Выпь

«…разве видений, пророчащих гибель вам, вы не видали?»
               Дж. Г. Байрон.



Часто на болотах, по ночам, а случается и днём, раздаются надорванные, душераздирающие женские крики и смолкают. Говорят, это кричит птица. Но сколько бы не говорили об этом, едва услышав крик, замрёт любой, прислушиваясь к бешеному стуку собственного сердца. Крик может повториться и умолкнуть снова, но на душе долго ещё будет лежать мутный, тревожный осадок.

*  *  *

Тёмные чащобы проплывали мимо, газик размеренно подпрыгивал на ухабах и тогда Женька морщился, искоса поглядывая на водителя. Он, видимо, взялся его подвезти лишь из желания приобрести собеседника, но собеседник из Женьки не вышел. Он хмуро глядел в окно машины и сбрасывал задумчивость лишь при особенно сильной встряске. Говорить не хотелось, он думал, как глупо они поругались с отцом.
Женька всего лишь неделю назад, вернулся из армии, и всё было бы хорошо, если бы отец как-то не намекнул, что теперь можно и жениться, ведь образование уже есть, и потихонечку обрастать семьёй. Сын почему-то встал на дыбы. И вот теперь, трясясь в забрызганной грязью попутке, Женька ехал к деду.
В душе его порой вспыхивала искра того негодования, которое он почувствовал при разговоре с отцом. Ничего странного нет в том, что у него не было «первой любви» в детском саду, что в школе он не дёргал девчонок за косички, что, уйдя в армию, ему некому было писать. Это он переживёт, ведь всё ещё впереди, ведь не льдинка же у него вместо сердца, должно же ждать его что-то в будущем.
Он почувствовал тогда себя бесчувственным и холодным, но жениться без любви?! Всё его существо протестовало против этого. Может, это было и наивно в его возрасте, но без любви он не представлял ни женитьбы, ни чего бы то ни было. На мгновение он подумал, а вдруг и в будущем его ничего не ждет, и тогда почувствовал лёгкое чувство сожаления о годах прожитых так бесчувственно.
Засмоливший сигарету, хмурый водитель высадил его на развилке и умчался, оставив его забрызганным грязью, у петляющей дороги, ведущей к почти заглохшему селу. Он бодро прошагал чей-то покос, заросший красными маками, и вышел на знакомую улицу. Хорошо сбитый дом деда стоял на отшибе, это он помнил с детства, когда они с отцом приезжали к деду в гости.
Проходя по узким улочкам, он заметил, что заколоченных домов стало ещё больше, а на улицах пусто. Каково же было его удивление, когда он вдруг увидел девушку, которая несла на коромыслах тяжело покачивающиеся вёдра с водой. Он замер, удивленно глядя на неё. Девушка остановилась, не отводя от него глаз, поправила выбившуюся прядь, тряхнула тяжёлой русой косой и медленно залилась румянцем. Ей было лет восемнадцать. Она была высокая, крепкая, сероглазая.
Неожиданно ему показалось, что всё село смотрит на него. Женька вздрогнул от нелепости этого ощущения, и, скользнув по девушке равнодушным взглядом, прошёл мимо. Его удивило лишь присутствие её в этой умирающей деревне, а сердце осталось ничуть не тронутым юностью и красотой.
Он прошёл по улице, ловя на себе косые взгляды малочисленного населения, и вышел к дому знакомому с детства. Дед Фёдор, могучий как медведь, и седой как лунь, в свои года, перевалившие за сотню, сначала придирчиво оглядел внучка, а потом обнял, похлопывая по спине.
- Здорово, внучёк! Каков же ты вымахал! – хмуро бормотал он. Это совсем не значило неодобрение, насколько помнил Женька, дед его хмурился всегда. А дед всё оглядывал статного, тёмноволосого внука, с широченными плечами и тёмными глазами, как у цыгана, и одобрительно бормотал что-то.
- Погостить, значит? – переспрашивал дед через несколько минут, поливая во дворе внука водой.
- Ага! – отфыркиваясь, ответил внук. – Помогать тебе буду, да и одиноко, небось.
- Да, пожалуй, человек десять в селе – то осталось и, да еще кое-кто на лето приехали, погостить.
- Молодые все, красивые, - засмеялся Женька.
- Да, ты, уже Оксану где-то встретил? – удивился дед.
- Симпатичная девчонка! – весело бросил внук.
Дед накрыл стол, достал бутылку домашней самогонки. Женька сидел на длинной деревянной лавке, осматривая рублёную просторную комнату, и счастливо улыбался.
- Рад значит…- заметил дед, наливая внуку самогонки в стакан.


