Начало судьбы сказочный зачин

Раньше было так - мы вместе жили: и дядькина семья, и батя с мамой, тетки незадольные,  дед с бабкой и внуком-подкишем (а все родной!). Народу было много - целое племя.
 Старшие  основательным делом занимались, помладше которые  углы подбивали, мелкопузики  порожки подметывали. А главные, старые, то есть,  указывали, где делу верх будет. Всякое дело, как дом, строили, всякому делу, как дому, радовались. Дом-то, он ведь не просто от непогоды укрывище, на то и печорка сгодится. Дом  - черево благодатное, в нем и родится, и умирается человеку. Хоть и из дикого дерева сделан, да не с бешеного.
И дело всякое шло - как по лестнице его передавали: вначале старые  почин  сделают, дело настроят, потом старшие основу наладят, затем юные силу приложат, к месту приставят, а сорокам-белобокам да котам-котофеичам  песню спеть, красоту навести. Так-то.
Раньше у нас чужих-то не было. Соседи были, как же. Городище целое. Да только - свои, нашего порядку. А вовсе чужих, из чужих земель - не припомню, старики не сказывали. Так бы и не было, и длилось бы наше житье-бытье раздельным порядком: кому по капочке, кому по ведрышку, а всякому по сердцу да по силе.
Только пришел к нам мор.
Первыми старики ушли. Первыми, да не в очередь - крепкие были оба, еще правнуков дождаться могли.
 Затем середняки отправились стариков догонять. Батя поторопился чего-то, мать не дождал. Тут она старшей-то и осталась в роду нашем.
 Деда с бабкой нет, дядьки нет, от теток безмужних одна только и осталась, да деток целый воз: дядькины четверо да мы с сестренкой. Бабы все. Да внук неродной, подкидыш как-то перемогся, на краю хвори, как дерево на болотине, застрял, - и жить не живет, и мёром не умирает. А все ж - единственный мужик, хоть и в возраст пока не вошел.
И тогда мать сказала своей сестре: "Надо тебе замуж поскорее выйти. В дом мужика привести. Согласная?" "Я-то согласная, - говорит тетка безмужняя, - да где ж найти? В городище всего трое-то мужиков и осталось." "К колдунье идти надо, - говорит мать. - Пойдешь?" "Я-то пойду, - отвечает тетка, - да одной боязно. Пусти старшенькую с собой. Сердце об ней болеть будет, так сама не забоюсь". Мать подумала-подумала: страшно ей меня в лес отправлять, а как иначе, сестра единственная, где другую возьмешь? И путь невелик, и говорят, колдунья к детям уветлива. Иди, говорит, да чтоб с дочки моей глаз не спускала. А ты, это она уж мне, за теткин подол держись, да как придешь, поласковей там с бабушкой-то, может, помочь чего надо, так помоги!
Вот поклонились мы могилкам родным да пошли. Тетка идет-идет, да всплакнет, идет-идет да всплакнет. Нету моей доли, говорит, и колдунья не подскажет. А чего так, спрашиваю. И рассказывает моя тетка безмужняя-бездольная, что жил в нашем городище мужик, еще  нестарый, бабами не обойденный, хотя и бобыль. Жил-жил, да в мор и умер. Не стало его. А тетка моя слезьми уливается. Как вспомню, говорит, его, так хочь в речку бросайся или в самую эту болотину. А я-то в том бобыле ничего особенного и не помню: пестрый какой-то, плешеватый, невысокий. Одно дело - глаза веселые да незлые. Да у нас полно таких-то. "Таких, да не таких! - ревет моя тетушка. - Он ведь слово знал. Заветное!" И тут услышала я, соплюха, что у каждой бабы в сердце ровно шкатулка хранится, которую не открыть, не взломать, ежели не знаешь слова заветного, нужного. Того самого. И пусть, говорит она, мужичонка ледащенький, невидный, другой бабе ненужный, а тебе - вот по гроб! Потому как вовремя слово нужное сказал - шкатулка-то и открылась. А в шкатулке - чудо чудное, диво дивное. Любовь называется. Вон, значит, откуда любовь берется… А я-то думала, что она с лебедями весной возвращается, недаром  тетки мои весной счастливые ходили. Стало быть, слова свои заветные услышали.
