Вольнонаёмный. гл. из а. б. пов. Кружение лет

               
    - Я наблюдаю за вами, Кочетков. Мне нравится ваша работа, ваше отношение ко всем делам спортивного клуба, к жизни спортсменов, ваша увлечённость достижения цели. Я знаю, что вы посещаете Дом Офицеров, поёте в классе сольного пения, занимаетесь в студии художника Бернадина, любите читать. Мне глубоко импонируют Ваши увлечения. И снова к Вам будет предложение.
     Я мысленно ахнул. Чёрт побери, откуда он всё это узнал? Потом вспомнил    уехавшего бывшего старшину  сборов,  на место которого я был поставлен этим же майором Бондаревым. Старшина  учил меня:
   - Смотри, будь осторожен в своих действиях. Поменьше делись своими мыслями и чувствами, с кем бы то ни было, даже с  хорошими друзьями. Никому не доверяйся. Здесь кругом глаза и уши. Каждый следит друг за другом. Служба безопасности наикрутейшая в Вюнсдорфе. Как же – Главный штаб Группы.  Любой твой шаг прослеживается. С немцами особо не общайся,  очень многие работают на нашу службу.  Берегись тех, кто навязывает  тебе знакомство и дружбу.
    Да, я действительно, уже  месяца два как начал заниматься  в художественной студии у художника Бернадина, и в классе сольного пения у москвички Анны Ефимовны  Петровой.    Очень мне нравилась наша белокурая, голубоглазая пианистка Алла Строева, правда, старше меня на два года и уже побывавшая замужем за каким-то лейтенантом. Скоро даже должен был состояться концерт нашего класса перед немцами, куда-то должны были выехать.
Мои размышления прервал майор:
  - Так вот что я вам хочу предложить. Через пару месяцев вы демобилизуетесь и уедете домой. А что если  Вам, после  окончания службы, остаться работать в качестве вольнонаёмного, здесь же,  при  спортивном клубе? Дело в том, что заканчивается срок договора по найму у нашего заведующего спортивным имуществом и инвентарём клуба, вашим тёзкой Эдуардом Жигалко. Он отработал четыре года в этом качестве, но больше оставаться не хочет, хотя ему можно продлить договор ещё на два года. Подумайте.  Льготы у Вас будут  очень не плохие. 
 Мне стало весьма интересно, и я  навострил уши, интересно, какие же?
  - Во первых.  Зарплата. - Майор взял в руки какой-то документ. - Она будет равняться тремстам немецким дойч маркам в месяц и ежемесячно, на ваш счёт будут откладываться русские  деньги в размере 50  рублей.   
    Во вторых. Вы сможете без проблем питаться в офицерской столовой три раза в день  за 70 марок в месяц. Остальные деньги тратьте куда хотите.
    В третьих. Раз в год, на 24 дня,  имея заграничный паспорт, Вы сможете бесплатно  ездить в отпуск на Родину. 
    В четвёртых. Вам, как служащему Спорт клуба, для квартирования, будет выделена комната.
    И, наконец, в  пятых. Как вольнонаёмный, то есть гражданское лицо, в свободное время,  Вы можете посещать любой уголок Германии, соблюдая конечно при этом определённые правила. Ответа сразу я не жду. Подумайте, решите, скажете. Времени ещё достаточно.
    Я вышел из кабинета в раздраенных чувствах. Голова шла кругом. Предложение было очень заманчиво. Надо будет с предками посоветоваться, как они отнесутся к такому повороту. Они то ведь думают, что я, вернувшись со службы, женюсь на Ларисе, и пойдут дела семейные. Но с женитьбой я пока ничего не решил. В конце концов, мне всего 22 будет, можно и погулять малость.
    Но после  долгих раздумий и консультаций, я решил остаться.


