Семейный альбом. Глава XIV. Детство мое, детство

И опять придется возвращаться  в 50-е годы. Вот помню себя в нашем тенистом кировабадском дворе (четыре громадные липы, посаженные еще до революции, росли, создавая густую тень и уют):  мне три годика, и на руках у меня Шарик, верный дружочек, он жил у нас около 10 лет, по всем горам с нами ездил. Именно после отъезда Веры на учебу в Москву, мама вместе со мной начала ездить за папой по горам.

Первая поездка была в Нахичеванскую автономную республику. Мне было всего четыре года, и запомнила я немногое. Папа работал в геолого-разведочной партии механиком, а мама - домохозяйничила, и подрабатывала шитьем, специализировалась на мужской одежде, потому как население поселка, в основном, состояло из мужчин. Поселок геологов Агдара представлял собой несколько сборно-щитовых домиков, и жили в нем только в летние месяцы. На зиму все консервировали и уезжали. Кругом были горы, а далеко на западе, уже за кордоном, в Турции, была гора «самая большая», как поется в песне, и называлась она Арарат. Ведь поселок стоял на берегу Аракса, и на противоположном берегу был уже Иран. Но все это я узнала потом. А тогда... Помню, мы с папой пошли куда-то на прогулку, и прямо у меня из-под ног, страшно напугав, вылетела куропатка. И зайцы бегали, как у себя дома, а по ночам страшно выли волки.

Но жили мы там недолго. В 54-ом папу перевели в Южно-Дашкесанскую геолого-разведочную партию. Так и я попала в Дашкесан. Но в Дашкесан-кобальте, поселке городского типа, в котором в годы войны жили мои родители, я побывала только один раз. А мы жили в поселке Нижний Дашкесан. Папе дали двухкомнатную квартиру в финском доме на две семьи. И это было счастливое время. Окрестности были изумительно красивые. Домик стоял над дорогой в долине, где рос «вкусный» лес: кизил, алча, яблони-дички, мушмула. А горы поросли чабрецом. О, этот запах чабреца, и сказочный розовый цвет склонов, когда он цветет! Увидев такое один раз, не забудешь никогда. Папа брал меня с собой иногда в горы, это были замечательные походы, хотя о цели их я никогда не задумывалась. Наверное, это были просто прогулки. И с нами непременно третьим был Шарик – песик безвестной породы, но умненький и верный, черненький, с белым галстуком.  А зимой папа катал меня на совершенно необычных санках, которые сделал сам. Потом, когда мы уже жили в Кировабаде, они долго стояли бесхозные в сарае, не нужные по причине отсутствия снега...

В 56-ом я пошла в первый класс, и мы с мамой переехали в город. Жили мы в большом доме, замечательном своей историей. Дом был постройки 18 века, принадлежал знатному азербайджанскому роду, беку. И после революции был национализирован, разделен на 2 части. В одной, национализированной полностью части, жили 17 семей. Другая была разделена еще на три части между наследниками бека. Сам он и его пять сыновей бежали за границу. Мы жили в одной из этих трех наследных частей, которая досталась дочери бека. Дочь бека звали Ханум, это была красивая, образованная женщина, знавшая арабский язык, но интересно то, что в новых реалиях она сумела выжить, потому что умела шить, причем хорошо. Купила патент у государства на право заниматься ремесленым трудом, и обшивала всю округу. Причем в основном женщин, но могла и брюки сшить, и рубашку. Оставшись в войну вдовой с малолетней дочкой, она передала свою часть тоже государству, оставив себе, причем не в частной собственности, а на правах аренды, две комнаты. И в нашем дворе кроме нее жили еще три семьи, в том числе мы. Т.е двор был малонаселенный, но большой. И в нем именно у нашей семьи был еще и маленький сад, наверное, чуть больше сотки. Там росло три фруктовых дерева, куст жасмина, цветы и были грядки с зеленью, редиской... Сад был нашим, потому как располагался под нашими окнами, но впрочем, больше никто из соседей и не изъявлял желания иметь клочок земли для обработки. Только моя мама, да я, копошились там весной, высаживая, пропалывая, наводя порядок. Зато урожаем персиков и хурмы делились со всеми. Росла там еще яблоня, но никогда на ней я не видела ни одного яблока. И только став взрослой, и получив соответствующее образование, поняла, что не хватало бедному дереву периода покоя: зима в Кировабаде была очень теплой, температура редко и ненадолго опускалась ниже нулевой отметки.

