Дети идеалов - 21

      Последние главы получились неожиданно таинственными, в духе более ранних «Детей идеалов»: наивность, откровенность глубокой тоски, ужаса бытия. Однако похождения Гаргата завершаются: может быть, выложу пару дополнительных материалов, но не более того.

Тетрадь 6.
10.09.05. Человек.
Роман.
Малишевского Игоря Александровича.
Часть вторая.
I.
      11.09.05. Российская монархия существовала уже практически четырнадцать лет, приближался 2036 год от рождества Христова. В соответствии с положенной традицией, в новогоднюю ночь происходило значительное празднество. На улицах города и произвольно устраивались бы народные гуляния, но городское управление предпочитало заниматься народ многочисленными развлечениями. Высшее же чиновничество собиралось на собственный праздник.
      Гаргонтов, государь, монарх Российский, ехал в своем автомобиле по светлым московским вечерним улицам к Кремлю, где это празднество и намечалось. Салон огромного автомобиля наполнялся печальным, грязным и холодным светом, напоминающим больничное освещение. Впереди тихо сидел за рулем государев водитель, на заднем сидении располагались двое черных солдат, государь же помещался посередине (в машине было три ряда сидений). Салон отапливался, но Гаргонтов, по застарелой привычке, сидел у растворенного окна и курил сигару, то и дело высовывая на мороз жилистую руку без перчатки. Рядом он сидел мерно (нс) огни конвойных автомобилей, которые сопровождали поездку Гаргонтова. Этого конвоя Гаргонтов не одобрял, однако в скоплениях народа, по праздникам, при официальной поездке им неизменно пользовался.
      За окнами автомобиля сыпался размякшей, водянистой крупой снег, порою падал на руку Гаргонтову и мгновенно таял; государь практически не замечал этого. Снег сверкал бледным могильным светом в огнях фар автомобилей, наливался красным, желтым, синим и иными яркими цветами в огнях бесчисленных ресторанов и прочих заведений, что выглядывали на улицу. Гаргонтов сквозь их переплетения оглядывался вверх – всегда ему хотелось отчего-то посмотреть на ночное небо. Однако у верхних этажей домов спускались закрывшие потоки белого крупного снега, и небо закрывала рассыпчатая влажная пелена. Ветра Гаргонтов не слышал: его заглушил уличный непрерывный гул сотен автомобилей, крики и суетливый шум гуляющей толпы. Уже приближалась полночь, но немало отчего-то все суетилось по улицам, даже и не направляясь в свои дома.
      Гаргонтов докурил сигарету, небрежным, легким движением бросил окурок вдаль, в снежную метель и поднял стекло в окне автомобиля. Он сгорбился на своем мягком сиденье, снял шляпу, расстегнул пальто и принялся задумчиво смотреть на высокую кожаную спинку водительского переднего сиденья. С прежних времен он несколько постарел, в волосах и острой бороде явственно пробивалась седина, на лице его появились морщины, глаза были с застарелою спокойною грустью, бледные, тусклые, с нависшими синяками. Однако лицо его сделалось точно благороднее, черты стали четкими, исчезла грубоватость. Это было изможденное, усталое и скорбное, однако благородное лицо. Из-под тонких губ виделись блеклые желтые, насквозь прокуренные зубы; некоторых из них уже не хватало, на иных стояли коронки, отчего усмешка Гаргонтова приобрела мгновенный, исчезающий в миг блеск. По облику его, не будучи осведомленным, невозможно было предположить в нем монарха, государя. Никаких знаков в одеянии его не наблюдалось: его составляли дорогое, на подкладке из редкого ценного меха серое пальто и серая дорога, впрочем, шляпа, но ничего замечательного и указующего не имелось. Под пальто облачением являлся праздничный фрак, шитый (нс), из исключительных материалов, несколько неопрятно завязанный галстук, и снова не указывало ничто в нем на его высочайшее звание. Да и лицо его никогда, даже при выступлениях, не обнаруживало официальной гордости или нарочитой развязности, которая являлась весьма популярною среди прочих чиновников и государственных деятелей. Отвечал Гаргонтов при выступлениях так, как ранее отвечал любому, кто обращался к нему – подозрительно и недоуменно. Отсутствовал в его речах всякий пыл, призывы, что имели место несколько лет назад.
      И теперь он сумрачно, сморщив лоб, смотрел невидящим взглядом. Руки его подпирали подбородок. Тяжело было у него на душе, непонятная, неизъяснимая грусть одолевала его, все ему представлялось скучно и бессмысленно. Гаргонтов обернулся и увидел рядом с собою пустое сидение: «Эх, было в хоть с кем поговорить, – мелькнула в нем мысль, и в следующее мгновение он обратил взор на окно. – Вот уж который год такой закон, чтоб в Новый год хоть какой-то снег выпал. Что ж, эти исключения» – без интереса рассудил он. Гаргонтов присмотрелся и понял, что скоро уже они окажутся в Кремле.
      Гаргонтов в новогоднюю ночь направлялся в Кремль не оттого, что ранее ему потребовалось невероятно срочно отлучиться по государственным делам. Нет, он ехал в Кремль единственно потому, что уже давно не жил там. Жилище его находилось недалеко от Петербурга, в сторону от Царского села, а от государственных дел Гаргонтов практически отстранился. Эта перемена случилась не внезапно, не моментально, а началась приблизительно за два года назад, а созревала, надо полагать, и гораздо ранее.
      В начале своего правления Гаргонтов, как известно, занялся государственной деятельностью с бурным увлечением. Пусть и внешне он оставался строг, в речах и решениях его оказалось немало мудрого, чувствовался в нем скрытый энтузиазм, и работы государственной оказалось невообразимо много, бесконечные часы посвятил государственному устройству, подавил свою нелюбовь к путешествиям. Со временем, после войны, когда свое правление твердо установилось и чрезмерных изнурительных усилий не требовалось, Гаргонтов продолжал много вникать в дела государственные и исполнял свои обязанности милосердного монарха добросовестно, и на досуге, что всем известно было, регулярно просвещался. (Нс) его действий являлась, несомненно, своеобразною, и спокойствие, почти апатия его никак внешне не прерывались, однако он всегда успевал совершить множество дел, раздать необходимые указания, ничего не забывал и не оставлял произвольно. Но года два назад Николай Федорович и прочие близкие государю люди замечали постоянно, что Гаргонтов скучал, приказания отдавал медленней и принялся вовсе ничего не успевать, хотя и внешние перемены его пока обходили. Пристрастился он тогда же и курить, и пить значительно больше прежнего. Не занимали его ни просвещение, ни политика, и все больше дней находился он дома, на вопросы отвечал длительными рассуждениями, и выступления перед публикой забросил. 12.09.05. На праздниках и увеселениях Гаргонтов, обыкновенно занимавший наилучшее место, отходил теперь в сторону, останавливался в дальнем углу и вечно грустил. Наконец, он повелел себе в одном из лесных парков рядом с Царским селом возвести особняк и поселился там, проводя большую часть времени в одиночестве. На собрания он практически не выезжал, бумаги оставил, а власть сосредоточилась в руках Николая Федоровича, но тот, не обладая государственными полномочиями и пристрастием к административной деятельности, лишь сожалел, что оказался на столь ответственной должности. Он думал, как вернуть Гаргонтова к его непосредственной работе, совершал робкие, опрометчивые попытки уговорить его. Государь был непреклонен, отвечал досадливо, и уже окончательно избегал общества. Даже на новогоднем этом празднике его заставили присутствовать долгими назойливыми уговорами. О причинах этих изменений окружение его только бесплодно гадало и распространяло слухи, однако понять никто не мог, в чем некоторые даже признавались искренно. Поговаривали, что монарх старел и уставал в связи с болезнями и частым употреблением крепких напитков.
