Голос

Приговор - смертная казнь.
Нет времени спасти семью.

Меня зовут Эдуард,я журналист, и, волей судеб, невольный свидетель тех событий, о которых хочу рассказать.
Как-то, в один прекрасный день 26 марта, нам объявили о внезапной атаке. На улицах поднялась паника, гражданское население насильно эвакуировали в бункер, расположенный ниже, чем линия метрополитена.
Плакали от страха дети, их матери нервно на них прикрикивали, сами не понимая, что происходит и где они находятся, а я сидел у стены и думал о том, зачем здесь оказался. Моя профессия обязывает меня быть наверху, тем более, что терять мне больше нечего.

День 1.
Подземелья, куда нас отправили, представляют собой сеть служебных помещений, бесконечных коридоров и комнат, расположенную под городом.
Освещение здесь искусственное, нигде не проникает и лучика света - это самое удручающее. Система жизнеобеспечения устроена хорошо и удобно. В каждой комнате есть оповещатели.
Насколько я могу судить, людей под землю отправляли в нескольких местах, поэтому скопление людей в данном бункере не превышает нормы, всем нашлось место. Экипировка у всех плохая, ведь тревога была поднята внезапно, мало кто захватил с собой тревожные рюкзачки, и я в том числе. Со мной здесь только тетрадь с записями,несколько карандашей, которыми я буду их вести, немного личных вещей, диктофон и фотоаппарат, выданный по редакционному заданию. Вообще-то, я не фотограф, но сложилась такая ситуация, что мои навыки в этом деле потребовались. Я направлялся на интервью,когда услышал сирену. Таким образом, здесь, под землей, я буду фиксировать происходящее, составляя своеобразную летопись местных событий. 
Что касается простых людей, то они понемногу начали обживаться, расходиться по своим комнатам. Я стоял в стороне и ждал, когда все разойдутся, чтобы убедиться, что у каждого будет свое место. Задумавшись, я не заметил, как кто-то меня потянул за рукав. Опустив глаза ниже, я увидел очаровательного ребенка, девочку с двумя замечательными пушистыми косичками. Она улыбнулась мне и сказала:
- Пойдем?
- Куда? Где твоя мама?
- Моей мамы здесь нет. Я с тобой буду, хорошо?
Я согласился, ведь особого выбора у меня не было.
Нам как раз осталось по кровати в самом отдаленном и темном углу. Мы заняли свои места, я пытался осмыслить происходящее. В блоке оказались повара, которые сражу же отправились осваивать кухню. Те же, кто не был занят в приготовлении пищи, остались на своих местах. Я сделал несколько фотографий и вернулся к девочке. Она сидела на жестком матрасе поджав ноги и,прижав к себе куклу и закрыв глаза, тихонько что-то пела. Я положил голову рядом с ее коленкой и слушал, слушал. Чистым, нежным, как у ангела голосом, она пела какие-то  религиозные песни. Я не знал их, но то, что я слышал, проникало вглубь моего тела, моего сердца и оставалось там навсегда. Как сейчас слышу этот тихий голосок в окрестной тьме. Псалмы заканчивались один за другим и мне уже начало казаться, что в помещении светло как никогда, но нас позвали есть. Мне стало стыдно, что  не помог на кухне, но я пообещал себе, что исправлю это обстоятельство в скором времени.
Пища была скромная и не отличалась разнообразием, но была вкусной, качественно приготовленной и сытной. Пока мы сидели за столами, система оповещения заработала и столовую огласил металлический голос, пугающий уже своим наличием. При первых звуках девочка забеспокоилась, но я положил ей руку на плечо, и она немного расслабилась. Голос огласил следующее:
" На нашу страну совершено предательское нападение. Все силы нашей Родины брошены на борьбу с захватчиком, поэтому и от вас требуется сделать все возможное и оказать помощь фронту. В цехах Вы найдете все необходимое, чтобы начать изготовление оружия, одежды и провианта. Просьба сохранять спокойствие."
Когда объявление закончилось, в комнате поднялся такой шум, что я не слышал даже собственных мыслей. Анна тревожно поглядывала на меня и что-то пыталась сказать.
- Тихо! Разгалделись!
В центр комнаты вышел стройный подтянутый мужчина лет примерно сорока пяти - пятидесяти. Судя по характерной выправке, бывший военный.Возможно, именно благодаря этим навыкам он смог всех успокоить.
- Тишина. Сограждане, на время пребывания в бункере я стану вашим представителем и руководителем.
- Что-о? Может, еще королем нашим хочешь стать?
- Или императором?
- Да я в сто раз лучше, чем ты!
- А у меня бабушка - ректор нашего университета!
- А у меня - главврач!
- А у меня мама - директор школы, и что?
Человек в центре неспешно поднял вверх раскрытую правую руку, привлекая всеобщее внимание. Снова стало тихо.
