лето 1942. Донской заслон

 

        В основу рассказа положены реальные события происходившие   в июле 1942 года  в Большой излучине Дона, неподалеку от хутора Паньшино Городищенского района Сталинградской обл. Там была одна  из переправ наших отступающих частей. Потери  наших дивизий во время этих переправ были катастрофическими.  . В районе Паньшино оборонялись части 233 стрелковой дивизии.



              Наш батальон шел растянутой  колонной в ночную степь. Мы  рассчитывали затемно добраться  до переправы, а потом еще до восхода солнца форсировать Дон на его левый берег. Там  уже спешно готовили новую линию обороны основные части нашей армии.
              Начинало светать, когда, истомленные ночным переходом, мы вошли, в   хутор Паньшино. Его  пыльные улицы были забиты тылами дивизии. Огибая повозки, машины и кухни, мы шагали  заросшей травой дорогой к хуторским левадам. Солдаты искоса посматривали на  проступающие в  полутьме    дома, на  затаенно молчащие сады за пряслами плетней. В воздухе чувствовалось близкое присутствие большой реки. Она тускло светилась впереди нас, прямо по нашему ходу. Но чем ближе мы подходили к ее берегу, тем сильнее охватывало каждого из нас  чувство тревоги и неопределенности. Успеет ли вся дивизия переправиться до восхода солнца? Берег кишел и шевелился от солдат и повозок. Смутно темнели отплывающие в синюю мглу рассвета, осевшие кормой лодки. Медлительно двигались поперек течения, наскоро сколоченные, бревенчатые плоты с людьми и техникой. Среди хаоса голосов, мужской перебранки,  фырканья лошадей и стука топоров, выделялся, чей - то зычный голос.

       -Куда  напираешь, пехота, раненых пропускай!

             Мы остановились возле воды, беспокойно озираясь по сторонам. Короткий привал. Со своим товарищем по бронебойному расчету  рядовым Григорием Гладких,  мы сняли со своих онемевших плечей длинноствольное П.Т.Р, с которым   нянчились всю ночь, и  с облегчением опустили его на землю.  Потревоженный Дон широко колыхался перед нами,   дробил последние мерцающие  в нем  звезды, розово дымил утренними испарениями.               
            Запрокинув головы, солдаты  жадными глотками  пили из своих котелков  тепловатую,  пахнущую  водорослями воду. Отгоняли сон, негромко переговариваясь и блаженно, всей грудью, затягиваясь махорочным дымом.  Но когда мы присели на притоптанную сотнями солдатских сапог землю, к нам   спешно подскочил вестовой из штаба батальона.
        -Это первая? - мальчишеским  голосом спросил, он, ощущая на себе наши настороженные взгляды.
          -Да, первая -   повернулся я   к вестовому и  как то сразу почувствовал, что этот безусый боец, принес нам  не очень хорошие новости.
           -Где капитан Макаров, не подскажете?-
           Я молча кивнул в сторону  статного офицера, который, стоял спиной к нам. Повесив на плечо снятый с пояса ремень  с кобурой пистолета и, расстегнув на груди свою летнюю гимнастерку, он невозмутимо ополаскивал  лицо и шею  речной водой..
           -Товарищ капитан, разрешите обратиться! подошел к нему вестовой.
            Сердито суживая свои глаза, офицер  вопрошающе, через плечо, взглянул на солдата. Скомканным носовым платком вытер лицо. Смерил глазами ординарца.
       -Слушаю вас, боец.
-Товарищ капитан, вас срочно зовет к себе комбат.
         Капитан рывком затянул на поясе ремень, одернул гимнастерку. Решительным голосом  спросил.
          -Где майор?
        -Я провожу вас. Тут недалеко.
           Через пять минут вся наша рота уже знала о содержании  неожиданного приказа: нам предписывалось отойти на полверсты назад и скрытно занять оборону за подорогой, на одиноком острове, чтобы  обезопасить переправу последних полков армии от возможного танкового удара  в спину дивизии. А потом непроспанные, на пустой желудок, мы рыли окопы и готовили огневые точки на небольшом, заросшего ветлами, и кустами черемухи,  острове, брошенным  по прихоти природы  в русле  реки.
           Раздевшись до пояса, мы с яростью всаживали лопаты в переплетенный корнями деревьев, и трав землю.   А когда малиновое солнце легло на неподвижную гладь плеса, а по  куге и ветвям ракитника пробежала первая  зыбкая игра его бликов, мы уже успели закопаться  в полный профиль. Широкоспинный старшина Курочкин раздал  из неприкосновенных запасов роты вяленую рыбу и  сухари.
          Через час, за дальними холмами, послышалось протяжное  гудение. Оно приближалось, набирало накатно вибрирующего тона, и я,   положив последние вялые стебли  травы на бруствер, с щекочущим чувством опасности в груди выглянул из своего окопа. Безлюдная волнистая донская степь, струя запахи полыни, отчужденно и враждебно лежала перед нашими позициями.. А из за пологого ската холма,   клубя  над дорогой белесые  хвосты  пыли, с вытянутыми вперед хоботками пушек,. один за другим вдруг стали выныривать  немецкие танки. Я насчитал их шесть. За ними,  в облаках   пыли, тянулись еще несколько тупоносых бронетранспортеров. Вызывая глухую дрожь земли, тяжелая колонна катились по нашей  ночной дороге.
          В соседнем окопе сибиряк Ударцев Олимпий заканчивал писать огрызком карандаша коротенькое письмо домой. Он прижал листок к прикладу автомата..
"На передней у нас передышка...
Поцелуйте за меня братца Алёшу и сыночка Витю. Может, и не увидимся больше"