      Гаргонтов вздрогнул, так как автомобиль, пробиваясь сквозь снег, затормозил у здания городского собрания, где и происходил новогодний бал и пиршество. 13.09.05. Рядом светились без яркости желтые, перерезанные черным четырехугольники, которые затмевала белая пелена, вырисовывались резкие декоративные лепки на стенах здания. В свете фонарей блистала и обыденная стоянка многочисленных автомобилей, высокое крыльцо и широкие частые вычищенные ступеньки. Охранники отворили дверь, и Гаргонтов, надев шляпу, вышел к пустынному крыльцу и, прикрывая лицо от метели и липкого снега, без разговоров пошел вверх неровною походкой, с наклоненной головой. Черные существа следовали за ним.
      Наверно, у освещенных дверей было также абсолютно пусто, лишь в дверях уже показались охранники и некоторая прислуга. Гаргонтов не заметил их поклонов и со вздохом прошествовал в переднее помещение, там снял шляпу, сбросил пальто на руки немедленно подскочившему слуге и двинулся далее. Кругом он не осматривался – все помещения ему были знакомы, и обстановка виделась привычною. Он каждый новогодний праздник присутствовал здесь, знал, как все звучит, как все мерцает и сверкает различными цветами. (Нс) убранство представляли собою старинные украшения, декоративные цветы и т. д., что требовалось единственно для атмосферы праздника, для происходивших всегда съемок. Но и без них помещение искрилось огромными люстрами, зеркалами, картинами за стеклом, в котором отражался свет. Из прозрачным дверей раздавался шум голосов. Гаргонтову известно было, что надо сначала подняться в верхнюю, правительственно-административную часть здания и высказаться при съемке на заседании важнейших лица государств, и затем вернуться на празднество.
      Вследствие этого он быстро, желая поскорее добраться наверх, пошел к лифту (конвой однообразно сопровождал его). Однако через мгновение он услышал голоса:
      –Ваше величество! Ваше величество!
      Ему навстречу спешили несколько знатных предпринимателей, приглашенных из приличия, в качестве частных лиц, но весьма уважаемых и влиятельны. Имен их Гаргонтов не помнил. За предпринимателями стояли, помимо охраны, и их семьи.
      –Здравствуйте-с, здравствуйте-с, – с надлежащим приличием ответил Гаргонтов и механически отворотился, не останавливаясь, чтобы избежать долгого и паскудного, раздражающего разговора.
      –Ваше величество-с! А Тимофей Васильевич что-то не пришел, – продолжали предприниматели, не отставая от государя. – Ваше величество-с!
      Из двери невдалеке показался и один из министров. Он тоже незамедлительно бросился с поклонами к Гаргонтову.
      –Здравствуйте-с, ваше величество!
      –Здравствуйте, Сергей Петрович, – отвечал Гаргонтов, лишь незначительно обернувшись на него.
      –Что ж вы-с, ваше величество-с? Ведь нам с вами по пути!
      –Да-с, по пути, – подтвердил государь.
      В это время впереди процессии оказались внезапно суетливые, подвижные люди с камерами, микрофонами и прочим оборудованием. Возглавлявший их молодой человек требовательным жестом протянул к Гаргонтову руку с микрофоном и скороговоркой, непонятной речью заговорил:
      –Ваше величество-с, здравствуйте, ваше величество! Вы только что, только что прибыли на этот праздник. Разрешите-с…
      –Пошли вон, – не дослушав, весьма грубо сказал Гаргонтов, не повышая голоса.
      –Что-с? Ваше величество… Взять интервью! – загораживал собою проход возбужденный корреспондент.
      –Идите вон, – произнес Гаргонтов.
      Корреспонденты более не возражали и несколько оскорбленно с тихим неразборчивым ропотом метнулись в сторону. Из осторожности, не желая подвергнуться гневу государеву, стояли и предприниматели, остался единственно министр, которому было по пути с Гаргонтовым и который пользовался достаточным расположением государя.
      –Но, позвольте-с, грубовато вы с ними обошлись, ваше величество-с, – аккуратно вставил министр у лифта.
      –Иначе нельзя, Сергей Петрович. И без того я по принуждению сюда приехал.
      –Вы-с, ваше величество, нынче не в духе…
      –А отчего мне быть в духе?
      –Ну-с, ваше величество, это же праздник.
      –Однако такое впечатление по вашим словам, что вы сами радуетесь сильно.
      –Но ведь праздник же-с…
      –Недостаточная эта причина, чтобы радоваться. И вы, Сергей Петрович, тоже не радуетесь, да и чему радоваться? – Гаргонтов усмехнулся, обнажив свои желтые зубы.
      –Но вы их напрасно-с, ваше величество.
      –А они, скажите, не заслуживают, Сергей Петрович? Ведь вам же кости и перемывают они. И мне, и вам то прекрасно известно.
      Сергей Петрович не растерялся и сказал:
      –А вы, ваше величество, не слыхали-с? Тимофей Васильич-то не появился.
      –Это литератор, сочинитель? – несколько пренебрежительно спросил Гаргонтов.
      –Да-с, он, но почему же он не пришел?
      –Я бы и не стал с таким сочинителем знакомиться, – отрезал Гаргонтов.
      –Помилуйте-с, ваше величество, 14.09.05 помилуйте-с, – проговорил Сергей Петрович. – А вот вы же сами литературку-с, говорят, пишите…
      –Вы не всему верьте, что говорят, – вздрогнул и особенно ядовито произнес Гаргонтов и отвернулся от министра.
