Валуйский император Петр Чернышев

Удивительная эта история началась декабрьским днем 1758 года во время Семилетней войны. К полудню во дворцовый манеж в Петербурге на вольтижировку прибыла очередная группа донских казаков - кавалеристов войскового старшины Краснощекова. С легкой низенькой трибуны за выправкой донцов наблюдали, среди прочих вельмож, государыня императрица Елизавета Петровна и наследник престола Петр Федорович. Елизавета блистала изумрудами, алела Анненской лентой через плечо. В манеже было довольно прохладно, Елизавета то и дело поправляла горностаевую накидку. Наследник же, напротив, одет был более чем скромно, в простой кавалерийский мундир прусского образца. Он время от времени покусывал то кие губы, если замечал, что наездник на манеже допускал оплошность.
Но вот лицо наследника расплылось в улыбке, лишь только в круг, присыпанный опилками, въехал на белом, в яблоках, жеребце, казачий вахмистр Петр Чернышев. Юркий, увертливый Петр прекрасно чувствовал коня, легко проделывая вместе с ним самые сложные упражнения. Послушный узде конь то легко гарцевал, гордо вскидывая красивую голову, то шел переменным шагом, ловко попадая в такт барабану, то легко, без видимой натуги, брал в прыжке очередное препятствие.
Наследник склонился к уху императрицы, прошептал несколько слов. Та, в свою очередь, коротко распорядилась, обернувшись свите, и генерал-адъютант, повинуясь приказу, подался к караул ному помещению манежа.
А когда разгоряченный Петр Чернышев вошел после выездки в караулку, начальник команды есаул Голованев велел ему привести мундир в порядок и предстать пред очи императрицы.
Служилое дело - выполнять приказ. Через четверть часа казак стоял перед ложей императрицы и четко докладывал:
-Ваше императорское величество, матушка государыня, вахмистр Чернышев на ваш зов явился!
И застыл «во фрунт», сверля царицу глазами. Та с доброй улыбкой оглядела казака, но сказать что-либо не успела. Она внезапно и громко рассмеялась, лишь к вахмистру приблизился наследник. Одетые в военную форму, казак и наследник были похожи, как два желудя. Такое же подвижное гибкое тело у обоих, то же узкое лицо с мелкими чертами. Те же длинные руки.
- Петр Федорович! - обратилась Елизавета к наследнику. - А ведь казак - словно копия ваша! Вы не находите, господа? - полуобернулась она к свите. Вельможи закивали головами, пораженные сходством, задакали. Сам наследник, отступив на шаг от казака, пришел и изумление.
- Однако!., -только и произнес он, а державная тетушка велела:
- Изволь, Петр Федорович, знатно отметить не токмо искусную вольтижировку вахмистра, но и сию игру случая - сходство с персоной царственной фамилии!
Петр Федорович на секунду запнулся в раздумьи, а потом быстрым движением через голову снял с груди образок со своим портретом, обрамленный в платиновую виньетку. Он тут же накинул образок на шею казака, а императрица захлопала в ладоши:
- Браво, племянник! Теперь у нас вроде как два наследника, а, Петр Федорович?
И вряд ли в тот момент помышляла Елизавета Петровна о том, сколь коварно судьба посмеется над ее словами.
И отбыл со государевым образком казак Чернышев в действующую армию. Два года не выходил на он из боев, и наградой казакам за тарный подвиг стало падение Берлина.
-Добили супостата в его логовеили супостата в его логове, - говорил в палатке есаул Голованев своим сослуживцам. . - Теперь, чаю, скоро и домой, на Тихий Дон. Генерал Краснощекое уже и приказ заготовил. Вас, вамистр Чернышев, , ждут дома-то, в станице?
Казаки запалили громадный костер. Сидя вокруг огня, тянули походную песню:

Уж как ходит Краснощекий с купцом по торгу,
Закупает Краснощекий свинцу-пороху,
Заряжает Краснощекий сорок пушечек,
Пробивает Краснощекий стену каменну.
Достает Краснощекий короля прусского!

Вахмистр помедлил с ответом, отхлебнул трофейного шнапсу. Да и что ответить есаулу, коли призывался Чернышев на службу двенадцать лет назад, оставив в курене престарелую мать, и с тех пор с Дона не получал ни одной весточки? Поди, прибрал уже Господь старую.
- Некуда мне податься, ваше благородие, - ответил он Голованеву. - Может, на службе останусь, свыкся я с этим делом. А может, тайную надежду лелею - помнит меня еще наследник Петр Федорович, поможет обосноваться в столице... Словом, не знаю, как мирное время устроиться, привык к войне.