- Я прошу у вас разрешения на это, потому что нам всем необходим руководитель. У меня есть необходимый опыт и я вполне осознаю возлагаемую ответственность. Я знаю, что эта должность не сулит мне никаких перспектив, вы тоже это знаете. Но я не могу оставаться в стороне тогда, когда стране необходима моя помощь. Давайте решим этот вопрос голосованием. Кто за меня? - больше половины собравшегося народа подняли руки.- А кто против? - тихо спросил он. Поднялось две-три руки. Я воздержался от голосования, ибо не могу судить о человеке по нескольким брошенным фразам, пусть и весь вид его внушает мне доверие.

День 10.
По ощущениям, прошло уже несколько недель, но все они слились в один бесконечный серый день. Я работал в цеху, вечером (то, что у нас считается вечером) возвращался на свою койку, а на соседней меня всегда ждало улыбчивое лицо Анны. Красивое имя, такое старинное. Здесь образовали что-то вроде школы, где преподавали женщины, не занятые в цехах или на кухне. Уж не знаю, чему они там учили детей, но все же вынужден был отправить девочку к ним. Мне уже начало казаться, что она моя дочь.
Серую мглу рабочих будней немного разбавил один инцидент. Вечером я сидел вместе с Анной на ее кровати и слушал, как всегда, ее пение. Но что-то пошло не так. Еще издалека я услышал крики людей, и, оставив ребенка, побежал на их звук. К слову сказать, наверное, это из-за тусклого света, но я теперь больше полагаюсь на слух, чем на зрение. Так вот, я побежал на крик. Навстречу мне бежали люди и что-то кричали. Как выяснилось, одному парню по имени Джон из нашей комнаты стало плохо. Ну как плохо? Его затянуло в агрегат, за который он отвечал. Его вытащили едва живым, не хочу описывать, как он выглядел и как страдал. Я заменил одного из тех, кто его нес. Джон был таким легким, что мне показалось, будто я несу легкого подростка, хотя это был взрослый мужчина. Мы дошли до медпункта, и я понял ту причину неясной тревоги, которая не давала мне успокоиться все это время. С нами не было ни врачей, ни другого медперсонала. Некому оказать помощь. Это очень коварная ловушка. Мы положили его на кушетку и попытались остановить кровь. Никак не получалось это сделать и время попросту убегало из его тела.  Пришлось позвать того самого отставного военного, чтобы он попробовал остановить кровопотерю, и у него это получилось. Джон впал в забытье и мы оставили с ним Даррена, его друга.
Обратно я брел совершенно разбитый, раздавленный пониманием того, что если начнется эпидемия, мы просто вымрем все здесь, в этой закупоренной банке, и никто не поможет. Быть может, там, наверху, уже никого нет. Некому помогать.
Несмотря на все размышления, я почти физически чувствовал, как происходит отупение разума. Хотелось наружу, к солнцу..
Когда я подошел к нашему блоку, я увидел Анну, которая внимательно смотрела на разлитую по полу кровь Джона. Черная жидкость поблескивала в свете ламп. Что-то неправильное было в этом, так не должно быть. Она подняла голову и увидела меня. Взгляд ее посветлел, но она осталась стоять на свое месте, ожидая, пока я подойду к ней.
- Зачем ты здесь стоишь?
- Что это такое? - Спросила она, указывая на кровь.
- Это кровь.
- Что такое кровь?
- Это жидкость, которая содержится в нашем теле. Кровь выполняет различные функции: транспортную, защитную и так далее. Дай руку, - она протянула мне свою маленькую ладошку. Я приложил ее к своей груди.- Чувствуешь удары? Это бьется мое сердце, оно заставляет кровь двигаться по телу такими же толчками.
- Сердце? Кровь? Так вот, что это... Чья она?
Признаться, я заколебался с ответом.
- Это... кровь Джона.
- Джона?
- Да. Помнишь его?
- Почему она вытекла? Ни из тебя, ни из меня она просто так не течет.
- Джон... сильно пострадал. Он сейчас в медпункте. Ему очень больно.
- Что значит" больно"?
- Это значит... ну... Это ощущение сильного дискомфорта, когда не можешь думать ни о чем, кроме боли. А когда про нее думаешь, она усиливается и становится еще хуже. Как-то так. Пойдем в комнату.
- Пойдем.
Она взяла меня за руку, и, ни разу не оглянувшись, прошла в комнату. Вы спросите меня, почему меня не удивляют ее такие странные вопросы. Теперь-то я знал, что у нее нет совершенно элементарных понятий о своем теле, или, например, о том, что незнакомых мужчин стоит опасаться. Думаю, ее растили где-то в закрытом месте, полном добрых, но чрезмерно религиозных людей, куда не доходили потрясения этого мира.   

День 15.