      –А ведь Тимофей Васильич – он, говорят-с, еще тот мерзавец! – опомнился и весьма пылко заговорил министр. – Невесть где покупает он все-с, ваше величество, да и в кабак ходит этот…
      Лифт остановился, и они прошли в очередное зал в верхних этажах здания. Здесь стояла гулкая тишина, стены не украшали в честь праздника, но люстры и блестящие панели светили также ослепительно. По углам раздавались крадущиеся шаги прислуги, а у окон степенно прохаживались за негромким разговором чиновники. Присутствовала и съемка, но она не суетилась и не сбивала остальных, а молчаливо направляла камеру в необходимое место и аккуратно допрашивала высокопоставленных лиц поодиночке. Государеву особу заметили, но с шумными приветствиями и вопросами не торопились, а почтительно кланялись и тихо приниженно желали здравия.
      –А там, кажется, и Николай Федорович, – указал Гаргонтов.
      –Да-с, да-с, там он, – подобострастно подтвердил Сергей Петрович и бросился за Гаргонтовым.
      –А что же вы хотели сказать про этого шута?
      –Какого-с?
      –А Тимофея Васильевича, – равнодушно, из праздного любопытства промолвил Гаргонтов.
      –А кабак он этот посещает, и еще много про него интересного говорят-с, ваше величество-с. К примеру, точно известно, что он…
      Гаргонтов на ходу бросил на него презрительный взгляд.
      –Да хватит вам, ей-богу, сплетни рассказывать, Сергей Петрович. Вы и про меня даже что-то подобное сказали бы другому, не будь меня.
      –Но ведь Тимофей Васильевич, ваше величество-с, он же-с подлец и сочинитель так себе!
      –А здравствуйте, Николай Федорович, – Гаргонтов протянул руку графу. Николай Федорович находился в обществе нескольких министров, которые, не удостоившись такой чести, вежливо склонились.
      –Здравствуйте, ваше величество, – отвечал Николай Федорович. Он был облачен, по своему обыкновению, в парадный военный мундир, украшенный орденами. – Как изволили добраться?
      –Здравствуйте-с, ваше сиятельство, – вмешался Сергей Петрович, но его никто не заметил.
      –Добрался хорошо, но метель на улице, неизвестно что ночью будет, – сказал Гаргонтов и искоса посмотрел в окно.
      –Да-с, – кратко и четко отвечал Николай Федорович.
      –А что же вы? Как ваша новая женушка поживает? – чтобы занять время, расспрашивал государь.
      –Да-с, она внизу, – произнес Николай Федорович. – Это по ее просьбе, совсем еще молода, для молодежи помещение.
      –А это где дискотеку устроили-с? – неприятно засмеялся и принялся преданно смотреть в лицо Гаргонтову Сергей Петрович.
      –Да-с, – резко, приказательным и укоризненным тоном обратился более всего к министру Николай Федорович.
      Гаргонтов незначительно выпрямился.
      –Дискотеку? – спросил он весьма подозрительно, словно в чрезвычайном удивлении.
      Перед ним мгновенно оказался Сергей Петрович и увлеченно заговорил:
      –Да-с, да-с, ваше величество, вы поглядите-с. Известно, что вы подобного не одобряете. Вот теперь видите-с, дискотека. Все разлад в стране. И помещение не приспособлено, тут все же солидность. И государством теперь девочки управляют-с, ваше величество, девочки и простите-с, – Сергей Петрович исступленно прошептал, – пентюхи-с, простите, ваше величество. Но мне известно, – (нс) возвестил он, – Вы такого не позволите.
      Николай Федорович выслушивал своего недоброжелателя гневно и укоризненно. Остальное окружение деловито перешептывалось. Гаргонтов молчал.
      –Так что же-с, ваше величество? – назойливо потребовал решения министр.
      –Да бог с ними, пусть веселятся, если им весело, – пренебрежительно сморщился Гаргонтов.
      –Да, ваше величество, разлад творится!
      –В разладе, значит, и исполнительная власть участвует, – немедленно отвечал Гаргонтов. – Что же вы допускаете разлад, Сергей Петрович? Боритесь с ним в меру своих полномочий.
      –А вы-с, ваше величество? – неподдельно изумился министр.
      –А я – монарх, у меня обязанностей нет, – строго сказал Гаргонтов. – Я могу и бороться, а могу и нет.
      –Совещание скоро-с, ваше величество, – предусмотрительно заметил Николай Федорович. Министр ошеломленно и перепуганно пожимал плечами.
      На государственном совещании, проводимом в присутствии посторонних, и снимаемом для телевидения, действительные государственные вопросы никогда не обсуждались. Всякое сколько-нибудь значимое дело обсуждалось на закрытом совещании, на которое приходили лишь непосредственные его участники. Для телевидения же дискуссия шла единственно о мелких абсолютно незначительных реформах, неурядицах, а подробности не объявлялись. Регулярно выступали несколько заранее подготовленных докладчиков, остальные в течение заседании оставались на местах. Ранее выступал и Гаргонтов, но в последние годы он преимущественно молчал и явственно изображал скуку. О таком порядке проведения совещаний, впрочем, все были осведомлены. Таким образом проходило и это совещание. 18.09.05. Суетливо и многословно высказывались некоторые участники, преимущественно министры. Остальные смотрели в камеры с солидным недоумением. Гаргонтов, казалось, совершенно не обращал внимания на съемку или же, напротив, демонстрировал свою отстраненность – сидел вольготно и покуривал сигарету, смотрел в основном в окно. Совещание мирно завершилось, и чиновники во главе с государем направились вниз, на праздник.
      Там, в однообразных просторных залах царил шум и некоторая затхлость от множества присутствующих. Толпа собралась гигантская, и пробраться сквозь нее было практически невозможно. Гаргонтову и высокопоставленным его спутникам, впрочем, беспрекословно уступали дорогу и кланялись. Гаргонтова усадили на отдельное почетное кресло, рядом суетились министры, Николай Федорович же отлучился к жене.
      Гаргонтов сидел, чрезвычайно мрачный, склонив глубоко голову и подперевшись рукой. Ни с кем он не заговаривал и старался не поднимать глаз. Яркий свет его ослеплял и тревожил, даже пол перед ним блестел и дрожал от тысяч ног. Невыносимый, терзающий гомон раздавался кругом и не отпускал его, постоянно проникал в его разум и вызывал тупое жжение. Чувствовал он страшную жару, от которой болезненно зарделось его лицо. И больно, печально билось его сердце, распространялась от него при каждом биении жестокая тяжесть. Гаргонтов громко вздохнул и немного прикрыл глаза. «Что ж так плохо мне? – подумал он, дотронувшись пальцами до виска. – Отчего так? Старик я уже, старик, и все мне какая-то печаль, какой и ранее не было никогда. Как их понять! Праздник еще и не начался, а все они веселятся, радуются. Чему радуются? Празднику. И разве радуются? Какому-то внешнему, общему событию только толпы детей и скотов радуются. Но мне не радостно, и пора уезжать с этого мерзкого праздника. – Гаргонтов отер лицо платком. – А ведь праздник еще и не начинался, и ничего не было, а мне уж дурно. Но зачем этот праздник?» – Гаргонтов помертвелыми глазами смотрел теперь на пеструю толпу.