...И впрямь, через некоторое время выслуживших срок казаков отправляли на родину. В приказ попал и вахмистр Чернышев из-за недавнего ранения. Лекаря во врачебной комиссии дружно приговорили, что служить ему дальше нельзя. Но, помня о заслуженном рубаке, генерал Краснощекое разрешил ему отправляться не на Дон, а в северную столицу.
Отправился Чернышев в Санкт-Петербург вместе с почтовой командой. Шли обозом в семнадцать возов, везли фронтовые трофеи. Но в аккурат на границе Российской империи налетели на обоз лихие люди - шляхетские уланы, и в Митаву притащили уже разбитый и разграбленный караван. Но при обозе не было вахмистра Чернышева. Нет, он не погиб, он попросту исчез, в суматохе прихватив с собой с возка шкатулку с драгоценностями для герцога Гольшетейн - Готтрпского, прямого родственника наследника российского престола Петра Федоровича Романова.
***
Метель загнала под крышу постоялого двора на окраине слободы Никитовки около дюжины путников. На столе потели четыре самовара, плавали в глиняных плошках фитили с огненными язычками. Пахло овчинами, табаком, дым скопился такой густой, что лица в нем проступали, как сквозь линзу, то удлиняясь, то расползаясь в стороны. Разговор, несмотря на полуночь, шел бойкий:
- Убили, сказывают, государя Петра Федоровича за то, что он вольную для християнского миру подписал, - гудел одетый в малороссийский кожух бородатый торговец сальными свечами, но его в который раз перебивал дьячок с волосатыми пальцами и грязной косичкой из остатков волос:
- И врешь ты все, дядя! Никто не убивал государя, он сам ушел из дворца. И ходит он нынче в народе и молит православных, чтобы помогли ему воротиться на законный престол.
В полутьме комнаты мало кто заметил лежащего на широкой печи завернутого в медвежью шубу человека. Хозяин постоялого двора уже не раз прикладывал палец к губам, призывая проезжих поостеречься в опасных разговорах. Он явно боялся этого человека, еще три дня назад появившегося на постоялом дворе из почтового возка. Был человек в шубе явно болен, утробно кашлял, и оплатил пребывание тут надолго вперед, до выздоровления.
И пока внизу обсуждали новость с воцарением императрицы Екатерины, человек на печи лихорадочно сжимал в ладони образок с ликом низложенного императора. Объявленный властями как беглый солдат после розыска с почтовым обозом, Петр Чернышев вслушивался в слова мужиков. Он знал, что шкатулочка его поистощилась и пришло время подумать о дальнейшем житье. И тут в голову ему пришла мысль, подсказанная ночными собеседниками. И когда разговоры в избе вроде бы поутихли, Петр, покашливая, слез с печи.
Изумленные полуночники с удивлением глядели на тщедушную фигурку человека под медвежьей полостью, который низко, до земли поклонился всем и протянул на ладони к огоньку овальный образок:
- Вот парсуна-то моя, люди добрые... Изгнала меня, государя вашего Петра Федоровича неверная супруга Катерина и обрекла на
верную смерть. Но добрые люди спасли меня и теперь я ищу правды на святой Руси против изменников подлых... Я - император Петр Федорович, живой и невредимый!
Пожалуй, гроза в декабрьской полуночи не произвела бы на сидящих в избе такого впечатления, какое сделал этот человек. В комнате долгие минуты стояла тишина, в продолжение которой Петр Чернышев отчетливо сознавал, что его сейчас или повяжут по рукам и ногам, или все падут ниц.
Медленно, словно подневольный, первым на колени опускаться начал сивобородый торговец сальными свечами. И пока он величественно разворачивал руку для крестного знамения, перед самозванцем на коленях уже стояли все присутствующие, вместе с хозяином постоялого двора.
Широким, вольным жестом Петр Чернышев перекрестил горни¬цу и мягко произнес:
- Милую всех вас нашею государевой милостью А тех, кто захочет постоять за православного царя, принимаю под свою высокую руку. И прошу передать по всем почтовым станциям, по всем трактирам и слободам, по всем городам, что государь Петр Федорович собирается идти на Петербург добывать своего святого престола.
...Буран свирепствовал. Но с обитателями станции словно произошло волшебство. Они запахивали наглухо свои полушубки, впрягали лошадей и пропадали в снежной круговерти. Стихия никого не могла удержать - все торопились разнести невероятную новость по округе.
