.
Боцман.
Матросы.
МИРАНДА, дочь Просперо.
АРИЕЛЬ, дух.
ИРИДА, ЦЕРЕРА, ЮНОНА, НИМФЫ, ЖНЕЦЫ, представляемые духами.
Другие привидения, сопровождающие Просперо.


СЦЕНА – Корабль в море; остров.

АКТ  ПЕРВЫЙ

СЦЕНА ПЕРВАЯ

Судно в море: свирепствует шторм, слышатся раскаты грома, сверкает молния.
(Появляются капитан судна и боцман.)

КАПИТАН:
Боцман!

БОЦМАН:
Да, капитан. Как настроение?

КАПИТАН:
Нормально. Прикажи матросам: пусть подналягут, иначе сядем на мель. Живей! Живей!
 (Уходит.)
                (Появляются матросы.)
БОЦМАН:
Ну же, черти полосатые! Проворней, проворней! Забирайтесь на топсель. Слушайте капитанские команды. А теперь дуй-дуй, ветерок, на всю катушку!

( Входят АЛОНСО, СЕБАСТЬЯН, АНТОНИО, ФЕРДИНАНД, ГОНСАЛО и другие.)

АЛОНСО:
Браво, боцман. Где  капитан? Поступать следует, как подобает настоящему мужчине. 


БОЦМАН:
Ради бога, оставайтесь внизу.

АНТОНИО:
Боцман, а где  капитан?

БОЦМАН:
Разве вы его не слышите? Вы мешаете нам работать, сидите и не высовывайтесь из кают; нам без вас хватает забот со штормом.

ГОНСАЛО:
Хорошо, хорошо. Успокойся.

БОЦМАН:
Когда дело касается моря, увы, даже ярость короля не решает проблемы. Всем по каютам! И не беспокойте нас.

ГОНСАЛО:
Ладно, и все же помни, кто у тебя на борту. 

БОЦАН:
Сейчас не помню ни о ком, кроме себя. Вы же советник, так посоветуйте всем заткнуться и утихомириться на данный момент, и не затягивать петлю на собственной шее; используйте свой авторитет, а если не можете, то благодарите бога, за то, что ещёпока живы, а лучше приготовьтесь в своей келье к роковому моменту, который ,неровен час, произойдёт. Ну, же, черт вас подери! Говорю вам: прочь с дороги!
(Уходит.)

ГОНСАЛО:
От этого парня исходит уверенность и спокойствие; по всей видимости, он не отмечен знаком утопленника и достоин виселицы. Крепко стоит на ногах и  уверенно движется к виселице; да будет его петля нашим якорем, поскольку шансы у нас невелики. Если же он не рождён быть повешенным, наша участь печальна.
(Уходит)

                Снова появляется боцман.
БОЦМАН:
Долой стеньгу! Живее! Ниже! Ниже! Пусти её на фок-зейль! (Из недр корабля доносится душераздирающий крик.) Они там совсем очумели! Перекрыли вой стихии и ругань матросов.

                Появляются снова СЕБАСТЬЯН, АНТОНИО и ГОНСАЛО.

Снова вы здесь! Что вам надо? Хотите, чтобы мы смирились со стихией, и пошли ко дну?

СЕБАСТЬЯН:
Хрен тебе в глотку, паршивый, неблагодарный пёс!

БОЦМАН:
Тогда за дело!


АНТОНИО:
Замолкни, пёс! Заткнись, продажной девки сын, несносный горлопан. Мы менее боимся утонуть, чем ты.

ГОНСАЛО:
Даю гарантию, что не утонем; даже, если бы посудина была жалкой скорлупкой и с такой же дырой, как распутная девка.

БОЦМАН:
Держи, держи, не давай уйти! Установи снова два нижних паруса в сторону моря: так держать.

                Появляются мокрые до ног матросы.
Матросы:
О, господи, неужели наступил конец?

БОЦМАН:
Уже ли суждено холодного хлебнут?

ГОНСАЛО:
Король и принц усердствуют в молитвах. Пора и нам смириться с положеньем.

СЕБАСТЬЯН:
Нет силы более терпеть.

АНТОНИО:
Пьянчуги грязные кончают нашу жизнь. Ты, словоблуд, достоин кары моря! И пусть приливы тлень твою полощут.

ГОНСАЛО:
И всё же, будет вздёрнут он. Клянутся этим мириады брызг, его от бездны моря ограждая.

