Параллельный институт

   Июнь. Пора выпускных экзаменов разорвала школьные классы на мелкие группы, встречающиеся иногда на консультациях, а чаще только на экзаменах.
Еще месяц назад во время учебы все были, как на ладони и тайн было всего две.
Наташка Ларионова уезжала в Ленинград, чтобы там бегать на лыжах, чаще, чем появляться на лекциях. А Ленка Гурьева придумала проще. Она через неделю после выпускного, выходила замуж. На этом секретная часть планов была исчерпана, и остальные не секретные, делились на две группы: одним без вариантов грозила армия, а вторые строем поступали в АЛТИ. Во время экзаменов никто не собирался признаваться в том, что собирается выучиться на шофера грузовика. Но за десять совместных лет все потенциальные шофера  были, как на ладони.
И, вдруг, разбившись на группы и встречаясь с некоторыми одноклассниками последний раз в жизни, все начали темнить, и всплывали все новые  фантастические проекты.
Экзамены благополучно закончились, напряженно прошел выпускной бал. Девчата все как-то разом повзрослевшие сильно перепугали бывших одноклассников, в отличие от них продолжавших отбывать свое счастливое детство. Ночное брожение по городу было вялым и кислым.
А что же во всем этом вялотекущем процессе представлял наш герой Павел Диденко? Да, ничего. Какую роль уготовил я ему в этих записках? Пока еще никакую. Был он средней скромности, средних талантов, да и остального всего среднего. Но одно отличие у него перед одноклассниками было, плохое отличие. Он, возможно, единственный из всего класса, никакого будущего себе не приготовил, никаких стремлений ни внутренне, ни наружно не выражал. Нет, Павел не находился в летаргическом сне. Он думал, и по этой части, вряд ли кому бы уступил, но вот итогом дум его становились новые думы.
В мединститут предлагали пойти шахматные друзья – врачи, в пединститут звали для усиления команды шахматистов. Но учителя уже тогда отбили у него все желание уподобиться им, а врачи казались какими-то инопланетянами. В классе, например, врачей просто не могло быть, в школе – то же. Перенесенные им в детстве обязательные болезни сталкивали его с этими самыми врачами и их вечные занятость и торопливость, порождали грубость и глупость, которые были  плохо закамуфлированы и бросались в глаза, даже такому ребенку, как Павел.
В итоге оставался АЛТИ. Хорошая поговорка: ума нет – иди в Пед, стыда нет – иди в Мед, некуда идти – иди в АЛТИ, избавляет меня от комментариев. Только расшифрую, АЛТИ - это Архангельский Лесотехнический Институт.
Но видать жил Павел не по инструкции и не по трафарету, потому, как встать в колонну, направляющуюся в АЛТИ, он бы не согласился ни за что.
Выезд за границы области был поступком. Таких поступков в нашем городке было так мало, что он даже не рассматривал этот вариант.
И друг судьба Павла резко переменилась. С этого момента он в моих записках стал претендовать на большее внимание. Переменой этой стала первая в его жизни трагедия. Внезапно умерла бабушка. Утром, когда Павел уходил из дома, она буднично боролась с бесконечными старческими недугами, а в обед, вернувшись, он узнал, что бабушки больше нет. Должен заметить, что бабушка в то время была для него всем. С 4х летнего возраста она заменяла ему мать, отца, няньку, воспитателя и именно она заложила в него ту толику хорошего, которая  всю жизнь боролась с обилием плохого, впитавшегося в него за долгую неправедную жизнь.
На похороны бабушки приехали родственники и один из них, дядя Коля был человеком военным с авиаторским уклоном. Он был всего лишь техник, но ведь на аэродроме, а тут еще вспомнилось, что среди традиционных детских ответов Павла на вопрос, кем он будет, был и вариант летчика.
Все это быстро сплели воедино и, воспользовавшись наивностью и доверчивостью Павла, быстро собрали его в авиационный институт. К великому его последующему удовлетворению, он туда не поступил. Хотя процесс абитуриенчества был колоритным, запоминающимся и достойным описания, но, с вашего позволения, отдельного от этих записей.
Все шло к тому, что он потерял год и, набравшимся разнорабочего трудового стажа, окрепшим, прямым ходом будет выдвинут на передовые позиции защитников Родины.
Стажа он набрался, но при этом угораздило его получить в безобидной ситуации обидную травму. По непонятной тогда причине, которая на самом деле оказалась судьбой, Павел получил травму колена. Планировалась операция, а пока он пребывал в гипсе и впервые играл в шахматы на больничной койке, вечерами процесс перемещался в ординаторскую. Друзья-соперники, работающие в больнице, не заметно для него заложили фундамент медицинской карьеры. Да и сам он тогда обратил внимание на то, что в автохозяйстве была промасленная роба, слесаря пили беспробудно, беспросветно и пьяные водители на их фоне просто терялись. А Павел не только вызывающе противопоставлял себя потоку в АЛТИ, но еще и вызывающе не пил. То есть, не пил совсем. И вот на этом фоне врачи, даже в не самых чистых халатах, казались белоснежными, а в слегка нетрезвом состоянии, сильно отличались от слесарей. Правда, тогда он обстоятельно об этом не думал.  А потом по знакомству его перевели в областную больницу, и там все это в нем уже закрепилось. Павел решил поступать в медицинский институт.
Документы его благополучно достигли адресата, и пришел вызов на экзамены.
В комнате для абитуриентов их было пятеро. Одни были сильны в физике, другие в биологии, но, в общем-то, из среднего уровня Павел не выбивался. Все изображали усиленную подготовку, хотя новые знакомства, да и сам процесс поступления превращали этот короткий период молодой жизни в полную неразбериху.
До сочинения оставалось один день. Павел сидел на подоконнике в коридоре института. Потом ему  приходилось вспоминать, как он там оказался и почему не дочитывал в этот момент роман Горького «Мать»? Он сидел, как тысячи раз на других подоконниках, хотя понимаю, что это невежество моего героя не красит. Напротив была стена, она была старая, и Павел даже разглядел три разных цвета краски, в нескольких местах проступавших наружу. Но я не критикую институтских администраторов, надо было еще пол часа сидеть и сверлить взглядом эту стену, чтобы найти эти изъяны. Внешне все было аккуратно. В какой-то момент он по своей странной привычке начал сочинять образы животных или предметов, мерещившиеся в разводах краски. Такие видения бывали у него часто и порой увлекали. Тут непревзойденным театром было облачное небо, которое ежеминутно составляло и разбирало удивительно красивые картины. Он уже отчетливо видел на стене контуры Италии, а рядом смешную рожицу, когда на краю Италии вдруг отчетливо проступила дверная ручка. Волосы у Павла тогда были длинными, свисали до плеч и по этой причине дыбом встать не смогли, но мороз по коже пробежал. Если бы эта ручка ему привиделась, как Италия и рожица, то он бы от греха подальше ушел с этого подоконника в совсем другую жизнь. Но ручка была не нарисованная. Как получилось, что он даже решил ее потрогать, вспомнить не берусь. Скажу только, что он был  парнем осторожным, на грани трусливости, ни в огонь, ни в трясину, первым никогда не лез, да и вторым, третьим старался не оказаться. И тут, вдруг, Павел решил потрогать ручку, появившуюся вдруг на пустой стене. Что там за ней, он как-то не думал, стена внутренняя, значит не улица. Но ручка не только выделялась на фоне стены, она еще и торчала из нее. Павел взялся за ручку машинально, но она повернулась, и он оказался перед совсем небольшим  дверным проемом, за которым было очень светло и чисто. Любопытным он не был, но бабушка рассказывала ему бесконечное количество сказок, и под их воздействием Павел знал, что открывшаяся сказочная дверь подразумевает адекватную реакцию.
И он сделал шаг внутрь. Это был шаг в другую жизнь. Сразу оговорюсь, что Павел не раз мог вернуться, но не сделал этого, чем я горжусь.
