1. 27

Как не вспомнить курилку в институте «Союзкурортпроект» в разгар застойного времени. Интеллигенция общалась без страха быть преданными.
Я все чаще вспоминаю старичка белоэмигранта. Наверно потому, что сама теперь приближаюсь к старости. Студентом он оказался в революции. В поисках хоть какого-то подобия нормальной жизни, он проехал через всю страну. Продолжив, в конце концов, образование во Владивостоке. Я не помню, что он рассказывал про скитания. Но вот кое-что из воспоминаний о Владивостоке я помню. В то время мы боялись агрессивности коммунистического Китая. Он сказал, что мы плохо понимаем этот народ. У него во Владивостоке был слуга китаец. Он нанял его совершенно нищим и голодным. Через короткое время он оправился. Купил хорошую одежду. И по выходным он сидел в одном из центральных сквериков в чесучовом костюмчике и читал газетку. Вот я сейчас думаю, нам пытаются представить революцию 1917г. как безумный бунт кровожадного народа. Так ли это? Мне кажется логичнее теория заговора. Я много встречала людей разного уровня. Но не встречала убежденных коммунистов. Не считая, конечно, аппаратчиков, материально заинтересованных. Люди простые считали, что коммунисты есть, но где то очень далеко. А те, кто ближе к центру, действовали только ради карьеры. Ни те, ни другие не могли стать революционерами.
Снимал нашу арбатскую квартиру  до революции бывший адвокат по фамилии Микенаф. В советское время он занимал две лучшие комнаты – бывшую гостиную и бывшую столовую, метров по 30 каждую. Так вот как-то в порыве старческой откровенности он нам с братом сказал, что в царские времена был террористом. Представляете, он с оружием в руках боролся с режимом, который дал ему образование и достаток. Ведь, будучи молодым человеком, он жил в шестикомнатной квартире со всеми удобствами. Плюс комната для прислуги, выходившая на «черную» лестницу. И в результате все потерял. Характерно для российской интеллигенции его происхождение. Его отец – литовец, из очень религиозной семьи. В этой семье один из сыновей должен был стать ксендзом. И, так как молодой литовец не чувствовал призвания в аскетической жизни, то, являясь гражданином России, он сбежал на Кавказ. Там, в браке с осетинской княжной, у него родился сын, наш будущий сосед. Правда, коммунистом он тоже не был. Придурки называли его – «из бывших».
Опять о курилке в институте «Союзкурортпроект». Обычно все ругали власть и нищету. В этой болтовне никогда не участвовал бывший белоэмигрант. Когда обращались к нему, он отвечал: «я вполне лоялен к существующей власти. Это гораздо лучше того, что было в 1917г.». Когда Владивосток пал, он нанялся матросом на корабль, плывущий в Европу. Там в Берлине жил его дядюшка. Через год, попав в Берлин, он поступил в университет. По ночам работал таксистом. По окончании остался на кафедре. Преподавал римское право в Берлинском университете. В Германии прожил 20 лет.
Когда мы ругали наши опустевшие магазины, он ухмылялся: «я не знаю, что лучше пустые магазины или пустые карманы».
Когда у него спрашивали подробности про фашистов, он говорил, что обычно те, кто вступал в партию, делали это из-за карьеры.
В конце войны немцы, на всякий случай посадили его в тюрьму. Его жена погибла при бомбежке. Когда пришли наши, забрали и повезли его на восток. Очень грустно было слышать на каждой остановке песню в громкоговорителе: «широка страна моя родная…я других таких нигде не знаю, где так вольно дышит человек». Одиннадцать лет пробыл на каторге. Когда мы его спрашивали, как там, говорил, что ему было легче, чем остальным, так как он работал переводчиком. Когда лагерь закрыли, он отказался уехать без документов и неизвестно куда. Его мать и сестра тогда еще жили в Москве. Документы ему выдали и разрешили вернуться в Москву. И он очень гордился, что обладал справкой, в которой прописано: «отсидел 11 лет по статье такой-то». А эта статья расшифровывалась – без состава преступления.