Так и проходила моя жизнь между станком и Анной. Она показывала мне какой-то другой мир, которого я, стремясь угнаться за мнимой реальностью, не заметил. Случайно, видимо. Только что и остается - сидеть в темноте и считать ее песни. Я все уже выучил, но не подпеваю. Еще я думаю о том, что прежняя моя жизнь - какой-то невнятный сон, который снится, когда объешься на ночь чего-нибудь жирного. Или когда душно. У нас тут не бывает душно. Но и не бывает свежо. Здесь всегда одна температура и освещение. Глаза видят все хуже. Так нельзя.
Джон пришел в себя, сейчас уже передвигается без посторонней помощи. Чудо, что с нами оказался этот военный. Если бы не он... Ведь нам здесь даже хоронить негде - как в банке. Иногда чудится чей-то чужой напряженный взгляд.
Кажется, схожу с ума.
Кстати, о сумасшедших. Первые ласточки полетели что-то около недели назад. Какая-то страшная женщина кричала о каком-то заговоре, о том, что мы подопытные кролики и все в этом роде. Она была такая худая и изможденная, что, казалось, стоит ей сильно наклониться - и она просто сломается. Длинные ее волосы сбились в какой-то непередаваемый колтун. Пыталась разбить себе голову. Оказалось, что в нашей подземной больничке есть и комната для душевнобольных. Правильная подготовка. Следом сошел с ума мужчина. Я не понимаю, на каком языке он кричал. Мы его поместили туда же. Самое удивительное, что когда мы с ним общались до случившегося, это был нормальный, адекватный дяденька, с которым интересно было поговорить. Во время этих приступов, я поворачивал Анну к стене и зажимал ей уши. Не хватало еще, чтобы она слышала.
Она не должна была слышать и еще кое-чего. Видимо, от безысходности, или по другой причине, но у нас в блоке образовалось достаточно много пар, и, когда они занимались сами понимаете, чем, я уводил ребенка подальше. Со мной тоже пытались завязать отношения, но я сумел достаточно четко дать понять, что меня это не интересует. Да и о девочке кому-то нужно заботиться, а так я уделяю ей максимум своего внимания. Но не я один это делал, некоторым начало казаться, что именно она сводит своим голосом с ума.
Это странное соединение отсутствия знаний о мире и крайней самостоятельности наводило на мысли. А где, собственно, жил этот ребенок до бункера? И откуда она знает все эти песни, выматывающие душу? Кто там развил ее голос? Вопросов было гораздо больше, чем ответов.
В общем и целом этот ребенок отличался крайней самостоятельностью. Мне не приходилось ей напоминать о том, что нужно чистить зубы, умываться и т.д. Причесывалась она сама и без зеркала. Меня и сейчас удивляет, как она ухитрялась выглядеть так опрятно даже в той хламиде, которую ей выдали.
А, да, я не сказал. Поскольку у всех был только один комплект одежды, нам выдали по какому-то странному комбинезону, а женщинам и девочкам - по странной хламиде, отдаленно напоминающей платье. Все они - и комбинезоны, и платья - были  неопределенного цвета, но сшиты из добротной ткани, что не может не радовать.

День 17.
Дни проходили, сливаясь в какую-то противную комковатую массу. Анна пела и я забывался в нервном сне. Казалось, безумие витает повсюду. В лицах, глазах, руках, еде и воде проявлялась какая-то обреченность. Не хочется есть, еда лишь продлевает эти бесконечные дни. Но я ем, потому что рядом она, а я не должен падать духом. Недавно сосед мне сказал, что ее пение изменилось. Оно не дает мне покоя. Меня посещают ужасные мысли. Я заметил, что ее пение влияет не только на меня. Неужели эта ангельская чистота - бездна тьмы и ужаса?
Ах да, ее пение. Оно стало насыщенней что ли. Я думал об этом и уходил подальше, чтобы никто не мог помешать.   
В один из таких моментов я забрел куда-то в незнакомый коридор. Там было темно и пахло сыростью. Я дошел до тупика и бессильно опустился на пол. Мне невесело подмигивала лампочка.
Я все пытался понять, что же это такое, ее голос. Сначала я слышал тихую тоненькую песенку, которую едва можно разобрать. Теперь это сильный, глубокий голос, рассыпающийся многочисленными оттенками. Кроме всего прочего, он действительно обладает какой-то гипнотической силой, причем, Анна может как придать сил и радости своим пением, так и вытянуть последнее. 
Мне хотелось остаться здесь еще на некоторое время, в сумраке и одиночестве, но, видимо, это было невозможно. Почти сразу же меня обнаружили.
- Эд, ты здесь? - раздался голос из темноты.
Я вздрогнул от неожиданности. Меньше всего я желал сейчас видеть ее.
- Зачем пришла?
- Я тебя потеряла.
- А зачем я тебе нужен?
- Не знаю. Пойдем?
- Пойдем.
Мы шли по коридору, взявшись за руки, а я прислушивался к неясному гулу над нашими головами.
