На финишной прямой

Мне сказали все, что положено говорить в таких случаях. И про то, что надежды нет, и про то, что уже поздно, и про то, что не всем дано дожить до 80, кто-то умирает и в 46.
Врачи обычно говорят такое родственникам. Кем-то считается, что тебе не положено знать, когда тебе наступит конец, ты должен ловить это в измученных глазах близких, когда они произносят «ты обязательно поправишься». Я оказался избавлен от этого последнего унижения – родственников у меня нет.
Я вышел из холодно-стеклянного здания дорогой многопрофильной клиники с одной мыслью: кажется, не получится увидеть весну.
Нет, никаких «доктор, как же!.. я хочу жить!». Пусть это останется в кино и в книгах. Я вышел из мерцающего в свете вечерних фонарей здания с ощущением, с каким уволившийся выходит из своей конторы. Ведь мне сюда больше незачем идти – как уволившемуся незачем возвращаться на свое рабочее место.
Декабрь никак не желал наступать – несмотря на начало зимы, снега не было вовсе. Стояла мягкая и влажная погода. Обидно будет, если снег выпадет поздно и будет долго лежать, я не увижу, как он стает, подумал я.
Центр, как обычно, стоял в пробках. Я решил бросить машину в переулке и пойти пешком. В конце концов, можно завтра поехать на работу на метро, в котором я не был лет пять. А можно и вообще не ехать туда.
Можно бросить машину незапертой, и… не искать.
Да я же дойду до дома пешком. Минут за сорок точно.


На площади, похоже, проходил митинг против правящей партии. Видно, было, что с митингующими уже работает ОМОН. Два молодых человека, проходившие мимо меня, громко крикнули «Революция!». Видимо, в поддержку митингующим.
Я ведь могу сейчас пойти туда, к митингующим, ведь мне тоже не нравится правящая партия. И могу оказаться в автозаке, беды максимум на 15 суток, ведь мне нечего терять.
Но не пошел.


Я иду по улицам города, один, впрочем, как почти всегда. Я ходил по ним много лет, лет 29 наверно, с тех пор как поступил в один из московских институтов и навсегда уехал из провинциального городка, где жил раньше. Я всегда знал, что рано или поздно я перестану по ним ходить, картинка исчезнет, но не знал, когда.
Я свободен.
-Эй, дай барсетку, - сказал один.
Второй вытащил нож.
Что за нелепость угрожать убийством тому, кто не доживет до весны, подумал я.
Но барсетку отдал.


Я знаю лишь соседей из квартиры напротив, но их не было. Вчера я видел, как они выходили из подъезда с чемоданами – наверно, ехали в отпуск. В нашем доме по две квартиры на каждом этаже. Живущих в квартирах на других этажах я не знал вовсе. Все, что я мог без денег, ключей, телефона и кредитки – это дойти пешком до работы, что заняло бы примерно час, и попросить охрану впустить меня в офис, я бы переночевал там, утром бы взял деньги из сейфа и заказал бы новые ключи, а также новый телефон и новую барсетку.


Размеренный шаг способствует моим мыслям. Времени, что мне осталось, возможно, как раз хватит, чтобы подумать о том, от чего я всегда пытался отвлечься – с помощью своего огромного количества работы, поездок в командировки и в Европу на выходные, кучи мелких ненужных, но положенных мне дел вроде занятий с персональным тренером по фитнесу, стрижки, посещения премьер в театрах и кино. Это удавалось – бесконечная клиповая смена лиц, бумаг, машин делает свое дело, хотя время от времени я видел во сне угрюмый северный городок, из которого уехал в 17 лет навсегда. Хотя последние несколько лет снов я не запоминаю.
Считается, что на финишной прямой нужно задуматься о том, что ты после себя оставишь, сделать то, что всегда собирался. Возможно, круто изменить свою жизнь.
После меня останутся мои статьи в нескольких деловых изданиях. Моя квартира – надо кому-то завещать ее, хотя я даже не знаю, кому. Может быть, какому-нибудь благотворительному фонду, ведь детей у меня нет: я всегда был осторожен с женщинами, о чем не жалею. Мои проекты перейдут к другому наемному менеджеру, и уже он будет дальше руководить строительством дорог. Я не знаю, много это или мало, в конце концов, у кого-то нет и этого, но больше мне нечего оставить.
Я не смогу сделать то, что я давно собирался сделать, так как мои планы – это новые сделки и новые поездки, а они случатся по графику. Те, что запланированы до весны.
Я уже давно ничего не хочу, потому что привык относительно легко добиваться любой поставленной цели. И не ставлю никаких радикально новых целей, чтобы не выходить за рамки этой легкости. Я привык иметь многое, прилагая лишь определенный ряд усилий.
В 16 лет я решил порвать со своим унылым родным городом, потому что не захотел видеть, как моя одноклассница, которую я любил, превратится в копию своей матери-алкоголички, не захотел просто от скуки выбивать зубы парням из соседней школы или разбивать стекла в машинах, которых в нашем городе было так мало. Я засел за учебники и на следующий год поехал поступать в Строительный. И я поступил, и остался в Москве.
В студенчестве я научился главному – крутиться. Сначала на уровне института, выбивая себе возможности подработать. Потом – на уровне первых образовавшихся кооперативов. Позже я смог уехать на запад и научиться грамотно вести бизнес, что оказалось потом крайне востребовано. Вернувшись, я ставил себе цель устроиться в ту или иную компанию, в зависимости от того, какая была более богатой и раскрученной. И каждый раз добивался этой цели, и через некоторое время уходил в новую компанию. Цель тут же блекла. Так же было и с женщинами.
В общем, я на самом деле шел примерно к одной и той же цели – к подтверждению того, что я победитель. И каждый раз приходил. Хочется ли мне круто изменить свою жизнь? Смешной вопрос, никто не хочет менять жизнь победителя. Ко всем благам такой жизни привыкаешь очень быстро, и захотеть вдруг отвыкнуть от них в 46 лет – нонсенс. Истории про тех, кто добился высокого материального положения и уехал вдруг навсегда на какой-нибудь крошечный остров в Индийском океане, где можно прожить на доллар в день, или ушел в монастырь, вызывают у меня сарказм. Мне хочется предложить этим людям уехать в мой родной город – вот уж где дауншифтинг…
Победитель – всегда мегаломан.
И наверно я проживу оставшееся время так же, как жил.
Возможно, я вру себе, возможно, у меня просто нет не только желания, но и сил круто повернуть куда-либо. Потому что все силы ушли на достижение тех целей, и я утратил способность видеть иные цели и стремиться к ним.
И значит, ничего изменить уже нельзя.


Недалеко от офиса стоит какая-то церковь, я за три года работы так и не посмотрел, какая.
Странно, я ведь никогда не считал себя атеистом. Впрочем, я просто об этом вообще не задумывался.
Интересно, захочется ли мне зайти в нее, когда останется совсем мало.


У офиса припаркована черная «девятка», даже не знаю, чья она. Ведь в здании остался только охранник, а он, насколько я знаю, ездит на метро.
Дверь открыта. Как хорошо, ведь у меня нет пропуска.
- Привет, Фёдор, дай ключ, - говорю я.
Но он не видит меня, сидит и смотрит, в потолок.
- Заснул?! Ключ давай! – я легонько толкаю его в грудь и чувствую, что пальцы мои вошли во что-то липкое и теплое.
И слышу сзади негромкий хлопок.

16.12.2011.