Идем это мы с ней то  полем-луговиной, то по лесочку, иной раз ягодку берем, в  рот кладем - сладость, лето… Как и не было горя-моря… Вот и лес  ликом потемнел, еловые брови нахмурил, вот и солнышко - миру оконышко закатным облачком призадернулось. Стала я бояться, все к тетке жмусь. А ей, подневольной, самой несладко.
- Я и сказать-то не сумею, - бормочет она мне. - Эко дело простое,  а вот - как кол в горле застрял… Все словечушки позабывала…
И в голосе слезы дрожат. А дом колдуньин уж и  недалеко, вон дерновая крыша сложена, под нею, как исподлобья,  зрачок-огонек подмаргивает - то ли манит, то ли прочь гонит…
- Ой, доча, - стонет моя тетка, - боюсь я, ноги не идут. Я посижу здесь, прохладным воздухом подышу, может, отойдет страх-то… А ты, голуба, подкрадись мышкой, погляди, как там и что, а ?
И страшно мне  - ой как! Гляжу я на тетку: что она, и впрямь на смерть меня посылает, а та на мох прилегла, и грудь у ней вся ходуном ходит, лицо бледное, губы что-то умоляющее шепчут. Посмотрела я на дерновый домик, вздохнула и пошла: жалко ведь тетку, как это она будет, не отлюбя, мужа себе просить?
Вот подошла я близко-близко. Домишка стоит махонький, в землю врос, дверка как в погреб - чуть ли не мне по грудь. Стою я  рядом, до нее и дотронуться боюсь. Из щелок дымом тянет: всяким, то жженой травой отзовется, то корешком паленым, то просто варевом-сытью, а то и таким вдруг оплывет, что  и ног не удержать, скорей, скорей прочь от жути болотной…
И стала я совсем смелости набираться, чтоб руку поднять да стукнуть: выходи, хозяйка, гости пришли… Как вдруг по тропинке, как раз оттуда, где тетка моя  схоранивалась-отдыхивалась, гром-гул пошел, словно  зверь-конь махом скакал. Я спряталась,  хочу к тетке бежать, а боюсь, вдруг ее уж нет - зверь-конь съел?
Схоронилась за углом, откуда бревно свою лапу выставило: меня не видать,  а все слыхать: что под порогом, что за порогом…  Сижу, томлюсь. И вдруг - гром, прыг! Из черноты ельника и впрямь зверь-конь выскакивает, таким, как его моя бабушка описала: толстый, матерый, ростом в богатырскую лошадь, шея - лебедь, а морда - аспидова, рога над глазами-плошками узвездились, нога высокая, конячья, а кончается не копытом, а кошачьим растопыренным следком. И когти - наружу. И пасть - зубатая не по-лошадиному. А хвоста я сразу не разглядела, потому как всадник зверя-коня так возле избенки укоротил, что тот по колено свое звериное в землю впахался.  Брякнули глухо бубенцы на упряжи, и закричал гость орлиным клекотом, птичьим посвистом:
- Выходи,  старуха, пора долг отдавать! Рать моя стоит на пороге, а дальше двинуться не может: держит ее слово заветное…  За тобой черед! Выполняй обещанное!

Скрипнула дверка погребная, вышла из нее хозяйка. Я со спины ее в тот раз увидала, а и то удивилась: вовсе не старуха была колдунья, а женщина в самой поре. Волосы распущенные змеино оплели всю ее фигуру, осанка гордая, гибкая, как ива молодая, шаг вольный, сильный, в крепкой руке - посох. А на посохе бусина граненая сияет. И голос у ней звучный, как сказала, так словно ветер по кронам пронесся, отозвались ей ели вековые, проснулись, загомонили.
- Обманул ты меня, - громко сказала хозяйка.
- Поняла, что ли? - захохотал гость с кошачьей спины коня-зверя. - а слово  сдержишь все равно!
- Я своих слов на ветер не бросаю, и впотай не шепчу! - вскинула голову хозяйка. Волосы ее зашевелились по спине, как живые. - А что обещала - то сделаю!
- Сними с границы завет! Рать моя заждалась!
- Что обещала, то и сделаю. А о рати у нас с тобой разговору не было!
- Ты на попятный?! - гость яростно поднял на задние лапы своего верхового зверя. И тут я увидела хвост небывалого коня: он был длинный, толстый, как у ящерицы, и извивался змеею.
- Я не беру назад своих обещаний, но и рать твоя не войдет. Был у нас разговор с тобой, что сниму я слово заветное. Так ведь не одним словом границы мои опечатаны!.. Для одного человечка и сниму одно словечушко, так уж и быть. Согласен?