(Взволнованные возгласы внутри судна) О, боже, помоги! – Посудина трещит! Прощайте дети и жена! Прощай, мой брат! Ужасный треск, ужасный миг!

АНТОНИО:
Так пусть же море погребёт нас с королём.

СЕБАСТЬЯН:
Пойдём же и простимся с ним.

                Антонио и Себастьян уходят.

ГОНСАЛО:
Момент, когда бы я отдал просторы океана за жалкий и бесплодный островок и тонкий стебелёк травы над скромною могилой.






АКТ  ПЕРВЫЙ

СЦЕНА ВТОРАЯ

                Остров. Перед кельей Просперо. Входят Просперо и Миранда.

МИРАНДА:
Уж если вы, мой дорогой отец, своим уменьем
Ревущий вал морской вздымали к небу,
Велите шторму отступить.
Ведь небо, кажется, низвергло град смердящий,
Оскалившись клыками молний острых,
Когда волна его щеки коснулась.
И, будучи свидетелем страданий,
Страдала с обречёнными и я.
Отважный бот, достойными гружёный,
Безжалостно повержен в прах.
Подобно жалу острого ножа
Стенания о помощи разили прямо в сердце.
Но бездна жертву всё же поглотила.
Да будь наделена я божьей волей,
Я б осушила море и спасла людей.

ПРОСПЕРО:
Приди в себя. Дай сердцу передышку. Я не свершил беды.

МИРАНДА:
Будь проклят день!

ПРОСПЕРО:
Беда ушла. Я всё вершил, заботясь о тебе, моей единственной отраде. Тебе неведомо, кто ты и твой отец по имени Просперо, влачащий жалкое пещерное существованье.

МИРАНДА:
Знать большего причин  не находилось.

ПРОСПЕРО:
Настал момент исповеданья. Дай руку и сними с меня обличье чар волшебных.
(Сбрасывает плащ.)
Утри глаза и успокойся. Крушенье корабля, так поразившее твоё воображенье, не что иное, а виденье – искусство чар моих. Погибших нет. Стенанья и страданья  всего лишь плоть воображенья. Не только жизни, волоска никто не потерял. Присядь-ка, далее поведаю тебе.

МИРАНДА:
Будя моё воображенье, ты часто порывался мне поведать, - кто я, и вдруг внезапно умолкал, словами странными заканчивая фразу: «Пока ещё не пробил час!»

ПРОСПЕРО:
И час настал. Пришла минута откровенья. Трёхлетней деткой ты была в ту пору, когда мы жили вовсе не в пещере. Хранит ли память детская то время?

МИРАНДА:
Хранит, отец, хранит.

ПРОСПЕРО:
Но что хранит?  Людей ли, праздный быт? Пусть память обрисует всё, что сохранила.

МИРАНДА:
Всё так туманно, будто бы во сне. Я в хороводе ласковых прислужниц. По-моему не более пяти.

ПРОСПЕРО:
Числа не счесть их было, но скажи, как сохранилось всё в твоей головке? Что омут времени ещё не поглотил?  А как судьба в пещеру занесла, не помнишь?

МИРАНДА:
Вот этого не помню.

ПРОСПЕРО:
С тех самых пор двенадцать лет ушло, Миранда.  Двенадцать долгих лет как я миланским герцогом не значусь. Правителем всесильным.

МИРАНДА:
Так ты мне не отец?

ПРОСПЕРО:
Достойная любви и уваженья мать отцом твоим меня считала. И был он герцогом миланским, а ты – наследницей его.

МИРАНДА:
О, небеса!  Как верить хочется, что беды во спасенье!

ПРОСПЕРО:
Конечно так! И только так!

МИРАНДА:
Не ведая того, в тебе я пробудила боль воспоминаний. Но будь любезен, продолжай.

ПРОСПЕРО:
Мой брат и дядя твой по имени Антонио, - заметь,  насколько брат коварен может быть! Которого любил я равно как тебя, и мира суть познать пытаясь, отставил брату власть и трон страны средь прочих первой по богатству и величью. В те дни Просперо герцог знаменитый,  во славе дел и знании искусств не знавший равных,  ушёл в  страну наук, а брату передал правленье. И в лабиринте знаний очутившись, был очарован магией наук. А дядя твой… Меня ты слышишь?

МИРАНДА:
Я – вся вниманье.