      А праздник в действительности еще не начинался. Полночь лишь приближалась, самые торопливые располагались за столами, остальные пока бессмысленно бродили по залам. В отдаленных комнатах, где устроили дискотеку, уже раздавались праздничные звуки. Скоро и государя требовалось пригласить к столу. Среди толпы появился Николай Федорович с женою. Гаргонтов моментально понял, что направляются они к нему.
      –А, ваше величество, ваше величество, – тонким и быстрым напряженным голосом заговорила графиня, кокетливо и скоро поводя (нс) лиловыми глазами.
      Гаргонтов не сразу поднял голову и кивнул. Эта девчонка вызывала у него физическое отвращение и походила, в его представлении, на марионетку, нежели на живое существо. Сочеталось в ней детское озорство, избалованность и манера чрезмерно кокетничать, детская быстрота озорных движений (казалось, она готова в любое мгновение сорваться и по-детски побежать) были какая-то резкая, слишком резкая и оттого словно механическая Внешность ее была слишком яркая, и жалила глаз – с фиолетовой каймой глаза на влажно-коричневом лице, белые волосы, ярко-розовое, даже несколько неприличное на официальном празднике одеяние. Девчонка самодовольно и развязно скалила зубы и готова была захохотать.
      –А вы, ваше величество, что ж все сидите? Вам не положено сидеть! – щебетала жена Николая Федоровича. «Ей бы не здесь, – брезгливо подумалось Гаргонтову, – ей бы сейчас на море, в (нс), пляжи, кабаки, прыгать, дергаться, резвиться, хохотать. Болтать бы, улыбаться все каждому. Эта с каждым беззастенчиво поговорит. Ей даже б одеться иначе, не в это ей тесное платье, а во все открытое, и тогда она вся в своей роли будет – беззастенчивая, наглая, веселая. Эх, жизнь чертова, что ж она делает!»
      –Вы, ваше величество, вот ничему не радуетесь, вы бы праздновали, – продолжала девочка абсолютно открыто. – И вообще, ва…
      –Молчите, ей-богу, – строго покачал головой Гаргонтов.
      –Да что вы, ваше величество, вы же джентльмен, как же вы так! – обиженно заговорила жена Николая Федоровича.
      –Молчите, сударыня, – Гаргонтов поднялся будто б с угрозою.
      –Вы даже и говорить не хотите, ваше величество!
      «А с кем мне говорить? – про себя спросил Гаргонтов. – С кем? С этой мерзкой девчонкой говорить невозможно, хотя она с кем угодно начнет болтать. Для меня же нет собеседника, с Николаем Федоровичем иной раз можно поговорить, но не при жене и не на празднике».
      –Я поеду, господа, с праздника поеду, – сказал неожиданно Гаргонтов.
      –Ваше величество, вы что же, не будете праздновать? А кто же?
      –Мне делать здесь нечего, сударыня.
      –Да что же вы, – подхватил уступчиво Николай Федорович.
      –До свиданья, – коротко и сухо проговорил Гаргонтов. – Веселитесь, а я поеду.
      –А кто же послов встречать будет, кто же выпьет за все, ваше величество? – бесконечно восклицала графиня.
      –Бросьте, сударыня, – нахмурился и с явною неприязнью ответил Гаргонтов.
      –Но это же праздник, ваше величество!
      –Это не есть повод радоваться, праздников много на свете.
      Через несколько минут Гаргонтов уже находился в своем автомобиле, у приоткрытого окна. Морозный ночной воздух живительно на него повлиял, исчезла его вялость и удручающий жар. Успокоенно откинувшись на мягкое сидение, Гаргонтов флегматически курил сигарету и грустно улыбался. Руки его непроизвольно теребили воротник полураспахнутого пальто. Метель прекратилась, вокруг витала удивительная ночная свежесть, и Гаргонтов глубоко, с усилием вдыхал ее, стараясь очиститься от душного осадка в его сердце. Автомобиль отъезжал от здания управления, когда наступила полночь. «Вот теперь все они пьют, – представил себе торжество Гаргонтов, – а я где-то странствую, и нет для меня их праздников. Но все ли они радуются? Да никто почти не рад, а все лишь рады на праздник вздору, которому и радоваться не следует». Докурив сигарету, Гаргонтов вскоре, несмотря на прохладу, утомленно задремал, погрузившись в озеро своих печальных грез. 11.09.05. – 18.09.05.

III.
      08.10.05. За зимою быстро пролетела дождливая, водянистая, грязная весенняя пора, с блеклою серою землею и безжизненно бледным небом, поздно и неохотно прорвались листья на деревьях, покрылись зеленью остриженные кустарники в парке, окружающем государев особняк. Летом начались жаркие, засушливые, обжигающие дни, которые редко перемежались непогодой. Преимущественно же стояло над землей красноватое пыльное марево, и даже в окрестностях Петербурга было удивительно жарко.
      Немалая часть населения в эту томительную жару покидала город, направляясь либо на южные приморские курорты, либо за границу. Наиболее занятое правительство, впрочем, равно как и небогатые жители, обустраивались на дачах.
      В одном из наилучших дачных поселков, точнее, в некотором отдалении от основной его части, находился и тихий, неприметный особняк Гаргонтова. Поселок, около которого его возвели, предназначался исключительно для богатых и известных в правительстве лиц, а также знаменитых предпринимателей. Поселились здесь и министры, и Николай Федорович с женою, и губернатор. Располагался этот поселок в огромном парке, построенном для тех же целей еще в десятые годы. До революции парк принадлежал некоему значительному олигарху, но в процессе революции его реквизировали п передали в собственность правительства. С тех пор в западной его части обустроилось приблизительно три десятка разнообразно украшенных многоэтажных строений, множество дорогих ресторанов, магазинов, отдельный летний театр и более современные развлечения. Небольшую железнодорожную станцию перестроили в великолепно украшенный вокзал, окруженных также лавками.
      Восточная же сторона парка казалась практически незаселенной и даже несколько дикой. Между двумя приземистыми грядами холмов там пролегала широкая долина, а склоны покрывал густой лес, в который уже окончательно превратилась эта заросшая и неухоженная сторона парка. В долине пролегала совершенно никому не нужная дорога в поля, по склонам – мелкие тропки, однако никто сюда без позволения не заходил  – территория принадлежала государю, являлась его абсолютною и запретною собственностью. На плоской же вершине одного из холмов располагался непосредственно особняк, в котором жил Гаргонтов, с ухоженными и огороженными окрестностями, с беседкою и неизвестно для чего нужным прудом. От особняка проходили две душистые сосновые тихие и пустынные аллеи: одна коротким путем вела к вокзалу, другая проходила к самому дачному поселку.
