ГРОМ

«…Накануне позвонил старинный приятель и назначил встречу, намекнув, что есть возможность подзаработать. Мы встретились с ним в кафе на центральной площади Лыткарино. Как всегда шумно, скороговоркой, размашисто жестикулируя, Глеб ввел меня в курс дела — предложил слетать в Киев в качестве курьера — нужно было передать крупную сумму денег какому-то его партнеру.
Знал бы, как все обернется, — не согласился бы, но тогда в кафе я охотно принял предложение. Глеб тут же вручил мне конверт с деньгами на расходы, авиабилет туда и обратно и увесистый сверток.
Черт бы его побрал, этого Глеба: он все рассчитал и был уверен, что я соглашусь. Он умел это делать — за пять минут уговорил, хотя нет, если честно, меня особо и не надо было уговаривать.
Глеб сам подвез меня во Внуково. Таможню я прошел без особых проблем. Все кошмары начались уже в Киеве, в аэропорту Борисполя. Таможенник небрежно проверил мою ручную кладь — полиэтиленовая сумка, где лежали сверток Глеба и купленная в Москве газета. Поначалу я рассчитывал, что меня встретят, но в аэропорту никто меня не ждал. В дверях перед выходом столкнулся с цыганками: они окружили меня со всех сторон, стали тараторить, предлагали погадать, тянули за руки, тыкали в лицо зеркало, просили денег. Цыганенок полез в мой карман. Некоторое время мне удавалось отбиваться от них, но когда цыганка вытащила из нагрудного кармана конверт с билетом на обратный рейс, я непроизвольно протянул вперед руку, в которой держал свернутую сумку со свертком. В тот момент кто-то и вырвал ее из моих рук и, как по команде, все быстро разбежались. Пока я судорожно пытался высмотреть того, кто вырвал сумку, упустил время. В общем, ловить было некого.
Махнув рукой с горя, я подобрал выроненный билет и сунул его обратно в карман. Дальше делать было нечего. Вышел на улицу, закурил... Тогда я еще не понимал, в какую историю вляпался. Конечно, нужно было что-то делать, а что? К кому обратиться? Тут я и вспомнил, что меня должны были встретить. Я стал оглядываться по сторонам. Те, кого встречали, уже разъехались, остальные ждали вылета, болтая с провожающими.
«Неужели подстава?» — екнуло что-то внутри.
Надо что-то предпринимать. Но что? Идти в милицию? Что сказать — «Цыганки обокрали»? Ведь спросят, что именно украли… Да, так не получится, крупная сумма денег, тем более недекларированная, — криминал. А как быть-то?
Тут и подошли два парня в гражданской одежде, представились милиционерами.
— Проблемы? — спросил чернявый в сером костюме.
— Нет, проблем… нет, — ответил я.
— Хорошо. Если что, мы рядом, — предупредили меня и отошли в сторонку.
Хотя я ощущал, что нахожусь под наблюдением, это меня успокаивало. Каким-то необъяснимым чувством я знал, что все обойдется. Взял билет, стал его рассматривать, — до вылета оставалось чуть больше двух часов. Спрятал билет в карман, вытащил из конверта деньги, скомкал конверт и выбросил в урну. Купил пачку сигарет, вернулся на то же место, где стоял, и присел на корточки. Мои нехитрые действия, а скорее — бездействие, снова привлекли внимание милиционеров, они опять подошли ко мне.
— Гражданин, может быть, нужна помощь? — на этот раз заговорил второй, в джинсовом костюме.
— Нет, спасибо, все нормально, — ответил я и на всякий случай добавил: — Вот жду приятеля, а его все нет.
Они отошли в сторонку, переговорили, кому-то позвонили и быстро удалились. Я поднялся и стал наблюдать за торговками и таксистами.
— Мил человек, — наверное, я задумался, потому не заметил подошедшей женщины, — Зря сидишь, иди по-доброму.
Передо мной стояла цыганка лет тридцати, но не в цветастых юбках, а в нормальном европейском костюме. Не помню ее среди тех, кто меня «обул», скорее, она управляла ими, подумал я.
— Не дури, брось эти глупости, — словно прочитав мои мысли, сказала цыганка. — Иди, мил человек, на регистрацию, а то опоздаешь. Все будет нормально, верь мне, я-то знаю, я цыганка, иди-иди, и ни о чем таком не думай.
Что-то мне подсказывало, что нужно ее послушать. Но откуда она знает, что мне пора на регистрацию?
— Вот и хорошо, правильно, иди.
«Будь что будет, — подумал я, — возвращусь в Москву, а там посмотрим».
— Все будет хорошо, — продолжала угадывать мои мысли цыганка. — Там тебя твой друг встретит.
— Вы так думаете?
— Да-да, милый, — доброжелательно подтолкнув меня в плечо, попрощалась колдунья и исчезла в толпе пассажиров.
В очередной раз объявили, что заканчивается регистрация на рейс Киев — Москва. Решение принято — не знаю, она ли в этом помогла, — но это уже не столь важно. Я вошел в здание аэропорта.
Пока летел, пытался продумать разные варианты возврата денег — что продать, у кого занять, — Глеб ведь ждать не станет. И снова, что казалось очень странным, меня не покидала мысль, что все обойдется.
И действительно, как цыганка нагадала — в аэропорту меня встретил Глеб. Поздоровались, пошли к стоянке, какое-то время ехали молча. На него не похоже, чтобы он не разговаривал, насупившись. Я понимал, что рано или поздно придется все рассказать, а он ни о чем не спрашивал.
— Чего ты молчишь? — наконец заговорил он. — Передал?
— Достали… — неопределенно буркнул я и добавил: — Устал.
— А ты чего хотел? — Глеб буквально пробуравил меня взглядом, — На то и работа. Так просто таких денег не платят.
— Какие деньги! Я их еще и в глаза не видел, — у меня чуть не вырвалось, что, мол, проворонил, но сказал то, что сказал.
— Раз я обещал, значит, получишь.
Я ждал чего угодно, но что все обернется так — даже не предполагал, поэтому у меня от неожиданности буквально челюсть отвисла.