                -Опять танки, - сиплым от волнения голосом произнес стоящий слева от меня боец из недавнего пополнения.  В его серых глазах плеснулась нескрываемая  волна испуга. На  щеках  проступила меловая бледность,- будет нам сегодня здесь и баня и смертный карнавал.   На этом острове,  мы, как в мышеловке.
         -Не паникуй, паря,  и раньше времени не помирай. Всех нас ему не перебить. Кишка у немца  для этого еще тонка,- едко перебил его Григорий, - спокойно почесывая свою небритую щеку. - Это еще только разведка. А остальные  фрицы  еще завтракают, а пока они все  сюда подтянутся, мы ее должны тут и расщелкать и тоже успеть переправиться за Дон. Но наглость у этих ребят,  я смотрю, как у голодных акул. Одной Европы им уже мало,- он порывисто оглянулся из своего окопа на восток,  где  зазывно блестела водяная гладь. Там,  над сверкающим  стеклом реки летали и, трепеща крыльями,  с криком зависали над водой крачки. Григорий, как и я был охотником. Куда он  тогда мысленно возвращался? Домой? К жене и трем дочкам? А может, стремительно мчался горячим оленем  через клубничные поляны в своих тюменских лесах?
     - Минут через двадцать пройдут берегом, мимо нас. Как на рожон прут,  - поставил я зловещую точку в их разговоре. А про себя подумал, ночка была у нас маетной, а денек начинается, кажется, и вовсе не приведи  господи. Я снял с головы стальную каску, чтобы не отсвечивала на солнце, повернул пилотку  звездочкой на затылок и замер, как в засаде на хищного зверя.
           -Всем занять свои позиции!-  вынырнул  из своего окопа, командир нашего взвода лейтенант Иванов, - Не высовываться и без моей команды огня не открывать!
            Прикрытый зеленой нависью переплетенных ветвей тальника, я установил поудобнее на бруствере своего окопа сошки   П.Т.Р., и поплотнее  уперев локоть левой руки   в земляную насыпь,   повел стволом по возможному сектору своего обстрела. Я слышал, как справа от меня тяжело перевел свое дыхание Григорий.  Боковым зрением я видел, как он нервно сжимает своей крепкой крестьянской  рукой ствол стоящего рядом с ним  автомата. Пальцы на руке у него вздрагивали.
          -Гриша, патрон! - крикнул я,  с нарочитой громкостью,  стараясь тем самым   хоть немного успокоить  его и себя  самого, в первую очередь.
         Григорий,  избочась и немного подавшись влево, суровым скупым жестом протянул  мне  нагретый поднимающимся   солнцем тяжелый бронебойно - зажигательный патрон. Я двинул затвором и крепко прижал   к плечу  ставший сразу скользким от пота приклад ПТР. В прицеле  мелькало то движение  гусениц, то блеск отполированных траков, потом все загородило пятнистое  тело передового танка.
          -Не стрелять! Подпускать ближе - крикнул  опять взводный из своего укрытия, а сам уже тоже сутулился и прижимался щекой  к прикладу своего П.Т.Р.
            Метрах в ста пятидесяти от нас   танки начали  сбавлять свой ход, пошли в россыпь,  как  волки, преследующие свою добычу. Воздух металлически загудел и завибрировал от  слитного форсажа множества моторов. Запах выхлопных газов проник в легкие.  По обомкнувшей наш остров воде, качнулась  легкая зыбь. Вдруг танки  стали поворачивать свои скошенные лбы и стволы орудий в сторону хутора,  и мы уж не слышали, что же там прокричал нам  сквозь  рев дизелей наш лейтенант. Его голос стерло железным ревом. А машины  уже  полностью подставили  нам свои квадратные  бока. Надо было только расчетливо   ударить по их наружным бензобакам. Первый выстрел хлестко рассек воздух со стороны командирского окопа. Выстрелил и я. Промах! Щелкнув по боковой броне, заряд со звоном отрикошетировал куда то в пространство. Я протянул руку к Григорию, не глядя на него за вторым патроном, и в то же время не спуская глаз с пятнистого  туловища остановившегося танка, потом крепко прижался грудью к брустверу, сделал выдох и плавно нажал на гашетку. Оглушающе громко ударили танковые пушки, и тут же синей искрой брызнуло у левого бензобака передовой машины. Желтой змейкой  наружу и вверх хищно пополз огонь. Танк стал обволакиваться жирным мазутным дымком. Опьяненный таким удачным началом я радостно крикнул.