А во дворе росли пять лип, посаженных сыновьями бека. Липы были огромные, двор был тенистый, уютный. Весной божественный аромат цветущих лип наполнял и двор, и квартиры, и даже на улице, на подходе к дому, стоял этот запах. Все соседи прекрасно знали друг друга, уважали, делились вкусностями, радостями и горестями. Частенько летом во дворе под сенью первой, самой большой липы, накрывался стол, ставился самовар, и соседи выходили пить чай, прихватив с собой кто варьенье, кто мед, а кто и какое-нибудь печиво.

Жили мы в квартире без удобств. И с этим обстоятельством связано немало анекдотичных случаев. Поделюсь одним. По субботам мы ходили в городскую баню. Там всегда очередь. Сидим, ждем. Я стены от нечего делать рассматриваю – одна стена вся в портретах каких-то важных дяденек. В очередной раз приходим – одного портрета нет, в следующую субботу, еще две "дыры", в следующую – опять провал. Я, громко, на все фойе (не знаю, как уж так получилось): "Мама, а куда эти портреты делись?" И хотя в фойе стоял легкий гул от разговоров, тут повисла гробовая тишина. Мама сначала смешалась, а потом почему-то шепотом: "Тихо, это были враги народа"... И палец к губам приложила, чтобы больше не расспрашивала... Надо ли объяснять, что это был "иконостас" членов политбюро КПСС. Потом уже дома папа меня просветил, вкратце доступными для понимания ребенка словами, объяснил кто это такие "враги народа". Были это портреты Молотова, Маленкова, Кагановича и "примкнувшего к ним Шепилова".

В школу я пошла ту же самую, что окончила моя сестра. Школа находилась недалеко от нашего дома, и, вообще, это была, конечно же, лучшая в городе школа: №4 им. Н.К. Крупской. Первые годы учебы мне запомнились как-то не очень ярко. Помню только, что начало было не самым лучшим. Первого сентября, на первой же перемене, я умудрилась заблудиться в школе и не найти свой класс,  и меня, плачущую, с трудом выяснив в каком я учусь классе, привела  в него какая-то учительница. Всю первую четверть (до ноябрьских праздников) я жила у бабы Мани – Марии Яковлевны Лукиной, той самой, которая помогала когда-то маме в 40-х годах. Маме надо было «свернуть» хозяйство, она ведь всегда была очень деятельной, и там, в Дашкесане, у нас были и куры, и свиньи...

Мария Яковлевна Лукина, бабушка Маня, не была нашей родственницей, но я, в свои детские годы, совершенно искренне считала ее своей бабушкой, и очень ее любила. Ведь у всех детей были бабушки, и у меня была - баба Маня, и как же я плакала, когда узнала, что она не моя бабушка, а моей подружки Светлушки, а я только дочка друзей. Жили Магулария-Лукины на противоположном конце города, и возить в школу меня было далеко. Баба Маня будила меня рано-рано, заплетала мне, сонной, косы, и за руку тащила, в буквальном смысле этого слова, через пол-города к 8 утра в школу. А по возвращении из школы начиналась веселая жизнь: Света и Шурик – внуки бабы Мани и мои друзья, и еще много-много мальчишек и девчонок во дворе, замечательная теплая осень – какие уж тут уроки. В общем, когда мама в ноябре переехала в Кировабад, и забрала меня домой, выяснилось, что успехи у меня ниже среднего: первую четверть я закончила на одни тройки. И только по поведению стояла в табеле одинокая пятерка. Но мама была воспитатель крепкий: она закрыла меня в комнате, и дала задание - сделать все уроки: «Через час проверю». Мне сначала было скучно, а потом вошла в азарт, и оказалось, что учить стихи совсем не трудно, и решать задачи – тоже. Больше троек у меня в табеле не было никогда.

Со смешанным чувством ностальгии, любви, грусти рассматриваю фотографию: вот, на фоне дома, в котором мы жили, когда я ходила в первый класс, моя баба Маня – Мария Яковлевна Лукина. Она – в центре. Слева ее дочь – Ирина Александровна Лукина-Магулария, справа внук – Шурик Магулария, а внучка – Светочка Магулария – стоит слева. Это мои друзья детства, и первая детская любовь, между прочим...  Света с мужем недавно съездила в Гянджу, и разместила в Одноклассниках.ru фотографии из этой поездки: дом этот стоит и поныне. Но давно уже нет на этом свете бабы Мани, да и тетя Ира уже в лучшем мире… И Шурика, с тех пор как он уехал учиться в Москву, я не видела ни разу. Зато со Светой мы поддерживаем связь через интернет: хорошая все-таки идея пришла  кому-то в голову: создать сайт Одноклассники.ru. Света живет в Тбилиси, она учительница в школе.