В комнате, а он попал в комнату, на стареньком диване сидел уставший не молодой мужчина в халате и пил чай. На Павла он посмотрел с интересом, но не более того. Вероятно, именно это подействовало на Павла, и от шока он быстро освободился. Кроме возникшей из ничего ручки в стене, ничего не напоминало о сказке. Он присел на диван, разглядывая комнату.
- Здравствуй, сынок, ты откуда?
- Из коридора, здравствуйте - не сразу найдя, что ответить, произнес Павел.
- Это понятно, приехал-то откуда?
- А, из Онеги.
- Хороший город, спокойный. Как ты на счет чаю?
- Спасибо, я пил.
- Да что ты там пил? В общаге живешь?
- Да, с ребятами.
- Давно врачом решил стать?
- Весной, как в больницах полежал.
- Вон как? Интересно, расскажи-ка.
- Да вот повредил колено и ждал операцию 3 месяца, но обошлось без нее, а меня как-то неожиданно потянуло в медицинский институт.
- А что же так, потянуло?
- Да поработал год в автохозяйстве, все пьют. И изо дня в день одна и та же работа от звонка до звонка. Скучно. И в школе помню, все поражался, как это учителя одно и то же по 100 раз рассказывают, а это никому не надо.
- Но ведь и у врача с утра до вечера одни и те же больные, одни и те же таблетки?
- Я об этом думал. Но вот романтики у врача побольше: ночные вызова, операции, уважают их. Вот учителей боятся, а врачей уважают.
- Нет. Не всегда так. Но хорошо, что ты через больницу в институт пришел. А в родне врачи есть?
- У сестры муж стоматологом работает.
- И как ему?
- Ему то хорошо, знакомых пол города.
- А что же ты в стоматологи не хочешь?
- Не знаю, решил в лечебники.
- А каким врачом хочешь стать?
- Любым. Поступить бы, а за 6 лет решу.
- Не врешь, уже хорошо. А хочешь в нашем институте учиться?
- Конечно, вот же и поступаю.
- Нет, ты меня не понял. В нашем – это не в том, куда твои друзья поступят, а в параллельном?
- Не знаю я, а где он?
- Вот здесь, в кабинете.
- Какой же тут другой институт? Тот же самый.
- Тот, да не тот. Мы тут никого не принимаем, ты вот первый из стены вышел.
- Шутите? Смеетесь, а мне завтра сочинение писать.
- Тебя как звать то?
- Павел.
- А меня Виталием Ивановичем зовут. Давай-ка, все-таки чаю. Разговор то длинный будет.
- Мне еще на завтра надо ручку купить, потерял где-то, а на сочинение без ручки не пойдешь.
- Давай мы с сочинения и начнем наш разговор. Как ты думаешь, зачем оно нужно?
- Да ни за чем. Я  еще ладно, а ребята у нас вообще писать не могут. А один из Армении приехал, говорит плохо.
- Не горячись. Прав ты и не прав. Как проверка знаний оно не нужно, это точно, но как проверка умения рассуждать, умения гладко говорить и излагать на бумаге нужно. Если человек гладко писать не умеет, как же он с больным говорить будет? А ведь слово, как известно не хуже таблеток лечит.
- Ну, и заставляли бы писать, почему мы хотим стать врачами или чем нам нравится медицина? А то «Образ Катерины – луч прожектора в темном царстве».
- Вот тут ты прав. Вот и напиши за завтрашний день, каким врачом ты хочешь стать и приноси мне.
- Ага, а что мне с сочинением делать? Я и там напишу, и вам, а нигде не получится?
- А ты на сочинение не ходи, это я беру на себя, а приходи сюда, все и обсудим.
- Нет, я пойду сочинение писать. Вы тут шутите, а я экзамены провалю.
- Не бойся, - врач снял телефонную трубку, набрал номер и попросил к телефону Ефремова. Ефремов был председателем приемной комиссии,
- Сергеич? Здравствуй, это Виталий. Просьба. У меня тут паренек из Онеги, Павел… Диденко, говорит. Я его, пожалуй, заберу, а документы с тобой потом оформим. Скажи ему, что он поступил в институт, а то он волнуется.
Незнакомый голос вежливо и доходчиво объяснил Павлу, что он зачислен в Архангельский Медицинский институт.
- А теперь слушай. Учиться ты будешь в параллельном институте, а все остальное будет, как обычно. Только ребятам не говори, а то подумают, что с ума сошел.
- А что же я им скажу? Как я поступил и куда? Они же спросят, почему я на сочинении не был?
- А ты скажи им сегодня, что уходишь жить на квартиру, чтобы спокойнее подготовиться, а поживешь тут в соседней комнате.
- А как я на лекции ходить буду?
- Не волнуйся, все будет хорошо. У меня вот все намного сложнее было. Рассказать?
- А мне точно на сочинение идти не надо? Не поступлю, в армию заберут, да и дома все расстроятся.
- Да поступил ты, поступил. На вот справочник, ищи телефон деканата. Звони и спроси, не зачисляли ли кого сегодня на первый курс?
Павел боялся обидеть врача, но о звонке уже думал. Набрал деканат и задал свой вопрос. После паузы и шуршания бумаг женский голос любезно сообщил, что зачислен Диденко Павел Григорьевич. На индивидуальное обучение.
Виталий Иванович улыбался: - что студент, когда обмывать будем?
Павел покраснел, подумав, что ответ о том, что он не пьет, будет глупым.
- Теперь слушай про меня. Дверь эта и мне в свое время открылась. Зашел я также, а тут два врача в шахматы играли. Начали меня расспрашивать:
- Зачем в медицинский поступаешь?
- У меня две  тетки терапевтами работают, одна в больнице, другая в поликлинике.
- Они тебя научили?
- Да.
- А сам что думаешь?
- Не знаю, я моряком хотел стать, в загранку ходить.
- Ну, и стань. Что же мешает?
- Туда конкурс большой.
Вот только я эту фразу произнес, и не понял, как в коридоре оказался. Ни двери тебе, ни ручки. Стою, как из гнезда выпавший и не пойму, что со мной было или ничего не было? Ушел, поступил в институт, а самому все дверь с ручкой мерещатся. Проучился два месяца и понял, что с ума схожу. А тут еще высшая математика не пошла, хоть плач. Собрал монатки и домой. Приехал, а мужики те из-за стенки покоя не дают. И снится как-то сон, где они улыбаются и говорят мне: - ты парень, все-таки наш, давай-ка санитаром в больницу устраивайся, только где потяжельше, а летом к нам приезжай.
Проснулся среди ночи, а в голове так светло, будто праздник какой на душе.
Пошел в больницу, хотя меня все отговаривали. Не дело, мол, парню горшки таскать. Но им разве объяснишь, что у меня в институте произошло? Тяжело порой бывало: и грязь, и унижения, и горе вокруг. А сам думаю, как это я летом в институт поеду, если весной в армию заберут? И действительно, начали всех одноклассников в военкомат вызывать, а меня не трогают. Всех уже по бумагам провели, комиссии разные устроили. А меня, как не замечают. Ребята уже  вопросами замучили, да и дома волноваться стали. Не выдержал я и в военкомат пошел. Достали мое личное дело и объявляют, что у меня броня какая-то особая, им самим не ведомая, потому, как с двумя грифами секретности. Сначала я совсем растерялся, а потом догадался, что сказка моя с мужиками теми продолжается. Еле утерпел, чтобы никому не рассказать. А ребята даже обиделись.
Но прошел почти год и я при первой возможности в институт рванул. Не поверишь, два дня ждал, когда ручка на стене появится. Зашел. Там мужик, правда, один, но из прошлогодних.
- Ну, что крестник, Виталий, кажется? Как успехи? В институт поступать будем?
- Будем, только вот в военкомате что-то такое задумали, что и сами не поймут. Чувствую, что в Германию служить пошлют или в Польшу.
- Не бойся. Кому надо, тот разберется. Как там у вас в больнице?
- Нормально, я уже там со всеми познакомился.
- А как работалось?
- Санитаром плохо. Тупая работа, хотя без санитаров больным совсем тяжко было бы. А в конце врачам помогал, всякого насмотрелся, вплоть до операций.
- Ну, и что делать будем?