      Особняк был построен в довольно архаическом, по желанию Гаргонтова, стиле и мало напоминал общепринятые краснокирпичные сооружения с обилием огромных сверкающих стеклом окон. Два этажа стояли на высоком фундаменте, стены были окрашены в рыжевато-желтый темный цвет, окна обрамляли белые лепные украшения, они же имелись на крыльце и разделяли собою первый и второй этаж. Крыша был треугольною и практически плоской. Парадное крыльцо также отличалось шириной и высотой, изяществом ажурных перил и колонн. Сзади к дому присоединялись две пристройки – гараж и флигель для охраны. Окружал особняк ряд ровно посаженных молодых сосен, своими ветвями почти касавшихся стен и окон. Особняк не представлялся чрезвычайно богатым и едва ли бы неосведомленный предположил, что перед ним резиденция государя.
      Жизнь вокруг особняка в последнее время протекала удивительно тесно. Гаргонтов обыкновенно находился в одиночестве, прислугу подобрали молчаливую и (нс), четко исполняющую всякое желание его. Гости хотя и посещали особняк каждый день, шума и суеты не производили – их редко собиралось более двоих, надолго они не оставались и через полчаса-час уже прощались с хозяином. 16.10.05. Сам Гаргонтов принципиально старался никуда не выезжать и государственными делами не заниматься.
      Таким образом и проходила его жизнь в то лето.
      Однажды утром, во второй половине уже июня, часов в восемь утра Гаргонтов по обыкновению появился после краткого завтрака на крыльце. Он неторопливо отворил дверь, вышел несколько напряженно и спустился по ступенькам. Еще более осунулось с зимы его лицо, совсем бледное и сухое, еще больше унылого, (нс) скепсиса и презрения, и тоски лежало в прищуренных глазах. Одет Гаргонтов был довольно небрежно, в незастегнутый пиджак. В руках его имелась потрепанная трость. Взгляд Гаргонтова устремлялся в землю.
      Последние дни были довольно ясные и теплые, по аллеям летали (нс) горячего медлительного ветра. В этот день вновь светило ослепительными бело-рыжими лучами солнце, раскаленный и жаркий круг его преследовал повсюду. Темные сосны стояли на своем желтом ковре неподвижно и ровно, выставляя прямые ветви в стороны.
      Гаргонтов спустился с крыльца для совершения своего кратковременного утреннего моциона. Он всегда прогуливался после завтрака, умиротворенно и медленно обходя свое имение. Иногда в размышлении он проходил значительно далее, но редко встречал кого-то, в такое время дачный поселок еще находился в веселой, летней дремоте. Гаргонтов, не (нс) глаз, умиротворенно прошелся вокруг дома, добрел до беседки, затем последовал к пруду. От воды он мгновенно отвернулся – она издавала горячий, наливной блеск, рябили солнечными бликами на черной своей глади. Однако под плакучими ивами стояла душистая, свежая, влажная травянистая прохлада, и он посидел немного на скамье, бессистемно играя тростью. Неожиданно Гаргонтову вспомнилось, что сегодня ему необходимо принять одновременно (нс) гостей: его обещались посетить Николай Федорович с женою и сообщили по телефону о желании навестить его приехавшие из Крыма литератор Тимофей Васильич Рябов и его супруга. Эта перспектива посещения его особняка Гаргонтова абсолютно не радовала, напротив, вызывала испуг и отвращение. Николай Федорович вне общества жены пытался непреклонно подвигнуть его на государственную деятельность, но с женою он был еще неприятней. Общество Рябова представлялось Гаргонтову окончательно нестерпимым. Разочарованно вздохнув о предстоящем дне, Гаргонтов возвратился в особняк, имея целью чем-то занять себя, но никакого занятия себе он не нашел. Ожидание гостей его тревожило и волновало. 18.10.05. Но странное это было волнение; казалось, до появления гостей ничего решительно невозможно сделать. Волнение соединилось с ожиданием, хотя неизвестно, что особенного ожидал Гаргонтов от этих гостей. До четырех часов пополудни он пребывал в необъяснимом бездействии: за что ни принимался, все ему виделось ненужным, скучным и лишенным значения.
      К четырем же часам на аллее послышались шаги, и Гаргонтов, в тот момент стоявший на крыльце, спустился, чтобы встретить гостя. Гость появился один, что, впрочем, не удивило и не обрадовало Гаргонтова. К дому приблизился человек лет шестидесяти, уже в значительной степени седой, но неплохо сохранившийся, с выделяющимся вперед лицом. Его небольшие (нс) глаза всячески старались изобразить добродушие, морщинистый лоб не закрывал их, а, в противоположность, открывал, губы были поджаты в иронической улыбке. Одет был он в несколько потертый, практически новый, но нарочито испорченный пиджак, весьма чисто, с умыслом бедновато. Человек этот звался Тимофей Васильевич Рябов. Был он известнейший в стране писатель, сочинитель как повсеместно известной, так и элитной литературы. Происходил Тимофей Васильевич из чрезвычайно культурной семьи интеллигентного преподавателя и считался человеком воспитанным, (нс), с несколько старомодными, но приличными манерами, с довольно консервативными вкусами. Среди высшего и богатого общества, куда он благодаря успешности своих творений выдвинулся, его считали (нс) интеллигентным и культурным, чему не протестовали и не слишком изумлялись. Также было известно, что Рябов одним из первых литераторов идеологически поддержал революцию и воцарение государя; до революции о его литературной деятельности никто не слышал.
      Тимофей Васильевич подошел поближе, поднял чрезмерно ровно дачную панаму на голове и, прежде чем Гаргонтов протянул ему руку, высоким и вальяжным, волнистым голосом заговорил:
      –Ах, здравствуйте, здравствуйте, ваше величество! – он очень осторожно и мягко пожал руку. – Как я рад вас видеть! Вы в добром, надеюсь, здоровье?
      –В добром, Тимофей Васильевич, – жестко отвечал Гаргонтов. – Он это не имеет значения, – и запнулся.
      –Что вы, ваше величество? Здоровье есть самое главное! – томно воскликнул Тимофей Васильевич.
      –А отчего не видно вашей жены? – без интереса спросил Гаргонтов, единственно чтобы поддержать разговор.
      Рябов добродушно и высокомерно посмотрел на него.
      –(Нс) захотела остаться дома, ваше величество, – произнес он, словно сделал обременительное для него одолжение. – А что-то я не вижу нашего графа с его молодкою! – данное высказывание он расценивал как добрую шутку.
      –Их пока еще нет, – недовольно сказал Гаргонтов. – Задерживаются, должно быть.
      –Да… замечательно! – намеренно замедленным протяжным голосом возвестил Рябов. – Но пройдемте в дом, ваше величество.