ПРОСПЕРО:
 Внимал искусству вежливых отказов, уменью возвышать и низвергать. Мои устои  нравственности рушил, и души падших покупал. И овладев умами, как ключами: кого-то закрывал, кого-то открывал. Все под свирель его плясали. А он, обвив плющом дворец и трон, мои основы жадным ртом алкал. Слышишь ты?

МИРАНДА:
Как мне такое не услышать!

ПРОСПЕРО:
Прошу тебя, заметь.
Забыв о суете, купаясь в море знаний, которое, увы, не всем доступно, я плыл к неведомым в науке берегам, не помня ни себя, ни брата.
А тот, сражённый завистью и славой,  овладевал наукою презренного коварства, не менее усердно, чем сам я  в магии  наук.
И, углубившись во владенье княжеских достоинств и богатств, что мне принадлежали прежде, уверовал в свою же ложь, старательно посеянною им.
И в то, что герцог истинный не я, а он, вкусивший власть. И червь зловонный честолюбья его съедал.
Меня ты слышишь?

МИРАНДА:
Глухого исцелил бы твой рассказ.

ПОСПЕРО:
Чтоб вероломство завершить победой, решил он герцогом миланским объявиться. Моё величье и богатство – в книгах, а значит я, по выводам его, лишён владеть и править остальным. И порешив на том, он королю Неаполя на верность присягнул, пообещав и дань, и  трон пленённого Милана. 

МИРАНДА:
О, небеса!

ПРОСПЕРО:
Так, взвесив всё и вся, скажи мне, кто мой брат?

МИРАНДА:
Грешно подумать так о бабушке родной, но и у доброй матери бывает сын калека.

ПРОСПЕРО:
 А было так. Мой злейший враг, Неаполя король, на братовы наветы опираясь, в оплату за предательский поступок, цена которому мышленью не подвластна, решил меня  с семьёю вместе изгнать из герцогства навеки, а  брату жаловать прекрасный мой Милан. Милан мой бедный в рабство отдан был. Антонио, собрав предателей когорту, манерой воровской средь тёмной ночи ворота града отворил, и детский плач пронзил глухую ночь – начало нашего изгнанья.

МИРАНДА:
Какой кошмар! Но плача я не помню. Хотя готова снова разреветься, слушая рассказ.

ПРОПЕРО:
Но вот к чему все это я поведал: причина есть связать единым смыслом и прошлое, и  суть сегодняшнего дня.

МИРАНДА:
В живых оставили нас. Странно.

ПРОСПЕРО:
Ты верно мыслишь, дочь моя. Боялись гнева нашего народа, который почитал и уважал меня. И, дабы скрыть намерения злые, придав событью безобидный вид, на судно нас с тобою погрузили, а в дальнем море, высадив в прогнившую лодчонку без мачты и снастей, оставили которую и крысы, по воле волн пустили. Не в силах шквал стихий перекричать и спорить с ветром, ласкавшим нас волною до небес, мы плыли дальше.

МИРАНДА:
Какой же я обузою была!

ПРОСПЕРО:
Была ты ангелом-хранителем моим. Умноженная волею небес, твоя улыбка силы прибавляла мне. Стеная, слезы горькие я лил, но не сдавался шторму зла, а, только глядя на тебя, мужал с волною каждой.

МИРАНДА:
Как очутились мы на берегу?

ПРОСПЕРО:
Благодаря небесному, должно быть, провиденью. Назначенный исполнить злую волу советник короля Неаполя Гонсало был настолько благороден, что нам оставил пищи и воды в достатке. А кроме прочего снабдил одеждой и томами книг любимых мною, что было равным царскому подарку.

МИРАНДА:
Ах, как хотелось мне его увидеть!

ПРОСПЕРО:
Теперь я встану. (Накидывает плащ.) А ты сиди и слушай. Всё завершилось тем, что волны моря нас прибили к брегу. И домом остров стал и школой, где знания обширные мои в науке я передал тебе. Принцессы остальные с тобою не сравнятся. Они в кругу наставников безмозглых и в суете мирских забот погрязли.

МИРАНДА:
Да снизойдет с небес хвала! Но мысль одна мне сердце гложет: зачем накликали вы шторм?

ПРОСПЕРО:
Ну, что же, знай: дарован мне Фортуной доброй случай - моих врагов она на дикий брег явила и осенила даром предсказанья , который потерять не должно, пока моя звезда в зените. Но хватит слов. Ты клонишься ко сну, пусть сладок будет он.