- Я поступать буду снова, если возьмут. Я же тогда сам учиться бросил.
- А чего же бросил то?
- Да и вы тогда мне в башку засели с другом вашим, и учеба достала, логарифмы с интегралами.
- А ты чтобы хотел?
- Да я санитаром меньше чем за год такому научился, а ребята, с кем поступал, за весь первый курс, в больнице не были. Одна политэкономия с химией, да еще немецкий язык. Что лесники в АЛТИ, что наши медики – одну науку весь год учили.
- Разошелся ты не на шутку, но мысли хорошие, наши мысли.
- Какие ваши?
- Это потом, а каким врачом стать решил?
- Хирургом решил, полостным.
- Так сразу и полостным?
- Не сразу, но четыре раза на таких операциях был, нравится мне.
- А что нравится?
- Все.
- Нет, брат, давай разберемся, нам долго вместе работать, спешить некуда.
- Я пока работать не хочу, выучиться надо. Вот документы завтра пойду сдавать. Как думаете, примут?
- Примут, примут. Мне оставишь. Так что же тебе в хирургии нравится?
- Не знаю я, как объяснить? Операции делать нравится, перевязки.
- А что же интересного в перевязках?
- Зачем мне интересное? Вот один хирург сделает перевязку, а потом сестра подправляет. А второй так сделает, что хоть на камеру снимай, ловко так. И все больные к нему попасть хотят. Я бы так же хотел.
- Хорошо сказал. Но не все операции избавляют от болезни, есть и такие, которые лишь на время облегчают. Ведь и такие делать надо. Ни славы, ни радости. А  иногда больные и умирают. Ты вот мертвых видел?
- Видел, все бросить хотел. Хирург даже заставил водки выпить.
- Так может, лучше терапевтом будешь?
- Нет, терапевтом не буду. Я с ними тоже подружился, но не мое это. Беспомощные они, какие-то и слишком правильные. Привяжутся со своей минералкой или курить не дают. А дед 64 года курит.
- Не прав ты, Виталик, терапевты не меньше хирургов работают и работа у них не легче. Да и пограмотнее они в теории. Это я обобщаю, конечно, но хирурги без них тоже никуда. Скальпель не шашка, им только дураки размахивают.
- Не хочу я терапевтом. Хирургом я буду. Даже если в этом году не поступлю, все равно буду.
- А сколько же денег твои хирурги получают?
- 117 рублей.
- Шофера больше заколачивают. Ты же молодой, деньжата ведь нужны. В хирургии не заработаешь.
- Можно заработать, дежурств набрать, в поликлинике подсуетиться.
- Ну, а работать в Москве хочешь?
- Хотеть не вредно, только все хирурги по деревням начинают, а там как получится.
- Все ты знаешь. Время не терял. Может, и книжки какие прочитал?
- Что у наших хирургов было, все прочитал, да понял не все.
- А сильно твои хирурги немецкий язык используют или химию, про которую ты рассказывал?
- Какой там язык? Смеетесь? Там работы полно, не до химий.
- Может, и ты без языка обойдешься?
- Лишь бы зачет спихнуть. На кой он мне в деревне? Там немцев нет.
В общем, проговорили мы с ним долго, и запутался я еще хуже, чем ты сейчас.
В голове такая абракадабра, что хоть плачь, хоть смейся.
Переночевал я на этом же диване и утром к учебе приступил. Вот и ты завтра сочинение свое мне сдашь, а послезавтра учиться будем.
- Как учиться? Никто же еще не учится? Я до зачисления, если поступлю, домой хотел съездить. Надо же вещи привезти.
- Нет, Павел, мы учиться будем, а вещи твои сами привезутся. Ты теперь большие дела замечать должен, а все пустышки к ним сами приложатся. Давай, иди в общагу, выписывайся и приходи сюда, может уже и сегодня учиться придется.
- А домой написать что?
- Как что? В институте учишься. 
- В параллельном?
- Нет, это им не надо.
- Виталий Иванович, а что такое параллельный институт?
- Это тот, что за стенкой от нормального. Параллельно с ним.
- А зачем он?
- Не все сразу. Не спеши.
- А как я отсюда выйду, и потом снова зайду?
- А дверь с ручкой для чего существует?
- Так ведь так все в нее придут.
- Все не придут. Ее еще увидеть надо.
- Виталий Иванович, а если я кого приведу?
- Нет, Павел. И дверь они не увидят и тебя потом посмешищем выставят.
- А разве вам другие студенты не нужны?
- Нет.
- А почему?
- Мы же разнарядки не выполняем. Вот сделаем из тебя Врача, лет на 30 хватит, а потом, глядишь, еще кто-то появится.
- А вы что, со мной на занятия ходить будете?
- Не я с тобой, а ты со мной.
- А экзамены я вам что ли сдавать буду?
- А зачем? Экзамены каждый день принимать будет жизнь. И у тебя, и у меня.
- А диплом мне дадут?
- Дадут, но он тебе не нужен будет.  Тебе дадут звание – Врач.
- Диплом нужен, без него на работу не возьмут.
- Ты не будешь работать. Ты будешь лечить людей.
- А кто же мне будет платить деньги?
- Я.
- Да вы что? Я не возьму.
- Но это будут твои деньги, просто получать их ты будешь у меня.
- Я уже почти поверил вам, но сейчас опять боюсь. Кем я буду, и что буду делать? Где буду жить и что буду говорить родным и знакомым?
- Ты в любой момент сможешь отказаться. Тебе дадут доучиться в институте.
- Я буду врачом?
- Нет, Павел, Врачом ты уже не будешь. Но у тебя будет диплом и работа.
- А в чем же разница?
- В том, что выпускники нормального института получат диплом и врачебные должности, а выпускник параллельного института получит звание – Врач.
- Это вы уже говорили, а в чем разница?
- Они будут работать врачами, а ты будешь лечить больных. Это я тоже говорил.
- Да, но работа врачом и подразумевает лечение больных.
- Это не так и ты сам поймешь разницу. Врачи получают отрывочные знания из кучи не нужной информации и используют их шаблонно. Они работают как роботы на конвейере. Они не видят больных. А мы лечим не болезни, мы лечим людей. И зачастую используем совсем не медицинские знания, а душевное тепло, интуицию, обман и многое другое. В ход идет все, что помогает больным.
- Но разве это лучше, чем обычное лечение?
- Это не просто лучше, это правильно.
- А почему тогда обычный институт не работает по-вашему?
- Машину здравоохранения не просто переделать. Я думаю, что только лет через 300 все институты станут параллельными. Так ты пойдешь в общагу?
- Нет, я никуда не пойду. Я буду думать. Я хочу все понять, но это так сложно.
- Думай сынок. Только поэтому ты и стал студентом параллельного института.
Спал на диване Павел плохо. Свалившаяся на него информация, закрутивший его водоворот какой-то потусторонней жизни – все это произошло, а хорошо это, или плохо не разобрал бы вот так с ходу и Маяковский.
Утром Павел встал и стал думать, в какую столовую сходить? Самая дешевая была ближе к общаге, но зато от института далековато. Его мысли прервал робкий стук в дверь, и молодая девушка в халате занесла тарелку какой-то каши и стакан чая.
- Виталий Иванович сказал, чтобы вы быстро кушали и пойдете с ним в палату.
- Спасибо.
Каша была вкусная, и новая жизнь началась с приятной мелочи. Тут же зашел Виталий Иванович, протянул Павлу халат и повел его по коридору. Потом они поднялись на один этаж и оказались в самом настоящем отделении.
- Иди в четвертую палату и попробуй вылечить там больного. Степанов его фамилия.
- Да вы что?! Не пойду я.
- Надо, Павел.
- Давайте, тогда вместе, вы будете лечить, а я посмотрю. Вот схожу с вами 50 раз, а потом попробую.
- Павел, я человек занятой, в няньки не гожусь. А вот, как из тебя сделать врача, я знаю. Давай, четвертая палата. Валерий Петрович.
Врач повернулся и пошел в направлении других, которые, судя по всему, его ждали.