— На, возьми свои честно заработанные…— протянул он конверт.
Я взял, мельком заглянул внутрь — там было около тысячи долларов.
— Что, недоволен? — спросил Глеб.
— Да ну тебя! — ответил я.
— Братан, ну ты артист, аж цыгане поверили, а менты перетрухнули. Скажи, когда ты понял, что «геру» везешь? — Глеб похлопал меня по плечу и понес какую-то чушь.
Я продолжал молчать, злясь на него и одновременно радуясь, что все так закончилось. Какой же он гад, а я-то думал, что друг. Таких друзей убивать надо… Видно, у них канал отлажен, все схвачено: менты, таможня, цыганки… Вот и из меня сделали наркокурьера.
— Ладно, не злись, так нужно было, — Глеб прервал мои раздумья. — Розу благодари, ты ей приглянулся.
— Еще чего! — я скорее прошипел, чем сказал.
— Дурень! Это из-за нее ты получил деньги, а так бы тебя поставили на счетчик. Ты чего, не понял?
— Понял, ну и что? — не сдавался я.
— Вижу, ты понятливый, так и Роза сказала.
Вот оно что! Выходит, опасения мои не были напрасными! Но делать нечего, продолжаю вести свою линию. Сработало там, — может, сработает и здесь. Не думал, что Глеб окажется таким подлецом. О Боже, кому верить? Везде одна подстава, куда катимся? Хотя этот придурок сам все выложил… А с другой стороны, кто должен за это браться, если не придурки? Так и есть, только они и могут заниматься такими грязными делами.
— Ладно, братан, ты теперь при деньгах, так что за тобой кабак.
— Какой кабак?!
— Зажать собрался? Это не по-мужски, — Глеб толкнул меня в плечо и продолжал куражиться, предвкушая халявную выпивку.
Ну надо же! С него как с гуся вода! И откуда только такие берутся? Или они были всегда? Конечно, были, но ждали своего часа. Дождались, настало их время.
«Все, — твердил я себе, — успокойся, лучше придумай, как отказать этому ублюдку».
Но ничего путного в голову не приходило, и я сослался на усталость и головную боль. Голова и в самом деле раскалывалась, хотелось тишины, спокойствия.
— Ну, ты что, совсем офонарел? Да на тебе лица нет, — после недолгого молчания произнес Глеб.
— Высади меня где-нибудь рядом с метро, дальше поеду своим ходом, — попросил я и жалобно посмотрел на него.
— Какой-то ты нервный сегодня…
— С вами станешь нервным.
— Хуже бывает, но ты ведь мой друг. Ну ладно, пока, — Глеб по-барски протянул мне ладонь через салон.
— Салют!
Я выскочил из машины, словно впопыхах не заметил его руки. Даже не помню, как доехал домой, внутри от гнева и досады все колотилось. Жена, видя мое состояние, без лишних слов раздела и уложила в постель. Всю ночь просидела рядом, поила какими-то травами, прикладывая то холодную примочку, то грелку.
Ну что ж, раз выжил, — значит, буду жить всем чертям назло. Не знаю, что ждет впереди, но то, что мудрее стал, — это точно. Попался, как последний лох! Хотя кто не ошибается? Самому, дураку, нужно было быть осмотрительнее»…
Алексей неожиданно замолчал. Я заметил, что при всем своем внешнем спокойствии и выдержке он все равно выглядел очень озабоченным и, догадываясь о его душевном состоянии, я пребывал в сомнениях. Я, честно говоря, ожидал от этого высокого, с волевым слегка выдвинутым вперед подбородком совсем иных эмоций, а он вместо этого говорил неспешно, словно дружески беседовал со мной о вещах самых обычных. Умом я понимал, что им, должно быть, владел какой-то непонятный страх перед неведомой тайной, свидетелем, а возможно и непосредственным участником которой он стал.
Теперь восприятие обычной, казалось бы, на первый взгляд, истории, совсем изменилось. Стоило ли мне брать инициативу в свои руки, чтобы подтолкнуть его к дальнейшей откровенности, или все-таки дождаться, когда он сам сочтет нужным заговорить, раскрыться? И неважно, сколько времени на это понадобится. Затягивающаяся пауза действовала угнетающе, но я терпеливо ждал. Я уже начал колебаться в том, насколько правильно выбрал стратегию поведения. Мне трудно было примириться с мыслью, что ошибся, мне уже чудилось, что он слышит, угадывает, читает мои мысли, улавливая их в моем нерешительном взгляде и еще не произнесенных мною словах. Мне казалось, что даже если я и скажу что-нибудь, то все слова окажутся банальными, незначительными, никчемными. Чем больше я размышлял об этом, тем явственнее ощущал грань между нами, и пытался преодолеть ее.
« — Должен признаться, — наконец, простодушно засмеявшись, продолжил Алексей, разряжая напряжение повисшей паузы, — что на этом история моя не заканчивается».
Пожав плечами, я тоже рассмеялся.
— Думаю, да, иначе ты не стал бы рассказывать мне не столь уж и заурядную для наших дней историю. Здесь должно быть еще что-то, я угадал?
Он утвердительно закивал головой:
— М-да, похоже, ты попал в точку.
— Ну что ж молчишь, давай рассказывай. Не томи!
Некоторое время он изучающее рассматривал ноготь большого пальца своей левой руки, словно пытался прочесть там китайский иероглиф, затем посмотрел на меня и продолжил, но уже с заметно посерьезневшим выражением лица.
— Даже не знаю, с чего начать…
— Говори все как есть, а там посмотрим, что к чему.
Алексей усмехнулся невесело, вытянул ноги, поудобнее устраиваясь в кресле, затем уставился в потолок и начал неторопливо:
— Недели две меня никто не тревожил, я уже начал думать, что обо мне забыли, но не тут-то было. Как-то в субботу после ужина неожиданно позвонил Глеб. Вероятно, он был чересчур уверен в себе и потому без особых церемоний, не интересуясь моими планами и не спрашивая согласия, предложил мне приехать в то же кафе к двенадцати часам следующего дня. И при этом прозрачно намекнул, что мне снова предстоит поездка, и мне лучше согласиться, иначе кое-кому из моих близких несдобровать. После его звонка меня буквально затрясло от ярости.