Наутро Петра Чернышева, спавшего в хозяйском пуховике, растолкал валуйский полицмейстер Чемров. Был служитель закона весьма суров, и не успел вчерашний вахмистр слова молвить, каст два дюжих мужика заломили ему руки за спину и повязали их пеньковым жгутом. Распушив усы, полицмейстер сначала съездил Петру кулачищем в скулу, а потом, когда того окатили водой из дубовой бадейки, заорал:
- Воровать удумал, тать бродяжная?! Сказывай, кто ты есть по естеству, откудова к нам заявился?
Хозяин постоялого двора, который и успел сообщить в Валуйки за ночь, стоял теперь ни жив ни мертв Но пока Петр сплевывал на
грязный пол кровавые сгустки, к нему петушком подкатился священник, поп Федор Иваницкий. Что он хотел выкрикнуть - неизвестно, да только неожиданно святой отец застыл столбом.
- Он! - яростным шепотом произнес поп и внезапно упал перед Чернышевым на колени. - Прости, государь, неразумных рабов твоих, ибо не ведают, что творят...
Полицмейстер недоумевающее уставился на попа, и тот тороп¬ливо выпалил:
- Господин Чемров, я знавал государя императора в бытность свою на учебе в Петербургской семинарии. Это он...
Полицейский, словно одурев, повертел головой. Потом еще раз. И рявкнул на мужиков, державших Петра:
- Развяжите государя, шельмы... Приношу извинения, ваше им¬ператорское величество, но нет ли у вас какого документа? Сами понимаете - служба требует порядка.
И когда увидел образок с портретом человека, стоящего перед ним, тоже опустился на колени.
А уже спустя два часа Петра Чернышева, укутанного в меха и усаженного в легкие санки, полицейский верхи сопровождал в Валуйки. Вперед чиновник отправил тех самых дюжих мужиков, и когда санки появились на окраине Мандрова, там уже вдоль дороги стояли люди и три румяные девицы держали на расписном рушнике каравай с солонкой. Лжеимператор выскочил из санок, расцеловал хлеб, потом девок, а потом в сопровождении попа Иваницкого прошествовал в сельский храм. Здесь, на свою головушку, и отслужил поп первую обедню в честь самозванца.
С паперти, обнажив присыпанную снежком голову, Петр Чернышев вещал мужикам и бабам:
- Злокозненная моя супруга, едва заступив на мой царский престол, тут же издала противный Господу указ о праве помещиков отдавать своих людей в каторжные работы. Нужна вам такая царица? А ежели не нужна, то становитесь под мою высокую руку!
И гудела толпа в церкви и на улицах села, а в волостном правлении старшина накрывал роскошный стол. Не каждый день в Мандрово жаловали императоры. Тут главное - не ударить в грязь лицом!
***
Словно искры громадного пожара разлеталась по округе весть: в Мандрово изволит отобедать сам государь Петр Федорович. Уже к вечеру того же дня потянулись в село мужики из Селиваново и Рождествено, Ливенки, Синих Липягов, Никитовки и Палатовки., Еще бы, государь обещает волю, как же не порадеть за благодетеля?
Заполыхали костры, закудахтали прихваченные чужими руками куры, завизжали поросята. Народ требовал царя! И Петр в который раз выходил на крыльцо волостного правления и вещал:
- А еще мы подписали указ о вольности крестьянской, но преступная наша супруга спрятала его и выдала свой, о вашем еще большем закабалении. Идите под нашу руку, и получите настоящую волю и землю.
Как водится, при «государе императоре» тут же объявились и новые «президенты коллегий» - хозяин постоялого двора Василий Сущенко, полицмейстер Чемров, продавец сальных свечей Чечель. Толпа медленно, но верно, обретала организованную структуру. В воздухе уже носился дух бунта...
***
- Но это же бунт! - кипятился генерал-фельдмаршал Никита Юрьевич Трубецкой, президент военной коллегии Российской им¬перии.
Князя весть о самозванце застала в Валуйках, откуда он наме¬ревался ехать в свою вотчину, село Никитовку. Он торопливым шагом пересекал широкий кабинет валуйского городничего. Понятно, эстафету о столь неприятном инциденте он уже отправил государыне и главнокомандующему города Харькова, с тем чтобы немедленно организовать отпор самозванцу. А пока сидел тут, в Валуйках, словно в осаде. Ведь неведомо было, куда двинется теперь бунташная толпа: брать власть в Валуйки или на Никитовку, надежде пограбить княжеское имение.
Городничий, пышный вельможа с заячьей губой, пытался поостеречь фельдмаршала:
- А может статься, вашес-с-во, он и впрямь государь?