(Миранда погружается в сон.)

Слуга мой верный, выходи же. Уже готов я. Ближе, ближе.

(Появляется Ариэль.)



АРИЕЭЛЬ:
Привет, мой мудрый и могучий господин. Явился я исполнить все желанья. Какой бы трудной не была задача, готов на всё по вашему веленью: по небу мчаться облаком кудрявым, волною вольной по морю носится, гореть во пламени и снова возрождаться.

ПРОСПЕРО:
Не ты ли волею чудес на море шторм ужасный сотворил, моё желание исполнив?

АРИЕЭЛЬ:
До мелочей моё творенье. Настигнув в море судно короля, носился вихрем от кормы до носа, огнём разил и паруса, и мачты, и сеял панику средь обречённых душ. А стрелы молний, что метал Юпитер, сопровождали страшные раскаты грома. И сам Нептун, трезубец свой сжимая, не мог стихию шторма обуздать.

ПРОСПЕРО:
И кто же, славный мой помощник, не сломлен был ни разумом, ни телом?

АРИЕЭЛЬ:
Никто, пожалуй, кроме моряков. Другие ж тронулись умом от безысходности и страха, кидаясь с корабля в морскую пену. Принц Фердинад был первым среди них, охваченный безумством, с взлохмаченной от страха головой, где эхом над волнами фраза жалкая носилась: « Сюда все дьяволы из ада  объявились».

ПРОСПЕРО:
Скажи мне, дух, а далеко ли берег был?

АРИЭЛЬ:
Да в двух шагах, мой повелитель.

ПРОСПЕРО:
А все ль они спаслись?

АРИЭЛЬ:
Как ты и повелел: ни волоска с голов их не упало, наряды праздные не тронуты стихией, новы как прежде. Бредут они, по острову скитаясь. Лишь принца я уединил, отдав  его печали на съеденье. Сидит отшельником он в позе обреченца , руки заломив.

ПРОСПЕРО:
А что же с королевским флотом? Что с моряками, как они?

АРИЭЛЬ:
Укрыт корабль короля в надёжной бухте. В том месте,  где когда-то с вами собирались по ночам Бермудских тайн росу одолевать. Матросы, выбившись из сил, глубоким сном объяты  и чарами моими в трюме пленены. А флот, разрозненный штормами, обрёл порядок снова, и следуют в печали в свой Неаполь о гибели правителя поведать.

ПРОСПЕРО:
Да, Ариэль, ты пунктуален в деле. Но есть ещё одна задача. Который, кстати, час?

АРИЭЛЬ:
Вторая половина дня пошла.

ПРОСПЕРО:
По пол-часа две склянки требуются нам, по крайней мере. Исполнить всё должны мы непременно до шести часов.

АРИЭЛЬ:
Опять напряг и снова боль души? Но мне напомнить вам не лишне обещанье, которое вы дали мне когда-то, и не спешите выполнить его.

ПРОСПЕРО:
Капризы прочь! Какое обещанье?

АРИЭЛЬ:
Всего лишь - полная свобода для меня.

ПРОСПЕРО:
Прости, до срока не могу.

АРИЭЛЬ:
Ну, бога ради, я же вам служил исправно и на совесть. Не ошибался, не роптал я и не лгал. И награждён был вашим обещаньем досрочно отпустить меня на  целый год.

ПРОСПЕРО:
От мук каких тебя избавил я, забыл ты?

АРИЭЛЬ:
Конечно ж нет.

ПРОСПЕРО:
Считаешь ты достаточно уже нырял в солёные глубины бездн, носился ветром в северных широтах, в земные недра проникал сквозь зимние торосы?

АРИЭЛЬ:
Да нет же, сэр.

ПРОСПЕРО:
Ты лжёшь, презренный дух! А ну-ка вспомни Сикораксу, колдунью страшную, сошедшую с ума от лет и злобы. Уже ли ты её забыл?

АРИЭЛЬ:
Нет, господин.

ПРОСПЕРО:
Забыл, где родилась она? Ты вспомни.

АРИЭЛЬ:
В Алжире, сэр.

ПРОСПЕРО:
Так именно и есть. Раз в месяц должен я напоминать, кем был ты. Ты, кажется, забыл той ведьмы Сикораксы колдовство и страшные злодейства. Поэтому и выгнали её с позором из Алжира. При этом не могу понять, за что дарована ей жизнь.  Правдиво излагаю?