Это был полный дурдом. Как это он, Павел, у которого за плечами работа санитаром, будет в одиночестве лечить человека? Он совсем растерялся, когда подходил к палате:
- А как я представлюсь? Кто я?
Поддерживавшие внутримозговую панику ноги, пронесли, охладевший к жизни организм Павла мимо палаты. Он готов был не только куда-то провалиться, но и умереть со стыда. И чего он связался с этим странным врачом? Писал бы сейчас сочинение про горьковскую «Мать». Но уже не успеет, экзамен начнется через 10 минут, в другом корпусе, а у него нет даже ручки. Да и в таком смятении чувств он и «Мать» и «Катерину – луч света…»  скорее всего, перепутает.
Но делать то что? И тут он увидел девушку, которая приносила ему кашу.
- Вы тут впервые? – спросила девушка. – Не бойтесь, здесь все хорошие, а Виталий Иванович просто Бог.
- Да я не боюсь, я с мыслями собираюсь.
- Хорошие мысли собирать не надо. Они на ходу выстроятся. У вас получится.
Павел смутился и в таком виде предстал перед пациентами 4 палаты. Их было трое, но самый молодой из них сразу представился Валерием Петровичем, и Павлу даже показалось, что больной был рад.
- Здравствуйте, - сказал Павел, - меня зовут Павел Григорьевич. Расскажите, что с вами случилось.
Павел сам удивился тому, что он впервые в жизни представился по отчеству и никто не засмеялся. Он в который раз пытался вспомнить, как вели себя врачи в их городской больнице. Они точно, что не стояли. Павел сел на краешек кровати, думая при  этом, встанет ли он сам в конце беседы или его переставшее дышать, слышать, видеть и думать тело, вынесут в коридор?
- Так получилось, Павел Григорьевич, что я налил томатный сок в чашку. А там на дне лежали четыре английских булавки. Я три из них и проглотил. Вот, собственно, и все.
- А как вы их сосчитать то успели?
- А никак, дочка сказала, что четыре  штуки туда положила и забыла о них. А я когда сок выпил, чувствую, что-то во рту мешает, достаю, а это булавка, четвертая.
- И что вы сделали?
- Наорал на всех дома, а потом успокоился и в больницу пошел.
- И как вы себя чувствуете?
- Нормально. Ничего не болит, нигде не колет.
Павел усиленно вспоминал, что одна из читаемых им в больнице книжек была как раз про проглатывание разных предметов. Но, как назло там было много терминов и читалась книга с трудом. Он вспомнил только, что там было написано, что если длина проглоченного предмета меньше 12 сантиметров, но он выйдет сам. И в книге было много фотографий, где на рентгене все эти предметы (вилки, гвозди, бритвочки) были так хорошо видны.
- Вам надо обязательно сделать рентген.
- Мне в приемном отделении сделали и сразу в отделение положили.
- Если булавки меньше 12 сантиметров, то должны выйти сами.
- Вот спасибо. Двенадцать? Да нет, они же по три сантиметра максимум. А двенадцать и в чашку не влезли бы.
- Выйдут.
- А когда?
- Булавки – это не еда, у них свои законы.
Павел сам удивился, как он такое придумал: «булавки – это не еда…» Тем более, что благодарили за оказанную помощь не только Валерий Петрович, но и соседи по палате.
В принципе то аудиенция у постели исчерпала себя, но нужна была еще и финальная сцена.
- Вы поменьше ходите, и пейте воду.
- А кушать можно?
- Пока нет.
Павел попрощался и вышел в коридор. Никто не обратил на него внимания и это было хорошо. Но вот что делать дальше? Он боялся, что дорогу в кабинет запомнил плохо и решил ждать Виталия Ивановича в отделении. Пристроился у подоконника, но он был так похож на тот, роковой, что Павел от него отошел и полуприсел на холодную батарею отопления.
Виталий Иванович появился быстро, и они молча направились «домой».
- Рассказывай.
- Больной проглотил три булавки.
- И где они?
- В животе.
- Запомни Павел. В дальнейшем любое твое умозаключение или действие будет всегда сопровождаться моим «почему?» Ты возненавидишь это слово, этот вопрос, тебя будет от него тошнить, ты будешь его бояться. А когда ты станешь Врачом, этот вопрос ты будешь задавать себе сам. И так всю жизнь. Поехали? Почему булавки в животе?
- А где им еще быть?
- Нарисуй на бумаге, где начинается живот, где он кончается и как в него попасть?
Павел мысленно представил живот и нарисовал овал. А вот какой в него вход, он нарисовать не мог. Он и сам удивился, когда ничего кроме рта не получалось.
Рисунок был смешным: рот, живот и …
Но Виталий Иванович удержался от улыбки:
- Вот тебе и первое занятие. Книжек тут полно, упражняйся, но вечером ты мне нарисуешь живот, а этот рисунок мы сохраним для истории. Поехали дальше. На вопрос - почему булавки в животе, ты мне ответишь после вечернего эскиза, а сейчас скажи, чем ты облегчил участь больного? Ведь я же отправлял тебя к нему не за информацией, а для того, чтобы ты его лечил.
- Булавки достать я не мог, как ускорить их выход, не знал, а потому предложил ему меньше двигаться и пить больше воды.
- А почему меньше двигаться?
- Я подумал, что если в воздушный шарик бросить иголки и повесить его в угол, то иголки пролежат в нем и он останется целым, а вот если начать им играть, то одна из иголок проткнет его.
- Я рад. Ты, сынок со своим рисунком был на уровнее детского сада, а вот с шариком закончил 4 курс института. Но это не значит, что впереди пятый. Всю жизнь ты будешь плавать в этих волнах и на отмель  детского  сада будешь выкинут еще не раз. Активно двигаться твоему больному действительно ни к чему, но почему ты решил, что булавки выйдут сами?
- Я в этом не был уверен, но вы сказали, что надо использовать все средства, чтобы помочь. А если бы я сказал, что булавки не выйдут, он бы сильно расстроился, и могло повыситься давление, разболеться голова. Так было у терапевтических больных в нашей больнице.
- А зачем пить воду?
- Я опять думал про шарик. Из пустого шарика иголки вытряхнуть труднее, а из раздутого легче. Если живот наполнить водой, булавки быстрее провалятся вниз.
- Рассуждения твои совсем не правильные, но радует то, что они есть. Что еще?
- Все. Но больной остался доволен.
- Важно, чтобы доволен был я. А я не доволен. Почему ты не узнал, какая у больного температура? Почему ты не посчитал его пульс? Не посмотрел язык? Почему ты даже не потрогал его живот?
- Я был у него всего 5 минут и даже не успел обо всем этом подумать.
- Разве за тобой кто-то бежал?
- Нет.
- Плохо. А как безо всего этого можно узнать, что одна из булавок проколола стенку? Или ты думаешь, что она будет торчать наружу?
- Но я не умею все это проверять.
- Этот ответ намного лучше предыдущего. Так что ты должен сделать сегодня?
- Прочитать все про живот и нарисовать его.
- И…
- И научиться смотреть температуру, пульс и язык. А это где прочитать?
- Это не читают, это проверяют 100 раз в день, сравнивают и делают выводы. У тебя есть свой язык, мой и вечером при желании ты можешь осмотреть всех 42 больных. Вот только у сестер пока пульс определять не спеши. Не все сразу.
- Виталий Иванович, а если я буду трогать живот у больного с булавками, они не воткнутся?
- А ты не трогай, ты смотри.
- На живот?
- И на живот тоже. Смотри на все. Руки хирурга лечат, но диагноз чаще ставят глаза. А теперь скажи, будешь ли ты учиться?
- Два часа назад я хотел убежать, а теперь я останусь.
- Ну, что же? Сегодня ты лечил впервые в жизни и теоретически имел право на ошибку. Ты ошибался, но навредить больному не сумел. Это большое дело. Запомни – главное не навредить. Но не буду мешать, работай.
- Виталий Иванович, а вот меня утром кормили, это…
- Считай, что это твоя первая стипендия. Врачей в отделении кормят, а ты такой же, как мы. Деньги попусту не трать.
