Если б не было тебя

- Тигрица, ну чисто тигрица!
Очередная экзекуторша в белом халате продефилировала мимо палаты, равнодушно комментируя рёв Ольги, которая уже сутки  мучилась в предродовой.
Все было не так, как она представляла себе. И все советы бывалых рожениц, заготовленные впрок, не помогали. Все равно больно. Невыносимо больно. Терпеть нельзя, как больно. Больше никогда, никогда, никогда…
В палату вплыла акушерка. Ольга повиновалась ее взгляду и уже привычно раздвинула колени.
- Ну, как у нас дела? Время между схваточками засекла? Ну, вот…  Плод уже совсем опустился. Пора. Давай,  подымайся, девонька, пойдем. Да тапки-то, тапки надень, куда босиком!
В родовой уже было легче. Потому что не одна,  и потому что  недолго. Просто надо было слушаться. Делать все так, как в два голоса кричат врачи. Дыши! Тужься! Еще! Сильней!
Все. Облегчение. Чувство выполненного долга. Что еще? Счастье? Нет, это было бы слишком сильно сказано. И, к тому же, что-то не так.…  В фильмах ребенок сразу кричит.
- Ишь, какая быстрая! Он ведь не на парашюте спустился. Думаешь,  одной тебе тяжело было? Сейчас…
И он закричал. Но даже теперь, глядя на это красное тельце, безвольно повисшее на ладони врача, Ольга не почувствовала ничего похожего  на материнскую любовь,  которая непременно сразу же возникает, как только ребенок появляется на свет, как это бывает в тех же фильмах. Ничего, кроме ощущения, что вот теперь - все правильно.
- Три пятьсот. Хороший мальчик. Сама-то кого хотела? А муж?
И вот тут вдруг полились слезы. А он и не знает! И никогда не узнает,  как она мучилась тут, как ей было больно. И никогда не увидит этот искусно спеленатый сверточек с припухшим красным личиком. И даже если ему об этом рассказать – не поверит. Потому что так не бывает. Да,  так просто не бывает. Но ведь было же!

Свадьба пела и плясала уже второй день. И второй  день Ольга вела свое тайное наблюдение. Почему - тайное? Да потому что неприлично пялиться на чужого мужчину. Не в том смысле чужого, что незнакомого, а в смысле самом прямом - мужчина был «занят». Рядом с ним неотвязно вилась его тощая блондированная спутница. Конечно, в любом другом случае, Ольга вполне искренне признала бы, что та очень даже ничего. Но рядом с ним иных эпитетов она не заслуживала. Похоже, эта тощая еще и на редкость любвеобильная особа - ее руки без конца обнимают его тело. Видеть это почему-то неприятно. А уж когда его руки смыкаются на талии блондинки,  Ольга ощущает почти физическую боль.
Есенин. Это первое, что пришло на ум, когда она увидела его. Такие же голубые, словно измученные, глаза. И если бы поэт дожил до тридцати пяти, то, наверное,  так бы и выглядел. Открытое красивое лицо, пожалуй, даже слишком красивое, и волна светлых волос. Но, к стыду Ольги, её взгляд всё больше притягивает его загорелый живот и грудь под расстегнутой рубашкой. Почему? Разве Ольга за свои девятнадцать лет не видела мужских животов? Да сколько угодно! Хоть на пляже, хоть где! Но сейчас она едва справляется с собой, стараясь не смотреть туда, куда смотреть хочется более всего.
- А ничего мужичок-то, правда? –  раздалось рядом.
Это Галка, Ольгина подруга. Галка старше на шесть лет, уже побывала замужем и всё понимает. Но Ольге и перед ней совсем не хотелось сейчас обнажаться.
- Ты о ком? – как можно равнодушней спросила она.
- Да ладно, я же не слепая. Вижу, на кого ты тут стреляешь.
- Я?! Да я на всех смотрю.
- Да? А мне показалось, что ты вон того мужичка фотографируешь. Что, понравился?
- Ничего, симпатичный. - Ольга повела плечом  и через силу добавила, – Староват только.
- Ты серьезно? Ах, ну да! Ты же у нас девица молодая. А вот я, например, так бы его и съела!
Галка плотоядно сощурила и без того узкие глазки, и Ольга впервые в жизни посмотрела на подругу с враждебным чувством. Глазки у Галки, действительно, мелковаты, но вот такой красивый рот редко встретишь. Сочные красиво очерченные губы подруги с лихвой компенсировали невыразительность глаз. Ольга вдруг представила, как та  этими самыми губами будет его «есть». Ольгу передернуло.
- Ты чего, озябла? 
- Да, немного…
- Ну, ты даешь! Такая теплынь!
- Да, чего-то сама не знаю.… Пойду в дом. А ты?
- Не-а. Сейчас музыку включат.
И действительно, в тот же миг вся округа огласилась задорным речитативом Верки Сердючки. Галка тут же завиляла бёдрами. Гости и местные зеваки, как и положено, занялись каждый своим делом: одни – отплясывать под бодрящие звуки шлягера, другие – это обсуждать.