Я спрашивал себя: «Ну почему в очередной раз я вляпался в неприглядную историю?»
Теперь уже не обида глушила меня, а страх, причем не столько за себя, за свою шкуру, а за сына и за жену. Я понимал: если что, то Глеб не оставит их в покое, а будет держать их в заложниках. Нет, я не хотел верить своим же предположениям, я даже не смел допустить такой мысли. Но угроза-то уже прозвучала!
В последнее время многие, неважно — мужчины или женщины, — принимают неприятные с точки зрения морали решения без особых душевных мук. Их можно понять — выгода всем важна, но не такой же ценой! Как же это — пренебречь благополучием своих близких, подвергать их опасности, а самому оставаться безмозглой скотиной: есть и пить сколько душе угодно, совокупляться с кем и как хочется, радоваться привалившим деньгам и быть счастливым!
А меня-то подобная перспектива никак не устраивала, я не мог с нею смириться, меня буквально корежило. Но я прекрасно понимал и то, что идти на явную конфронтацию с Глебом крайне неосмотрительно и даже глупо. Однако разойтись с ним втихомолку, используя какие-нибудь другие средства и способы, мне в голову не приходило. Как же я крепко задумался тогда, чего только не понадумывал… Книжки по психологии даже покупать начал… и, видимо, начав блуждания по отдаленным уголкам своего же сознания, опираясь на первобытные свои инстинкты, я пытался перебрать все доводы ума, чтобы добраться до истины. Тешил надеждой себя, что с сомнениями будет покончено, и в итоге я найду правильное решение.
Вообще-то эту задачу можно было решить достаточно легко…
Алексей вдруг на полуслове умолк, затем, крепко сжав кулаки, в сердцах ударил себя по коленям.
Я смотрел на него, и казалось, полностью проникся с сочувствием к этому сильному, доброму человеку, по воле злой судьбы оказавшемуся в щекотливой ситуации.
Слегка покраснев, он снова заговорил, но уже глухим и жестким голосом:
« — Да, легко! Для этого мне нужно лишь отказаться от семьи, возненавидеть их, то есть научиться презирать их, поставив себя над ними, возвеличив себя на пьедестале эгоизма.
Как видите, выбор невелик. И от того, найду ли я правильное решение, зависело счастье моей семьи или мое финансовое благополучие.
Мне кажется, в любом случае я не пошел бы против своей совести. Я убежден, что материальные задачи меня не самые для меня важные. Я лично могу довольствоваться малым, однако ради сына и жены пойду на многое, чтобы только они не испытывали нужду. Я готов браться за всякую случайную работу и пахать хоть целые сутки.
Конечно, вы вправе упрекнуть меня в том, что я сам, легкомысленно согласившись с Глебом, подставил себя и тех, кто мне дорог. Но разве можно изменить то, что уже совершилось? Нет, а иначе в истории человечества не было бы кровопролитных войн, и никто бы не ошибался. Как ни странно, мы не только на чужих, но и на своих ошибках не учимся. Видимо, такова наша человеческая натура и от этого нам никуда не деться.
Я вовсе не берусь поучать кого-либо или не дай Бог, навязывать свои взгляды. Однако я глубоко убежден, что любое ранее принятое нами решения в итоге приносит нам то ли радость удачи, то ли горькие слезы разочарования… Собственно я не об этом хотел поговорить…»
Алексей глубоко вздохнул и умолк. Опустив голову, он уставился на пол, словно пытался что-то разглядеть там.
А я смотрел на него и не мог понять, что за мучительная боль терзала его?
Вот он передо мной: молодой, красивый, любящий муж и отец. Как приятно об этом думать! Но в то же время он ведь сам, не кто-нибудь другой, своими опрометчивыми поступками мог загубить самые радужные надежды семьи, прервать тяжелым разочарованием отрадные и нежные чувства и безнадежно испортить самые дружеские отношения с близкими. Как же это прискорбно, когда кто-то из твоих родных, даже без злого умысла, наносит боль, подвергает тебя опасности, пугает, — и все, казалось бы, ради твоих же благ. Как говорится: «Хотели как лучше, а получилось как всегда».
Но не слишком ли рано я начал рассуждать и навешивать ярлыки? Не лучше ли мне подождать слов самого Алексея? Да, нужно подождать.
Наконец Алексей оторвался от пола и посмотрел на меня.
«— М-м-да! — нахмурившись, произнес он, — Все так странно, даже не знаю, как тебе сказать… Итак, после разговора с Глебом я не мог избавиться от невыносимого ощущения нависшей опасности, от предчувствия беды. Быть может, все, что происходило, все, что чувствовал, ощущал, я же сам себе и накрутил, а в действительности не так уж и страшно? Но тогда, нервно меряя шагами квартиру, когда сердце мое сжималось от неопределенности, от боязни потерять все то, что мне дорого в этой жизни, я не мог размышлять трезво. Не то чтобы я впал в безрассудство или хотел сделать из этого мелодраму или заклеймить каиновой печатью Глеба — ничего подобного! Хотя, то, что он соблазнил меня — правда. Однако, как я уже говорил, не нужно забывать, что я сам, а не кто-нибудь за меня, принял его предложение. И ведь не он, а я согласился слетать в качестве курьера в Киев. И винить тут некого, кроме самого себя, но от этого мне не становилось легче, а совсем наоборот.
В конце концов, в этом деле что-то присутствует неясное, почти таинственное. Не знаю наверняка, но тогда, накануне перед встречей с Глебом, я именно так и думал. У меня были лишь косвенные улики да какое-то смутное подозрение, что он провернул это дело таким образом, что не оставил мне другого выбора.
Ну да, признаю, преследует меня чувство неискупленной да к тому же еще и неосознанной вины, но, как ни странно я также чувствую себя виноватым и перед Глебом. Кто скажет, возможно ли такое?