         -Гриша, - ты видел, как я ему вмазал?  Горит!
        -Вижу, Вася! Молодец! Смотри,  вон  справа еще один бочину подставил!
         -Патрон!
           -Пожалуйста!
             -Последний?
            -Последняя у попа жена. Есть еще два. Целься получше!- азартно  крикнул он мне сквозь звуки боя.
          Выбравшись из  башенных  люков, наискось к берегу реки  побежали несколько танкистов, размахивая руками,  и что - то крича на своем языке. С лихорадочной поспешностью они пытались на ходу расстегнуть свои горящие комбинезоны.  Воздух задробила автоматная очередь. Все. Патроны к противотанковым ружьям у нас кончились. Но были еще противотанковые гранаты. И запасные  диски к автоматам. Но танки и бронетранспортеры, недовольно и глухо подрабатывая моторами и дизелями,  вдруг стали разворачиваться,  маневрировать и  уползли в ближайшую балку.
          -Гриша, как  называется  такая приятная  нашему глазу картина? Три танка горят.
            -В наших краях это называется: «Мы их обули». Пусть пока подымят, а мы с тобой покурим.
              -В горле у меня все пересохло от землекопных и всяческих других работ. Искупнуться бы теперь. Гимнастерка к спине липнет. Где там твоя фляжка с твоей настойкой?
         -Еще успеем. А взводный то наш какой молодец -два танка поджег.
           Но все только начиналось. Пока мы курили, выпуская дым через ноздри, пока глотнули немного  из алюминиевой  фляжки тепловатого разбавленного спирта, командир немецкой бронетанковой  группы, уже вызывал по рации свою  авиацию.
             Выстроившись в линию, юнкерсы подошли к нам с запада. Геринговские асы хорошо знали свое дело. Включили сирены. Начали пикировать. Ударили по острову пулеметными трассами. Засыпали наши окопы бомбами... Начались взрывы. Все там у нас перемешалось.
              Ни одна зенитка, ни один истребитель не прикрывали переправу! Остров содрогнулся  и  встал на дыбы. Жаркая ударная волна накрыла меня, прижала к стенке окопа, опалила лицо, волосы, срезала бруствер, и далеко отбросило мое  ружье, корежа его и ломая дерево приклада. Болезненно сжалось сердце. Но, оглушенный  взрывами, придавленный к земле защитной силой инстинкта, полузасыпанный землей, я открывал рот и продолжал судорожно глотать удушливый дым сгоревшей взрывчатки,  не видя ни обескровленных лиц товарищей, ни их разъятых предсмертным ужасом  глаз. Все обваливалось и грохотало. В следующее мгновение я почувствовал  удар по всему телу. Мне казалось, что  я только на одну секунду потерял сознание.  Очнулся в своем окопе. В ушах звенело, но  сквозь этот мучительный звон, я продолжал слышать звуки живого мира. Значит, еще жив. Где - то, в далекой бесконечности, затихал тяжкий прерывистый гул улетающих самолетов. Стонали раненые, и кто - то близко знакомым голосом настойчиво и громко кричал. Я приоткрыл глаза. Стал промаргиваться. В колеблющемся свете дня,  весь серый от пыли, с губами потемневшим от тротиловой гари, склонившись надо мной, с сумрачным и злым лицом стоял командир роты Макаров. Он морщился  от боли, но  продолжал кричать.
         -Поднимаемся,  ребята!- он с помощью зубов и здоровой руки рвал индивидуальный пакет, чтоб перевязать себе перебитую осколком, окровавленную левую руку.
        -Вася, ты живой? Дивизия закончила переправу. Приказываю. Всем переправляться на левый берег, - кричал он,- Екименко, выходи же, наконец, из своего окопа, помоги мне,   пожалуйста, затянуть бинт,- ты что, плохо слышишь? Ты контужен. У тебя кровь у виска...
     -А где же санинструктор?
            -Надя?  Надя убита. Прямое попадание бомбы. Одну санитарную сумку только от нее и нашел.