В доме всё шло своим свадебным чередом: женщины суетились, готовя «третий стол». Они поругивались, запинаясь о ноги захмелевших и рассевшихся по всему дому гостей. Гармонист,  получивший благодаря  Сердючке перерыв, торопливо ел и наливал одну за другой. Ольга почувствовала, что хочет пить. Она направилась к кухне, но из соседней комнаты  вышел Сашка и заслонил собою кухонный проём.
- Ты чего не танцуешь? Пойдем! - Он обхватил ее своими лапищами, но Ольга вывернулась.
- Не хочу! Да и музыка дурацкая...
- Поставим другую. – Сашка попытался повторить маневр.
- Ну, не хочется…
- А чего тебе хочется? А? Ты меня любишь?- Его рука скользнула по её бедру.
- Да отстань ты! – Уже взорвалась она.
В последнее время он все больше и больше раздражал ее. Она и сама не понимает, почему. Просто надоело! «Любишь - не любишь,  давай поженимся!».
Ну, поженимся - и что? Каждый день одни и те же тупые разговоры разговаривать, да терпеть эти опостылевшие руки? Надоело! А ведь когда-то ее волновало каждое его прикосновенье. Она помнит это. Так почему же теперь всё по-другому? Может, потому, что раньше всё это было впервые? Неужели только поэтому? Как-то незаметно взял и закончился запас  чего-то хорошего, и она не знает, как сделать так,  чтобы его прикосновения вновь стали если  не приятными,  то хотя бы сносными.
- Ну-ну! – Многозначительно процедил Сашка и вышел.
Ну, всё! Опять впереди - непочатый край выяснений да упреков! И когда только всё это закончится? Вот так взяла бы и  улетела куда подальше! Где только крылышки взять?