- Какой черт государь, - вскипал Трубецкой, - когда я сам видел этого недоноска в гробу! Теперь знаете сколько их на Руси объявится, Петров Федоровичей? Хлебнем горюшка.
И пока князь ждал казаков, городничий тайком отправил в Мандрово начальника городского гарнизона, секунд-майора Леонтия Кирпилева, со строгим приказом войти с «государем» в тайное сношение и любыми путями выведать, кто же он на самом деле.
Леонтий Кирпилев прибыл на квартиру самозванца при полном параде, так и предстал перед Петром Чернышевым.
- Веришь ли, что я государь? - спросил самозванец, сидя за длинным столом, установленным яствами, и уже явно нетрезвый.
- Пока не удостоверюсь документально - не поверю, - прямо ответил вояка, и Петр показал ему образок. Не моргнув глазом, Леонтий заявил ему на это:
- Украден мог быть у государя. А парсуна туда другая вставлена. Требую иных доказательств.
- Экой ты, - недовольно выговорил самозванец и хлопнул в ладоши. Появившемуся «ординарцу» велел: - Принеси-ка, голубь, мой ларец. Там лежит фамильная шкатулка с моим гербом да подписью.
И когда мужик возвратился, Петр показал бригадиру некогда украденную им из почтового обоза шкатулку.
- Видишь, бригадир, герб моего отца, герцога Карла-Фридриха? Я с трудом спас этот ларь, иначе кто бы поверил в мое царское происхождение. А меня лично знает тутошний священник, иерей Федор, видевший меня еще в Петербурге Мало тебе доказательств, майор? А теперь возвращайся к тому, кто тебя послал, да правдиво расскажи обо всем, виденном тут тобою. А еще скажи городничему, что в Валуйку я приду не прежде, чем отпущу на волю всех крестьян князюшки Никиты Трубецкого в Никитовке. Ты же и гарнизон свой приводи под мою высокую руку, пока не поздно. Мне уже многие тыщи людей присягнули, скоро присягнет и вся православная Русь.
С этими сведениями и отбыл Кирпилев к городничему. Сам вельможа опять подступился к Трубецкому: как, дескать, понимать сии державные регалии самозванца?
- Удивляюсь я вам, господин городничий, - князь раскрыл золоченую табакерку, - рядом прохиндей орудует, а вы не верите мне, президенту военной коллегии! Вы спрашиваете - откуда у самозванца доподлинные вещи покойного императора? Да почем мне знать! Украл, видимо, шельма. Впрочем, это ему тоже зачтется при выне¬сении приговора. И ваши сомнения, господин городгничий, вам припомнятся...
Адъютант князя преступил престол, отрапортовал:
- Толпа с самозванцем во главе двинулась поутру в сторону Никитовки. Из Харькова сообщили, что казачий полк уже на марше.
***
Около трех тысяч мужиков с дрекольем, вилами да топорами шествовали по обе стороны реки Палатовки, оставляя позади себя на вытоптанном снегу обрывки лохмотьев, тряпья да клоки сена. «Им¬ператор» ехал в возке вместе с полицмейстером Чемровым. Петр избегал попа Иваницкого, досаждавшего ему воспоминаниями о Петербурге. Признаться, теперь Чернышев и сам поверил в успех своей затеи, видя столь послушное поведение возбужденной толпы.
Но что же влекло на Никитовку этих людей? Прежде я непременно написал бы, что это было движение угнетенного и обездоленного народа, который внезапно увидел впереди проблески свободы. Но это было бы неправдой. По свидетельству современников, в основной массе своей мужику жилось тогда не так уж и плохо. Скажем, в той же Никитовке ежегодно проводились ярмарки с многотысячным рублевым оборотом. Нам, живущим в двадцать первом веке, и не снились яства, продававшиеся там. Любых сортов и видов дичь, мясо, грибы, выпечки из муки, меды различной выгонки, сбитень... Откройте стихотворение современника тех событий Гавриила Державина «Жизнь званская», и вы просто слюной истечете только от перечня того, чем славился русский стол в восемнадцатом столетии. Конечно, стол мужика и вельможи - вещи разные, но работящая семья позволяла себе многое. В той же Никитовке в лавках за полушку можно было получить «красную ветчину, щи с желтком, раки красные, сыр белый, щуку с пером» (привожу перечень блюд из меню с постоялого двора того же Василия Сущенко). Вам это не в диковинку? И вы не беретесь за топор?