Я училась в третьем классе, когда папа решил круто изменить свою и нашу жизнь. Он уехал в Красноярск летом 1959 года, и устроился работать старшим механиком в Богучанское строительное управление. Ему дали квартиру, и он прислал телеграмму нам: "Приезжайте!" Но тут мама категорически отказалась ехать в эту холодную Сибирь, о чем, в свою очередь, сообщила ему телеграммой. А я? Ох, как мне хотелось поехать к папе в Сибирь, и совсем я не боялась каких-то мифических морозов (а что это такое? – у нас-то зимой редко когда столбик термометра опускался ниже нуля, да и то на два-три дня, не больше, за всю зиму). Папа с мамой несколько раз перебросились мнениями по самой быстрой на то время почте, и папа вынужден был вернуться, прожив в Сибири всего два месяца.

И снова горы, снова одна геолого-разведочная партия сменялась другой.

Почему так часто папу переводили из одной партии в другую? На то были очень веские причины, как объективного характера, так и субъективного. Во-первых, геолого-разведка это такое дело: отработали-отбурили и партия сворачивается, и следует перевод на новое место.  А во-вторых, Степан Николаевич Качанов был прекрасным специалистом своего дела. Да к тому же и трудоголик из трудоголиков – не признавал ни выходных, ни праздников, причем в каждое дело вносил какую-нибудь «изюминку», у него было несколько рацпредложений, изобретений, но почетные грамоты, которыми его награждали за них, не сохранились, потому что мама, по моде тех лет, вывешивала их вместе с Вериными похвальными листами на стены.

Работать приходилось много, оборудование на буровых станциях изнашивалось быстро, часто выходило из строя, а настоящих знатоков этого дела практически не было. Вот папа приедет в партию, работает буквально день и ночь. Все отладит, партия начинает выполнять план, и работы становится поменьше. Тут-то папа и видит то, что оставалось вне поля его зрения, пока он был с утра до вечера занят на буровой. И что же он видит?  Там мотор начальник или его зам сбыли налево, тут рабочим не доплатили. А Степану Николаевичу, конечно, молчать невмоготу, и он начинает искать правду. И начальство, которое и хотело бы такого прекрасного специалиста у себя оставить, но ведь себе дороже получается, начинает искать повод, чтобы избавиться от правдолюбца. А тут, так кстати, в соседней партии тоже все вышло из строя, и следует приказ по Азгеолоуправлению: «В порядке перевода перевести в такую-то партию на ту же должность». Конечно, не во всех партиях у него были конфликты с начальством, но случались, и не раз.
 
Ездил по горам, как говорила мама, папа один, суммируя выходные дни, приезжал в конце каждого месяца домой на непродолжительный отдых, и снова в горы. А мы с мамой стационарно жили в Кировабаде, выезжая к нему в горы на летние месяцы, когда у меня начинались каникулы, потому что, естественно, в геолого-разведочных партиях школ не было.

Я очень любила эти поездки.  Во-первых, навсегда запомнились сами переезды. Дорога была очень не простой, я плохо переносила езду, меня укачивало на этих бесконечных серпантинах, и я еще пару дней по приезду болела... Но все компенсировалось красотой гор. Выезжали мы всегда рано утром, а добирались на место уже ночью, вечером пьяняще пахли травы, трещали цикады, заяц, а то и лиса, в свете фар то и дело перебегает дорогу – столько восторга!

Горы – это совершенно особый мир. Они настраивали меня на какой-то иной лад жизни, я много времени проводила одна на природе, любила собирать лекарственные травы, или уходила куда-нибудь недалеко от дома в уединенное местечко. Чаще всего это был громадный одиноко стоящий валун или осколок скалы, я забиралась наверх, и читала там книги, или просто мечтала, лежа на теплом камне, и глядя в небо. Одно время увлеклась рисованием, это были карандашные пейзажные зарисовки, говорили мне, что хорошо получалось, но, к сожалению, ничего не сохранилось, потому что я к этому никогда серьезно не относилась.

 В старших классах я уже неплохо разбиралась в лечебных свойствах трав, и после одного несчастного случая, когда соком тысячелистника удалось очень быстро остановить кровотечение из резанной раны маленького мальчика, разнесся слух о моих медицинских познаниях среди местных жителей. И они потянулись ко мне со своими жалобами – ведь в этих заброшенных высоко в горы поселениях врачей не было, и я давала им советы, и травы, и рецепты, за что они уважительно называли меня, девчонку, «хяким», т.е. доктор.