Безрассудный поступок, когда сломя голову кидаешься навстречу опасности, ввязываясь в авантюрную историю, иной раз может и вознаградить тебя удачей, но рассчитывать только на это крайне непредусмотрительно, по крайней мере.
А если я умышленно пошел на риск, должен ли винить в этом кого-либо? Вряд ли. По сути, Глеб дал мне шанс заработать. И даже если он как-то повлиял на мое решение, разве теперь это важно? Скорее всего, у меня просто не хватает смелости и душевных сил разбираться во взаимоотношениях с самим собой. За эту путаницу Глеб уж точно не в ответе. В сущности, не так уж трудно распутать. Беда в том, что я с моими финансовыми амбициями и временным затмением в голове на это оказался не способен.
Нет, нет. Быть может, все это так и есть, но последующие события подвергли меня в настоящий шок»…
Вновь повисло молчание, и я посмотрел на Алексея внимательнее. На мгновение его косой взгляд остановился на мне. Затем он нахмурился и заговорил грустно:
— Долго еще мучили меня разные мысли. Наконец, с трудом, но я заснул, и мне приснился настоящий кошмар… Возможно, то был сон, порожденный тревожными мыслями, так долго занимавшее мое сознание, но проснулся я под странный цокот… Я прекрасно понимал, что лежу в постели и сплю и вместе с тем чувствую, что в моей комнате находится существо и слышу как оно нервно топчется вокруг кровати. Трудно сказать, какое впечатление произвела на меня надвигавшаяся бесформенная пока тень. Я ожидал увидеть монстра… Да и звуки уж очень странные слышались… Сердце сжалось от страха, я боялся открыть глаза. От ужаса свело ноги — до судорог — меня начало лихорадить, зазнобило, хотя я горел огнем. И вдруг слышу, как оно подходит ко мне, оглядывает, а затем буквально над моим лицом я ощутил что-то шершавое, щетинистое, влажное, коснувшееся моего лба, носа и щек. Как ни странно, я почувствовал идущую от него волну благожелательности или каких-то чувств, похоже, полных скрытой доброты.
Однако от испуга, рефлексивно отмахиваясь рукой, открываю глаза. В темноте моя ладонь натыкается на что-то мягкое, и вижу перед собой очертание удлиненной морды и темных огромных глаз. Обезумев от ужаса, весь в поту вскочил. Существо качнуло головой, фыркнуло, обдав меня влажным теплым не с чем не сравнимым духом животного.
Мне показалось, что воздух вокруг наполнился запахами трав и пота, отрезвляя мое сознание, придавая ясность мышлению.
Зажигаю свет.
К моему удивлению в своей тесной комнате я увидел прекрасного вороного с серебристым отливом коня. Грациозное создание природы, он попятился назад. Откуда и как он здесь оказался? Уму непостижимо!
Долго мы молча разглядывали друг друга, но так дальше продолжаться не могло. Я осторожно подошел к нему, он навострил уши, но не испугался. С трудом, преодолевая страх и смущение, я дотронулся до его шеи. Его бархатная шкура под моей ладонью слегка задрожала. Окончательно осмелев, я погладил его холку, затем, любуясь, обошел его, легонько похлопывая по мощному сильному корпусу.
Седло на нем было обтянуто черной хорошо выделенной кожей, а в притороченных к седлу сумках я обнаружил одежду из тонкой замши. Притянутый поясом к луке седла, в ножнах лежал длинный узкий меч.
Я благоговейно обнажил клинок. На вороненой стали были выгравированы на испанском языке два слова: «справедливость — возмездие», а у рукояти мерцало изображение короны.
Это я выяснил позднее, как и то, что меч оказался невероятно древним и когда-то мог принадлежать человеку с королевской кровью.
Я продолжал восхищенно разглядывать оружие, и блеск стального клинка на мгновение ослепил меня. В этот момент в моей голове словно лопнула струна. Меня забила дрожь, но не от страха, а от непонятного возбуждения.
Дальнейшие события повергли меня в полное изумление. Надо сказать, я стал вести себя довольно странно. Словно во мне внезапно проснулся кто-то другой более сильный и решительный, знающий толк в боевых конях и оружии.
Я — вернее, мое второе «Я», — быстро, без суеты надел новую, отлично сшитую одежду. Натянул на ноги кожаные ботфорты. В седельной сумке нашел тяжелый медальон на черном витом шнуре.
Символ воина — копье в круге — засверкал золотом на моей груди.
Когда я пристегивал к поясу широкий ремень с мечом, конь, все еще стоящий рядом и беспокойно переминавшийся, неожиданно фыркнул.
— Что, мой верный друг, не терпится? — заметил я и сам удивился, насколько уверенно прозвучал мой голос.
Словно понимая меня, он наклонил красивую шею.
Наконец покончив с приготовлениями, мельком оглядев себя в зеркале и оставшись довольным своим видом, я произнес:
— Ну что ж! Все, как в старые времена.
Ласково потрепав шею животного, я прошептал ему в ухо:
— Ах ты, мой Гром!
Неожиданно ловко, снова удивляясь себе, я вскочил в седло, нагнувшись, чтобы не задеть потолок. Затем, сжав коленями бока коня, воскликнул:
— В путь!
Конь развернулся к окну, и, слегка приподняв передние ноги, сильно оттолкнувшись, рысью рванул вперед. Его большое тело удивительно легко пролетело через окно на улицу.
Я ждал звона разбитого стекла и неминуемого падения с двенадцатого этажа, но ничего не произошло. В следующее мгновение копыта Грома уперлись во что-то твердое, устойчивое. Я по инерции всей грудью налег на холку коня и тут же выпрямился. Я продолжал поражаться своим способностям верховой езды, хотя до этого ни разу вообще не сидел в седле.
Сильный быстрый конь рысью понесся вдаль по небесной тропе, простиравшейся впереди, как лунный свет над гладью моря. В Москве, представляете?
