Кёрлинг

Встань, одевайся, убегай из дома

Глухо. Лишь где-то откуда-то доносилось шуршание рвущегося ветра.
Поднималась температура, падало давление, учащался пульс, лампы под сводом сжимали и разжимали зрачки, врывался сквозняк, забирался в воротник зимнего черного польто.

Гул становился плотнее, кричали стены отражающимся звуком.
Прорвался сток поезда мгновенно рванувшего прочь из темноты, промчался мимо.

;Черные лестницы больницы доказали мне, что наш город не так далек от Ада

Я с точностью помню как добраться до твоей палаты. Номер 206.
Помнишь мы сидели в коридоре, нас было трое. Мимо санитары провезли носилки с белым покрывалом, покрывшимся не знать от чего желтыми пятнами, из-под которого уродливо свисали и синели длинные мужские ноги с вросшими ногтями и ты так невольно слегка сморщила нос без хряща и будто бы все твое отвращение к этой никчемной жизни отразилось именно здесь и сейчас. Не ищи себе оправдание, не все способны жить с поднятой головой, гораздо больше склоняют ее под игрушечные гильятинки.

Тихо, слышишь? Как она дышит? Давай не будем будить.

Люди выплачивают проценты за бытие, в котором жить им дотошно и скучно, не говори, что ты согласна на такое столь гнусное существование.

Слезы нервно кончали кратковременную свою жизнь самоубийством, падая с твоих ресниц, соскальзывая с века.

Стекло запотело от вскипавшего толстоко пожелтевшего от старины чайника. Ржавчину и накипь отдирает и ворует время в комнате 3 на 5.
Больничный шкаф пропитался запахом  не очень белых халатов, дверцы которого скприпели своими высокими голосками, петли отходили от опилок.
;Раковина пропускала воду, кран не желал молчать, слив не готов к новой порции грязи вперемешку со старым мылом, которое уже не чистит и не пахнет,  и твоими мечтами, которые вдруг слили в утиль.
Потрескались остатки.

Прогнулись две кровати под тяжестью твоих мыслей, сжались по стенам, просили согреть человеческим телом. Зачатки романтики хладели на твоем розоватых щеках, но тут прогнили и синели вены в мраморных порах потрескавшейся кожи, капиляры живут в белках невыспавшихся глаз. Минусовая температура проникла в палату, кровать, твое сердце? Вряд ли.

Не говори никому, прикладывая указательный палец к губам, никого не интересует наши визги из-под паровоза, только ветер мерно оседает на подоконнике больничных карнизов, стеклах, разрисованных долгими морозами.
Слышишь, как жадно хрустит снег под ногами прохожих? Не завидуй, не надо, не думай, не смотри даже когда вдруг на улице встретишь счастливую пару, ведь мы не знаем наверняка  что они прошли, что бы любить друг друга.

Мечты растворялись на дне стакана

Солнце не греет, сложно смотреть на гибель того, что грело целых полгода. Тепло стало искусственным уже давно, как слабая лампочка, которая вот-вот погаснет, но даже она не дарит надежду рукам, когда небо темнеет и фонари выхватывают желтым светом снежинки. Люди возвращаются, бабушки с усердием тащат санки, на которых неуклюже развалились толстенькие внучки. Они не знают как это, когда желудок скручивается от собственной пустоты.

Ты такой умный ребенок, просто все гонят на тебя из зависти.

Потели окна, остывали ночью, покрывались пылью, превращались в лед. Лед на твоем окне, лед на руках.
Долгими вечерами, когда люди прекращали бегать под окном, зажигался свет в палатах напротив как бесплотные глаза следили на каждым твоим движением, разкрывались веки в образе старых пыльных штор, тряхнешь и комья мелкого мусора поднимались и парили в охложденном воздухе.

Жизнь шла мимо, маячила перед глазами, звала, но ты все сидела и пыталась согреться рваным покрывалом, которое не давало ничего кроме вони старины.
Дышала тишина в спину. Пепел летел вверх, сарказм здесь не уместен.
Мир лабиринта прогрессивных форм, даже открытые двери вели в закрытые комнаты, в которых реальность прекращает существовать. Здесь лишь бред, маски вечно голодных детей.

Атмосфера лифта, коробок из-под спичек, твой мир заперт в пяти стенах?

Однажды ты уже предложила мне представить, что все вокруг нас - натюрморт. Один большой натюрморт. Тогда мы лишь пешки на шахматной доске обыденности и где ты окажешься, черная или белая, ощущение времени нам не подвластно.

Рисунки твоих многочисленных папок, тетрадей, романов никогда не существовали. Ты рисовала невозможный мир на белезне листов, но не про нас.

Ровно так же важно одиночество для поэта.

В палате обои покрылись желтыми пятнами, половицы отходили от нервных срывов. Ты прошла больше, чем написано у тебя на лице. Мимические морщины в уголках губ трещали сухостью. Город - депрессия, город - тупик. Многоэтажки глядели подъездами, плевались дымом. Не замерзни, хотя...

Играли в кёрлинг,
все так же как молчать до боли в горле.