    Я свободен! Три года так называемой моей службы - закончились. Съездив в Гримму, и получив нужные документы, тепло   распрощавшись со своими сослуживцами, получив все наставления  и пожелания, я, свободный от всяких обязательств, вернулся в Вюнсдорф, чтобы начать новый этап моей  жизни.
    Заключив на два года договор со спортклубом, я начал принимать дела и спортивное имущество клуба у Эдуарда Жигалко, уезжающего в Союз.По сути я становился зав.складом.
    В четырёх больших складских помещениях, находилось огромное количество самого разнообразного имущества, на астрономическую сумму.
    В первом, считавшемся основным, складе, на стеллажах в строгом порядке, была сосредоточена различная спортивная одежда: темно-голубые шерстяные спортивные костюмы разных размеров, с гордой надписью на груди   ГСВГ. Шерстяные футболки, майки, борцовские и штангисткие трико,  красивые куртки на случай холодной погоды, одежда для гимнастов, плавки для пловцов, трусы, гетры и футболки для футболистов. На одном из стеллажей лежала хлопчатобумажная одежда, как те же футболки, майки и т.п.
    Второй склад был занят одеждой для фехтовальщиков: защитные нагрудники, маски, обувь для них, футбольные бутсы и щитки,  кроссовки для легкоатлетов, штангетки, борцовки и боксёрки, шпаги, рапиры, сабли и эспадроны.
    Третий склад, находившийся в подвальном помещении, был завален мячами: футбольными, волейбольными, гандбольными, баскетбольными, ватерпольными и большими мячами для игры в мотобол т.е. на мотоциклах, футбольными и волейбольными сетками, вёслами для байдарок и каноэ.
     Отдельные стеллажи  были приспособлены для гоночных велосипедов и запасных частей к ним.
    И, наконец,  четвёртый склад был наполнен спальными принадлежностями: перьевыми подушками, одеялами, ватными матрацами, простынями и наволочками, коврами и дорожками. И что интересно картинами старинных, известных немецких мастеров живописи.
    Огромное количество спортинвентаря и различного имущества, смутили и прямо сказать испугали меня, но тёзка успокоил, сказав, что через пару месяцев, разобравшись, я привыкну. Моя задача, всё выдавать строго по накладным,  и во время всё выданное имущество списывать.
    Вся эта прорва имущества, передавалась мне с неделю, причём  Эдиком были взяты двое помощников из команды гребцов. Сам тренер гребцов некий Селиванов, и из его же команды Николай Хозеев. Подумав на досуге, я решил, что они, в своих интересах, наверняка могли нажечь меня в пересчётах. А что делать? На затылке глаз нет, проконтролировать я не могу всё, не уследишь. Пришлось   довериться.
    Так или иначе, склады были приняты, и я приступил к освоению новой работы. В общем-то, действительно, достаточно скоро я привык и смог уделять время и для своих тренировок, и для занятий другими делами.
    Нам, для прожитья, была выделена большая комната на втором этаже, здесь же, в здании спортклуба. Я говорю нам, потому что делили мы её с моим земляком, Ленинградцем  Геннадием Дмитриевичем Захаровым, занимающим при клубе должность завхоза. Комнату мы разделили на две части занавеской, сделав прихожую и её же, кухней, поставив там стол и электроплиту. В передней части комнаты стоял большой стол посредине, спиной к занавеске шкаф, у окна небольшой стол, по бокам которого для своего удобства были поставлены по тумбочке, а рядом с ними, у стенок, по кровати. Над кроватями повесили по ковру из моих складских запасов. На пол тоже был постелен большой трёхметровый ковёр. Над кроватями водрузили красивые  пейзажи, живые полотна  немецких художников. В общем, благоустроились, как могли. Говорят, что своя рука – владыка.
    Захаров был старше меня на три года, но жили мы исключительно дружно. Жалею до сих пор, что после возвращения домой, были потеряны с ним связи, хотя один  раз он сумел приехать ко мне в Колпино повидаться со мной. Тогда у меня была прекрасная деревянная лодка, сделанная по заказу за 80 рублей у лодочных дел мастера. Жил  мастер в двухэтажном доме по Пролетарской, около реки. Улица Пролетарская своим концом упиралась прямо в Ижору с несколькими мостками и привязанными лодками.  Теперь она своим асфальтом выкатывает на самый большой двухсот метровый мост. На месте дома мастера сейчас стоит часовня, а рядом Cвято-Троицкий собор.
   С Геннадием мы полдня прокатались на лодке, с новым восьмисильным мотором ,, Ветерок-8”, который стоил тогда 140 рублей.
Ответный визит я так и не сумел сделать. Скотина. Забыл  прекрасного  человека. Жив ли? Знаю, что в семидесятых годах он похоронил жену Лену, которую привёз из того же Вюнсдорфа. Она учила в  ДК детей офицеров игре на фортепиано. В нём же и я драл горло, занимался в изостудии и успевал учиться в  вечерней школе, в которой и закончил 9 и 10 классы. Аттестат об окончании средней школы у меня Вюнсдорсовский. Так себе аттестат, больше, пожалуй, троек, чем  хороших оценок. Отличные только по литературе, истории, черчению, обществоведению  и астрономии.
Но вернусь к своему повествованию.
  Как я уже писал, в свободное время, по вечерам, я был ярый участник художественной самодеятельности при Доме Офицеров. Мы занимались вокалом, с Анной Ефимовной, пели какие то песни, ездили по приглашениям в гости к немцам в разные небольшие городки, выступали там. В нашей труппе, если так можно назвать, нашу артистическую бригаду, были и певцы, весьма неплохие и танцоры, которых брали напрокат из ансамбля песни и пляски, чтецы читающие на немецком языке  различные юморески. В залах всегда стояла ржачка при их выступлениях, от плохого ли произношения или действительно, что-то очень смешное. Я понимал из десяти произнесённых слов одно-два.
    Алла Строева, наша пианистка, вдохновенно играя Шумана, Шуберта, Бетховена или Баха, частенько срывала продолжительные, заслуженные аплодисменты. Играла она действительно очень здорово. Что ж, Московская консерватория и ей вряд ли доставляло много удовольствия аккомпанировать такому певцу как я. Но я старался, пел и русские песни и итальянские и даже однажды, после хорошего фуршета, нет, даже застолья, где было выпито   изрядное количество вина, я, с небольшим инструментальным  ресторанным ансамблем, осмелился спеть шуточную немецкую песню и даже на немецком языке.
Фрау и фроляйн, дер фатере и грос фатере, все молодые и старые немцы повыскакивали из-за своих столиков и  стали наплясывать под моё пенье. Забытая и им напомненная мною, песня тридцатых годов, буквально выбила из их глаз слёзы умиления и восторга. Правда,  исполнив два куплета, третий, который я знал весьма неотчётливо,  а по пьяной лавочке и вовсе  поперепутал всё, но песню дружно все подхватили и я, с их помощью, под  бурные аплодисменты, допел таки её до конца. А потом все, вернувшись к своим столикам, дружно подняли бокалы за моё здоровье: - Prosit, prosit Эdward!
   Пишу русскими буквами, исполненную мною 50 лет назад эту песенку, но тоже без третьего куплета. Жаль, что нельзя положить её на ноты.

