Крестный отец

   Солнца было слишком много. Умноженное отражением от сияющих сопок и белых высоток набережной, оно кипело в водоворотах вскрывшейся реки. До времени пробудившиеся бабочки растерянно порхали над искрящимися голубыми торосами.
 
   Но солнечное это буйство лишь раздражало прохожего в длинном пальто, из-под которого мелькали белые кроссовки и расклешенные джинсы, обшарпанные снизу до бахромы. Он щурился до слёз и отводил от встречных воспалённые глаза, будто что-то  лежало на его совести. Таежный воздух до тошноты кружил ему голову.
  На пешеходном мосту он поморщился от приступа головной боли, вызванного звонким детским смехом  «Почему они не в школе? Каникулы?...», - и поспешно прогнал нахлынувшие было вспоминания.
 Разминувшаяся с ним пара с коляской, оглянулась вслед. Не то, чтобы он им не понравился, но весь вид его небритый, с чёрными кругами под глазами,   вызывал тревогу.

  На середине моста человек приник к перилам, завороженно глядя в бурлящий поток.
   Ледоход прошёл в выходные. Когда весь город шумно приветствовал чудо природы, он лежал на кровати в тишине своей квартиры, нарушаемой безучастным тиканьем часов.

                *   *   *               

  Банка у изголовья была полна окурков.  В дверь долго стучали (звонок он  вырвал с корнем), а потом  в щели показалась записка. «Приходи, - прочел он,- я нажарила беляшей. С тебя шампусик».
 
      Скомканная бумажка отскочила от банки и запрыгала по полу. Одни и те же мысли роились в его воспалённом мозгу по сотому кругу. Ни никотин, ни водка не могли остановить дьявольскую карусель. В калейдоскоп рефлексий органично вплетались видения, порождённые больным воображением, самокопанием и  ревностью. Он устал с ними бороться: бред, явь, - какая разница? Всё условно и относительно.  Иногда, в минуты просветления, отбросив эмоции, он пытался трезво проанализировать ситуацию, убедив себя, что все его маленькие трагедии не стоят таких душевных терзаний. «Полюби себя» - вникал он в учение великого гуру. Другой   гуру внушал: «Не зацикливайся на себе, растворись в окружающем мире». Все их книги в итоге, трепыхаясь, летели в пыльный угол.
   
      Бутылки на ночь не хватило. Под утро пришлось спуститься в ларёк.
- Знаешь, мне так плохо, пойдём ко мне, а? - позвал он заспанную, все повидавшую продавщицу.
- А кому сейчас легко, - зевнула она в амбразуру. - Минет семьсот, секс полторы.
- Мне зажигалку.
- Полтинник.

  И снова  растерзанная постель. Погружение в долгожданный липкий дурман нарушил стук. «Достала!»,- подумал он на соседку с содроганием вспомнив её целлюлитные бёдра. Но звук был иной, скорей царапанье. На цыпочках подошёл к двери и заглянул через  глазок в пустое вогнутое пространство. Презирая себя за любопытство, поспешил к наглухо закупоренному окну и отодвинул край шторы. Зажмурился от резкого света и чихнул. Во дворе пацаны гоняли мяч на оттаявшей площадке, а из его подъезда вышла девочка. «Надо же? Адрес запомнила!». 
 
   Он забыл, где нашёл её. Помнил, как плёл ей спьяну про синхрофазотроны и кривые пространства, а, очнувшись ночью, увидел перед собой круглые, как у куклы, блестящие глаза.
- Вова, - таинственно прошептала она,- а какого цвета атом?
Тронутый святой простотой, он опустился на колени и целовал ей пальцы на ногах.
- Н-не надо, н-ну, что ты. Иди лучше к-ко мне..., - по детски заикаясь, тянула она его за руку.

   
- Н-ну, что ты. Иди лучше к-ко мне, - вспоминал он её интонации, а когда она обернулась,  обводя взглядом окна, трусливо отпрянул и задернул  штору. И тут же почувствовал, как остро ему не хватает воздуха.
    Вместо того, чтобы раскрыть окно, бросился к телефону на полу и принялся торопливо скручивать провода, который сам же и вырвал недавно. Пальцы тряслись, диск заедал, а он сбивался, путая код города из которого сбежал. Сбежал от проблем, но все они притащились следом. Если раньше он хоть как-то мог с ними бороться, теперь от него ничего не зависело. Душило одиночество. Ну, кому в чужом городе нужен депрессивный психопат?         
   
     Вот, наконец-то гудки.  Торопя их, сердце  отдавалось в висках.
- Алло, - раздался грассирующий мужской голос, - аллё-о, я слушаю!
- Сука..., - прикусил он до крови губы с белым налётом.
   От удара в стену телефон разлетелся на куски.  А сам он рухнул на койку и жадно затянулся сигаретой, до фильтра. Прикурил от бычка другую.
  Остановились ходики. Стало тихо, как в гробу. И спокойно. Теперь он точно знал, что делать. Решительно поднялся, умылся. Всё как-то сразу встало на свои места.  Зачёсывая за уши отросшие волосы, усмехнулся над своим  отражением в зеркале и подмигнул ему на прощанье:
- Пора. Растворимся в окружающем мире.
Надел чистую белую рубаху,  ветровку. Подумал и сменил её на пальто.
 