Так начался первый день учебы. Он ошеломил, и большим благом было то, что Павел не знал еще, как будут учиться его друзья по общежитию. А так он долго пребывал в уверенности, что они учатся в одном институте.
После ухода Виталия Ивановича Павел обложился книгами и хотел покончить с животом. Он так увлекся, что появившийся на столе обед, был обнаружен им в совершенно холодном виде и почти так же незаметно исчез в его желудке.
А вот появление ужина в руках уже совсем другой сестры он зафиксировал. Дело в том, что нарисовать картину «Живот» было куда сложнее, чем квадрат Малевича. Павел принимался за рисунок десяток раз, но получалось, что этот самый живот, был под завязку заполнен чем попало, и если перерисовать его под копирку еще можно было, то разобраться в неисповедимых путях странствий проглоченных булавок оказалось делом безнадежным. В итоге он ничего не нарисовал. В начале акварельного пути мешал недостаток знаний, а теперь Павел все, найденные им в книгах сведения никак в этот живот не мог затолкать.
А ведь еще предстояло разобраться в языках, пульсах и температурах. Как все это успеть? Бедный Павел не догадывался, что большинство выпускников институтов не успевали разобраться в этом за всю жизнь.

…Прошел месяц. Внешне запутавшийся в лабиринтах учебы Павел, уже чувствовал какой-то внутренний стержень, точнее пока зародыш, но чего-то основательного. Месяц был так закручен, что о его окончании совершенно неожиданно известил Виталий Иванович. Он принес Павлу старенькую удочку, спортивные брюки и два бутерброда с колбасой.
Протесты были отклонены, а книгу, которую Павел захотел взять с собой, Виталий Иванович просто отобрал. Северная Двина текла рядом, сезон купаний уже завершился, и несколько рыбаков сидели с удочками.
Рыбу ловить Павел любил и неплохо это делал, но принудительная ловля рыбы его злила. Он забросил удочку и пытался привести свои мысли в порядок. В больнице он это сделать не успевал.
Павел за месяц сильно повзрослел. Шефовские «почему» пронизали весь его мозг. Он уже дошел до того, что съедая завтрак готовился к ответу, почему он это сделал? Вот и сейчас он спрашивал сам себя:
- А почему я забросил удочку к этой траве?
- Потому, что мелочь любит укрываться в траве от хищников и собирает с травки букашек.
- А почему меня интересует именно мелочь?
- Да потому, что на такую удочку крупную рыбу не вытащить.
- А почему тогда шеф дал именно такую удочку?
- А потому, что сам он не рыбак и других у него нет.
И все равно это был отдых. По реке сновали буксиры и катера, летали с криком чайки. А когда вдруг вокруг крючка собралась ватага ершей, и поплавок не успевал от них отбиваться, Павел вообще забыл про институт, про больных и даже про Виталия Ивановича.
Ершей он аккуратно снимал с крючка и отпускал за родителями. Его активная ловля подтянула двух конкурентов, и Павел не сразу их заметил.
Им не клевало, и опять начались «почему». Толстая леска? Большие крючки? Грубый поплавок? Но соседи тупо смотрели на поплавки, и поправлять ситуацию не собирались. Павел очень удивился, но потом вспомнил, что еще месяц назад он и сам не был аналитиком, и ловил как попало и что попало.
Под пустующим по осени пляжным грибком ворковали две девчонки и из приносимым ветерком фраз Павел понял, что они студентки медицинского института. Ему уже давно хотелось узнать, что происходит в институте, кто поступил, кто нет, как началась учеба? Но что он может сказать про себя? Надо бы четко сформулировать на такой случай свою версию, а потом уже знакомиться.
Но через пару минут одна из них громко ойкнула, и они сорвались с места. Целлофановый пакет со всем содержимым ветром несло прямо к Павлу. Он ловко поймал его и дожидался хозяек. Одна показалась знакомой. Сомнения отпали, когда она безо всяких предисловий спросила, почему он исчез из общежития? Вот где он ее видел.
Павел ответил, что снял комнату и думал, что отделался.
- А ты ведь провалился, да? Я у ваших ребят спрашивала, они сказали, что в институте тебя нет.
- Нет, я учусь, но в другом месте.
- В АЛТИ что ли?
- Нет, пока я не могу сказать.
- Да ты не расстраивайся, что не поступил, на будущий год поступишь. Ты же не один такой.
Какая несправедливость? Павел был не готов играть роль неудачника.
- Да нет, у меня все хорошо.
- А ты что ли работать устроился? – спрашивала настырная девчонка. Ее подружка не проронила ни слова, но смотрела и слушала с интересом.
- Ну, так, подрабатываю.
- Мы в общежитии живем, на Седьмой, приходи в гости.
- А как учеба? – не выдержал Павел, - трудно?
- Ужасно. История замучила, такой вредный мужик преподает. И по органике одни лабораторки, а про физику молчу, я в ней и раньше то не понимала.
      4 отработки за месяц, а уже зачет на носу.
- А в какой вы больнице?
- Ты как с дуба упал! Больницы же на третьем курсе начинаются, а в анатомичку уже ходили.
- А животы рисовали?
- Какие животы? Ты что, свихнулся с горя? Ладно, мы пошли.
- До свидания, - произнесла первые слова подружка. Она, в отличие от разговорчивой была не так ошарашена вопросами и они ее даже заинтересовали.
Девчонки удалялись и разговорчивая громко смеялась. Наверное, обсуждали странного парня.
Павел добросовестно досидел до ужина и взволнованный услышанным торопился обсудить столь странные новости с Виталием Ивановичем.
Но увидел он его только утром. А весь оставшийся вечер Павел вязал узлы. Пять вариантов хирургических узлов он освоил еще неделю назад, но надо было постоянно тренировать руки. Его никто не заставлял, но как-то в разговоре шеф сказал, что хорошо вяжут узлы два хирурга… в Архангельской области. Ну и 11 человек в стране.
- А остальные хирурги? - удивился Павел.
- Остальные вяжут нормально.
- А в чем отличие?
- Эти Хирурги завяжут 100 узлов из 100. А остальные не сумеют.
- Что же за узлы такие особые и зачем они нужны?
- Узлы обычные, а вот условия бывают разные: шторм в море, пожар в здании, в ледяной воде проруби, на жутком морозе в горах.
- А зачем это? Например, в проруби?
- Провалился человек в прорубь и при этом порезал руку и крупная артерия. Кровь пульсирует, а спасатели доберутся минуты через 2-3. Вылезти самим не удастся, а вот кровь остановить надо.
- А такое было?
- Пока нет.
- А может и не будет?
- Это хорошо, но настоящий хирург должен соображать быстро и при этом правильно. Но что толку, если он сообразит, а завязать не сумеет?
У Павла были еще вопросы, но он понимал, что детали Виталий Иванович старается упускать. Главное – стратегия, а жизненные иероглифы приходится разгадывать на месте. И вот теперь Павел в свободное время развивал руки. Надо было не только вязать узлы, но еще виртуозно и в темноте управляться с любым инструментом. Виталий Иванович учил все делать одной рукой. Вторую он привязывал Павлу к туловищу и тот по началу мучился, зато потом он одной левой одевался, обувался, мерил больным давление и делал многое другое.
Утром Виталий Иванович выслушав Павла о его новостях из «большого» института улыбнулся и подтвердил, что девчата сказали правду. И предложил Павлу хвастаться своими успехами очень осторожно, чтобы не расстраивать однокурсников.
А встречаться с ребятами приходилось, хотя и не часто. Они все были уверены, что он подрабатывает где-то в больнице, и там нахватался «глупостей». Сами же хвастались достижениями, вызывая у него улыбку. Василий записался в хирургический кружок и в архивах разбирал тысячи историй болезней, выбирая нужные для диссертации одного из преподавателей. А за это ему дважды разрешили через стеклянный колпак в потолке операционной смотреть операции. Павел хорошо знал, что оттуда ничего не видно, но товарищ так азартно рассказывал, что он изобразил внимательного слушателя.