      Гаргонтов стал подниматься по ступенькам, едва различимо проговорив: «Пройдемте». Присутствие пожилого литератора и его манера обращаться извечно вызывали у него тоску и омерзение. Разговорчивость и необоснованная заносчивость Рябова также порождали в его душе злобу, а не согласиться с Рябовым было решительно невозможно и приводило к поразительным последствиям. Тимофей Васильевич мгновенно принимался хаотически протестовать, возмущаться, говорить нечто невнятное и беспокоиться, но при этом он перебивал собеседника через слово и не позволял высказаться.
      Войдя в помещение, Тимофей Васильевич изучающее окинул его взглядом, произнес:
      –Замечательно! – и опустился в ближайшее кресло. Гаргонтов из вежливости также присел.
      19.10.05. –Н-да, чудесно! – через мгновение, почувствовав нарастающую тишину, – А вы ждали, ваше величество, что я задержусь? Нет, нет, нет, напрасно, я заранее уже прихожу к вам, ваше величество, заблаговременно! – возвышенно щебетал пожилой литератор.
      –Вовсе я не ждал ничего, Тимофей Васильевич, – отвернувшись в сторону и демонстративно вглядываясь в окно, грубо сказал Гаргонтов.
      Тимофей Васильевич с сожалением вздохнул и, сдерживая некую шипящую интонацию, заявил:
      –Да, что-то не видно нашего графа.
      –Рано еще, – сухо произнес Гаргонтов, не оборачиваясь.
      Тимофей Васильевич пошевелился в кресле и сильно наклонился вперед, вытянул жилистую шею и подпер плоский подбородок с редкой седой щетиной обеими руками. Двигался он шумно и неторопливо, словно старался привлечь к себе внимание.
      –Да, замечательно, – иронически возвестил он и тут же (нс) возмущенно, оскорбленно (нс). – Вы, ваше величество, не представляете, что теперь происходит. Только недавно передавали, в Воронеже, вообразите себе, восстание. Это же ужасно! Да, скоро Воронеж этот же совсем превратится в город неизвестно какой. Вы представьте себе: убили же целый квартал, и непонятно зачем. Это ж невинных людей убили! Что в мире творится!
      –Ну и, собственно, что из этого, Тимофей Васильевич? – поинтересовался Гаргонтов.
      –Да, и вот выдвинули они остроумное решение, ваше величество, что никто в этом не виноват. Они же вообще не знали, что организуется бунт, думали о мирном прожекте. Что, ваше величество, притом, что у них в руках виновники были. Они не собирались государство свергать, это на суде они сказали. Государство разваливается, ваше величество.
      Гаргонтов метнул на него короткий и пронзительный взгляд, быстро и крепко сжал пальцы рук, однако промолчал.
      –Да, да, распустились чиновники, и, спрашивается, в чем дело? Кстати, – вдруг, не без удовольствия, промолвил Рябов. – Вы слышали, ваше величество, какая у Андрея Сергеича беда, у (нс)? Как не слышали? Вы представьте себе, у него сын из дома ушел! – лицо Тимофея Васильевича исказилось удовлетворенной улыбкой.
      –И, собственно, вам что? – проговорил Гаргонтов.
      –Да вы вообразите, какое горе! Ушел такой милый, скромный, умный, веселый мальчик был, и вдруг связался с отбросами общества, так сказать. Ох, ужас, с этими (нс) несчастными хулиганами, у которых родители пьют, стал нехорошие слова употреблять. Но никто не ждал, что уйдет, и я надеялся, что одумается, – воодушевленно, с поразительным наслаждением произнося каждое слово, повествовал Рябов. – Но он ушел, а был такой хороший мальчик…
      –А вы этого мальчика видели? – осведомился Гаргонтов.
      –Да, ваше величество, фотографию его видел, такой милый мальчик. Но какое горе-то. В общем, замечательно, – заключил он.
      Гаргонтов лишь изредка посматривал на него и сочувственно кивал головою. Беседа эта уже утомляла его, и он тихо, но явственно спросил:
      –А не опротивело вам, Тимофей Васильевич, все кости перемывать?
      –Ах, что? – переспросил Рябов. – Но вы вообразите, какая трагедия, горе какое! Кстати, вы не слышали, сейчас новый препарат появился от сердца, отличное оздоровление. У вас же сердце теперь нездоровое, ваше величество.
      –Да, нездоровое, уже давно.
      –И вы его ничем не лечите?
      –Я вас, кажется, спросил, не надоело ли вам чужие кости перемывать, – окончательно отвернулся Гаргонтов.
      Тимофей Васильевич по-куриному заворочался в кресле и совершенно стушевался. Его плоские губы изумленно приоткрылись.
      20.10.05. –Да как вы смеете, – театрально и трагически возвестил он. – Ваше величество!
      –Я государь, – угрожающе негромко произнес Гаргонтов. – Бросьте, Тимофей Васильевич, не болтайте. Я все посмею сделать, а то как я посмел?
      Рябов вспохватился и несколько сжался в кресле, углубился в него. Лицо его немедленно переменилось: в нем выражались не изумление и злобная укоризна, а сиротливое почтение и мудрое послушание. Однако глаза Тимофея Васильевича судорожно метались и смотрели острыми иглами.
      –Да, ваше величество-с, в общем, замечательно, – жеманно сказал он. – Но я только по сочувствию, поверьте… но вы не пробовали новый препарат от сердца? Слышали то есть про него?
      –Нет, не слышал, – сказал Гаргонтов.
      –Как, да что вы? – Тимофей Васильевич приподнялся, уже позабыв недавний испуг. – Ваше величество! Это же у всех сердце больное. Вам (нс), и препарат отличный, и в газете, и по телевизору его показывают! Вот недавно читал я, ваше величество, всего человеку сорок пять лет, умный, работящий, образованный, трудился, фирму свою открыл, но не лечился – и что же, умер! И вы вообще мало о своем здоровье беспокоитесь, ваше величество…
      –Мало, – подтвердил Гаргонтов.
      –И вам ваш врач не говорил о препарате?
      –У меня нет врача, и я к врачам редко обращаюсь, – с даже демонстративным равнодушием произнес Гаргонтов.
      –Но как же… у вас ведь сердце больное?
      –Да, сердце больное, – согласился Гаргонтов.
      –И вы курите,  много курите…
      –В отличие от вас… Да, легкие в копоти, зубы разваливаются, печень больная, – перечисли Гаргонтов. – Ну и что же?
      –Н-да, замечательно, – возвестил вновь трагически Тимофей Васильевич и начал говорить снова злобно и раздраженно. – Я вообще вас плохо понимаю, ваше величество: вы не работаете, ни с кем не общаетесь, а здоровье на заботитесь, даже языки плохо знаете…
      –Так-так, – язвительно заключил Гаргонтов. – И языков не знаю. Да, mein leiber Тимофей Васильевич, aber naturlich, Ich verctehe, It’s difficult for you to understand some conclusion which is beyond your stereotypes. Keine fragen?
      –А… Keine, ya, – с трудом проговорил Рябов.