Вокруг открылся фантастический вид! Улицы, дома призрачно сверкали разноцветными огнями фонарей и рекламных щитов. И все это казалось мне нереальным, выдуманным. Реальными были только мы с Громом. Мы словно слились в едином порыве, чувствуя друг друга без слов и жестов. У меня не было не малейшего сомнения, что Гром приведет меня к цели, где свершится что-то очень важное.
Гром стал спускаться вниз и замедлил темп. Его острые уши поднялись торчком, ноздри раздувались, словно он почувствовал необычный запах. Я машинально положил руку на рукоять меча.
Теперь уже Гром, меряя копытами тротуар, направился к стадиону — излюбленному месту развлечения местной братвы. Пройдя сквозь возбужденную толпу, мы оказались внутри здания. По слухам я уже знал, что здесь проводятся «бои без правил» типа гладиаторских поединков в древнем Риме. Видно, и в наше время лозунг «Хлеба и зрелищ!», не утратил своего первоначального смысла. Правда и то, что кто-то на этом гребет серьезные барыши, а непосредственные участники — увечья. Увы, природа человеческих страстей не изменилась.
Я его сразу заметил. В ложе для гостей, вальяжно развалившись за столом, курил сигару Глеб. Он выглядел довольным в окружении высоких девиц в купальниках, обхаживавших его словно турецкого султана.
Лицемерие, смешанное на этом спектакле жизни с алчностью, впечатление, произведенное на меня скачкой по небесному пути, призрачные огни города, возбужденная толпа и этот самодовольный тип с сигарой… Все это настолько ошеломило меня и открыло передо мной такие невообразимые просторы для воображения, что мне показалось, словно я, прожив в иллюзиях свои годы, спустился с облаков прямо на грешную землю, на злосчастную землю человеческих страстей и пороков, безутешных слез матерей о погибших сыновьях в непонятных войнах, бездомных голодных детях и о погубленных судьбах дочерей… Вот какие мысли пронеслись в моей голове. И воплощением Зла, ужаса, пережитого невинными или заблудшими, слабыми от беззащитности людьми, показался мне он — Глеб.
И тогда, оказавшись рядом с ним, я без угрызений совести со всего размаха ударил рукоятью меча прямо ему в лоб. Сила моего удара была такова, что отбросила его тело к стене, и, еще не коснувшись пола, он уже умер. Только идиотская его физиономия застыла в глумливой ухмылке.
Никто не увидел меня, и я молил Бога, чтобы раскрашенные девицы не ударились в панику. Однако они, словно парализованные стояли и смотрели на Глеба, распростертого на полу. Не с состраданием, но изумление читалось на их лицах, но и опасение, что такая же участь может постигнуть каждую из них. Эти взгляды я хорошо запомнил. Они не кричали, не плакали, не бросились бежать, а говорили шепотом, так, словно Глеб заснул и скоро очнется.
Гром вывел меня на улицу и мы замерли ненадолго, не шевелясь, словно, в самом деле были чужими на этом свете. И тут конь, встав на дыбы, протяжно фыркнул…
…Я проснулся. Солнце только поднималось из-за домов. В то утро с чувством невероятной легкости на душе я лежал на спине, смотрел на потолок и размышлял: о вчерашнем душевном терзании и таинственном видении, превратившем безысходную грусть в безмятежную радость, а сомнения — в надежды.
Когда я, наконец, устал снова и снова прокручивать в голове ночные события, мне захотелось пить. Проходя мимо спальни, остановился, посмотрел на жену.
Мы женаты шестнадцать лет. Тогда ей было девятнадцать, а мне — двадцать один.
Она спала на правом боку, чуть подогнув ноги к животу, словно ребенок. На милом ее лице первые лучи утреннего солнца отразили невероятную палитру цвета, обрамляя сверкающим сиянием светлые вьющиеся волосы. Изо всех встреченных мной женщин она, без сомнения, самая красивая. Всматриваясь в ее лицо, я почувствовал, как сердце у меня сжалось от того, что у ее глаз появились морщинки, уголки губ опустились, а брови горестно сдвинулись. А ведь когда-то ничего подобного и в помине не было.
Она в последнее время пережила трудные дни…»
Алексей замолчал и внимательно посмотрел на меня, а затем спросил неожиданно:
— Хочешь, сказку расскажу?
Шутил ли он или всерьез говорил, — не знаю, но в свою очередь уточнил:
— Какую?
— Как какую? Обыкновенную сказку, — шутливо произнес он. — Между прочим, сам сочинил! Ну, как, рассказать? — И вопросительно взглянул на меня.
— Да, конечно!
— Тогда слушай! Сказка называется: «Пойти туда не знаю куда, найти то не знаю что». Итак…
Алексей подчеркнуто театрально поклонился, затем повествовательным тоном, растягивая слова, начал рассказывать:
— Жил-был Алеша. Так себе жил. Была у него жена красавица, Елена, сынок-молодец, Паша. И все бы хорошо, да никак не мог Леха найти себе дело, и такое, чтобы по душе, да и чтоб семью накормить. Казалось, и неглуп был Леха, выучился и знал, чем бы хотел заняться, да не брал его никто в работники. Придет наниматься, — поговорят с ним, да и только. А годы шли. На жизнь себе и близким он зарабатывал тем, что сторожил хоромы купца богатого. Тот купец не раз обещал Алеше, что поручит ему дело посолиднее, денежное. Да все как-то откладывал да откладывал. Леха уж и просить перестал. Просто свободное от службы время посвящал поискам нового места. Порой, бывало, находил, ему обещали, но когда приходил срок, что-то не складывалось, и Леха наш опять оказывался в пролете.