Учился на курсе один родственник начальника кафедры, и он всем рассказывал, как бывает на операциях. Но в основном всех доставали другие науки, мало связанные с медициной. Несколько человек отчаялись и бросили институт, еще пятерых после первой сессии отчислили.
Шел второй семестр первого курса. В «большом» институте поддавливала анатомия. Студенты носились с костями и учили тысячи латинских названий. Особенно «пугала» височная кость. Мало кому удавалось проскочить ее с первого раза, и все ждали экзамен. Студенты воровали кости в кабинетах, а кое-кто умудрялся приносить их с кладбища. Эти случаи были редки, но зато сопровождались серьезными разборками. Еще была «Латынь», которую сдать было тоже совсем не просто. Павел частенько при встречах выслушивал все эти «ужастики», не понимал, зачем все это надо и очень хотел рассказать о параллельном институте с его «перпендикулярными» взглядами на учебу.
Но он понимал, что это невозможно. Никто не поверит, а если поверят, то будет какой-то плохо предсказуемый резонанс. А чем кончаются подобные резонансы, можно было легко предположить. Бунтовщиков строго накажут, Павла выгонят, а Виталия Ивановича, скорее всего, тоже.
Ребята и так периодически поглядывали на странного Павла, задававшего удивительные вопросы. Но больше их удивляло то, что из недавнего абитуриента он менее чем за год превратился в серьезного, уверенного в себе человека, имевшего всегда свое мнение, которое порой просто шокировало.

Прошел год. Ребята сдали экзамены и уехали в стройотряды и по домам, а Павел съездил на две недели домой. Там он, к удивлению друзей и родителей весь день проводил в больнице, и только вечерами позволял себе домашний отдых.
А в больнице все хорошо помнили бывшего старательного санитара, но вот теперешний приезд Павла воспринимали, как прилет инопланетянина. Этот парень задавал исключительно такие вопросы, на которые никто из врачей ответа не знал. Попытки вешать лапшу выглядели очень глупо. А когда пару раз Павел дал дельные советы, начальник хирургии без ведома Павла пригласил его мать, и все пытался узнать, где он учится? Хирург отлично знал институт, который окончил и сам. Это давало ему все основания считать, что Павел врет, а на самом деле учится в каком-то особом секретном институте, где и научился непостижимым образом недоступным простым смертным вещам.
Мать ушла совсем запутанная и расстроенная тем, что на сына свалилась какая-то большая непонятная неприятность. Мог бы, наверное, стать обычным врачом, а теперь отправят через пять лет на Марс или еще дальше.
Но Павел успокоил ее, показал студенческий билет и обещал в больницу больше не ходить. За оставшиеся дни он действительно отдохнул, каждый день бродя по лесу с корзинкой для грибов или сидя с удочкой на ближайшем озере. Каждый день встречался с не забранными в армию одноклассниками, а с одноклассницами было сложнее. В классе у него была «любовь», но во-первых, он был парнем робким и до института плохо разбирался в тонкостях взаимоотношений, а во-вторых, за год он раз 5 встречался с молчаливой девочкой, впервые увиденной им на пляже, и все чаще понимал, что оба они испытывают взаимный интерес друг к другу. Однажды они даже остались наедине и Надя просила его честно рассказать о себе. Павел к тому времени придумал себе версию и вранья в ней было не много. Он рассказал, что берет частные уроки у хорошего хирурга, который обещал пристроить его в институт и научить. От деталей, интересующих Надежду, он в тот раз уклонился самым легким способом. Он, опять же искренне, стал объяснять ей, что она ему нравится. Надежда уловку раскусила, но ей было приятно слушать признания Павла и она отложила свои расспросы. В этот день Павел впервые целовался. И хотя никаких вольностей он себе не позволил, но жизнь его изменилась.
Виталий Иванович понял это быстро и в душу не лез. Тем более, что Павел не давал повода. Он по-прежнему лез во все дела отделения, знал всех больных, по каждому из них в любой момент дня и ночи имел свое мнение, но тактично не вмешивался в работу других врачей. Все споры и выяснения отношений он переносил на Виталия Ивановича, которому порой было не просто. Девчата должны были появиться в жизни Павла, и шеф не собирался делать из него аскета, праведника и женоненавистника. Важно было сделать из него Человека, а пока неразрешимых проблем не возникало. Но вот помочь парню хотелось. Надо было тонко объяснить, что в интимных делах свои законы. В отношениях с женщинами нельзя быть прямолинейным, правильным и праведным. Иногда надо ограничиваться своим мужским началом и не делать скоропалительных выводов и тем более заявлений. Жизнь все расставит по местам. Она ни в чем не уступает хирургии, которой учат в параллельном институте. Тут хороши все средства, не приносящие вреда. Эти мысли Виталий Иванович ненавязчиво излагал в легкой непринужденной форме, опираясь временами и на свою молодую жизнь.
- Я учился, как и ты на первом курсе. Внимания мне уделяли чуть меньше, чем тебе и приходилось чаще общаться с персоналом. Кое-что подсказывали и сестры, приглашали на праздничное шампанское, которое сопровождало все дни рождений. Я же слегка выпивал, в отличие от тебя. А однажды ночью в кабинет пришла сестра, вся в слезах. Она что-то сделала не так и не знала, как исправить. Я как мог, постарался ей посоветовать, хотя был еще совсем сырой. Она успокоилась и поцеловала меня. Я целовался и раньше, но тут она так прижалась ко мне, что я ощутил все ее тело до последней клеточки. Я же к тому времени спал и все это было прямо в постели. Сестра убежала в отделения, а я уже не мог уснуть и рисовал фантастические картины. Я даже ругал себя, что не отважился на большее, и думал, как бы исправить свою ошибку. Но все оказалось много проще. Девочка пришла минут через 20, сказала, что все удалось поправить, и быстро нырнула под одеяло. Я ничего не умел, и это развеселило ее. А потом все произошло быстро, она опять убежала, а я стал думать о том, как жить дальше? Но какое там дальше? Она прибегала еще дважды, а утром была так строга, что я собирался покончить с собой. Три дня ее не было, а вечером я нашел ее в отделении и услышал, что это было недоразумение и надо его забыть. Но жизнь зародилась задолго до моей «вселенской трагедии» и выход из такой ситуации был давно изобретен. Через два дня после нанесенной мне смертельной раны, знакомая лаборантка пригласила меня на день рождения, а вечером оставила у себя. И наступил перелом в моем сознании. Нет, я не стал искателем юбочных приключений, и было их совсем не так много, как может показаться по дебюту. Но в жизни моей было много разного, думаю, что и твоя жизнь сложится сама по себе. Только не забывай, что отношения с больными и отношения с женщинами нельзя мерить одним аршином. Будь тоньше.
Павел слушал рассказ Виталия Ивановича с удивлением. Шеф удивил его и впервые разочаровал. Нет, такого Павел себе позволить не мог. Как после этого жить? Как встречаться? Что говорить? И вспоминал, как целовался с Надеждой.
А мог бы он поступить, как Виталий Иванович? Да, конечно же нет.
Его короткий отпуск уже подходил к концу, когда случилось невероятное. Он шел домой, когда работавшая вместе с его матерью, закончившая школу на три года раньше Павла, Светлана попросила открыть ей входную дверь. Дом был старый, в нем никто не жил, дверь перекосило и она не открывалась. А Светлана жила с матерью в выделенной им квартире. Дверь действительно сильно заклинило, но у Павла хватило силы раскрыть ее так, чтобы можно было зайти. Светлана сказала, что боится одна и, взяв Павла за руку, повела внутрь дома. Там все было сумрачно, но не страшно. Они сели на старенький диван и Павел сразу вспомнил рассказ учителя. Дело в том, что каждая клеточка Светланиного тела ощущалась им так близко, что было жарко. Светлана была женщина красивая, а ее грудь, попавшая в руку Павла, по просьбе хозяйки проверявшая как бьется сердце, была столь упругой, что вряд ли могла принадлежать обычной женщине. Но последний шанс спастись был утерян, когда Светина рука совершенно случайно по бедру Павла уверенно двинулась вверх. Как все было потом и почему так легко получилось, Павел не понял, а неугомонная Светлана терзала его еще долго, вплоть до темноты. За это время в голове у Павла пронеслись тысячи традиционных почему, но Светланины руки мешали обдумать ответ, а ее губы мешали дышать. А потом Павел и сам не понял, как в один из моментов захотел продолжения сам и уже рвал на женщине одежду, которую та успела натянуть, думая, что все закончилось. Два оставшихся дня, а точнее вечера они занимались только любовью, и вдруг Светлана сообщила, что через две недели… выходит замуж. И только ненавязчивый рассказ учителя помог Павлу удержаться от истерики, а на утро уехать в институт. Так неожиданно вступил он в еще одну новую жизнь.