Папа в те годы имел одно заветное, как  сказали бы сейчас, хобби. Он собирал автомобиль, и собрал-таки, и ездил даже на нем! Но наш папа был настоящий Овен, сделав авто, он быстро к нему охладел, да и со зрением начались вскоре проблемы, и он года через два его продал. Автомобиль был, между прочим, не простой, а повышенной проходимости и повышенной вместимости, и продал он его за неплохие по тем временам деньги.

Два месяца пролетали незаметно, наступал конец августа, и вот уже снова дорога, теперь по серпантину все вниз и вниз, и поэтому совсем другие ощущения. Утренняя прохлада высокогорья постепенно сменяется полуденной жарой пустынных степей предгорий. Степь выжжена дотла палящим солнцем, а ведь в начале лета красовалась эфемерным разнотравьем. Жара стоит невыносимая, и жаром пышет от автомобиля, и как же рад придорожной чайхане, где можно чуть-чуть отдохнуть, и выпить чайку.

Одно из лучших воспоминаний моего детства именно такие чаепития в чайхане у дороги. Чайхана называлась «Чинар». Это действительно была огромная вековая чинара – дерево из рода платанов, достигавшее в объеме ствола нескольких метров. На высоте первого яруса скелетных ветвей в ее кроне была сделана круглая терраса  из досок, с резным балкончиком вокруг, и стояли столики. Посетители поднимались наверх по винтовой лестнице, оказывались среди листвы, в тени и прохладе, что уже само по себе после долгой дороги в жару было просто райским блаженством. А тут еще и чайник с душистым чаем, и изящные стаканчики «армуди», и легкий ветерок, и такие интересные разговоры взрослых...

Заканчивалось лето и снова школа. Я всегда с нетерпением ждала начала занятий. Первое сентября - это был воистину праздник: долгожданный, светлый, радостный. Казалось, и сама природа радовалась вместе с нами: вместе с летом уходил зной, наступали приятные теплые дни, столбик термометра весь сентябрь держался в районе 23-25 градусов Цельсия, чем не лето в понимании жителя российских широт? А у нас это была прекрасная осень. Первое сентября всегда открывалось торжественной линейкой. Девочки все – от первоклассниц до десятиклассниц – в форме: коричневые платья разнообразнейших фасонов с белыми передниками, опять же разных фасонов. Это я к тому, что не было униформы, как таковой. И это было красиво, честное слово!!! Я, например, очень любила свои форменные платья и передники (сколько их за годы учебы у меня было), и всегда они были оригинальными, потому что шила мне их мама, а в старших классах – уже я сама себе. Следовательно, такого точно платья больше во всей школе, и даже в городе, ни у кого не было.

Мои учителя. Не сказать хоть несколько слов о них будет несправедливо. Во втором классе пришла к нам Касаткина Наталья Николаевна. Очень красивая, добрая и строгая одновременно. Мы, школяры, ее обожали. Но быстро прошли первые четыре года учебы и вот уже пятый класс, столько новых лиц, каждый урок – новый учитель. И каждый – Личность. Математику (и алгебру, и геометрию, а позже и тригонометрию) у нас вел Туран Алиевич Сеидов. В этом нам, безусловно, повезло. Он был просто кудесник, умел так объяснить, что математика у очень многих ребят становилась любимым предметом. Классным руководителем у нас стала Авакова Анна Филипповна, учительница русского языка и литературы. У меня просто нет слов, чтобы рассказать о ней так, как я ее воспринимала в те годы. Безусловная любовь, наверное, это будет правильное определение. Красивая, стройная, с гладко зачесанными и собранными в большой пучок на затылке, русыми волосами, с грудным, очень красивого тембра, громким голосом, всегда одетая с таким вкусом, и в то же время как-то скромно, но броско. Как ей это удавалось? Не представляю. Русский язык и литература у меня сразу стали любимыми предметами. Впрочем, а был ли у меня нелюбимый предмет? Пожалуй, да. Физика. Почему? Наверное, это все-таки заслуга преподавателя, который ее вел. Поэтому я не буду его здесь вспоминать, хотя хорошо помню. Ну что уж тут поделаешь, не все учителя, становились Учителями, кто-то оставался просто преподавателем.