Поначалу Леха думал, что это просто случайность. Ну, не повезло, бывает, в следующий раз получится. Нужно сказать, был он оптимистом и верил в то, что сумеет устроиться в этой жизни и добиться того, на что, как он считал, может претендовать по праву. Бизнес чтобы свой был, хороший загородный дом, платиновая кредитка… Но со временем он стал сомневаться и думать: почему же не только у него все кувырком идет и дела не ладятся, но и у других людей, с которыми он пытается отношения наладить. Долго он пытался разобраться в этой петрушке, голову ломал да самокопанием занимался. Но без толку. Стал умные книжки читать, ответы искать. И находил! Следовал им, да может, не так что-то понимал, потому как результат — один и тот же. Леха отчаивался, потом успокаивался и вновь принимался за поиски ответа на мучивший вопрос, как дальше жить. Прошло несколько лет, и теперь уже ему стали говорить, что староват он стал для должности, на какую претендует. Окончательно отчаявшись, решил он пойти и найти того, кто бы ему все растолковал. Нашел бабку Надю — ведунью. Бабка выслушала его и говорит: «Тебе нужно пойти туда, не знаю куда. И найти то, не знаю что».
— Куда это, не знаю куда?
— Не знаю.
— А что найти?
— Не знаю.
— И что же мне делать?
— Иди!
Вот тебе и проконсультировался, — подумал Леха. Полная задница! Хоть иди и в петлю лезь, или в омут головой. Закручинился он, повесил буйну головушку, попрощался с бабкой Надей и пошел вон. Вышел на улицу. А куда идти? Некуда. И побрел, куда глаза глядят. Вокруг люди ходят, и никому до Лехи дела нет. Шел он так, шел, погруженный в мысли о непутевой своей жизни, да и вышел из города. Бредет, под ноги себе смотрит, и не заметил, как в лесу оказался. Куда забрел — не знает. Огляделся: мать честная! Вокруг только сосны да кустарник, ни одной живой души. Темнеть стало. Испугался Леха. Как домой добраться? Побежал обратно, да вокруг деревья и темнота сгущается. Выбрал местечко поудобнее, развел костер. Думал: переночую, а поутру выберусь. Как Бог даст.
Сидит, на огонь смотрит, веточки подбрасывает. Видно, сморило его, задремал, потому что уж очень неожиданно ветка сухая у него за спиной хрустнула. Словно кто-то совсем рядом ходит, а он и не слышал. Подскочил Леха как ужаленный.
— Кто тут?
В ответ тишина, только ветки на ветру колышутся да ночные птицы пищат. Холодок по спине пробежал. Стоит Леха, озирается, в темноту вглядывается. А там — хоть глаз коли.
Верно, сучок сухой в костре стрельнул, решил Леха, успокаивая себя. И вдруг — словно бомба взорвалась — треск по другую сторону костра. У Лехи по всему телу мурашки побежали, и живот скрутило от ужаса. А вокруг уже все трещит, словно кто-то кругами ходит и в ярости ветви ломает. У Лехи аж ноги подкосились. Только он присел было со страху, как видит — из темноты надвигается тень огромная формы непонятной. Леха взвизгнул — и бежать. Да куда там! Тень не отстает, в затылок сопит. Ужас просто! Долго ли можно бежать по ночному лесу, не разбирая дороги? Недолго. Полетел Леха кубарем, а тень рядом. И со страху или еще с какого отчаяния Леха вскочил и на тень эту бросился. Схватил, повалить хочет. Что тут началось! Закружились они, как вихрь! Леху дрожь бьет, а он изо всех сил держит это что-то непонятное, огромное и ускользающее из рук, отпустить боится. Долго ли, коротко ли они так кружились, никому не ведомо, потому что когда Леха открыл глаза, уже утро наступило. И стоял он посреди пустынного поля один-одинешенек.
«Слава Богу, жив остался,— подумал Леха, — Как же хорошо-то! Солнышко греет! И чудище это мерзкое подевалось куда-то…»
Пришел Леха домой как раз к завтраку. Обнял жену, сына. Жена смотрит на него с укоризной, мол, где шлялся, негодяй! А что ей объяснишь? Рассказать, что в лесу с чудищем боролся и не знает, как жив остался? Не поверит, примется расспрашивать, как в лес попал, что делал ночью... что отвечать-то? Наплел ей Леха какую-то несуразицу, жена все равно не поверила и неделю с ним не разговаривала.
А дела после того случая у него наладились. Голос во сне стал ему подсказывать, что нужно сделать на следующий день, а чего не нужно. Но это уже совсем другая история…».
Алексей замолчал, грустно взглянул на меня, а потом уставился в окно, с усилием помассировал шею и тяжело вздохнул, словно его пронзила невыносимая боль.
— Тебе плохо? — с беспокойством спросил я.
— Нет, нет! Все нормально, — улыбнувшись, ответил он. — Ну, как сказка?
— Ничего! — ответил я.
Я всматривался в серые глаза Алексея. Меня его улыбка не обманула: глаза выдавали его целиком. Я видел в них грусть, неуверенность в себе, глубинную тоску. Он, видимо, понимал, что идет по неверной дороге, но как выбрать нужную — я не имел права посоветовать. Он сам должен нащупать ее, пойти по ней, и получится это только если израненная его душа поднимется до такой высоты, что после нее — или в Небо, или камнем вниз. Не бывает третьего. Не дано. Но когда Алексей все же решится на выбор своего пути — видит Бог, как искренне желал я ему такого шага, — сама его природа, Судьба, Провидение, близкие люди станут ему верными помощниками и союзниками. Но пока он еще слаб и растерян…
Но я — не праздно сочувствующий человек, а профессионал и, как бы ни был взволнован состоянием этого симпатичного малого, знал, что сейчас ему важнее всего выговориться и тем самым облегчить душу. В противном случае он не выдержит. Сорвется. И никому от этого лучше не станет.
Я помолчал немного и спросил:
— А что потом? Ты встретился с Глебом?
Последовала долгая пауза. Я заметил, что пальцы Алексея сжались в кулаки. И тут в комнате потемнело: маленькое черное облако закрыло солнце, и сразу все вокруг стало мрачным и враждебным. Но промелькнула буквально минута — облако рассеялось, и когда вновь засверкали солнечные лучи, заблестели и глаза Алексея.
Он оживился.
— Не совсем. Но. Как и договорились, на другой день к полудню я приехал в кафе. Народу в зале немного, и, сев поближе к окну, я заказал сок и стал ждать Глеба.