Признаться, я тоже плохо понимаю тех бунтовщиков. Конечно, была и кричащая нищета. Однако недоимки за неимущих всегда платили богатые крестьяне. Обращаясь к зажиточным, он (богатый крестьянин Штурба. - В.К.) предлагал уплатить за вдов, сирот и обнищавших к старости земляков. Когда погашение заканчивалось, Штурба, как правило, оплачивал недоимку за оставшиеся 5-10 семей .
Но мы отвлеклись, пока наши бунтовщики идут громить княжеское поместье. И думается мне, что двигало ими теперь скорее всего присущее русскому человеку и ярко выраженное в нем чувство справедливости: ну как же - согнали с престола царя! Как не порадеть за страдальца? Богоугодное дело, на Страшном суде зачтется.
Брать сразу укрепленное имение боязно. Лагерем стали на окраине Самарино. Петр Чернышев велел поймать и доставить ему княжеского управляющего. Спустя время того привели, избитого и испуганного. Управляющий безропотно отдал самозванцу ключи от помещичьих домов и амбаров. Чернышев тут же велел Чемрову с дюжиной охотников прогнать сторожей, открыть замки и раздать селянам княжеское добро.
Начался грабеж. К ночи заполыхала княжеская псарня, в которой заживо сгорели породистые щенячьи выводки, занялись конюшни, откуда наспех порасхватали скаковых и тягловых лошадей. За¬рево от Никитовских пожаров скоро озарило лагерь самозванца, заполыхало и в Самарино. Пьяная и возбужденная толпа всю ночь так и провела в поле, ликуя от собственной смелости и набираясь решимости громить и дальше. К обеду следующего дня «государь» перенес ставку в Никитовку и здесь начал принимать у сподвижников присягу. Впрочем, тех, кто отказывался признать его царем, Петр не неволил и отпускал на все четыре стороны.
Иваницкий тут же отслужил еще один роковой для себя молебен в честь «государя Петра Федоровича перебрался в каменный княжеский дом, разместил в нем «господ президентов коллегий и генералов». Тут же наспех сочинил указ о вольности крестьянской, с которым лично и выступил с балкона княжеского дома.
***
.. .Покачивая пиками, казаки незаметно и не спеша окружили Никитовку. Дорвавшиеся до княжеского винного погреба повстанцы упились и не сразу заметили несметную казацкую силу. Усатые всадники с лампасами даже не обнажали шашек: нагайками, как тараканов, разгоняли они повстанцев, вязали их и снопами укладывали на морозной улице. Не один из них нашел тут конец. Но когда командир полка, войсковой старшина со шрамом во всю щеку, добрался до самого «императора», то просто опешил: перед ним за столом сидел... сам государь Петр Федорович, который ему, войсковому старшине, всего пару месяцев назад, подарил в Петербурге за радение золотую табакерку!
.. .Легкое замешательство. А когда взгляд казачьего офицера упал на образок на груди «императора», офицер тоже опустился на колени:
- Простите, государь, своего верного слугу, за оплошность. Я ведь выполняю приказ князя Трубецкого...
- Князь - изменник! - взвизгнул пришедший в себя самозванец. - А потому я повелеваю доставить его сюда, пред мои царское очи. И пока ловят князя, всех господ офицеров приглашаю к моему столу. На первый раз всех прощаю, господин войсковой старшина.
Команда «Прекратить избиение!» остановила казаков, и офицеры, недоумевая, потянулись в княжеский дом. Их встречал сам казачий командир и... лично знакомый почти всем государь Петр Федорович! И Бог его знает, чем закончилась бы вся эта история, если бы...
- Вахмистр Чернышев! - сквозь группку офицеров протиснулся есаул Голованев. - Выходит - ты и есть государь император?!
Самозванец глянул на бывшего своего сотенного командира - и пол поплыл у него под ногами.

* * *

Потом князь устроил расправу. Мужиков жестоко посекли. Петра Чернышева и попа Иваницкого военный суд приговорил к пожизненной каторге в Нерчинских рудниках. Хорошие сроки схлопотали «президенты и генералы» самозванца. Князь Никита Трубецкой быстро водворил порядок в своей вотчине, и все потекло обычным порядком.
Но...
Гулял от избы к избе, из рук в руки «царский» указ о крестьянской вольности. Поговаривали в округе, что хоть и не удалось спасти «настоящего царя», но когда он объявится вновь, то тут и будет настоящая воля. Летом, не дожидаясь появления «Петра Федоровича», Никитовка поднялась вновь. Опять горели княжеские постройки, а казачьи сотни пылили проселочными дорогами в непокорные села валуйской округи. И все равно, словно тесто в деже, бродил дух непокорного мужичья. Ждали своего царя.
И он скоро пришел.
Звали его Емельяном Ивановичем Пугачевым.