      –Да вы же немецкий плохой знаете, но поняли вы? – язвительно поинтересовался Гаргонтова.
      –Почему не понять, очень простое предложение, – с достоинством сказал Тимофей Васильевич.
      –Не такое уж и простое, если вдуматься в его содержание, – процедил Гаргонтов.
      –Кажется, там наш граф с молодкой своей идет! – рассмеялся коротким, (нс) нетвердым смехом Рябов. – Н-да, замечательно.
      25.10.05. Гаргонтов, не обращая на него внимания, поднялся и подошел к окну.
      –Да, вот они идут, – с затаенной печалью проговорил он.
      –В общем, хорошо, и мне это нравится, – Тимофей Васильевич громко и раздраженно (нс). Сквозь его заносчивую улыбку и высокомерный взгляд проглядывали внимательное коварство и бесконечная злоба.
      –Надобно их встретить, – сказал Гаргонтов и направился из залы на крыльцо.
      –Да-с, надо, ваше величество, – снисходительно, однако с легким пренебрежением в голосе повторил Рябов и частыми постукивающими шагами пошел за ним.
      Николай Федорович с женою появились, равно как и Рябов, со стороны дачного поселка. Они шагали по пыльной аллее и громко переговаривались. Николай Федорович, старающийся изобразить определенную степенную важность, одетый в летний военный мундир, даже чуть отставал от своей жены и говорил несколько тише, будто принужденно. Она же широко шагала какой-то мужской походкой, облачена была в очень легкий и открытый цветастый наряд, в яркую, режущую глаза густотой цвета голубую шляпу. Блекло, как пыльное стекло, блестели на солнце ее светлые крашеные волосы, влажно блестело розово-коричневое лицо и руки. Хохотала она громко, тонким и пронзительным быстрым голосом, и звучало в ее смехе нечто почти свирепое, звериное. В сверкании нахальных глаз молодой графини тоже виделось нечто животное, лошадиное. Она постоянно обгоняла Николая Федоровича, вскидывала обнаженные руки, словно лошадь становилась на дыбы и смеялась, а граф единственно смотрел на нее с важным и (нс) вниманием.
      Гаргонтов, оперевшись рукой на перила крыльца, издалека еще воскликнул:
      –Здравствуйте, Николай Федорович!
      Рябов лишь осторожно кивнул и остановил взор на графине. Николай Федорович небрежно уважительно махнул рукой, а жена его ничего не ответила, однако смолкла и замедлила свое суетливое движение, осторожно подвинулась ближе к графу. Гаргонтова она невыразимо пугалась: он вызывал у нее недоумение, непонимание, странности его виделись ей нелепыми, а всякое непонятное явление порождало в ней страх. Пугала ее и решительно необъяснимая для нее неприязнь Гаргонтова к ней. Тимофея Васильевича же не опасаться глупо. Не было существа более покладистого и безобидного для графини, нежели Рябов.
      Они подошли к крыльцу, и Гаргонтов с пожилым литератором спустились навстречу. Гаргонтов напряженно пожал руку Николаю Федоровичу, лишь незначительно и несколько презрительно кивнул графине. Тимофей Васильевич же рассыпался в бесчисленных своих любезностях, раскланялся весьма старомодно и почтительно, попросил у графини руку, которую она подала с привычною скукой. Всем известно было, что Рябов непрерывно изображал, что ухаживает за всякою барышней, и уже сформировалась манера вяло посмеиваться над его высказываниями, однако всерьез его вовсе не воспринимали, да и не представлялось то возможным касательно этого болтливого старика.
      –Ну, замечательно, – завершил приветствие Тимофей Васильевич, по-прежнему чуть дрожащим голосом.
      09.11.05. Гаргонтов, уже поднявшийся на несколько ступенек, развернулся и, скрестив руки на груди, смерил Тимофея Васильевича понимающим взглядом, произнес:
      –Пройдемте, однако, в дом, обед уже готов, – и продолжил подниматься.
      Рябов оскорбленно посмотрел вслед, но вперед не пошел и предпочел остаться в обществе Николая Федоровича и его супруги.
      В трапезной Гаргонтов, по обыкновению устроился на угловом месте, Тимофей Васильевич сел через два места от него, вальяжно двигал кресло, напротив расположились Николай Федорович и жена его. Рябов в первые же минуты изобразил на лице скептическую обиду и недоверчиво оборачивался к Гаргонтову, соблюдая, впрочем, молчание. Едва начали подавать блюда, он, тем не менее, заговорил:
      –Ах, просто чудесно! – воскликнул он. – Эти салаты вы точно для меня заказывали, ваше величество! Ведь признайтесь, специально для меня?
      –Да, для вас, – ответил Гаргонтов, нарочито не оборачиваясь. Со склоненною головой он (нс) налил себе водки, отдельно от других выпил и сразу же закурил сигарету, грустно откинувшись на спинку кресла. Ладонь его, обвисши с ручки кресла, размеренно качалась, как маятник.
      –Замечательно! – возвестил Тимофей Васильевич и наклонился через стол к графине. – А что мы предпочитаем кушать? Ах, вы уже попробовали эту вкусно пахнущую рыбу? А я еще не пробовал!
      Графиня не отвечала, пристально посматривая на Рябова, а лишь с полудетскою ужимкою обращалась к мужу.
      –Пора произнести тост, – приподнялся Николай Федорович.
      –Ах, тост? – встрепенулся Тимофей Васильевич, – разрешите, – он в большинстве случаев произносил праздничные торжественные тосты, и с данным обычаем высшее общество окончательно свыклось.
      –Пусть его величество произнесет, – пресекла его намерения графиня, которой уже несколько опротивел непрерывный звук рябовского голоса, напоминающего жужжание мухи, и жалкое его поведение. Графиня принужденно улыбнулась ярко-красными, томатного цвета губами и оскалила острые белые зубы. – Произнесите, ваше величество, – государь хотя и пугал ее, но от него всегда следовало ожидать любопытной выходки, которая в душе потешила бы княгиню.
      Тимофей Васильевич также выжидательно приподнял бокал, положив другую руку на стол. Его лицо выражало обиженное подобострастное (нс).
      Гаргонтов потревожено приподнялся, держа между пальцами сигарету и испуская дымные черные кольца.
      –Произнесите, ваше величество, – еще шире и с грубой ласковостью улыбнулась княгиня.
      –Что произнести? – отрицательно ответил Гаргонтов и бросил окурок на свою пустующую тарелку. – Пейте, за что хотите, а мне что до этого.
      –Как же так, – равнодушно и даже с торжеством опомнилась княгиня и обернулась с тою же (нс) улыбкой к Рябову. – Ну, тогда вы произнесите тост, Тимофей Васильевич.