                *  *  *

 Смотреть на воду можно бесконечно, но у него было дело поважней. Он окончательно поверил в то, что вот ЭТО он точно сможет. Тем более, вода уже манила. «Тварь я дрожащая или...». Без позы и прощаний, он поставил ногу на чугунное литье, нащупывая опору понадёжней, как вдруг различил пронзительные детские крики. Посетовав, что помешали, он повернулся в сторону ребятишек, игравших на торосах, и увидел, как от них медленно относит по воде красный шарик. Девочку в нём держала на плаву вздувшаяся пузырём синтетическая курточка.
   Вначале всё это выглядело довольно безобидно, тем более, что один из рыбаков, бывалый на вид, решительно разделся до трусов и зашёл по колено в воду. Окунул ладони, помочил татуированную грудь и выскочил, подпрыгивая от обжигающего холода. Красный шарик, подхваченный течением, между тем набирал скорость.
- Давай, «синий», давай! - торопил он в сердцах «спасателя». Тот сделал ещё попытку, но, увидев, что ребёнка выносит на стремнину, забегал по берегу и стал звать на помощь.
   
  Человек на мосту не заметил, как оказался на перилах в одной белой рубахе; взмахнул руками, толкнулся и, ласточкой описав дугу, почти без брызг, вошёл в воду.  Вынырнув, встряхнул волосы и, разглядев через плёнку воды размытый красный шарик, бросился вдогонку. С хрипом, через два взмаха на третий, вдыхая воздух вместе с брызгами, он чувствовал, как расправляются его скукоженые прокуренные лёгкие и наливаются атрофированные мышцы.
  Куртка выдохлась и над водой торчала только белая вязаная шапка с помпоном. Испугавшись, что не успеет, он подключил ноги и плыл, взрезая грудью волну. Поймал её уже под водой. Когда приподнял, девочка беззвучно, как рыба, глотнула воздух, ещё, ещё раз и, выходя из  паралича, вдруг начала кричать и биться в его руках.
- Ну, что ты, миленькая, теперь уже всё, маковка моя, теперь не надо плакать, я отнесу тебя к маме. Вон мама, видишь, на берегу? Поплыли к ней. Обними меня и не маши так ручками, всё же хорошо!
  Ощущая её тельце, он почувствовал, как израненная душа его переполняется елеем нежности. Девочка, всхлипывая, прижалась к нему; она уже знала, что дядя спасет. Только теперь, в безопасности, она почувствовала холод и застучала зубками:
- Дяд-денька, быстрей плыви, сильно холодно...
 А он грёб одной рукой, что было сил, чтобы не застудить жизнь в этом маленьком человечке, и не услышал звука моторной лодки, которая, развернувшись против течения, приблизилась к ним. Сразу несколько рук выхватили у него ребёнка и подняли на борт мокрый комочек.
- Тебя подвезти? - Более, чем буднично спросили его.
-  Ребёнком займитесь, - таким же тоном ответил он. Потом выпустил изо рта фонтанчик воды, ухмыльнулся и поплыл саженками. 

   Выбрался на берег он в самом центре города. Перелез через парапет и пошлёпал босиком в одних трусах и прозрачной от воды белой сорочке по тротуару.
   Был час пик. Автобусы один за одним выгружали из себя рабочих и конторских  градообразующего предприятия.
- Морж что-ли? Или бухой? - Услышал он за своей спиной и улыбнулся. И солнце, перед тем, как скрыться за кварталами, подмигнуло ему. Апрельскую синь стремительно прорезала белая стрела реактивного самолёта. Кошка вскарабкалась на дерево и, распушив хвост, зашипела на голого сумасшедшего, который, вдруг задрал вверх руки и засмеялся. Ему показалось странным, что он видит вещи, которых давно уже не замечал.
- Да нет, какой морж. Просто ****утый.
 Услышав это, он рассмеялся ещё громче, чувствуя, как тает в душе огромный кусок льда.
 С пол-километра, чтобы не замерзнуть, он шёл вприпрыжку, размахивая руками по набережной, самой красивой улице города. Люди, завидев его, смеялись или крутили пальцем у виска, а он говорил им «Здравствуйте!»  Какая-то собачонка увязалась за ним и всё норовила хватить за пятки.
  Одевшись на мосту,  он, вдруг, почувствовал дикий голод и возле дома заглянул в родной ларёк. Продавщица сменилась.
- Любовью торгуете?
- Чё?!
- А поесть?
- Чипсы, сникерсы, фисташки, - ответила она басом.
- Дай ка мне шампусик.

             На следующий день, завершив затянувшийся отпуск без содержания, он вышел на работу. В обед к ним зашла незнакомая женщина. Он думал заказчица и не слушал, кого она спрашивает. Уткнувшись в монитор, уписывал смачный беляш, запивая «Кока-Колой». Вдруг, возле своей корзинки для бумаг он увидел маленькую девочку, уставившуюся на него синими глазищами:
- Мама! Вот он!! - Закричала она, показывая на него пальцем.
   Решив, что поймали педофила, с выпученными глазами и канцелярскими ножницами в руках к нему неслись конторские тётки.
  Но женщина подоспела первой:
- Как мне Вас отблагодарить? Вы спасли мою дочь!
    Он подкинул девочку на руки:
- Как тебя зовут?
- Маша.
- Это она меня спасла. -Правда, Маша? - потёрся он щекой об её атласную щёчку:
-  Да, - серьёзно ответила девочка и для убедительности кивнула головой.
 
    Он пошёл их проводить.
- Я давно собиралась крестить её и чуть не опоздала. Больше не хочу откладывать. Можно вы будете её крёстным?
- Это серьёзно. Вы меня совсем не знаете.
- Мне кажется, я вас очень хорошо знаю... - удалялись их голосa.

   А рабочий зал, который они покинули, вибрировал от хохота:
-  Петровна, а чё ты ему собралась ножницами-то резать?!
-  Известно что...  Поразвелось тут...