Женька проснулся, оттого, что защемило сердце. Он отдышался, поворочался, но понял, что уснуть не сможет. Положив руки под голову, он лежал, всматриваясь в темноту, вспоминал, как поговорили с дедом по душам, и сколько он выпил. Вышло, что больше чем надо.
Когда чуть-чуть затеплился рассвет, лежать стало невмоготу. Дед шевельнулся тихонько на печке, и Женька тихо окликнул его.
- Чего? – пробормотал дед.
-  Душно мне, - тихо отозвался внук, - дай ружьё, в лес пойду…
Дед, кряхтя слез с печи, сходил в кладовку, вытащил старое, но проверенное ружьишко, завёрнутое в тряпьё. Собрал ему кое-что с собой, сделал указания, благословил.
Женька помнил, как вышел из села, а потом задумался, и когда очнулся, уже заблудился. Остатки хмеля быстро улетучились, под ногами зачавкало, и стали попадаться кочки. Он дождался, когда рассветёт окончательно, и убедился, что забрёл в болото. Кругом тёмная мутная жижа, твёрдая земля далеко, и лишь с левой стороны небольшой холмик, заросший цветами. Женька без труда добрался до него, полежал, жуя травинки и размышляя, как он умудрился сюда забрести.
Ничего умнее не придумав, он всё же решил выбраться на твёрдую землю, но едва вступил в эту тёмную муть, как почувствовал, что вниз тянет так, что кружиться голова. Как ни пытался он найти тропинку, по которой пришёл, так и не смог…
Первую ночь он провёл спокойно, только птица, какая-то кричала ужасно, и Женьке сквозь сон чудились чьи-то вздохи,…Следующие трое суток прошли как во сне. Солнце пекло; днём мучили голод и жажда, а по ночам разноголосый говор леса и тихое дыхание болота рядом. Каково же было его удивление, когда утром четвёртого дня, он увидел деда Фёдора рядом с собой. Дед не сказал ничего, лишь взглянул на него тяжело и покачал головой.
Накормив внука, он позволил ему отдохнуть немного, потом дал срубленный шест и наказал ступать след в след. Женька, чувствуя свою вину, так и делал, хмуро и сосредоточенно.
Он оступился лишь раз, и то не понял, как это вышло. Поставив шест туда, куда до этого ставил шест дед, он почувствовал, что дна нет. Шест провалился. Женька качнулся, заглянул в тёмную глубину, покрытую зеленоватым налётом, и тут шест всё же упёрся в дно. Дед Фёдор оказался рядом, помог ему выбраться и чуть ли не волоком дотащил до твёрдой почвы.
Женьку трясло. Побелевший, с синими губами, он сел на траву, обняв себя за колени, дрожал, глядя дурными глазами.
То, что он увидел, его поразило. Таких глаз он не видел нигде: тёмно-зелёные, поблёскивающие, манящие, яркий рот с полными губами и огненно ражие волосы. Губы пересохли, он слышал стук собственного, сердца и его бросало в жар, от воспоминаний о её губах…
Они добрались до дома, и дед взялся его лечит. За неделю Женька похудел, оброс щетиной и осунулся. Сухой огонь ел его изнутри. Он мало ел, мало говорил и не мог спать по ночам.
В темноте она становилась ближе. Он снова видел её глаза и любовался её губами. Чувствовал её сбитое дыхание, ощущал теплый запах её кожи, нежный шёлк её волос. Она приближалась. Улыбалась ему дразняще. Почти касалась его. Он начинал задыхаться. На теле выступала испарина. Закидывая голову назад, он ждал, дрожа и сминая простыни, хотя бы одного её лёгкого касания. А она уходила. Он мучался тогда до утра, ворочался и стонал от ярости…
- Я в лес пошёл, - сообщил он как-то деду под вечер.
- На болото не ходи, - неожиданно заявил тот.
- Почему? – ощетинился он.
- По селу сплетни ходят. Меня люди сторонятся, сам видишь, и тебя сторониться буду, если туда пойдёшь.
- Может, объяснишь, чего тебя люди боятся?
- У меня жена там утонула…
- Жена? – удивился Женька, так как прекрасно помнил похороны бабушки.
- Первая жена…- хмуро сообщил дед. – Я тогда совсем молодой был. Сосватал её из соседнего села и сюда привёз. Родители её рады были от лишнего рта избавиться, а она и утопилась. Рыжая была, юркая, как кошка…Радмилой звали…
- Глупости, - буркнул, вздрогнул Женька, и вышел на улицу.
- Не ходи! – крикнул дед вслед.
Он послушался. Уселся на завалинку перед домом и закурил. Она тут же вздохнула рядом, и фигура её стала вырисовываться совсем близко от него. Он быстро поднялся и замер, дрожа в ожидании. Фигура её медленно подплывала к нему, он уже склонился к её губам, выдохнув:
- Радмила…
И тут же зазвенел где-то рядом надрывный вопль болотной птицы. Женька увидел, что рядом с ним не та, которую он ждёт каждую ночь, а всего лишь та девушка, имени которой он даже не помнил. Лёгкий стон слетел с его губ, он торопливо ушёл в дом. Всю ночь он промучился, снова сходя с ума от желания поцеловать её, зарыться лицом в её огненно-рыжие волосы.
Утром он выглядел так, словно пил неделю без передышки. Дед, нередко просыпающийся по ночам, по-своему истолковал его мучения:
- Жениться тебе надо. Совсем тебя Оксана замучила.
- Ты что, дед? – удивился Женька, тяжело взглянув на него, - Я Оксану не люблю…Я другую люблю…
- Так и женись, раз любишь!
Женька засмеялся. Перестал. Выкурил, задумавшись сигарету, а потом вышел из дому.
К болоту он пришёл быстро, зашёл по тропинке на середину и заглянул в глубину. Она появилась тут же. Из глубины. Рыжая, зеленоглазая. Та, которую он ждал всю жизнь.
- Иди ко мне…- задохнувшись, прошептал он, и медленно, она стала подниматься из глубины.
Их разделял лишь тонкий слой воды. Казалось, стоит лишь опустить руку в воду, и он коснётся её мягких волос. Он опустил пальцы  в воду, дотронулся до неё, и, вздохнув, она прикоснулась к нему. Он шагнул к ней поближе, и она не исчезла. Вскоре руки её ласково обвили его, тянули к себе. Она коснулась его губ, и он ответил ей.
Ему ничего больше не было нужно. Он любил…


                28.1.1997 год.