      Пожилой литератор польщено и галантно поднялся с бокалом в руке и принялся длительно и витиевато, не останавливаясь и постоянно обрывая фразу, говорить, поздравлять с чем-то, желать разнообразных благ, в особенности здоровья. Гаргонтов слушал его отстраненно, мелко прихлебывая вино. 10.11.05. Наконец, завершив свою речь, пожилой литератор со стуком опустился в мягкое кресло и утер платком раскрасневшееся от напряжения лицо. Его вздрагивающий бокал в короткой руке с режущим стеклянным звоном коснулся бокалов Николая Федоровича и его супруги. От удара Тимофей Васильевич пролил вино, вследствие чего на скатерти растеклась пунцовая густая лужа. Графиня на эту его неловкость с превосходством усмехнулась, Рябов же опустошил бокал с чрезвычайною важностью и строгостью, словно стараясь показать, что не замечает собственной неуклюжести.
      Гаргонтов сам наполнил свой бокал и, когда уже остальные выпили, мрачно и низко поднял его и произнес:
      –Я пью один.
      –Все же зря вы тост не сказали, ваше величество, – с почтительным укором заметила графиня.
      –Зря-с, ваше величество, – отрывисто подтвердил Николай Федорович.
      –Нет, я пью один, – повторил в ответ Гаргонтов. – Мне ли с вами пить, господа?
      –Замечательно! – перебил Тимофей Васильевич. – Вы, кстати, слыхали об открытии нового университета?
      Все несколько удивленно повернулись к нему.
      –Вот и чудесно! – довольно воскликнул Рябов. – Насколько же образование важно, ваше величество! Ведь сколько сейчас в стране необразованных, диких, которые и школы-то не кончали. У них ведь это… одни звериные инстинкты их уже!
      –И, по-вашему, кто-то вдруг из этих ваших необразованных в университет пойдет? – спросил Гаргонтов.
      –Но подумайте же! – не смутился и с значительностью вальяжно закричал Тимофей Васильевич. – Эти необразованные бить, убивать идут на улицы, работать не хотят, никакой цели не имеют.
      –И, по-вашему, образование вдруг животные инстинкты укрощает? – язвительно осведомился Гаргонтов (супружеская пара предпочла лишь наблюдать начинающуюся дискуссию). – И убивают только необразованные?
      –Да вы же не понимаете, в чем дело, – отчаянно заявил Рябов и в возбуждении поднялся с места, – вон их сколько, пьют, курят, ругаются, ничего не делают…
      –Я ведь тоже убийца, хотел я вам сказать, – произнес Гаргонтов. – Видите мои руки, Тимофей Васильевич? – Он, усмехаясь, показал обе свои ладони, сухие и белые. – Они же тоже в крови, – говорил Гаргонтов абсолютно безразлично и не повышая голоса.
      Тимофей Васильевич, в замешательстве оперевшись руками на стол и на кресло, наклонился к нему и (нс) будто возражать:
      –Но позвольте, они же, ваше величество! Вы и так ничего не предпринимаете… если ничего не делать, само ничего не будет… надо срочно работать…
      –А я, как вы видите, нездоровую жизнь веду, ничего не делаю, – продолжал Гаргонтов.
      –Да нельзя же так! – Рябов с размаху рассек ладонью воздух и (нс). – Да как вы смеете!
      Гаргонтов единственно подпер рукой подбородок.
      –А вы не задумывались, Тимофей Васильевич, зачем вообще что-то надо делать?
      –То есть как? – отступил назад пожилой литератор.
      –Да так же. Не опротивело вам еще куда-то – непонятно куда – бежать, стремиться к чему-то, добиваться непонятно чего?
      –Человек не может жить без цели… нельзя же так…
      –Человек, поверьте, все может, – улыбнулся Гаргонтов.
      –Но нельзя же так, как вы жить – ни с кем не общаться, ничего не делать, цели не иметь, – сопротивлялся, задыхаясь от волнения, Рябов.
      –Если я так живу, значит, можно, – сказал Гаргонтов.
      –Но это же ужасно, ваше величество! Так, как вы, прозябать – что хуже?
      –То, как вы живете – хуже, – заверил Гаргонтов. – Я бы так жить не смог.
      –Но, естественно, у каждого свой вкус…
      –Вы же тоже ничего не делаете на самом деле, Тимофей Васильевич, – успокоительно проговорил государь. – И цели никакой у вас нет в жизни, вы просто думаете, что для чего-то живете. Вы читали, например, роман «Обломов», между прочим?
      –Но ведь нельзя же?
      –Вы роман «Обломов» читали? – настойчиво повторил Гаргонтов.
      –Ну да, читал, – согласился Тимофей Васильевич.
      –Ну и про что же там, как вы считаете?
      –Это… там это… было такое явление у русской интеллигенции девятнадцатого века, – задумчиво и напряженно высказался Тимофей Васильевич. – Не находилось почвы для деятельности…
      Гаргонтов в этот момент неожиданно и достаточно громко рассмеялся.
      –В чем дело? – воскликнул Рябов обиженно. Над этим его высказыванием засмеялась (нс) и графиня, улыбнулся Николай Федорович; впрочем, в последние минуты они почти не слушали, разговаривая между собой о будничных делах.
      Гаргонтов с трудом сдержал себя и выговорил:
      –Да вы… чушь сказали. Какая интеллигенция, ей-богу? Это всю жизнь, всегда так было и будет это ваше явление.
      –Вы и себя хотите причислить к Обломовым?
      –Нет, куда мне до такого, – вяло отмахнулся Гаргонтов. – Я бы вам советовал почитать роман внимательней, может быть, поучились бы у Обломова чему.
      –Да как вы смеете? – закричал пожилой литератор.
      –Да вы и так ничего полезного не пишете.
      –Это я? – возмутился и с пафосным достоинством возвестил Рябов. – Я? Это я вас восхвалял, ваше величество, столько написал о ваших великих делах, поддержал вашу власть…
      –Без вашей поддержки, естественно, моя власть сразу бы развалилась, – злобно ответил Гаргонтов.
      –Да вы бы без меня пропали!
      –Хватит себя хвалить, ей-богу, – предупредил государь. – Вы ни за что себя восхваляете.
      –Да как вы! – и Тимофей Васильевич, едва сдерживаясь, с пунцовым искаженным лицом, подхватил трость и с непередаваемым гневом выбежал из столовой. – До свидания! – с ужасающим сарказмом, давясь слюной, прокричал он и хлопнул дверью.
      Некоторое время трапезную заполняла тишина. Гаргонтов в очередной раз наполнил бокал.
      –Все же грубо вы с ним, ваше величество-с, – скромно заметил Николай Федорович.
      –Да, ваше величество, что же вы с ним так, – подтвердила графиня.
      Гаргонтов хмуро поднял взгляд.
      –Заслуживает он того.
      Через несколько минут с ним уже прощалась и чета … . Гаргонтов поскорее проводил их и направился вверх. 08.10.05. – 10.11.05.
Конец рукописи.