           Ни лодок, ни других плавсредств у нас на острове не было.  Ждать было некогда. Оставшиеся в живых солдаты были в шоковом состоянии.    Мы потерянно ходили среди ползущего от кустов черного дыма, помогали подняться раненым, перепрыгивали через затянутые синеватым дымом зияющие ямы воронок. Придя немного в себя,  стали вязать своими ремнями охапки хвороста, тащить к берегу высушенные до звона какие - то коряги, осколки стволов ветел. Перебирались на другой берег вплавь. Ширина  реки  у того хутора  метров 250-300. Перевязочные бинты набухали.  Речная вода окрашивалась  кровью  наших наспех забинтованных ран.
          Правый берег Дона с горящим хутором и  пышными  столбами нефтяного дыма над пылающими танками лег позади нас. А там, на развороченном воронками, пропитанном нашей кровью острове, осталась лежать  половина роты. Горячее мутное солнце бросало на наши головы в отвес свои лучи. Встречные   волны касалась моих  щек, томили глаза своим полуденным блеском. Наконец, я  устало выбрел,  на замытую  волнами, отмель.  Невольные злые слезы  встали  у меня на глазах., когда я оглянулся на своих товарищей.  Откашливаясь и сплевывая воду,  они выходили на глинистый берег. Такие же полуоглушенные  и контуженные недавней бомбежкой, это были  последние солдаты из нашего заслона. Некоторые из них успели поседеть за  те два часа боя,  хотя и было большинству  из нас там по девятнадцать лет. Выбрел из воды и Гладких Гриша...
           -Упекался я, - глухо и, немного заикаясь,  заговорил Григорий. Потом, отложив  в сторону автомат, он вылил из своих сапог воду и стал их по очереди натягивать на ноги.
               - Вот и искупнулись, - в сердцах, не глядя ни на кого,  бросил он в отчаянии.
           Прокаленный зноем воздух трескуче звенел от кузнечиков, а на душе было муторно и саднило сердце. Впереди нас, в горячей неподвижности дня, в текучем степном мареве, едва угадывались  новые огневые дивизии. Там суетливо копошилась наша пехота. Никто не стрелял нам в спину: ни танки, ни пулеметы, ни снайпера. Наверное, немецкие офицеры тогда, скаля в улыбке свои молодые зубы, с тупым самодовольством смотрели в цейсовскую оптику вслед разбродно шагающим,   по выжженному полю, трем десяткам русских солдат, уверенные, что  своим видом и самочувствием  они не добавят мужества  своим однополчанам. А может, им было просто не до нас. В небе назойливо гудел двухфезюляжный  фоккер ( Фокке-Вульф-189. авт.) и сыпал впереди нас листовки.  Григорий наклонился и поднял одну из них на закрутку. Стал читать.
             -Ну и что там  новенького сообщает   нам Гебельс?- спросил я.
           -Пишет, что  скоро  мы будем буль - буль Волга и, чтобы спастись, надо не слушать  жидов политруков:  и идти к ним, немцам, сдаваться в   плен.  А пароль прежний: поднять руки и кричать: «Сталин капут! Штык в землю!».
            Водная преграда на  несколько дней задержала передовые части армии Паулюса. Но уже через несколько дней немцы захватили на левом берегу Дона многокилометровый плацдарм. Противник был нетерпелив и энергичен. На плацдарме накапливался серьезный танковый кулак для удара в сторону Сталинграда. Но подошли четыре наши «катюши». В течение пяти минут, с пятикилометрового расстояния, они залпами били  по той танковой группировке своими «веселыми» ракетами. А когда дым немного рассеялся,  мы с удовлетворением, по очереди смотрели  в бинокли, как  плавится  и горит у станицы их панцердивизия. Но это было только начало возмездия. До нашей победы под Сталинградом оставалось еще почти двести дней и ночей. Награды? Нет. Домой я вернулся после госпиталей без медалей и орденов. Тогда, в августе 42 -го, там было не до наградных. Мы отступали. А в тот памятный бой, на реке, мы уходили, как водится,  со смертными медальонами. Да и те не все захотели брать  с собой. Плохой приметой считалось. Сейчас часто вспоминаю то утро. Нашу дивизию, прижатую к большой излучине Дона. Остров, где мы приняли неравный бой. Лица погибших солдат.. Мы не чувствовали себя героями. Хоть и говорят, что  на миру и смерть красна, но все мы  были молодыми, и  никто из нас тогда еще не  успел устать от жизни.

Рассказ написан со слов В. Екименко. Был он деревенским поэтом и охотником