- Война... - Начал было я очередную лекцию, но она меня прервала, вырвала свою руку из моей и зажала голову. Я кинулся к ней, но она увернулась и упала на колени. У меня тоже резко заболела голова. Я потер переносицу, кажется, это помогает при таких случаях. Прошло несколько томительных мгновений. Наконец она разжала ладони и потрясла головой, посидела еще немного на полу, а потом встала и взяла меня за руку.
- Пойдем? - На меня снова уставились два голубых глаза.
- Пойдем. - Вздохнул я.

День 21.
Сейчас я уже могу говорить об этом, хотя сам и не видел. Я был где-то далеко, не знаю где. Ту женщину, что билась в припадке, выпустили и она неожиданно начала сближаться с Анной. Ту женщину зовут Ама. Кажется, это был всего лишь единичный приступ. Она проводила с ней все время. Я уходил - они были вместе, возвращался - та же картина. Эд как-то сразу остался не у дел. Как же быстро у нее переключается внимание, наверное, у всех детей так. Я стал свободнее, мог бродить и дальше в одиночестве по коридорам и комнатам бункера, но теперь почти постоянно ощущал в груди сосущую пустоту.
Ама и Анна о чем-то шептались, поправляли друг на друге платья, и вместе шили одежду  кукле из каких-то кусочков, раздобытых неясно где. В общем, наладились отношения.
В свободное время я бродил, спал или мечтал о своей семье, представляя себе теплую, уютную обстановку - дом, где меня любят и ждут.
С родителями у меня не заладилось с самого начала и я покинул отчий дом, как только исполнилось восемнадцать. И нисколько не жалею об этом решении. Потом я встретил ее. Она наконец смогла меня отогреть,вразумить. Мы поженились, и через положенное время у нас родился сын. Никогда не подозревал в себе скрытого семьянина, но мое тогдашнее счастье действительно трудно поддается словесному описанию.
А потом их отобрали у меня. После этого я на целый год выпал из нормальной жизни, пытался забыться, но их лица никак не стирались из моей памяти. В самом глубоком пьяном сне они были рядом со мной. Осознавая это, я не хотел останавливаться. Потом обо мне вспомнил один старый друг и вытянул из этого круга. К тому моменту у меня уже ничего не было - я все потерял и пришлось начинать с самого начала. Трудно заставить людей поверить, что ты вернулся, если ты сам в это не веришь. Кое-как мне все же удалось устроиться, да только я нынешний - бледная тень меня настоящего, погребенного под горой бутылок.
Пения больше не было и в моем личном аду остались только мечты.
Я решил работать до упаду - больше я ничего не могу сделать, ни для страны, ни для себя. Я уходил раньше и возвращался позже всех. Часто пропускал ужин, но кого это касается? Кто бы мог подумать, что этот ребенок привяжет меня к себе так сильно?
И вдруг - новое сообщение.
"Внимание! Из-за критического положения на фронте необходимо увеличить количество поставляемого продукта. Внимание. Необходимо вдвое увеличить производимый продукт, дабы оказать помощь Родине. Внимание."
- Значит, ухудшилось положение, как я предполагал.
- Что нам делать, Алекс?
- То, что сказали в сообщении - мы должны работать, не покладая рук.
- Мы все умрем!
- Успокойтесь. Да, это так. Конечно, мы все умрем. Это неоспоримый факт. Никто не может жить вечно. Но перед смертью мы должны спасти свою родину - это долг гражданина и солдата.
- Мы поставили тебя главным не для того, чтобы ты говорил нам прописные истины! Что нам делать?
- Как я уже сказал - необходимо трудиться, не покладая рук. - спокойно повторил Алекс- Давайте закончим трапезу и пойдем работать.
- Может, ты еще предложишь помолиться?
- Почему нет? Давайте помолимся!
- Ты забыл, что здесь собрались люди разных конфессий?
- Я ничего не забыл. Я много раз видел смерть и каждый раз я изо всех сил просил Бога оставить меня в живых. Когда вокруг гибнут твои товарищи, у тебя особо нет выбора и ты молишься, несмотря на то, какой он, твой Бог. Он услышит нас.
Наступила минута тишины, каждый молился. Я открыл глаза раньше всех и всматривался в напряженные лица, ведущие сокровенный разговор с Господом. За долгие недели вместе эти люди стали мне почти родными, но, почему-то, я и сейчас не был уверен, что им можно доверять. Двойственное какое-то ощущение. Думал еще, что сейчас повисшая тишина вскроется нежной песней, мольбой о Боге. Но этого не произошло. Все почти сразу открыли глаза и выжидательно уставились друг на друга.
- А теперь на работу, друзья мои!
Все также не говоря ни слова, толпа разошлась по своим делам. Я смотрел на Анну. Что написано в этих прозрачных, будто ледяных, неподвижных глазах? Почему она промолчала? После этого длительного пронзительного взгляда, она просто повернулась и ушла куда-то вглубь коридоров. Почему-то это меня сильно задело, но я поспешил вернуться к работе.