АРИЭЛЬ:
Да. Истина.

ПРОСПЕРО:
Голубоглазую колдунью с ребёнком на руках на острове оставили матросы, а ты, мой раб, прислуживал колдунье. Но, будучи натурой тонкой и не способной зло творить, старался ты её указов избегать. Она же чарами коварной власти, в порыве ярости и гнева сосну большую расщепив, засунула тебя в разлом, где ты двенадцать лет обязан был томиться в муках. Увы, колдунья умерла, не сняв с тебя заклятий тяжких. Подобно жёрновам ты скрежетал зубами, и выл от боли неуёмной. Один единственный уродец, сын колдуньи, бродил по острову скитаясь.

АРИЭЛЬ:
Да, сын колдуньи, Калибан.

ПРОСПЕРО:
Тупица Калибан, которого сейчас держу я в рабстве. Ты помнишь ли мучения свои? Твои стенания заслышав, выли волки, и в страхе пятились свирепые  медведи. И сгинув, Сикоракса обрекла тебя на вечное мученье. И только я, твои увидев муки, и, применив наук своих багаж, вернул тебе желанную свободу.

АРИЭЛЬ:
Спасибо, господин.

ПРОСПЕРО:
А если будешь ты роптать, то расщеплю столетний дуб, засуну в узловатый ствол и глазом не моргну. Двенадцать долгих зим провоешь.

АРИЭЛЬ:
Прости, мой господин. Всецело повинуюсь твоим желаниям и буду кроток впредь.

ПРОСПЕРО:
Вот так и поступай. А через пару дней получишь ты свободу.

АРИЭЛЬ:
Великий повелитель мой. Скажи, скажи же, что исполнить должно мне? Я — весь вниманье!

ПРОСПЕРО:
Иди и нимфою морскою обернись. И, будучи невидимым для всех, вернись сюда исполнить точно всё, что прикажу.

(Ариэль уходит.)

Проснись, прелестное дитя, проснись!

МИРАНДА:
Рассказ твой необычный на меня навеял тяжесть.

ПРОСПЕРО:
Ты тяжесть сбрось, не думай о плохом. А где же раб мой Калибан, не удостоивший господ своих вниманьем?
МИРАНДА:
На эту дрянь смотреть я не могу.

ПРОСПЕРО:
И всё же нам сей раб необходим: хранить огонь, служить по дому и приносить иную пользу. Эй! Калибан!Куда уполз ты,червь земной?

КАЛИБАН:
(за сценой)
В достатке дров ещё.

ПРОСПЕРО:
Кому я говорю? Иди! Есть дело для тебя. И не тащись ленивой черепахой!

(Снова появляется Ариэль в образе нимфы.)

Прекрасный призрак, славный Ариэль, склонись, тебе я на ухо шепну.

АРИЭЛЬ:
Всё будет сделано,мой лорд.
(Уходит.)

ПРОСПЕРО:
Ты, гнусный раб, сын дьявола и ведьмы, явись к ногам моим немедля!

(Входит Калибан.)

КАЛИБАН:
Падёт на вас роса, что мать пером вороньим с  гибельных болот сбирала, а тело вспухнет волдырями, что ветер юго западный приносит.

ПРОСПЕРО:
А вот за это, будь уверен, этой ночью ты корчится от боли будешь, и стоном отзовётся каждый вздох и каждое мгновенье бесконечной ночи, которая тебя вконец измучит, изрешетит, как соты  и ужалит тысячами пчёл.

КАЛИБАН:
Я должен отобедать. Ведь остров Сикораксой, матерью моей, оставленный в наследство, украден вами у меня. Вы, появившись здесь, дарили мне и ласку и добро, поили зельями из трав и ягод, понятиям учили тьмы и света. И я вас полюбил, открыв вам тайны острова
родного: где бьют ключи, где соль родится, где нива хлебом колосится, а где пустыня голая лежит. Да будь я  за содеянное проклят! О мать моя, колдунья Сикоракса, явись во плоти безобразной обидчику достойно злом ответить! Ведь я, как царь, всем островом владел,  вы ж, заточив меня в хлеву и превратив в раба, воспользовались всем!