  Кокко кауф зих битте зер, айн так  айн шиес гевер,
Вайль унд Мексикано дас, мах   зо гроссе шпас.
Коко циельт унд шиес загар, нох ин вальд фон  Вилли бар,
Зо ендштед  Ганц не бен бай, шёне шиезерай.

Припев:   Ти-пи-ти-пи-тип зо байн Калипсо, ист  дас аллес видер гут,      
 Ия дас ист мексиканиш!
Ти-пи-ти-пи-тип зо байн Калипсо, зинд  дан аллен виден фро,
Ин шёнен  Мексико!

Кокко зит альз кляйнен манн, герн зи гроссе фрауен  Анн.
Зольхен  ди зо шённ гебаут, ви дон Педрос браут.
Кокко зит фон Кокко дас, вирфт ин данн  дас фенстер гласс,
Фонн  ин шряйбтиш фон канцляй, бай дер полицай.

Припев: …..

    За точность изложения этой песенки я ручаться не буду, пишу, как она пока ещё звучит у меня в голове. Наверняка переврал все эти дар, дас, дер, ди , зии. Всё-таки давненько всё это было, хотя кажется, что совсем недавно. ,,Это было недавно, это было давно…
В приближённом переводе песенка рассказывает о некоем парне Кокко, который грезил Мексикой, и очень хотел быть похожим на мексиканского парня, а для этого, после долгих мечтаний, приобрёл по случаю пистолет и за отсутствием места для тренировок, пристроился  позади бара Вилли и там пулял в стенку. Ну, прямо как в Мексике, в прекрасном местечке Калипсо. Хотя Кокко мужчина очень маленького роста, но он охотно любил крупных женщин, таких как большая фрау Анна.
    Увлекшись стрельбой, он теряет всякое представление реальности и расстреливает окна близ лежащего полицейского участка. Чем всё это заканчивается, можно было бы узнать из третьего куплета. Но я скажу, что ничем хорошим. Его просто арестовывают и препровождают в тюрьму, а по дороге туда он продолжает быть мексиканским парнем, о чём громогласно продолжает горланить: - Ти-пи, ти-пи, тип зо, бай Калипсо… и плевал я на всех вас...

     продолжение следует...