Выполняя рутинные действия, я пытался поймать ускользающую мысль, какая-то закономерность не давала мне покоя. Но выцедить ее из густого сиропа раздумий, пока не представлялось возможным. Задумавшись, я проворонил очередной выпад моей безумной машинки и порезал палец. Крови! Крови жаждала эта машинка, но в следующий раз буду начеку. Если мне выпадет он, этот раз.
Показав начальнику окровавленную руку, я двинулся к медпункту. Проходя мимо своей комнаты, услышал тихий разговор. Подслушивать нехорошо, но я ничего не смог с собой поделать. В силу определенных причин, этот разговор необходимо пересказать.
- А вы уверены, что я так делаю лучше?
- Конечно, моя дорогая! Всем так лучше!
- А Эд? Ему же нравилось, как я пою!
- Это не так, милая. Эдуард только делал вид.
Как вы понимаете, последняя реплика меня сильно возмутила, и я уж готов был вмешаться, как меня остановило продолжение этого странного разговора.
- Ты действительно больше не пела?
- Да. Слышно же, все стихло.
- Я слышу. Но спросить нужно было.
- Да, правильно.
Вконец запутавшись, ушел в медпункт, ибо кровотечение не желало останавливаться самостоятельно, а стоять, истекая кровью, и слушать, как меня поносят, я был не намерен. Когда вернулся, никого в комнате уже не было. Такое чувство, что кто-то, незримо охраняющий меня, дал подслушать этот разговор. Сомнений прибавилось, но сил на раздумья уже не оставалось. В странно расслабленном состоянии я упал на кровать и заснул как убитый.

День 25.
Несмотря ни на что, я продолжал составлять свою фотохронику. Мой фотоаппарат почти совсем разрядился, но я смог неожиданно найти зарядку. Удивительно. Так же обнаружилась и розетка, но чтобы ее пользоваться, нужно иметь особое разрешение Алекса. Я долго колебался, но все же решился и отправился на его поиски.
Неожиданно я увидел облачко дыма, тянущееся из небольшого закутка рядом с тем местом, где я прошлый раз сидел и думал. Источник дыма оказался просто-напросто Алексом с сигаретой. Он раздраженно покосился на меня, но вместо вполне ожидаемой нотации о том, что нельзя беспокоить начальство, когда оно отдыхает, он лишь выпустил струйку дыма к потолку, и, протягивая мне пачку, спросил:
- Хочешь?
Я , испуганно моргнув, смог лишь отрицательно покачать головой. Он усмехнулся и, спрятав пачку,  выжидающе уставился на меня. Ответных реплик не последовало, и он, словно продолжая разговор, начатый давным-давно, сказал:
- Наверное, ты хочешь узнать, откуда у меня сигареты?
Я продолжать играть в молчанку. Обвинять его? Но в чем?
- Дурак ты.
- Что?! - Уж от кого-кого, но от него я оскорблений не потерплю!
- Я сказал, что ты дурак. Слышал, ты был журналистом. Не очень, наверное, журналистик был. Все твои подозрения у тебя на роже написаны. - Он затянулся, и снова выпустил струйку дыма, только на этот раз не в потолок, а куда-то в сторону.
- Что вы себе позволяете?! - Завопил я.
- Ровно столько, сколько необходимо, чтобы тебя довести.
- Зачем?
- Мне интересно, что ты будешь делать. Такой молчаливый обычно, а сейчас кипишь от злости.
- Откуда у вас сигареты?
- Какой прыткий. Ладно, ты меня развлек немного, поэтому я отвечу. Предполагая нечто подобное, я просто забил полностью свой рюкзак пачками с куревом. Для экономии дымлю в уголочке, чтобы никто не мешал и не просил.
- Тогда зачем мне предложили?
- Так принято.
- А... понятно. Ладно, пойду я.
- Эй, парень!
- Что?
- Ты ж вроде искал меня.
- А... да. Могу я воспользоваться розеткой? Мне необходимо зарядить фотоаппарат.
- Слышал я, ты хронику создаешь. Правда?
- Да.
- Дело хорошее. Подойди ко мне после ужина, я все устрою.
Он снова затянулся почти полностью истлевшей сигаретой, всем своим видом показывая, что аудиенция окончена.

День 26.
Время здесь течет как-о странно, но я к этому уже привык. Без пения Анны жить стало совсем тошно, люди как студень, как туман. Ходят, что-то делают, а изменишь угол зрения - и не люди это все, волки. Где-то в отдалении играет губная гармошка, но у нас тихо. Людям даже говорить не о чем, одна безумная Ама что-то бормочет о бедствиях снаружи. Но никто ее не слушает, наверное, люди забыли о том, что сверху тоже люди. Я забыл. Громкоговоритель каждый день истерично сообщает, что необходимо увеличить норму. Видать, дела совсем плохи. Просматривая отснятые кадры, я обнаружил одну закономерность - в самом начале лица людей были яркими, на них били ключом какие-то эмоции. Но потом все это исчезло. Куда все это делось? Можно подумать, их чувства впитал в себя голос Анны. Если рассуждать так, Ама права, запрещая ей петь. Я боюсь той власти, которую этот ребенок имеет надо мной, но и не верю, что она может творить зло. Она не знает его. Но, откуда-то ведает разницу между ним и добром. Это все так странно. Куда делась моя налаженная жизнь?