ПРОСПЕРО:
Ах, лживый раб! Тебе нужнее доброты побои. Я, жалкого и низкого, тебя облагородил, с собою принял наравне, а ты в ответ пытался обесчестить дочь мою.

КАЛИБАН:
Ха-ха, ха-ха! Жалею, что не удалось! И, если б ты не помешал, мы б калибанами сей остров заселили.
ПРОСПЕРО:
Ты ж, гнусный раб, добру и разуму внимать, должно быть, не способен, Зло пожирает все твои желанья! Я тратил время и терпенье на твоё ученье, пытаясь слову, делу научить. Когда же сущность дикаря невнятное рычанье изрыгало, не находя возможности суть смысла передать, я терпеливо правил речь твою. Но, несмотря на тщетные старанья и доброту свою, искоренить природу дикаря не смог. А потому, в пустынной местности скалистой, отдельно поселил тебя, а вовсе не в тюрьму, которой ты достоин.

КАЛИБАН:
Ты слову научил. Спасибо. Теперь, срази тебя чума, способен в жертву я проклятия вонзать твоим же жалом.

ПРОСПЕРО:
Ты, семя зла! Твори очаг и торопись исполнить все мои указы. Да ты ещё плечами пожимаешь, мразь! И коль замечу я небрежность, нежеланье выполнить команду, на дыбу вздёрну, взвоешь ты от боли в каждой кости да так, что даже звери содрогнутся.

КАЛИБАН (в сторону):
О нет, не надо. Буду я послушен. Бог матери моей, Сетебос,  повелевать искусством менее  способен.

ПРОСПЕРО:
Прочь с глаз моих, долой, презренный раб!

(Калибан уходит.)
(Снова появляется невидимый играющий и поющий Ариэль. За ним следует Фердинанд.)

Песня АРИЭЛЯ:

На златом песке
Мы — рука в руке,
В поцелуе томном
В море счастья тонем.
Мы от этой томности
Словно, в невесомости.
И кружится всё вокруг:
Пёсик славный и петух
Кукарекают и лают,
Радость жизни отражают.

ФЕРДИНАНД:
Откуда музыка звучит? Земная ли, небесная? А вот она уже и стихла. Какому божеству она напета? Пока сидел на берегу, оплакивая гибель короля, мелодия на гребнях волн неслась ко мне навстречу, смиряя ярость волн и горе сына, потерявшего отца. Во власти музыки витая, бредил я, но вот она умолкла, Ан нет -ошибся я, опять она звучит.

Песня АРИЭЛЯ:

Под толщей вод отец лежит
В коралловых цветах,
И жемчуг холодно блестит
Тоской в его глазах.

Он безразличен ко всему:
К молитвам и речам,
И причитают по нему
Нерейды по ночам.

Как похоронный звон:
Дин-дон, дин-дон.

АРИЭЛЬ:
Как похоронный звон:
Дин-дон, дин-дон.

ФЕРДИНАНД:
Песнь об отце погибшем повествует. И это бога самого творенье,  такие звуки только с неба льются.

ПРОСПЕРО:
Пушистые ресницы разомкни и подивись тому, что видишь.

МИРАНДА:
О, диво чудное! Да это дух! Как величав его прекрасный взгляд! Конечно это дух!

ПРОСПЕРО:
Нет, девочка! Он ест и спит, и чувствует, как мы. Весь внешний блеск, который видишь ты, причиной был его крушенья. Как язва красота его сжирала, наедине с собой оставив, и убив друзей, которых он поныне ищет. И можно ль после этих трат назвать его прекрасным?

МИРАНДА:
И все-таки он бог! Прекраснее его в природе не видала.

ПРОСПЕРО (в сторону):
Давай же продолжай. Моя душа ликует и поёт. Прекрасен ты и заслужил свободу. Осталось два каких-то дня.

ФЕРДИНАНД:
О, ты богиня! Песнь твоя прекрасна. Уважь вниманием и снизойди ко мне. И, коли ты островитянка, скажи что делать мне, но более мне важно уяснить: из плоти ты иль чудо- приведенье.

МИРАНДА:
Не чудо я, а девушка простая.

ФЕРДИНАНД:
О, небеса! Моя родная речь! Я — первый среди тех, кто этим языком владеет! О, как хотел бы очутиться там!

ПРОСПЕРО:
Ну, как же! - Первый!  Чем стал бы ты, услышь тебя Неаполя король?