Чтобы отвлечься, стал думать, опоздает он на этот раз или нет, и захочет ли выслушать мои условия. Я хотел, чтобы он немедленно оставил меня в покое и больше ко мне не приставал со своими предложениями.
Сидя спиной к входу, я буквально позвоночником почувствовал, что в зал кто-то вошел. Повернувшись, я увидел ее, поднимающуюся по ступенькам. Она была одна. Небольшого роста, с ладной фигурой, в белой кофточке и синих тугих джинсах. Черные длинные волосы, разделенные посередине, свободно падали на плечи, придавая ей немного таинственный вид. Наверное, такими были ведуньи. Темно-карие глаза ее напряженно выискивали что-то и, наконец, ее взгляд остановился на мне. Я невольно привстал, узнав в ней Розу. Цыганка странновато улыбнулась, подмигнула и направилась ко мне, нарочито плавно покачивая бедрами. Сердце чуть не выскочило из моей груди, тело покрылось холодным потом от этого покачивающегося великолепия.
Пока она шла к столику, у меня мелькнула мысль, что я, не отрывая от нее взгляда, стоял навытяжку, словно в почетном карауле. Значит, она знала, кто я. Впрочем, ничего удивительного — ей мог рассказать Глеб.
Молчание прервалось звуками ее певучей речи:
— Кажется, я вовремя?
Я молчал, как истукан. Во рту у меня так пересохло, что я не знал, смогу ли вспомнить хоть слово. Наконец, глотнув сока, промычал невразумительно:
— М-м-да…
— А где Глеб? — изящно усаживаясь спиной к окну, спросила она.
— Не знаю, — ответил я, и предположил, — Может, опаздывает?
— На него непохоже… — произнесла она протяжно.
В голосе женщины послышались стальные нотки, видимо, она не привыкла ждать, но на ее лице тень раздражения мелькнула буквально на мгновение, и тут же она спросила:
— Что будем заказывать?
Я отрицательно замотал головой:
— Мне ничего не надо…
Цыганка с обворожительной улыбкой настаивала на своем:
— Позвольте мне угостить вас.
Я еще энергичнее закрутил головой.
— Что ж так?
Я не мог заставить себя признаться, что у меня нет никакого желания трапезничать с ней. Хотя она, несомненно, была очень привлекательной женщиной и в других обстоятельствах я счел бы за честь возможность оказаться рядом с нею… Но только не на этот раз.
— Да так, не хочется! — уклончиво ответил я.
Она подняла руку, грациозно взмахнув тонкими пальчиками с позолоченными ноготками, подозвала официанта.
Она о чем-то переговорила с ним, а я слушал ее дивный голос, совершенно не понимая слов. Я по-прежнему не мог оторвать глаз от ее нежных губ, крутого изгиба бедер, бурно вздымавшихся грудей, сражавших меня наповал. Не понимая, что происходит, я чувствовал, как меня буквально обволакивали ее чары, медленно струясь вокруг нас, как тягучий аромат сандала. Я наблюдал за нею, силясь понять, доставляет ей общение со мной удовольствие или нет. Следил за выражением ее лица, особенно когда она улыбалась или хмурилась. Казалось, передо мной раскрывалась неведомая бесконечная тайна, глубоко сокрытая тайна красоты-злодейки.
Я отлично понимал, что воля постепенно покидает меня. Мне было так стыдно, хоть сквозь землю провалиться. Но чтобы уйти от нее, требовалось мужество, а оно целиком растворилось в ее бездонных глазах. Я не ушел, а остался с нею за столиком. Так проще.
Бармен, тяжело дыша от усердия, принес бокалы, поставил на стол и вернулся за стойку.
— Как я понимаю, вы согласились быть с нами? — подчеркнуто вежливо спросила Роза.
Я растерялся, а потом, к своему удивлению, с готовностью выпалил совсем не то, что думал:
— Да, конечно!
Она подняла бокал. Кубики льда мелодично звякнули о стекло, и нежным движением, словно приглашая к первому поцелую, она подставила к краю бокала губы и отпила маленький глоток.
— Я рада! — томно прошептала она.
На секунду она положила свою руку на мою, и я почувствовал такое невероятное облегчение и умиротворение, что невольно поднес ее ладонь к губам и благодарно поцеловал.
— Ах, Роза, как вы прекрасны! — воскликнул я.
Она улыбнулась — грустно, как мне почудилось и, качнув головой, произнесла:
— Если это и в самом деле так, то мне очень хотелось бы сделать для тебя подарок...
Я вопросительно взглянул на нее.
— Погадать!
— Да, да! — охотно согласился я.
Ее речь, жесты, улыбка затрагивали во мне непонятную пружину, отзывавшуюся только на ее голос и ее прикосновение. С нею шло нечто странное, от чего внутри возник непонятный холод: я никогда еще не испытывал ничего подобного, даже представить себе не мог. Что-то было в этом странное, даже пугающее. Я даже готов был ради нее на все что угодно! Не скрою, я до сих пор так и не знаю, наваждение ли это было, или проявление истинных чувств к очень красивой женщине. Но я же не мальчик! И красавиц тоже встречал превсяких, а тогда чувствовал себя бычком на веревочке…
Я сидел и смотрел, как она, продолжая мило улыбаться, опустила глаза и принялась, поглаживая мою руку, внимательно разглядывать линии моей ладони.
— О-о! Вы у нас скоро будете богатым, известным и очень уважаемым… — чуть погодя восхищенно заговорила Роза. — Я только прошу вас, Алексей, чтобы вы никогда не обманывали меня, всегда слушались меня и делали все, что я стану вам указывать. И каждый раз, когда обо мне подумаете, — продолжала она с кроткой улыбкой, — вспоминайте о том, что я вам сказала только что. Запомните!
Наши взгляды скрестились. В ее темных зрачках мелькали блики, словно блуждающие огоньки, с томлением обжигавшие мое сердце. Я уже думал о том, что мы с нею в будущем…
— Ну? Согласен или нет? — пальчики ее легонько забарабанили по столу.