День 28.
Еще пара беззвучных дней. Я схожу с ума! Тишина давит на меня!
Не выдержав, я помчался через весь блок к Анне, чтобы попросить ее заполнить этот жуткий вакуум своим прекрасным голосом.
Я искал ее, но нигде не нашел. Услышав ругань, кинулся туда.
Анна и Ама кричали друг на друга. Конечно, я заступился за своего ребенка. Закрыв ее своей спиной, я повернулся к женщине и спросил, что происходит.
- Этот ребенок - монстр! - Тут я усмехнулся. Надо же, она просто читает мои мысли!
- Я не монстр!
- Нет, ты монстр! Чудовище! Своим дьявольским пением ты ускоряешь ход событий и не даешь победить нашим войскам! Ой..
- Что вы сказали?
- А, ладно! Что слышал! Мало этого, она еще и крадет у людей чувства, ощущения! Воровка, мерзкая воровка!
- Хватит. Вы не посмеете обижать ее, она всего лишь ребенок.
- Но ведь ты сам веришь в то, что я сказала! Ведь ты пришел к таким же выводам!
- Это вас не касается.
- Вот как, может, ты ее пособник? Вас надо убить, убить! - Вот тут она резко отвернулась к стене и ударилась головой так, что пошла кровь. - Смотрите, люди! Этот мужлан меня ударил! Я ранена! Я умираю!
На ее безумный зов прибежал Алекс и другие. Одни оттеснили меня и Анну в угол, а другие принялись сочувствовать и пытаться оказать помощь Аме. Алекс, поговорив с ней, что-то записал, сурово взглянул на нас и сказал: "до официального разбирательства заприте мужчину и ребенка в карцер". 
Анна плакала совершенно беззвучно, не так, как другие дети. Хотя что я знаю о детях? Никогда близко не общался с ребенком ее возраста.
Я пытался утешить ее, как мог, но моих способностей явно не хватало, поэтому, сдавшись, просто обнял ее и закрыл глаза.
Кажется, она уснула. Ее тихое дыхание грело мне плечо, и я чувствовал бы себя почти успокоенным, если бы не одно но: мы находились в карцере. Но я наконец определился с выбором - буду защищать ее до последнего, каким бы оно ни было. Было страшно, я не мог и рассчитывать на хороший конец. Как ни крути, меня радовала перспектива умереть под пение Анны, но про остальных я этого сказать не могу. За этими тягостными размышлениями я не заметил маленький белый комочек, лежащий у моих ног.Кое-как высвободив руку, я дотянулся до него и развернул. Читать было неудобно и не хватало света, но кое-что удалось разобрать. Вот что там было написано:
" Я не верю, что ты мог сотворить такое. Эта женщина безумна, попробую разобраться. Не падай духом и успокой ребенка. Алекс."
Не очень-то поверив словам командира, я скомкал записку и выкинул, после чего смог спокойно заснуть.
- Проснись!
- Что случилось?
- Ничего. - Внезапно тихим голосом произнесла она. - Но я хочу тебе что-то сказать. Правду.
- Правду? - У меня резко похолодело в груди.
- Я не могла рассказать тебе этого раньше.
- Почему?
- Потому что ее не было.
- А теперь она есть?
- Да.
- Хорошо, расскажи мне.
- У меня изменился голос. Ты заметил?
- Да.
- Пока я пела, мы слышали хорошие новости. Так?
- Да.
- Потом я перестала, и начался кошмар. Да? Да.
- Я не знаю. Я не понимаю.
- Подумай, пожалуйста. - Девочка смотрела на меня с взрослой серьезностью. И внезапно до меня дошло.
- Этого не может быть!
- Значит, ты понял правильно.
- Ты хочешь сказать, что можешь менять голосом происходящее сверху?
- Да. Если петь особенные песни.
- В это трудно поверить.
- Не глупи, Эдуард, она же тебе все объяснила.
Я повернулся на звук голоса и увидел Аму, стоящую у дверей. Да, это была Ама. Но что с ней произошло? Куда делся полубезумный взгляд? Сгорбленность пожилой дамы? Откуда взялась такая чертовская уверенность? И ненависть, буквально прожигающая дыры на моем лице?
- Я пришла проверить своих обидчиков. - С ухмылкой произнесла она.
- Кто ты?
- Я? Разве мы не знакомы?
- Да.
Анна незаметно перебралась мне за спину.
- Что ж. Раз я зашла так далеко, почему бы и не рассказать? Любой киношный злодей, перед тем, как сделать заключительную гадость, тщательно и подробно рассказывает о своих планах. Не будем отступать от хорошей традиции.