ФЕРДИНАНД:
Тем же, чем я есть! Но странно слышать о Неаполе от вас. Король же слышит плачь, мои стенанья. И я — Неаполя король. Я безутешен по отцу, с момента гибели его в пучине моря.

МИРАНДА:
Увы, какая жалость!

ФЕРДИНАНД:
Да, так оно и есть. И все вельможи с ним, включая герцога Милана, а так же сын его отважный.

ПРОСПЕРО (в сторону):
Миланский герцог с дочерью  прекрасной имеют право это опровергнуть, но не настал момент. А взглядами они уж обменялись. Молодчик Ариэль! За это награжу тебя свободой!
 (обращаясь к Фердинанду):
Позвольте молвить, сэр; боюсь что рано в короля вы облеклись.

МИРАНДА:
Излишне строг к нему отец. Он третий из мужчин, кого когда-либо видала, но первый, кто мой разум впечатлил. Так стань моим сторонником, отец!

ФЕРДИНАНД:
О, дева милая, коль сердце ваше вправе не отказать мне, будьте королевой. Король Неаполя вам руку предлагает.

ПРОСПЕРО:
Не торопитесь, сударь.
(в сторону):
Они уже в плену своих наитий. Дозволить им нельзя свободу действий, любовь без трудностей  не может быть достойной.

(обращаясь к Фердинанду):
Я ко всему хочу сказать, что обвиняю вас в захвате острова, которым обладаю. Сюда явились вы под именем чужим, желая завладеть моим богатством.

ФЕРДИНАНД:
Да нет же, говорю.

МИРАНДА:
Нет места злу во храме этом. Когда бы зло к такому храму прикоснулось, переступить порог оно бы не смогло. Ведь доброта в том храме обитает.

ПРОСПЕРО:
Иди за мной. И миловать измену не проси.
Я в три погибели предателя согну, морскую воду в глотку закачаю,  заставлю есть моллюсков и траву, чтоб каторгою жизнь тебе казалась. А ну, иди за мной!

ФЕРДИНАНД:
Врагу не сдамся побеждённым! (Пытается вынуть меч, но силы волшебства не позволяют ему это сделать.)
МИРАНДА:
Постой, отец и не спеши казнить. Он вежлив, но не робок вовсе.

ПРОСПЕРО:
Да что же это? Моя нога меня учить желает. Засунь-ка в ножны меч, изменник жалкий. Ты злобен видом, а разить не можешь, вина тебя лишает всякой силы. Очнись, тебя могу обезоружить тростью, стальной клинок из ножен выбив. 

МИРАНДА:
Отец, прошу вас.

ПРОСПЕРО:
Не висни на моем плаще и прочь!

МИРАНДА:
Да сжалься ты, ручаюсь за него.

ПРОСПЕРО:
Замолкни! Иль не видишь, как вырастает ненависть из гнева? Нет! Не пристало за обманщика просить! Подумать можно свет на нём сошёлся! Его и Калибана лишь и знаешь. Опомнись! Он сам-то Калибан в сравнении с другими, а вовсе не господь.

МИРАНДА:
Мои амбиции скромны, предмет моих желаний избран.

ПРОСПЕРО:
Смирись и повинись: беспомощен как немощный младенец, вся суть твоя в дитя переродилась.

ФЕРДИНАНД:
Действительно всё так: блуждаю, как во сне, и будто связан. Но смерть отца и немощность свою, как и потерю дорогих друзей, а также в адрес мой нелепые угрозы, нашёл бы силы я перенести, когда бы в сутки раз имел возможность зреть из тёмной клети лик небесный девы. Возможность эта мне дороже жизни  и свободы.

ПРОСПЕРО (в сторону):
Сработало, пожалуй.
(Обращаясь к Фердинанду):
Пошёл, пошёл.
Какой же молодец ты, Ариэль!
(Обращаясь к Фердинанду):
За мною следуй.
(Обращаясь к Ариэлю):
Осталась малость самая совсем.

МИРАНДА:
Прошу вас, успокойтесь. Там, за суровостью речей, сокрыто сердце доброе отца.

ПРОСПЕРО:
(Обращаясь к Ариэлю)
Исполнив поручений волю, свободен будешь ты, как вольный ветер.

АРИЭЛЬ:
Всё до единой запятой.

ПРОСПЕРО:
(Обращаясь к Миранде)
Идём же,  и ни слова за него.

(Уходят).