Как ни странно, на кухне было свежо. Это из-за открытого настежь окошка. Вечерний ветерок бережно трепал занавеску. Почти половину кухонного пространства занимала знакомая, пышущая властной энергией, фигура в цветастом платье. Тётя Валя, Сашкина мать. В последнее время её нарочитая забота тоже становится все невыносимей.
- Олечка, ты чего какая? Случилось чего?
 - Да ну, что Вы, ничего не случилось, просто… Теть Валь, я - водички попить.
- Может, чайку, дочка?
- Нет, спасибо.
Ольга прильнула к протянутому стакану. Это «Дочка» стало звучать совсем недавно. Как раз с тех пор, как Сашка наладил со своим «Поженимся!». Неужели ей всё же придется когда-то называть эту женщину «мамой»? Ольга опять почувствовала себя пойманной птицей.
-А может,  по рюмашке, а? Давай, Олечка, сегодня - не грех. Такая радость, такая радость - Наташку замуж отдаю.
- А давайте, теть Валь! За Наташку! Пусть хоть ей повезет! Выберется из  этой нашей…
И Ольга осеклась под сверкнувшим взглядом.
Вот идиотка! Нашла с кем откровенничать! Конечно! Доченьку Наташеньку надо выпихнуть в город! Что ж ей тут маяться, с её лаковыми ноготками да педагогическим образованием!  А сыночка Сашку можно и тут,  по соседству, пристроить - к дурочке Оле. Она ж такая, неспросливая, да и в город не убежит, а то кто ж тогда будет за больной матерью ухаживать? И главное – рядышком, все под контролем. Опять же, с огородом да сенокосом  кто поможет? Сашка, конечно. Да и Оля не переломится!
Все прописано на годы вперед. Ольга  махом опрокинула рюмку. Только зря она это сделала. Лишней эта рюмка оказалась. Мгновенно ослабли ноги, и закружилась голова. Ольга присела на табурет в надежде, что сейчас всё пройдет. И действительно, под монотонные причитания хозяйки о  нескончаемых её материнских заботах, голова немного прояснилась. А сейчас – на воздух! Ольга резко встала и нечаянно задела сдвинутую на край стола тарелку.  Подол её белой юбки тут же обагрился свекольным соком.
- Ох, Олечка, ну как же это! Вот беда! Надо бы замыть. Всю юбку испортила! Снимай, я тебе сейчас Наташкину принесу. – Засуетилась женщина.
- Не надо, теть Валь. Я лучше домой.
- Ну, иди, милая! Только застирай сразу, а то пропадет вещь! Или в баню нашу зайди, там вода есть теплая, и порошок у меня хороший, дорогой. Мигом отъест!
- Ладно, – неопределенно ответила Ольга и отправилась на улицу.

Как быстро стемнело. Музыка играла уже не так громко. Какая чудесная мелодия! Видимо,  кто-то из приезжих поставил свой диск. Уж Сашка, точно, не поставил бы Джо Дассена. На освещенном пятачке двора под нестареющий французский шансон покачивалось несколько пар. В этом что-то было... Немощный фонарь, утонувшая во мраке деревня и волнующий, поющий что-то о любви голос. Ольга несколько минут простояла в оцепенении. Потом вспомнила про юбку и направилась в огород, где в дальнем углу стояла хозяйская баня.
Она зашла, включила свет и плотно закрыла дверь. Затем сняла юбку, налила в таз воды, щедро сыпанула в нее голубоватого порошка и стала наблюдать, как он тает, отдавая воде свой лазурный оттенок. Вдруг стало темно.   Этого еще не хватало! Лампочка перегорела, нашла время! Ладно, все отменяется. Пройду огородами домой, подумала Ольга, и распахнула дверь. Шагнула в дверной проем и тут же отшатнулась: на пороге выросла мужская фигура. Ольга сразу узнала его. Есенин.
- Маришка, ты здесь? – спросил незнакомый, но уже родной голос.
Она хотела что-то ответить, объяснить, но промычала что-то невнятное. И в тот же миг ощутила его руки,  губы, его прильнувшее тело. Она обхватила его на мгновенье раньше того, как он попытался отстраниться, что-то виновато бурча.
- Нет, не уходи! – Прокричала она во всю мощь, но если она слышала бы себя со стороны, то удивилась своему голосу,  странно соединившему шепот и рычание.
Есенин подчинился.


Ольга спокойно посмотрела в глаза акушерки и ответила на вопрос.
- А мужа нет.
И стала с удивлением разглядывать личико ребенка, уже запеленатого и успокоившегося в опытных руках медсестры.
- Ну, на «нет» и суда нет. Молодая, здоровая, сама воспитаешь.   Какого парня родила - красавца! Молодец!
Ребенка унесли. Ольгу потянуло в сон. Акушерка с привычным видом еще делала что-то, вероятно, необходимое. Это было как назойливые укусы комара, то и дело прерывавшего полудрёму. Наконец, та закончила, Ольгу, полусонную, откатили в палату и бережно сгрузили на постель. Этот сон Ольга запомнит как самый сладкий сон на свете. Сон ожиданий и надежд; сон, дающий необъятную силу жизни.