- Ты забыла, что в кино этих злодеев обычно побеждает добрый герой, пусть и временно скованный по воле обстоятельств.
- Но кино - не жизнь. Разве я могу упустить возможность поделиться тем, как хорошо я все продумала.  Итак, начнем. Девчонка сказала тебе правду, я давно за ней наблюдаю и знаю. Недавно я получила приказ ее обезвредить и сделаю это.
- Убив ее?
- Почему нет? Но сначала я пыталась найти с ней общий язык, но она слишком скучала по своему дядюшке Эдди! Я начала терять над ней контроль. Поэтому у меня просто не было выбора.
- А если я доложу об этом на заседании военного суда?
- А кто тебе поверит? Ты пытаешься очернить мое имя! Ты и твое отродье!
- Зачем?
- Затем, что этот ребенок действительно немыслимо одарен! До этого она содержалась в общине Белых Братьев и мы могли только наблюдать, но ее мать, весьма недалекая женщина, покинула свое убежище, чтобы жить "нормальной жизнью"! - Она скривилась, отчего ее лицо стало напоминать сморщенное яблоко. - Надеюсь, она  умерла.  Моему начальству невыгодна победа, поэтому я  здесь.
- Раз уж у тебя такая минута откровенности, расскажи, почему ее голос начал так меняться?
- Ха! Тут, как раз, проще всего! Во-первых, из-за происходящего на фронте. Каким-то образом она связана со всем этим. Во-вторых, это влияние тех знаний, что ты вложил ей в голову!
- Не понимаю.
- Что-то ты слишком туго соображаешь для журналиста! Пока она была в общине, она была как белый лист бумаги, на котором можно было написать что угодно. Блаженное незнание, так сказать. Они стремились уберечь ее, потому что знали о том, что она способна натворить. Покинув обитель, она начала заполняться знаниями. Заполнение повлекло за собой преображение ангельского голоса. Началась война. Я надеялась, что Анна разозлится и разнесет все к чертям, но, увы, она попала в твои руки. Кроме всех этих причин, она действительно поглощала чувства и эмоции других людей, но, опять же, не в качестве энергии ли какой-то другой дребедени, а в качестве личного опыта. Окружающие стерлись и посерели лишь потому, что ничего не представляли в моральном плане изначально. Так на них повлиял новый мир без развлечений и возможности выразить себя. 
- А я?
- А что ты? Ты такой же, как все. Если бы не она, ты бы тоже уже растворился в людском киселе. Ну что же, журналистик, мне пора! Не опаздывай на суд!
Напряжение наконец-то спало и Анна немного расслабилась. Я повернулся к ней и обнял.
Примерно через полчаса за нами пришли. Я распустил ей волосы. Золотисто-рыжие прядки заструились по плечам, создавая вокруг нее мерцающий светлый ореол. Мой бывший сосед по трапезе, виновато пожимая плечами, проводил нас в столовую, откуда убрали столы, теперь там судебный зал. Держа ее за руку, я ощущал себя спокойным и сильным. Возможность верить ей без всяких "но" буквально наполняла меня силой.
Мы остановились точно в центре. Все жались по стенкам, ибо они боялись нас - меня и моего маленького ангела. Да, не только ее. Как это ни странно, меня они тоже боялись. Для них мы слились в каком-то жутком кошмаре, который почему-то никак не кончается.
Вперед выступил Алекс. Он тоже был спокоен. Любопытно. Три нормальных спокойных человека и от них разлетаются по сторонам бесноватые, пытаясь вжаться в стенку. Наконец, присяжные собрались с силами и встали сбоку от Алекса. Они будут нас судить. Ха-ха. Будут судить.
- Итак, приступим?
- Да, да.. - Зашелестело со всех сторон.
- Поскольку суд у нас несколько импровизированный, у нас нет прокурора и адвоката. Сторону обвинения представляет Ама, обвиняемые будут защищаться самостоятельно. Все согласны?
- Да, да, да... - Снова прошуршали сограждане.
- Так. Эдуард Дуайт и Анна Анненс обвиняются в государственной измене. В военное время преступления такого рода караются смертной казнью. Выслушаем мнение обвинения. Мисс Ама, идите сюда.
- Надо же, она мисс! Интересно, и почему это ее замуж никто не берет? - Не выдержав, съязвил я. Анна смущенно хихикнула, зато всем остальным было не так весело. Наверное, им было грустно. Или страшно. Они чувствовали, что все не просто так.
- Посмотрите на себя, дорогие сограждане! Посмотрите, что сделал с вами этот монстр посредством своего жуткого ребенка! Посмотрите! Ведь раньше вы были такими яркими, вы были личностями, вы любили, страдали, жалели... А теперь что? Вы же ничего из себя не представляете! И в этом виноваты они! Они виноваты в том, что вы здесь! Не покинь эта девчонка обители, не началась бы война! Ваши родственники, друзья, любимые были бы живы! Вы были бы вместе! Смотрите, улыбается! Она украла ваше счастье! Из-за нее у вас будут рождаться дети - уроды! И сами вы станете уродами! Меня уже тошнит от вас! В этом виноваты они! Я страдаю! Посмотрите на мои раны! Хотя почему обеими? Только со мной! Они виновны! 