— О, да! Конечно! — как-то нелепо и клятвенно заверил я.
Снова я смотрел на нее, снова прислушивался к ее голосу, даже когда она умолкла. А она заулыбалась, расслабленно откинулась на спинку кресла, вытащила из сумки пачку тоненьких сигарет, неспешно закурила и, оглядываясь по сторонам, спросила:
— Куда же Глеб запропастился?
Буквально через секунду мне бросилось в глаза, как Роза изменилась в лице: оно сразу резко вытянулось и побледнело. Цыганка испуганно смотрела поверх меня, словно за моим креслом появилась смерть с косой. Я невольно обернулся.
За моей спиной у стойки работал телевизор. Передавали новости: «…местный криминальный авторитет скоропостижно скончался при загадочных обстоятельствах …». Сначала я ничего не понял, но когда на экране появилось застывшее в ухмылке лицо Глеба, безжизненно лежащего на полу, я вздрогнул. Меня бросило в жар, сердце застучало как молот.
Это было жуткое зрелище, и столь же ужасным показалось мне выражение ее блестящих глаз, когда она спросила, пристально вглядываясь в меня:
— Кто его убил?
Я едва не потерял дара речи. Но все-таки ответил тихо-тихо:
— Не знаю…
Цыганка, нервничая, торопливо вытащила пятьдесят долларов, бросила на стол, потом спрятала кошелек, сигареты, зажигалку, щелкнула замочком сумки и резко встала.
Я тоже поднялся.
— Мне пора, а вы идите домой.
Она повернулась, и уже на выходе из кафе произнесла сухо:
— Я позвоню.
Цыганка пересекла улицу, и вновь я не мог оторвать глаз от ее очаровательно покачивающихся бедер. Двое молодых крепких парней выскочили из черного джипа, услужливо открыли перед ней дверцу, она села в машину и уехала с ними...
Наступило молчание. Алексей мельком посмотрел на меня, затем нахмурился и с грустью опустил глаза.
Я не удержался и снова спросил после долгой паузы:
— Позвонила?
На его лице появилось странное выражение — смесь недовольства и одобрения.
— Нет! Не успела… — ответил он. И продолжил, отвечая на мой следующий немой вопрос.
— В ту же ночь, как только я заснул, я снова очнулся от цокота копыт Грома. У меня не было времени разбираться в своих чувствах, поскольку все произошло помимо моей воли, словно я был лишь слепым исполнителем чьей-то могучей воли. Я понимал, что кто-то с моей помощью вершит над негодяями справедливый суд, но не знаю, если честно, был ли этому рад или нет…
Алексей снова замолчал. Задумался.
— И что же с ней случилось? — спросил я, видя, что Алексей пытается уйти от ответа.
— А-а! — он тяжело вздохнул, — В ту ночь я ее убил.
— Как?
— Мой меч пронзил ее горло, — монотонно произнес он.
В его голосе я не почувствовал торжества победы над злодейкой, скорее, наоборот, в нем звучала тоска и горечь.
— Ты спрашиваешь, что с ней произошло? — Алексей пристально посмотрел прямо мне в глаза. — Точно хочешь услышать? Ну, ладно.
И продолжил совершенно будничным тоном.
— Она умерла от удушья. Как сейчас вижу перед собой ее красивое тело в предсмертной агонии… Синеющее лицо, вывалившийся язык…Глаза…»
Мне стало дурно, очень сильно затошнило. По всему телу пробежал холодок.
— Не надо. Остановись! Зачем подробности? — вскрикнул я.
— А как мне жить с этим? О том, что я тайно страдаю, ужасно мучаюсь, никто, кроме меня не знает. Но у меня сил уже нет носить в себе весь этот груз. Я столько времени все ото всех скрывал! И мне все хуже! Мне поговорить не с кем! У меня совсем никакой надежды уйти от такой жизни, я пытался перестать об этом думать. Ты представить себе не можешь, как я чудовищно одинок из-за этих ночных приключений.
Помнишь, у Маяковского:
Я одинок,
Как последний глаз
У идущего к слепым человека…
Как я его понимаю! Честно говоря, я очень страдаю. После каждого подобного путешествия всегда испытываю невероятное душевное потрясение…
— Что значит — подобные путешествия? — спросил я, догадываясь, каким будет ответ.
— Да, друг мой! С той поры черный конь является среди ночи, и я скачу по миру, неся смерть очередному злодею, который, видите ли, возомнил о себе Бог знает что. Но от этих мыслей мне не легче. Лучше бы мне жить как раньше, страдать, радоваться, а ночью спать, как все нормальные люди... Господи, как же я устал. Кто я?
Алексей долго еще рассказывал о своих ночных приключениях, а затем ушел, оставив после себя массу туманных, совершенно непостижимых и не имеющих ответа вопросов.
А потом я сидел, глядя, как скрытое облаками заходящее солнце заливает комнату прозрачно-золотистым светом. Меня начали одолевать самые разные, сменявшие одна другую, мысли. Можно ли допустить, что у Алексея от пережитого им стресса образовался специфический бред или на фоне психологической защиты разыгралось гипервоображение? А если я действительно столкнулся с из ряда вон выходящим явлением? В таком случае, как же все это доказать в рамках научной парадигмы? А может это быть простым совпадением, и не более того? Или — что вполне вероятно — он от начала до конца сам все выдумал, чтобы обратить на себя внимание? Но чье? Мое? А оно-то ему зачем?
Было же такое, когда юноша, делая записи о трагических событиях, происходящих в мире, не подозревал, что однажды его сочтут предсказателем. И из-за чего? Просто потому, что он вел записи на старых еженедельниках. И тексты совпали с датами. Мог ли он тогда думать, что люди, падкие к сенсациям, готовы сотворить из него Нострадамуса? Хорошо, что он оказался порядочным человеком, а если на его месте оказался кто-нибудь другой, кому уж очень хочется славы, что тогда?
От этих и сотен подобных мыслей голова моя начала раскалываться на части.
Но наконец я спокойно засыпаю и сплю до рассвета.
FINITA…