Второй курс для Павла начался с экзамена. Виталий Иванович встретил его дружески и на следующий день утром, как обычно попросил помочь одному из больных. Ничего не подозревавший Павел долго разбирался с отнюдь не простым больным, а в результате через 4 часа предстал перед тремя незнакомыми хирургами, которые вместо Виталия Ивановича и даже в его отсутствие задали Павлу добрую сотню совсем не игрушечных вопросов. За год попадавший в разные ситуации Павел, удивился, но не подал виду, что тут же было уточнено:
- А вы что, знали, что мы будем вас слушать?
- Нет. Даже не подозревал.
- Хорошо. Расскажите о больном и о том, чем вы ему помогли?
- Я думаю, что этот больной больше терапевтический и в настоящий момент в помощи хирургов не нуждается.
- А что же он тогда делает в хирургическом отделении?
- В приемном отделении перестраховались и сделали правильно. Все не так просто на первый взгляд. Но сейчас я уверен, что нужен терапевт.
- А почему вы так считаете?
- Я подозреваю у больного язву желудка на начальном этапе. Операция ему не показана. А терапевт вместе с невропатологом без особого труда должны вылечить больного.
- А чем вы помогли больному?
- Я пригласил терапевта.
- Но ведь вы были обязаны помочь.
- Я и помог. Если бы я стал излагать свои методы лечения, а приглашенный терапевт свои, то наши взгляды могли не полностью совпасть. А больному было бы неприятно слушать, как два врача убеждают его в разных способах лечения.
- Но вы хотя бы можете сказать, чем могли бы помочь?
- Если бы в больнице отсутствовал терапевт, я бы во-первых, предложил ему сменить место работы.
- Почему?
- Язва похожа на ту, которая возникает от нервных стрессов, а на работе у него все напряженно. Дома раздражений нет, значит там его пребывание не опасно. Во-вторых, я бы предложил больному принимать пищу 5-10 раз в день, когда он этого захочет.
- Это понятно, а что вы ему разрешите есть?
- Думаю, что все.
- Как это все? А слизистая? Она же воспалена.
- Если он уже сорок лет питался, как хотел и желудок к пище привык, то справится он и сейчас. Главное в лечении убедить больного, что он вообще здоров.
- Зачем?
- Думать о болезни вредно. Надо максимально отвлекаться от этого. Именно это отвлечение и поможет быстрее забыть о болезни, и это самый короткий путь к выздоровлению.
- Вы что собираетесь так лечить всех больных?
- Да вы что? Ни в коем случае. Я же говорю только об этом, конкретном больном.
- Чем еще вы хотели бы помочь больному?
- Я бы рекомендовал ему пить пиво.
- При язве желудка?
- Да, в пиве много ферментов, нормализующих его работу.
- Вы еще предложите водку.
- Нет, водка в отличие от пива способна навредить.
- А вы знаете строение желудка?
- Да, но только в практическом варианте.
- Как это?
- Я знаю все известные болезни желудка и какая часть при этом страдает, знаю где и как он расположен и с чем соседствует. А вот гистологическое строение, моторику его и способы переработки пищи я знаю хуже, надеюсь, что пока.
- Чем еще помогли?
- Соврал, что он вылечится полностью. Не сказал, что после язвы останется рубец.
- Почему?
- Эта информация больному ничем не поможет, а висеть над ним будет всю жизнь. Я считаю, что всю жизнь болеть нельзя. Болезни никуда не денешь, они остаются, а вот больного от них надо отвлечь.
- Каковы будут ваши действия, если терапевт изберет совсем другую тактику?
- Мы будем просто разговаривать, но при этом я постараюсь его переубедить. Если не смогу, то буду искать «своего» терапевта и через него постараюсь помочь этому больному. Тактика – не навредить, но если мне поручили помочь больному, то я должен изыскать любые средства. И хотя это всего-навсего экзамен, я уже после экзамена должен этому больному помочь.
- А если вы выбрали ошибочную тактику, и она принесет вред?
- Это возможно. Ошибаются все. Но если бояться ошибок, то не надо подходить к больным. Все мои ошибки знает Виталий Иванович и он считает, что их становится меньше.
- А что вы научились делать?
- Об этом говорить рано, хотя я готов сделать многие операции. Кое-что я делал, но в дальнейшем хочу делать лучше.
- А вас не смущает, что вы сделали эти операции не на самом высоком уровне?
- Я сделал их так, как сделал бы отцу или матери и потому мне не стыдно.
- Какие анализы вы хотели бы назначить больному?
- Пока никаких.
- Как это?
- В такой стадии рентген желудка не информативен, кровь из пальца и вены даст общую картину здоровья пациента. Он не вызывает у меня подозрений, а даже маленькие неприятности в виде уколов, заставляют больного волноваться. Мне это не нужно.
- А желудочный сок, кислотность?
- Это настолько тяжелая процедура, что ее выполнение я бы просто запретил. Глотание зонда, трехчасовое нахождение его в желудке – это пытка. А информация, получаемая в результате, отнюдь не решающая.
- Ну, что же молодой человек, интересно было вас выслушать. Отдыхайте, а мы посоветуемся.
Павел попрощался и пошел в отделение. Поступили новые больные, и надо было их осмотреть и разобраться. Смотрел Павел всех, а советы давал только тем, к кому его направлял шеф. Так было заведено весь первый год. Экзамен не вызвал у него особых эмоций. Обычный разбор, только вместо учителя вопросы задавали три незнакомых врача.
Павла нашли и вызвали  в кабинет. К удивлению Павла на столе был большой торт. Его пригласили к столу, и за чашкой чая продолжилась беседа. В ней принимал участие и Виталий Иванович. На экзамен это уже не походило. Спрашивали о жизни, о родителях, о рыбалке, что-то рассказывали сами гости, а потом все дружно поднялись, пожали Павлу руку и попрощались.
Виталий Иванович тоже поздравил Павла с прошедшим экзаменом и уже после этого… приступил к новому. До поздней ночи он «возил» Павла все по тому же больному и обнаружилась масса недостатков в стройной, как казалось Павлу, системе. Он сильно расстроился. Как же так? Почему он совершил столько ошибок? Почему комиссия их не заметила?
- Это все из за твоей расслабленности. Если бы экзамен был до отпуска, как это делают  в институте, ошибок было бы меньше. Но меня интересует, насколько быстро ты умеешь концентрироваться? Пока плохо. Видать бурная жизнь была у тебя во время отпуска?
Павел давно решил не врать шефу, но тут растерялся. Рассказать о неожиданных свиданиях со Светланой он был не готов.
- Разная была жизнь. И в больницу ходил и по лесу болтался.
- А прощался  как? Не хотелось уезжать?
- Прощался легко. Ехал сюда с радостью… Вот, только в конце попал в ситуацию.
И Павел без интимных подробностей посвятил шефа в суть последних приключений. Тот слушал спокойно, а  в конце сказал, что они всей комиссией так и подумали. Оказывается, комиссия заметила  определенное возбуждение в состоянии Павла и даже угадала причину.
- А кто же это были  такие? Я их с вами не видал.
- Лучше я тебе не скажу, кто это был, а то будешь думать и отвлекаться. А потом еще зазнаешься.
- А как хоть я сдал? Оценку какую поставили? И как назывался экзамен?
- Сдал средне, но это высокий балл. А экзамен никак не назывался. Просто экзамен.