- Ама, мы поняли. Займите свое место. Эдуард, ты хочешь что-нибудь сказать?
- Нет, не хочу.
- Что же так? Ты меня очень расстроил. А ты, Анна?
- Да, хочу.
- Говори.
- Спасибо. - Она выступила вперед, под безжалостный свет люминесцентных ламп. Я видел, что ее волосы продолжают так же невозмутимо мерцать, и это придавало мне сил.  - Я не все поняла из того, что она сказала. Но то, что я поняла меня очень огорчило. Зачем лгать, Ама?
- Ведьма!
- Хватит. Тебе есть еще, что сказать?
- Нет, сэр.
- Хорошо. Суд удаляется для вынесения приговора.
Едва они вышли из комнаты, из нее будто выкачали весь воздух. Воцарилась такая мертвая тишина, что не слышно было даже чужого дыхания. Лишь Анна все сильнее сжимала мою руку...
Прошло еще немного времени. Признаюсь честно, у меня начали сильно слипаться глаза и я даже почти совсем уснул, стоя, по-прежнему, навытяжку и держась за девочку. Наконец, они вернулись.
- Суд готов огласить приговор.
Повисла неловкая пауза. Интересно, они, что возражений ждали?
- По законам военного времени Эдуард Дуайт и Анна Анненская объявляются виновными в предательских действиях по отношению к нашей Великой Родине и приговариваются к смертной казни. - Алекс произнес это, не моргнув глазом, не смотря на то, что обещал мне помощь.
Не обращая на суровые взгляды внимания, я быстро наклонился к Анне и прошептал ей на ухо пару слов. Она послушно отпустила мою руку и вышла вперед. Все смотрели на нее. Пушистый светлый плащ, спускавшийся ниже бедер, неуверенно дернулся. Давай, маленькая звездочка, давай! Она открыла рот и издала первую робкую ноту. Нота пугливым зайчиком проскакала по нашим ушам и прервалась криком Амы:
- Не дайте ей петь!
Но дальнейшие ее реплики потонули в том водопаде звуков, которые перекрыл даже мысли. Видя, что бояться нечего, Анна запела в полный голос. Песня была такая грустная, что мое сердце сжималось до размера чернослива и я чувствовал болезненные спазмы в груди. Люди падали на колени, пытаясь зажать уши. Анна протягивала к слушателям руки, ее песня плавно покачивалась в воздухе, преодолевая все препятствия. Я видел Горний Мир. Я не хотел возвращаться. Ангелы пели для меня. Вдруг раздался страшный грохот.
Испуганный, я открыл  глаза. Над нами было небо! Было солнце! Оно больно резануло по моим непривыкшим глазам. В потоках света я видел моих родных, любимую жену и маленького сына у нее на руках. Они улыбались и махали мне, а потом растворились в снопах желтого света.
Под палящими лучами остался один маленький ангел, который когда-то боялся петь. Чарующая мелодия окончательно свела меня с ума. Это было похоже на то, как не умея плавать, заходишь слишком далеко в реку и не чувствуешь почвы под ногами, захлебываясь солоноватой водой. Вокруг  рушились куски камня и бетона, чудесным образом нас не задев. Все подчинялось ей, меняясь вслед за мотивом песни. Она радовалась солнцу, ветру и миру, я радовался вместе с ней. Солнце светило через маленькие завитки на ее голове, одаривая своим благословением. Сердце, некогда сжимавшееся от боли, теперь до боли растягивалось, полнилось совершенным счастьем. Я не понимал, что течет по моим щекам? Слезы? Нет. Дождь. Слепой дождь.
Звук ее голоса было уже почти невозможно терпеть, мы стояли на руинах мира.
Вскоре песня завершилась, оглушенная своим пением, она попробовала затянуть новый мотив, но я подбежал к ней и закрыл рот рукой. Она немного посопротивлялась, но устала и быстро сдалась. Сильно устала, ведь, в сущности, это был просто ребенок, требующий тепла и любви. В глубине души я пообещал это выполнить.
Я обнимал ее под дождем, который весело барабанил нам по головам, по опущенным плечам, он спускался по спинам и затекал в сандалии. Впервые за долгое время я почувствовал, что у меня замерзли и промокли ноги. Значит, будет простуда. Ура, я так по этому скучал!
В наступившей тишине прозвучало, то чего мы меньше всего ожидали услышать сейчас.
- Мы победили! - заорал я, подхватывая сонного ребенка на руки и побыстрее унося ноги из этого ада. Я бежал, прижимая к себе Анну, перепрыгивая через камни раскуроченной мостовой, и солнце блестело в каплях благодатного дождя, запутавшегося в золотых волосах...