И все-таки хороших учителей было много больше. Это, прежде всего, учитель истории и обществоведения Чингиз Алекперович Аскеров. Он был директором нашей школы, и Учителем от Бога. Как он умел увлечь нас, старшеклассников, своими уроками, какие интересные темы поднимал для обсуждения. Он учил нас думать, учил понимать, анализировать, делать выводы. К сожалению, пришел он в нашу школу, когда я училась в 9-ом классе, и мне повезло учиться у него только два года. Но и этого хватило для того, чтобы в студенческие годы все общественно-политические дисциплины мне давались легко, все шли на пятерочку. Впрочем, до него историю в нашем классе вела Анна Герасимовна Баласанова. И тоже очень интересно строила занятия. В 9-ом же классе нам пришлось расстаться с Анной Филипповной. Вместо нее пришла Тамара Хачатуровна Шахбазова. Очень неплохой педагог, но до Аваковой ей было далеко. На мой вопрос Анне Филипповне, почему она нас отдала Тамаре Хачатуровне, та вздохнула и ответила, что у нее только среднее педагогическое образование, поэтому у старшеклассников она не имеет права преподавать. Много лет спустя я навестила Анну Филипповну в Ярославле, ее родном городе, куда она уехала после выхода на пенсию.

И еще мне хочется здесь вспомнить учительницу химии Ти Александру Васильевну. Это именно благодаря ей я на всю жизнь полюбила химию!

Так и пролетело 10 лет, и наступил 1966  год, я окончила школу, и поехала в Ростов-на-Дону поступать в мединститут... и не прошла по конкурсу. Щелчок по носу был ощутимый, но не смертельный, хотя и не справедливый: четверку по химии на вступительных экзаменах мне поставили,  нагло занизив на балл оценку. Ну, да я на этих двух дам, что принимали у меня экзамен, не в обиде. Кто знает, как сложилась бы моя жизнь, стань я врачом. А так, поработав 10 месяцев санитаркой в Даугавпилсской детской городской больнице, я поняла, что не очень-то я и хочу быть врачом.

И снова Ростов. Посоветовавшись с тетей Лидой (а я останавливалась на время вступительных экзаменов оба раза у нее), решила я идти в университет, на биофак, на почвоведение. Что это такое «почвоведение» я, конечно, представления не имела, но тут как раз в областной газете «Молот» появилась большая, на весь подвал, статья о почвоведении и кафедре почвоведения и агрохимии в Ростовском университете. Статья была написана профессором Ф.Я. Гаврилюком, бывшим в те годы заведующим этой кафедрой. И вот повороты судьбы: много лет спустя, он стал моим научным руководителем, и именно при его участии определились мои интересы в науке, и была защищена кандидатская диссертация.
Прочитала я эту статью и решила попробовать. Подала документы, поступила, и вот я уже студентка Ростовского государственного университета.

В студенческие годы я на летние каникулы обычно ездила домой. Папа все так же работал в геологоразведке. Последние два года перед пенсией – в Шор-Булаге, искали ртуть. Это были как раз годы, когда Советский Союз совсем рассорился с Китаем, а так как ртуть мы получали из Китая, то именно эту задачу и поставили перед Азгеолоуправлением. Ведь Карабах – горная страна с высотами до 3600 метров в междуречье рек Аракса и Куры – буквально «нашпигован» различными полезными ископаемыми. Кстати, ртуть нашли, и, причем, в промышленных масштабах, поэтому через два года (году так в 1969-м) там начали строить рудник. А ведь какие девственной красоты места там были. Впрочем, в девяностые годы по этим горам прокатилась армяно-азербайджанская война, Карабах отошел к Армении, и это совсем перевернуло жизнь в этих краях.

Именно эта партия стала для папы последней, высокогорье – «вредный цех», и поэтому в 55 лет он вышел на пенсию. Да, ему было что вспомнить, и он с удовольствием это делал. Ведь он объехал весь Малый Кавказ, искал вместе с геологами и золото, и серебро, и полиметаллические руды, и даже, как я уже говорила, ртуть. И всякое случалось в этих горах. Однажды он попал в сель, а это страшное по своей разрушительной мощи явление, но чудом спасся, отделавшись переломом в стопе. Видел сход лавин с гор: когда он работал на границе с Арменией, у них однажды лавиной унесло трактор, так его остатки нашли на берегу озера Севан. И много еще интересных событий, больших и маленьких, помнил папа и рассказывал нам. А когда по праздникам мы иногда собирались всей семьей, его любимая песня «Геологи» звучала непременно. Ведь он любил петь, и у него был неплохой тенор. И мы пели на голоса:

«Ты уехала в знойные степи,
я ушел на разведку в тайгу,
над тобою лишь солнце палящее светит,
надо мною лишь кедры в снегу.
А путь и далек и долог,
и нельзя повернуть нам назад,
держись, геолог, крепись, геолог,
ты ветра и солнца брат...».

Папа... Чем старше я становлюсь, и чем дальше уходит в прошлое тот день 30 августа 2000 года, когда ты ушел в последний путь, тем все яснее я понимаю, каким Человеком ты был, и как мне повезло родиться в этой семье...