- А сколько их  будет?
- Пока хватит, а как я почувствую новый уровень, снова приглашу комиссию.
- А что мне делать?
- Как что, учись. С девчатами ничего не усложняй, но старайся не обижать.
Так начался второй год обучения в параллельном институте.
Его «однокурсники», еще не вернулись из стройотрядов, а  Павел продолжил трудиться в отделении. Но между делом Павел все чаще стал попадать на разбор сложных случаев, консилиумы и вникал в суть работы на новом уровне. А вечерами Иваныч возвращался в беседах с Павлом к консилиуму и спрашивал его мнение. Неожиданно через месяц он прямо на консилиуме предложил Павлу высказать свое мнение. Павел высказался скромно, но получилось, что в дальнейшем все уже обязательно интересовались его предложениями. Все складывалось не плохо, и Павел сам чувствовал, что он сильно прибавил.
Вернулись студенты, и иногда при встречах он все больше удивлялся тому, что они так далеки от медицины. А знакомые ребята и девчата были в полной растерянности. Серьезный, умный парень, так интересующийся медициной, не поступил и в этом году. Они уже добрались до гистологии и микробиологии, щеголяли латинскими терминами, были анатомами, а ни один разговор о больном не могли даже поддержать. Как такое могло быть? Нет, Павел не знал немецкий язык, совсем не разбирался в общественных науках, не мог перечислить даже их названия, не знал 170 составляющих височной кости и даже проводящие пути спинного мозга. Они все были одногодки, но не могли обсудить ни одну из проблем. Павел скучнел и терялся при постоянных обсуждениях учебных проблем, а когда начинал что-то говорить, ребята смеялись и называли его фантазером и чудаком. Счастливые ребята пребывали в счастливом медицинском детстве. Они даже не догадывались, что бывают инородные тела, которые попадают в желудочно-кишечный тракт, что бывают язвы желудка, возникшие  от нервного шока. Все это было у них впереди и возможно, что не у всех. Лавина ненужной информации, катилась как снежный ком, и студенты с одинаковой легкостью могли пропустить философию Гегеля или Канта и инородные тела. И если философию  они учили пол года, то инородные тела где-то на 4 курсе, в процентном отношении к другим темам занимали минут 15. Только самые добросовестные студенты добирались и до них.
На парамедицинском фронте все складывалось не так гладко. Обеспокоенная странным поведением Павла на каникулах, мать приехала его навещать и так и не поняла, почему сын живет в кабинете, почему нет  никаких лекций, собраний, физкультур, тетрадок с конспектами? Почему он весь день проводит  в отделении, где все отзываются о нем с уважением, кормят его и спрашивают советы?
Трудно было понять, чем занимается ее 19 летний сын, но ведь и ничего плохого она тоже не увидела. Она заезжала и к двум онежским девчонкам, учащимся в институте. Там в общежитии все что-то читали, варили и стирали. И все чего-то боялись: зачетов, экзаменов, семинаров.
Павел ничего этого не делал и ничего не боялся. Уезжала она в неопределенности. Чувствовала, что ни во что  плохое Павел не влез, но его учеба была более, чем странной.
Не все гладко складывалось и на личном фронте. Два дня «кувырканий» со Светланой пробудили в нем новые чувства, и на девчат он смотрел по-другому.
По возвращении студентов из отпуска он встречался с Надеждой, и было видно, что она ждала встречи. В один из осенних дней она простудилась и в комнате была одна, остальные убежали на конкурсный  вечер. Обнимания и бесконечные поцелуи были уже привычными, но забывшись, Павел добрался до Надиного бедра и беззастенчиво стал гладить и ощупывать ее напряженное тело. Дважды Надежда перехватывала его жадную руку, но в третий раз не сумела, и Павел  проник за границу. А через минуту спало все напряжение, и Надежда обмякла и перестала бороться.
Они сидели, тесно прижавшись друг к другу, разговаривали и оба были счастливы. Павел расслабился и безо всякой причины вдруг рассказал о том, что было у него со Светланой. Надежда слегка вздрогнула. Они посидели еще минут пять, но беседа дальше не шла. Надя встала и, сославшись на лечение, стала подогревать отвар. Павел сидел и корил себя за не нужную болтовню. Так они и расстались. Дальнейших встреч Надежда избегала, и он понял, что нанес жестокую обиду девушке.
Все это привело к тому, что Павел совсем уединился и с головой ушел в работу.
Работа требовала все новых знаний, но они были конкретными, и наслаивались на ранее накопленный багаж. Все было логично, понятно и удобно. Выстраивалась пирамида, которую доводить до ума придется всю жизнь, но зато в ней каждый камушек был на своем месте.
Заканчивался второй год, когда однажды в отделение поступил студент пятого курса их института. Они не знали друг друга и парень, видя молодость Павла и отношение к нему персонала, спросил его, кто он такой?
Такой вопрос задавался ему впервые, и ничего путного в голову не пришло:
- Студент, - ответил Павел.
- А на каком курсе?
- На втором.
- Ты что, шутишь? Как ты сюда попал?
И тут Павел придумал отмазку, которой впоследствии пользовался не раз:
- А у меня папа академик.
- Тогда понятно, - ответил парень и от дальнейших расспросов устранился.
Павел рассказал Виталию Ивановичу. Тот долго смеялся и Павла за находчивость похвалил. И предложил ему называть себя интерном. Не все поймут, а в общем – уже не студент, еще не врач.
На все лето Павла отправили в Ленинград, где в больнице скорой помощи он должен был работать интерном. Самый настоящий диплом об окончании института ему выдали в деканате, и Виталий Иванович сказал:
- Больные там те же, но их больше. Не тушуйся, багаж твой работает на тебя, с руками все нормально. Марку держи. На все вопросы на счет возраста отвечай, что ты закончил институт экстерном и сдал все экзамены за все курсы. Ленинград – город не простой. Чужаков не любят, но твоя задача – с первых дней завоевать непререкаемый авторитет. Да, что я тебя учу? Ты уже ученый.
- А если узнают, что диплом не настоящий?
- А какой же он, по-твоему?
- Временный.
- Временных не бывает. Комиссия решила, что институт тебе пора кончать. Вернешься с Ленинграда, поговорим о дальнейшей твоей судьбе.
Павел провел в операционных все лето. Это было боевое крещение. Времени на раздумье никто не давал. Вал больных накатывал и не затихал даже ночью. Никто не заподозрил Павла в недостатке знаний, всех устроила и его оперативная техника. Все получилось здорово. В итоге Павел почувствовал уверенность в своих силах, а в конце главный врач клиники предложил ему перспективное место. Павел отказался, чем удивил всех врачей. Расставались с ним, как с хорошим товарищем и приглашали в гости.
Возвращение было еще более удивительным. Виталий Иванович уже знал об успешной поездке в Ленинград. Он сказал Павлу, что как врач, он уже состоялся и теперь все зависит от него. Учиться дальше он будет самостоятельно, но за советом всегда может обращаться. Еще Виталий Иванович сказал, что пробелы в десятках пропущенных Павлом наук, не позволят ему стать научным работником и великим ученым, но зато при серьезной дальнейшей учебе Павел уже в ближайшее время может стать Врачом.
- А где я должен работать?
- Сынок, ты должен лечить людей. Где это будет не важно. Тебе жить, тебе и выбирать. Открой счет в банке, и тебе ежемесячно будут поступать на его деньги. Без них жить нельзя.

Вот так, в двадцать лет, Павел стал Хирургом и вся его дальнейшая хирургическая жизнь ни разу не дала повод краснеть людям, благодаря которым он закончил параллельный институт. Как и предсказывал учитель, работать в одном месте он не мог, так как постоянно требовался в самых разных местах.
Павел никому не отказывал и его рабочий день не имел границ, так же не имели границ и его бесконечные поездки.
И все чаще ему приходилось слышать, как больные настаивали на том, чтобы их лечили выпускники параллельных институтов.
Интуиция подсказывала им, что где-то такие институты есть, а здравый смысл убеждал в том, что скоро все пустые институты превратятся в параллельные.