Гость вонзил шпоры в мохнатые бока своего скакуна, и тот взвился как свеча, высоко над землею, испустив страшный шип-рев.
- Ах ты, старая карга-двоедушница! - донесся из-под облаков бешеный крик гостя. - Сказано было, не садись с ведьмами в карты играть!.. Но это тебе даром не пройдет! Уж я выберу тебе  такого воина, весь твой деревянный мирок он по бревнышку раскатает!..  Я жду до полуночи!…
И - нет яростного гостя, и страшного аспидного коня нет, и стоит перед крыльцом не девица, не женщина - старуха с седыми космами, сгорбленной спиной, и худыми руками держит клюку-загогулину.
- Зачем ты пришла ко мне, девушка? - скрипит старый голос, и я вдруг понимаю, что  это ко мне. Ух, я испугалась! Ведь  она даже ни разу не обернулась, словно горбом своим  меня увидела!..
- Я… я с тетушкой шла, -  пробормотала я, - чтобы ты помогла нам.
- Чем же я могу помочь? - тут старуха немножко повернулась ко мне. - Зелья дать приворотного? Аль питья от сухоты-ломотницы?
- Нет. - Тут я немножко осмелела, голос ее был не злой, и глаз не пронзительный. - У нас в роду мужиков совсем не осталось, а мамка старшей теперь в роду. Вот она и отправила меня с теткой, чтобы ты ей, тетке то есть, мужа дала.
- А у меня их целая захоронка? - ехидно спросила старуха. - А где тетка-то твоя? Не вижу что-то…
- Да она испужалась очень… Боязно в лесу, вот и присела там отдохнуть. Дух перевести. А  меня поосмотреться послала.
- Ишь ты! - Старуха совсем оборотилась  в мою сторону и теперь рассматривала  меня с ног до головы. - Ишь, разумница-то… Мамку-то слушаешь? Что делать умеешь?
- Да все умею: прибрать, пришить, за водой сбегать, поливаю вот, малых качаю…
- Песни, стало быть, складываешь?
- И песни могу… А ты нам поможешь?
Старуха подумала, пожевала сухими изломанными губами.
- Где там пугливая твоя тетка? Веди, показывай…

Тетка так и обмерла, когда  на тропинке увидела меня, а позади - клюкатую старуху с горбом.
- Это, что ль, тетка твоя?  Ничего бабенка, телястая… Только пуганая больно… Не испугается она моего  подареныша-то?
- Вот что, милая моя, - обратилась она к тетке. - Помочь я тебе, конечно, помогу. Только  за это заплатить надобно.
- Да как же?  Да что же? - залепетала бедная моя тетка. - Я отработаю, яичек принесу, медку…
- Мед у меня и свой есть, - отрезала старуха, - а яички тебе самой скоро в надобу войдут. Обмен у нас  с тобой будет. Я тебе живого человека, и ты мне - живого человека. Вон, племяшку твою, сестры чадо оставишь мне на замену.
Тут-то мы с теткой в голос реветь!
- Да как же, да что же! - кричит тетка. - Что же я сестре-то старшей скажу! Велела она мне глаз с нее не спускать, ан вон без нее ворочусь… Не будет мне ни счастья,  ни покоя…
- Мамка, мамка! - реву я. - Я к мамке хочу, я тут боюсь! Вон к тебе какие аспиды наезжают! А я маленькая ищо!..
- А ну молчать! - грозным басом рявкнула на нас старуха - откуда у такой лядащей и силы взялись… - Тебе, баба, сестра недаром дочку в провожатые дала, мудрая у тебя сестра-то… А смотрела ты за ней не шибко, не прилаживайся… А ты, дочка, коли  одна к моей избушке подойти посмела да гостя моего  углядела, а он тебя нет - стало быть, нечего  тебе у меня бояться! Все, я сказала! За чем пришли, то и получите, каждая - свое!
Там и случилось. Осталась я у бабки-колдуньи песни складывать, травяные зелья мешать, клюку  старой с утра подавать, печь топить, чайком хозяйку уваживать. А тетка моя мужа получила. Старуха ей  велела тогда ждать как луна за сосну зайдет, так идти по тропинке к дому, ничего не боясь, и тогда она получит желаемое. Как уж у ней встреча состоялась, я только лет через пяток узнала, когда лесная хозяйка меня домой отпустила.